Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц)
– Вы совершили величайший в мире подвиг, взяв неприступный Аламут без единой капли крови. С тех пор люди не хотят читать сказки. Вместо того весь мир пересказывает легенды о вашем умении завоёвывать сердца.
«Сердца?» – вяло подумал Хасан, совершенно обессиленный целой ночью трагических открытий. Когда это его интересовали людские сердца? Да и кому было интересно сердце самого ас-Саббаха? Его голос вновь монотонно зазвучал, восхищённый Рашид записывал, а Хасан вспоминал многое такое, о чём не говорил вслух.
* * *
К тому времени, когда Хасан увидел Аламут на вершине горы, он хотел лишь одного – остаться наедине с Махди. Переносить людей становилось всё труднее. Не было больше сил смотреть на эти толпы и видеть перед собой огромное количество глаз. Пусть приходит Махди и берёт себе этих людей, и делает с ними, что хочет. Их так много, а Махди у Хасана один. Этим людям не нужен Махди, им вполне достаточно Хасана. Они ничего не понимают. А он устал. Он взойдёт на эту гору и будет ждать скрытого имама. Подумав об этом, Хасан почувствовал огромный прилив силы. Усталость, накопленную за десятилетие странствий, как рукой сняло.
– Как ты думаешь, почтенный Хусейн, мы возьмём Аламут? – спросил Хасан верного Каини.
– Аламут не взять приступом, – весело ответил Хусейн Каини, – но мы пойдём на штурм и будем счастливы умереть на тебя, мой повелитель.
– Вы ещё не заслужили счастья умереть за меня. Я опечалю тебя, Хусейн. В Аламут мы войдём без боя.
– Как скажите, мой повелитель, – Хусейн улыбался всё так же радостно и безмятежно.
Каини не сомневался, что всё будет так, как сказал Хасан. Он, конечно, ничего не понимал, но рядом с Хасаном достаточно было верить. В этом и было счастье Хусейна. А умереть можно когда угодно. Можно прямо сейчас. А можно и через сорок лет. Рядом с его повелителем такое мелочи не имели значения.
* * *
Аламут высился над плодородной долиной, замкнутой со всех сторон горами. Не прошло и года, как жители всех деревень этой долины стали измаилитами и большими поклонниками Хасана ас-Саббаха. Хасан велел им скрывать изменение веры и во всём по прежнему изъявлять покорность гарнизону Аламута. Солдаты гарнизона часто спускались в долину для заготовки продовольствия. Пришло время и среди них начать проповедь. Основную часть аламутского гарнизона составляли персы-шииты, служившие сельджукам-суннитам, но тайно ненавидевшие их. Солдаты-персы оказались очень восприимчивы к проповеди Хасана, даже некоторые сельджуки тайно переходили на его сторону. Прошло два года, и все в долине и почти все в гарнизоне были уже измаилитами.
Однажды в крепость из долины вернулся небольшой отряд фуражиров. Крестьяне под присмотром солдат несли на спинах мешки с зерном. Войдя в крепость, они спокойно положили мешки на землю. Отдышавшись, столь же спокойно начали развязывать мешки и извлекать из них сабли. Никто не торопился, солдаты с деловым хладнокровием смотрели за тем, как крестьяне вооружаются. Среди крестьян был тихий, очень скромно одетый невысокий человек с чёрной бородой. На вид ему было лет тридцать с небольшим. Он не развязывал мешки, не брал в руки саблю и ничего не говорил, как будто странное действо, развернувшееся во дворе крепости, его совершенно не касалось. Человек этот внимательно, но несколько равнодушно, рассматривал двор.
Из домов выходили всё новые и новые группы солдат, присоединяясь к прибывшим из долины. Все они стояли с саблями наголо, не говоря ни слова. На их лицах легко читалось напряжённое ожидание. Когда во дворе собрался почти весь гарнизон Аламута, скромный человек с чёрной бородой тихо сказал:
– Позовите коменданта крепости.
Комендант окинул взглядом двор и увидел, что все его люди с вооружёнными крестьянами из долины стоят за спиной у маленького человека средних лет. Нутро у коменданта похолодело, но железные нервы бывалого воина позволили ему сохранить самообладание.
– Что здесь происходит? – жёстко спросил он.
– Власть поменялась, – несколько лениво сказал маленький человек. – Я – Хасан ас-Саббах – новый хозяин Аламута.
– Аламут принадлежит великому султану Малик-шаху, – по-прежнему жёстко отрезал комендант.
– Комендант, у тебя есть люди, готовые защищать крепость? Посмотри вокруг себя.
Бывалый воин, ни разу не растерявшийся посреди самых жестоких битв, быстро оценил ситуацию. Все его солдаты стояли за спиной у этого невесть откуда взявшегося Хасана. Здесь, впрочем, не все, но остальные явно уже прирезаны. Он остался один. Ну что ж, он не вздорная баба и не станет закатывать истерики. Воин должен уметь проигрывать. Он внимательно посмотрел в глаза нового хозяина Аламута и сразу же пожалел об этом. В жёлтых глазах этого человека зияла бездонная и равнодушная пустота – ни ярости, ни радости – вообще ничего человеческого. Ничего даже звериного – пустота и всё. Комендант почувствовал, что по всему его телу разливается липкий ужас. Сдавленным голосом он еле выдавил:
– Я – ваш пленник, или мне будет позволено уйти?
– Конечно, ты можешь идти, дорогой. Ты не сделал ничего плохого. Аллах уберёг тебя от этого.
Комендант уже пошёл к выходу, когда Хасан окликнул его:
– Постой. Назови своё имя.
– Махди.
– Махди? Вот как? Хорошее имя. Будешь служить мне?
– Никогда.
– Хороший ответ человека, который достоин хорошего имени, – Хасан задумался, а потом продолжил:
– Я, пожалуй, куплю у тебя Аламут. Было бы несправедливо просто так отобрать крепость у воина, который не запятнал себя ни трусостью, ни предательством. Сейчас тебе напишут расписку, по которой ты получишь в Дамагане 3 тысячи динаров. Этого достаточно?
– Мне не нужны твои деньги.
– Ты не прав, воин. Честные люди не должны отказываться от денег, потому что тогда всё золото мира окажется в руках у подлецов. Не обижай меня отказом, достойный Махди.
* * *
Хасан стал душой Аламута. Аламут стал душой Хасана. Они слились воедино. Хасан словно заново родился, испытывая прилив невероятной энергии. Эта скала и крепость на ней станут подножием трона сокрытого имама. Аламут соединит небо и землю.
Кипела работа. В скалах они рубили каналы, по которым вода поступала теперь в Аламут, выдалбливали каменные резервуары для её хранения. В недрах горы Хасан приказал так же выдолбить подземные хранилища для продовольствия. Здесь всегда было прохладно, пища не портилась. В крепость свозили большие запасы продовольствия, построили небольшую мельницу, организовали пекарню, завели даже своих коров – места в крепости хватало. Существенно укрепили цитадель и были теперь готовы к любой осаде. Потом стали штукатурить дома – столица Хасана должна выглядеть достойно. За пару месяцев построили особый дом для самого Хасана – прилегающий к стене, с выходом на «балкон» за стену.
Хасан работал не только как организатор, но и как инженер, делая сложные расчёты. Его знание математики пригодилось теперь в полной мере. За годы странствий он истосковался по науке. Теперь в Аламут по его заказам доставляли уникальные издания со всего мира. Когда Хасан переехал в свой дом и обзавёлся хорошими книгами, у него появилась возможность заняться не только прикладной, но и фундаментальной наукой. Главного было теперь у него вдоволь – тишины. А ещё – прекрасной самаркандской бумаги.
Хасан никогда не давал себе зарок не покидать свой дом, но так получилось – он не видел необходимости выходить из него. За последние 30 лет он покинул свою келью всего дважды. Дни его текли размеренно. Утром он отодвигал засов, которым на ночь запирался. Слуги безмолвно приносили воду для омовения и лёгкий завтрак. Потом он держал совет со своими ближайшими помощниками, а отослав их – писал письма, разрабатывал планы операций. Ближе к вечеру отдавал себя науке и религиозным размышлениям. Он просто не знал, зачем ему выходить из дома, а ничего лишённого смысла он никогда не совершал. Таков был его принцип – ни одного лишнего движения.
Ел Хасан очень мало, ограничиваясь самой простой пищей – молоком и лепёшками собственного аламутского производства. Он никогда не ограничивал себя в еде и про аскетизм, как особую духовную практику, знал разве что из книг. Он просто не понимал, зачем нужны деликатесы и всякого рода изысканная еда. Какой в них смысл? Пища нужна для поддержания организма, а для получения утончённого наслаждения гораздо лучше подходит алгебра.
Таково же было его отношение к женщинам. Он не видел в них ничего, кроме способа получение наследника. Ни в одном из математических уравнений Хасан не смог найти для символа, обозначающего женщину, никакого иного значения. Жена (ведь он давно был женат) родила ему сына и дочерей. С тех пор он не мог понять, зачем ему нужна жена, уже выполнившая своё предназначение, а тем более – дочери, которые когда-то кому-то родят наследников, но он-то тут при чём? Ему казалось очень странным, что эти женщины живут в одном доме с ним. Бессмыслица вызывала дискомфорт. Конечно, они ходили бесшумно и говорили чуть слышно, ни в малой мере ему не мешая, но их присутствие было тем самым лишним знаком, из-за которого рушится уравнение. Через несколько лет во время осады Аламута он отослал их под предлогом безопасности, а потом просто забыл про жену и дочерей, и никто не осмелился ему о них напомнить.
Сын в его логических построениях был значимой величиной, но всему своё время. Когда-то он начертает уравнение, ключом к которому будет именно сын, но это не сейчас, пройдёт, быть может, ещё лет десять.
А пока они созидали свою горную империю. Подкупом, обманом, штурмом они брали всё новые и новые крепости, постепенно распространив своё влияние на всю Персию. Верный Хусейн Каини создал мощный аванпост в Кухистане, на юго-востоке. На юго-западе измаилитский центр возник благодаря усилиям талантливого даи Абу Хамзы. Великолепный замок Лимиссар к западу от Аламута взял лучший полководец Хасана – Кийя Бузургумид.
Активно строили новые замки везде, где только находили утёс, годный для укрепления. О деньгах Хасан никогда не думал и никогда не испытывал в них недостатка. Золото приходило само, и на любую операцию, разработанную Хасаном, его всегда было достаточно.
Однажды Хасану доложили, что его хочет видеть человек, имеющий сообщить нечто важное. Хасан молча кивнул – пусть войдёт.
– Смиренный слуга моего повелителя, недостойный Муззафар, – вошедший преставился, впрочем, с большим достоинством. Он явно принадлежал к людям, рождённым повелевать, но на Хасана трудно было произвести впечатление.
– С чего ты взял, что имеешь право считать себя моим слугой?
– Ты можешь казнить меня за дерзость прямо сейчас, но перед смертью я всё-таки скажу, что принадлежу к твоим слугам.
«Не стелется, не раболепствует, в ноги не падает, – подумал Хасан. – Воистину, есть права, которые нельзя дать. Их можно только взять».
– Говори, Муззафар, – сухо, но без раздражения обронил Хасан.
– Я служил сельджукам. Потом познал свет учения измаилитов. Понял, что могу служить только Хасану ас-Саббаху. Или никому. Думал, как мне быть, если я вдалеке от моего повелителя и не могу сказать ему: «Приказывай». Я решил, что пользу моего повелителя должен высветить разум, дварованный мне Аллахом. Изучив расположение крепостей, которые подчинены вам, я пришёл к выводу: вам будет очень полезен в стратегическом плане замок Гирдкух. Я решил стать комендантом этого замка. Эмир сельджуков не хотел назначать меня на эту должность, но его сердце оказалось шкатулкой весьма незамысловатой, и я нашёл к нему ключик. Став комендантом Гирдкуха, я убедил эмира в том, что надо выдать много золота на укрепление замка, а иначе его захватит Хасан ас-Саббах. Эмир дал золото. Я укрепил замок. Хорошо укрепил. Когда это было сделано, я сказал своим людям, что разделяю учение измаилитов и подчиняюсь только Хасану ас-Саббаху. Они были готовы к этому. Они были счастливы. И вот сегодня Гирдкух твой. Кто отнимет у меня право быть слугой Хасана ас-Саббаха? Даже ты не в силах это сделать.
– Правильные мысли. Хорошая работа. Что же ты ждёшь от меня? – Хасан испытующе посмотрел на Муззафара.
– Хочу получать от тебя подарки. Приказы. Когда я действовал для тебя, но без тебя, ни о каких иных подарках не мечтал.
– Ну что ж, отправляйся в Гирдкух. Управляй. Буду время от времени присылать тебе подарки.
Эта история нисколько не удивила Хасана, он воспринял её, как должное. Его империя была разбросана по огромной территории небольшими островками, и служить ему могли только такие люди – умные, хитрые, инициативные, способные действовать совершенно самостоятельно, но вместе с тем готовые к беспрекословному повиновению. Тупые и ограниченные исполнители могли обеспечить власть над городом и его окрестностями, но не над оторванными друг от друга территориями. Но если бы коменданты его замков были слишком самостоятельны, любой из них мог забыть про Хасана, возомнив себя полноправным хозяином. Однако, не было ни одного такого случая. Единожды признавшие власть Хасана, как высшим счастьем дорожили правом подчиняться ему.
Впрочем, Хасан залетел в своих воспоминаниях несколько вперёд, рассказывая летописцу, как они трудились, создавая ожерелье из замков, нанизывая на нить единой воли всё новые и новые жемчужины.
Через два года после захвата Аламута сельджукский султан Малик-шах решил обидеться на Хасана и отбить Аламут вместе с уже захваченным к тому времени Кухистаном. Оба войска сельджуков были разбиты небольшими гарнизонами крепостей при единодушной поддержке местного населения. Измаилиты Хасана с большим благородством и великодушием относились к крестьянам, населявшим долины вокруг крепостей, это обеспечивало им такую поддержку мирного населения, на какую не мог рассчитывать ни один исламский правитель.
Но Хасан понимал, что султан будет слать войско за войском, каждая победа будет стоить измаилитам больших потерь, и в конце концов сумма поражений султана обернётся для сельджуков победой – измаилиты просто закончатся, будут постепенно выбиты. Необычное государство Хасана могло выжить только благодаря неожиданному решению.
Как-то Хасан спросил своего полководца Бузургумида:
– Скажи мне, храбрый Бузургумид, сколько раз человека надо ударить кинжалом, чтобы он умер?
– Достаточно одного удара, если он нанесён точно в сердце.
– Вот именно. А ведь в жизни всё не так. Человек получает десять ударов кинжалом и уходит живым. Всё почему? Противники, вместо того, чтобы сражаться, размахивают руками, как последние глупцы. Ты когда-нибудь видел бой настоящих фехтовальщиков? Они долго смотрят друг другу в глаза, а потом один из них наносит один удар. И всё. И бой закончен.
– Никогда такого не видел.
– Конечно, не видел. Так сражаются мудрецы. А ещё скажи мне, храбрец, сколько врагов надо убить, что обратить в бегство вражеское войско?
– Наверное, несколько тысяч. Смотря, какое войско.
– Значит, тысячи глупцов должны долго-долго размахивать руками и тогда придёт победа?
– Моему мудрому повелителю, конечно, известно, что я всего лишь один из таких глупцов.
– Судя по твоим словам, ты отнюдь не безнадёжен, Бузургумид. Так слушай. Чтобы убить человека, нужен только один удар кинжалом. Чтобы обратить в бегство войско, надо убить только одного человека – султана. Итак, чтобы одолеть войско, нужен один удар кинжалом.
– Мудрость моего повелителя.
– Много болтаешь. Ненужные слова, как ненужные удары – путь к поражению. У нас есть люди, которые могут убить султана?
– Знаю двух храбрых воинов, блестяще владеющих кинжалом. Они готовы умереть за тебя.
* * *
Два крепких рослых юноши с решительными лицами стояли перед Хасаном. Один из них был просто свиреп, на лице второго Хасан прочитал способность мыслить. Хасан хорошенько их рассмотрел и, показав на «мыслящего», сказал «свирепому»:
– Убей его.
«Свирепый» молниеносно выхватил кинжал и нанёс своему товарищу смертельный удар. Но «мыслящий», не растерявшись, ловко ушёл из-под удара и так же выхватил кинжал. Теперь они стояли друг против друга с обнажёнными кинжалами. Это продолжалось всего пару секунд. Хасан сказал:
– Стоп! – и обратился к «мыслящему»:
– Почему ты не дал убить себя? Ведь я приказал твоему товарищу: «убей».
– Вы приказали ему «убей», но вы не приказали мне «умри».
Хасан с удивлением поднял бровь. Это был исключительный случай, когда на его лице отразилось живое человеческое чувство. Он задумчиво сказал:
– Ты умрёшь, мой мальчик. Но сначала ты убьёшь султана. Ты убьёшь для меня султана сельджуков Малик-шаха. Вопросы есть?
– Сколько дней на подготовку?
Хасан опять с удивлением поднял бровь. Ах, если бы все его люди были такими. Мудрыми, решительными, молниеносными. Этот мальчик никогда не позволит себе ни одного лишнего жеста, не задаст ни одного лишнего вопроса.
– У тебя три дня, сынок. Все слышали? Этот юноша – мой сын. Я посылаю на смерть сына.
* * *
Султан был мёртв. Когда его в палантине несли из дворца в гарем, неожиданно для охраны рядом с палантином появился некий юноша, отдёрнувший полог и точным, выверенным ударом вонзивший султану кинжал в сердце. Ликвидатор не пытался скрыться. Телохранители навалились на него и задушили. Мог ли ликвидатор уйти по завершении акции? Шанс у него, во всяком случае, был, но он сознательно не захотел им воспользоваться. Юноша помнил: по воле Хасана ас-Саббаха он должен не только убить, но и умереть. Да и сам он страстно желал принести себя в жертву. Не ради обещанного рая – ради любви к величайшему повелителю на свете. Его любовь к повелителю была столь безмерна, что жертва, меньшая, чем жизнь, никак не могла удовлетворить её.
Хасан, узнав о совершившемся, сказал только одно:
– Мой приёмный сын был фидаем – верным.
С двух сторон погибло всего два человека, а это позволило на долгих десять лет прекратить войну между сельджуками и измаилитами. После смерти султана начались восстания во всех провинциях сельджукской империи. Новый султан вновь и вновь собирал армии, чтобы укротить феодалов, которые почувствовали слабость центральной власти. Сельджукам стало не до измаилитов – империя всё никак не могла выбраться из гражданской войны.
Конечно, время от времени сельджуки огрызались на измаилитов и, порою, весьма болезненно. Хасан понимал, что успокаиваться нельзя. Необходима серия ликвидаций улемов и эмиров. Любой, кто осмелится порочить измаилитов или напасть на один из их замков, должен умереть. И тут последовала серия неудачных покушений. Новые фидаи гибли один за другим, не сумев выполнить задание.
Фидаи были чаще всего горцами. Едва оказавшись в городе, в непривычной для себя атмосфере, они сразу же привлекали к себе внимание диким видом и грубыми манерами. Их можно было одеть хоть в золотую парчу, от этого их дикость становилась только заметнее. Хасан понял, что для ведения необычной войны нужны необычные люди, а у него не было таких людей. Где взять фидаев, готовых не только принести себя в жертву, но и спланировать операцию с интеллектуальной утончённостью во всех деталях? Измаилитам-горожанам не хватало жертвенности – испорченная порода. Горцам не хватало интеллекта – порода не развитая. Мучеников-интелектуалов было нигде не взять, их можно было только вырастить, воспитать. Итак, надо было создать новую породу людей, каких ещё не было в мире. Задача достойная математика ас-Саббаха.
Размышляя об этом Хасан вспомнил, как год назад комендант Лимассара Умид решил развлечь своего повелителя редким лицедеем. Этот притворщик прошёлся перед Хасаном в облике христианского монаха. Получилось очень натурально. Потом изобразил базарного торговца – его как подменили – другой человек. А вот он уже улем – такой, какими обычно и бывают улемы. Лицедей не переодевался, он лишь копировал мимику, жесты, походку, манеру держать себя. Хасану стало противно, он резко оборвал представление:
– Зачем ты притворяешься?
Лицедей разом сбросил все личины. Теперь это было жалкое, насмерть перепуганное существо без лица. Кажется, таков он и был настоящий. Лицедей дрожал, не смея вымолвить ни слова. Хасану стало ещё противнее.
– Зачем ты хочешь казаться тем, чем не являешься? Кому это надо?
Комендант Умид, так же побледнев, но, не потеряв самообладания, сделал знак лицедею удалиться и робко обратился к Хасану:
– Мы надеялись развлечь повелителя.
– Развлечь? – Хасан, казалось, пытался понять значение этого слова. – Тот, кому нравятся шуты, сам в душе шут. Я похож на шута, Умид?
– Прикажешь его прирезать?
– Ты – бестолочь, Умид! Зачем его резать? Пялиться на лицедея – занятие, недостойное воина Аллаха. Но резать-то его зачем? Из сердца своего надо вырезать склонность к ничтожным развлечениям. Ты понял меня, комендант?
Год спустя Хасан об этом вспомнил и позвал коменданта Лимассара:
– Тот лицедей всё ещё у тебя, Умид?
Комендант побледнел, как тогда.
– Ты многому научился у этого шута, храбрый воин. Изображаешь труса так, что не отличишь от настоящего. Успокойся. Неужели ты думаешь, я не вижу всего, что происходит в Лимассаре? Если твоя голова всё ещё на плечах, значит, я не нашёл в тебе вины, достойной смерти. Этот лицедей больше не будет вас развлекать, времени у него на это не останется. Он будет обучать моих мальчиков искусству перевоплощения.
– Я весь – внимание, повелитель.
– Мы создаём особый отряд ликвидаторов. Вы должны отобрать в крестьянских семьях до 30-и мальчиков лет 12-и – самых умных, самых талантливых, самых сильных. Один ты с этим отбором не справишься. Возьми хорошего ученого из наших, этого лицедея и мастера кинжала. Отбирайте только тех мальчиков, у которых каждый из них найдёт способности. Если понадобится – выбирайте одного ребёнка из тысячи. У тебя в Лимассаре создаём учебный центр. Там будем учить их всему – наукам, перевоплощению, владению кинжалом. Хорошо бы учить их ещё разным языкам.
– Наш лицедей, повелитель, кроме фарси, хорошо владеет тюркским и арабским.
– Для начала сгодится. Потом определим, какие ещё языки нужны. И математика! Вам, тупицам, не понять, зачем она нужна, а мои мальчики быстро поймут – умеющий решить сложное уравнение, в одиночку справится с любой задачей.
Хасан задумался и замолчал, словно мысленно разглядывал Лимиссар, находящийся в 30-и километрах от Аламута.
– Ты похвалялся, Умид, что в твоём замке разбиты прекрасные сады, где растут диковинные фрукты, невиданные цветы. Бьют фонтаны. устроены уютные беседки.
– Так, повелитель. Всё это есть в Лимассаре.
– Свои сады отдашь моим фидаям. Там они будут проходить обучение. Запомни, Умид: моим мальчикам – всё самое лучшее. Они своими кинжалами будут вырывать мир из лап шайтана. Мы готовим их на смерть. Они должны чувствовать заботу о себе. Мы должны дать им всё, что можем, и даже чуть больше.
– А музыка в садах фидаев дозволена? – робко осведомился Умид.
Хасан усмехнулся. Все хорошо помнили, как пару лет назад повелитель с треском выгнал из Аламута музыкантов, запретив им когда-либо появляться в своей столице. Хасан не любил музыку, она представлялась ему торжествующей бессмыслицей, расслабляющей волю, парализующей разум. Может быть, в раю, когда придёт время насладиться плодами земных трудов – будет музыка. Но жизнь на земле – непрерывная война. До музыки ли тут? Однако, подумав, Хасан сказал:
– Рай для верных начинается на земле. Во всяком случае, у нас будет так. Если мои мальчики захотят музыки – пусть будет. Если захотят.
Умид, быстро подхвативший идею повелителя, сразу же стал развивать её во всех направлениях:
– В раю должны быть гурии. Может быть, мы предоставим нашим фидаям прекрасных девушек для отдыха и восстановления сил?
– Где ты возьмёшь девушек, бесстыдник? Будешь отнимать дочерей у горцев? Так ты хочешь отплатить нашим преданным слугам? Хочешь, чтобы жители окрестных деревень возненавидели нас?
– О нет, повелитель. У окрестного племени дейлемитов обычаи не запрещают девушкам общаться с мужчинами до свадьбы. Они сочтут за честь.
– Если так. Объясните девушкам и их родителям, что это их служение общему делу. Ни одну девушку не должны привести в Лимассар насильно. Если такое случится – ты лишишься головы.
Умид расслабился:
– Может быть, повелитель назовёт и другие ошибки, за которые я могу лишиться головы, выполняя это задание?
– Ещё – вино и гашиш. Если в садах фидаев появятся вино или гашиш, лучше тебе, Умид, сразу же броситься вниз головой с крепостной стены. Разум моих мальчиков всегда должен быть чистым, прозрачным и холодным, как вода горных родников.
* * *
Обучение юных фидаев в Лимассаре пошло полным ходом. Замысел Хасана осуществлялся с изумительной точностью, как и любая гениальная идея. Такой породы людей мир действительно никогда не знал. Фидаи могли всё. И никто не понимал, в чём их разгадка. Конечно – блестящее всестороннее образование, запредельное религиозное рвение, небывалая преданность вождю. Про фидаев можно было говорить бесконечно, но главный секрет этих мальчиков был в том, что они носили в своей душе смерть с той же непринуждённостью, с какой иные носят кошелёк на поясе. Страх смерти был не то что бы неведом, а скорее непонятен фидаям, как страх перед самим собой. Фидаи полностью изгнавшие из себя ничтожное, были людьми из другого мира.
Сельджуки, погружённые в междоусобицу, дали достаточно времени для подготовки мальчиков Хасана. Но вот передышка закончилась, к власти пришёл султан Санджар – правитель сильный и решительный, сразу же вознамерившийся уничтожить измаилитов. Вокруг Аламута сомкнулось кольцо осады.
Хасана это не испугало. Он знал, что жизнь повелителя сельджуков у него в руках. Более того, он не хотел убивать султана, спокойно зная, что в его власти не только казнить Санджара, но и помиловать. Да ведь и невозможно строить власть на одних только убийствах, у иных противников есть разум, а люди, наделённые разумом, могут договариваться. Хасан счёл Санджара человеком разумным и решил сохранить ему жизнь. Так решил хозяин осаждённого Аламута, находившегося на грани голода.
Хасан послал к Санджару посольство с предложением мира. Не капитуляции, а мира. Султан грубо выгнал измаилитских послов, не пожелав с ними говорить. «Однако, он не убил послов», – удовлетворённо подумал Хасан.
Утром следующего дня султан, проснувшись, увидел, что в пол у его ложа воткнут кинжал. Рядом лежала записка: «Если бы я не желал султану добра, кинжал торчал бы у него из груди». Многочисленные охранники султана все были на постах и честно исполняли свой долг.
Султан на целые сутки погрузился в состояние тяжёлой и мрачной задумчивости. Потом велел предложить измаилитам перемирие. Это перемирие вскоре переросло в фактическое признание государства Хасана ас-Саббаха. Санджар позволил измаилитам удерживать часть денег с налогов, собиравшихся на его землях, разрешил собирать дорожные пошлины с проезжающих, даровал другие привилегии.
И всё это благодаря тому, что один-единственный мальчик-фидай совершил невозможное, переиграв многочисленную охрану.
* * *
Рашид лихорадочно записывал. Ему открывалась ранее никому не известная правда о фидаях. Хасан рассказывал легко и, пожалуй, даже с удовольствием. Неожиданно сильная боль, словно кинжалом, вонзилась в его чрево. Болезнь! Никто не должен знать о его болезни, тем более этот летописец. Хасан нашёл в себе силы не измениться в лице, лишь сухо проскрипел:
– Всё на сегодня.
Оставшись один, он с трудом, скорчившись, дошёл до постели. Боль постепенно стихла. Она не исчезла, продолжая пульсировать во чреве, но теперь уже не мешала вспоминать о том, чего никогда не узнает летописец.
Вспомнив про своих фидаев и про запрет на вино, Хасан опять невольно вспомнил о сыне. Казалось, само это слово «сын» кинжалом вонзается в его чрево. Спасения не было. Хасан понял, что убив сына, он убил себя. При этом он странным образом не испытывал ни раскаяния, ни сожаления, вспоминая тот момент, когда взмахнул саблей над головой сына. Убийство было лишь итогом, подведением черты. Он потерял сына гораздо раньше, если вообще когда-нибудь его имел.
Наследник был для него «проектом» – одним из многочисленных проектов, которые Хасан во множестве одновременно разрабатывал. А занимался он своими проектами в абсолютном одиночестве, в тишине своей кельи, никогда не пытаясь лично проследить за их осуществлением. Зачем? Он и так всё видел, всё знал.
Он нанял для своего ребёнка лучших учителей. Те потом, заикаясь от страха, докладывали ему, что мальчик не проявляет склонности ни к математике, ни к астрономии, ни к географии. Пытался ли он говорить об этом с сыном? Зачем, если и так стало ясно, что науки – не его стезя. Учителя фехтования так же докладывали Хасану, что сын показывает результаты ниже средних. Опытный администратор Бузургумид пытался обучить его началам управления – результат тот же.
Ему докладывали, что сын чаще всего без дела слоняется по замку, пытаясь вести праздные разговоры то с одними, то с другими. И это у него не очень получалась. Кто же вот так запросто будет болтать с наследником повелителя? Однажды Хасану донесли, что его сын слоняется по Аламуту пьяный. Он велел привести его.
– Кто ты такой, что позволяешь себе пить вино?
– Я сын Хасана ас-Саббаха! – с пьяной развязностью заявил юноша.
– Ты? Сын? Хасана ас-Саббаха? – отец, казалось, был потрясен этим открытием. – Да известно ли тебе, щенок, что Аллах может из камней сотворить сыновей Хасану ас-Саббаху? Мои настоящие дети – фидаи.
– Фидаи – никто. Смертники. Они нужны лишь для того, чтобы убить и умереть.
– Заткнись, ничтожество. Это ты – никто. И говорить с тобой не о чем. Если тебя ещё раз увидят пьяным – зарублю своей рукой.
Его увидели пьяным через неделю. Хасан прикончил его быстро, хладнокровно, не думая, как убивают врага на поле боя. Что испытывал он тогда? Не более, чем досаду. «Проект наследник» был закрыт, а в разработке находилось ещё множество других проектов, куда более впечатляющих.
В последние годы он редко вспоминал о сыне, каждый раз испытывая глухую боль и стараясь не обращать на неё внимания. Что такое боль? Препятствие, которое надо преодолеть. И вот теперь, накануне смерти, он понял: та боль была не препятствием, а сигналом тревоги, который указывал ему на то, что он идёт ложным путём. Всем своим нутром Хасан почувствовал, что потеря сына и молчание Махди – две очень тесно связанные темы, но он никак не мог уловить эту связь.
Хасан попытался получше вспомнить сына и понять, каким он был. Перед ним возникло лицо, на котором отражалась странная смесь из высокомерия и крайней неуверенности в себе. Таким и был его сынок – думающий, что он уже по праву рождения «нечто» и постоянно ощущавший, что он «ничто». Ему не надо было ни к чему стремиться, потому что он уже – сын Хасана, но удовольствие от этой уверенности ни в ком не находило опоры – ни в отце, ни в его приближённых. Отца он почти не видел и не чувствовал, что нужен ему. Приближённые держали себя с ним подчёркнуто вежливо, но соблюдали такую дистанцию, которая не позволяла ему ни к кому приблизиться. Его уделом стало хроническое, можно сказать, врождённое одиночество. Никакие науки его не заинтересовали, потому что не были способом это одиночество преодолеть. Сам Хасан был столь же одинок, но для него одиночество было свободным выбором, он принял на себя эту тяжёлую ношу только тогда, когда стал к ней готов. Для нежной души ребёнка одиночество стало проклятьем, оно стёрло его, свело на нет. Не позволило стать личностью. Отец и сын были двумя самыми одинокими в Аламуте людьми.
