Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)
Договориться с Насреддином о взаимной поддержке и последующем союзе с Дамаском оказалось весьма несложно. Но заговор провалился. Провалился настолько позорно, что самому было впору провалиться под землю. Халифа-то зарезали без проблем прямо в спальне. Так же легко прикончили двух братьев и великого визиря. Но не подумали о сестре халифа, не обратили внимания на бабу. И когда на исходе кровавой ночи Насреддин уже уселся на халифский трон в окружении мамелюков, сестрёнка заявилась в тронный зал с открытым лицом, которое исцарапала в кровь. Её сопровождали только два телохранителя, но сумасшедшая баба с кровавой маской вместо лица сразу же могильным голосом обратилась к командиру гвардейцев-мамелюков:
– Ты забыл про меня, Ахмет. Разве не течёт в моих жилах кровь халифа, убитого тобой? Разве не надо и меня тоже убить? Вот моё горло. Режь!
– Госпожа. вам ничто не угрожает. Ступайте к себе.
– К себе?! Где я теперь у себя? Только в раю вместе с моими братьями, которых ты убил!
Она ещё долго визжала, причитала и изрыгала страшные проклятия. Насреддин несколько раз приказывал её прикончить. Но на Ахмета, этого бесстрастного убийцу, её вопли произвели очень сильное впечатление. Воин, проливший реки крови, не смог прикончить одну-единственную полоумную дуру. Может быть, Ахмед был тайно в неё влюблён, и она знала об этом? Когда же она пообещала ему прощение, если он поможет наказать остальных убийц, Ахмед подошёл к ней, поклонился и, встав лицом к заговорщикам, скомандовал: «Ко мне, мамелюки!». Большинство воинов перешло на сторону своего командира. Не все, конечно, перешли, на многих ведьмино представление никакого действия не оказало. Насреддин в окружении сохранивших верность сторонников выбежал из зала и направился к казармам мамелюков. Но туда же направился и Ахмед с ведьмой. Гвардия раскололась, в городе началась резня.
Усама не был во дворце во время попытки переворота – зачем бы ему туда лезть. Когда один из заговорщиков прибежал к нему и сказал, что для победы придётся пролить чуть больше крови, чем они предполагали, Усама сразу понял – это конец. Ахмед – опытный военачальник – им его не одолеть. Но бойня даёт им время на бегство. Не стоило большого труда убедить трусливого Насреддина в том, что именно так и следует поступить.
Во время бегства Усаме вдруг стало легко. Он скачет в родной город Дамаск, где не был 10 лет. Этот город был единственной любовью всей его жизни. Ни к одной женщине, ни к одному повелителю он не был так привязан, как к Дамаску. Там его, может быть, ждёт смерть, но это уже не имеет значения, главное – думать больше ни о чём не надо, выбора больше нет. Увидеть Дамаск и умереть.
И вот на горизонте замаячили тамплиерские плащи. Мощный отряд – это не патруль. Такой отряд тамплиеров не мог оказаться здесь случайно. Вероятнее всего – это храмовники из Газы. Что же их всколыхнуло? Да неужели не понятно? Халифова сестрёнка оказалась не только очень бойкой девочкой, но так же и весьма неглупой. На улицах Каира ещё кипела резня, а она уже послала гонца в тамплиерскую Газу с просьбой перехватить беглецов. Зачем тамплиерам ввязываться в эту свару? Тоже просто – хорошие отношения с Каиром нужны не только Дамаску. Перехват беглецов, презревших все божеские и человеческие законы – дружественный жест тамплиеров по отношению к Каиру.
Душевная лёгкость, не оставлявшая Усаму во время бегства, теперь разбавилась весёлой радостью – словно прекрасное вино сдобрили драгоценным бальзамом. Позади, в Каире, плаха, впереди, в Дамаске, тоже возможно плаха, а посредине – тамплиерские мечи. Красивый расклад! Изящный! Весёлый! Если белые плащи храмовников станут последним что он увидит в жизни – это не так уж плохо.
Тамплиеры неспешно приближались, зная, что добыча никуда не денется. Впереди скакал осанистый рыцарь, видимо, командор. Усама выхватил саблю и, неожиданно для себя издав кощунственный вопль «Дамаск акбар», бросился на командора. В первый удар Усама сложил всю свою душу, всю свою любовь и ненависть к тамплиерам. Удар был хитрый, изощрённый, но и старый седой командор тоже оказался не промах. Он красиво уклонился, так что сабля лишь скользнула по щиту.
Тамплиер расхохотался:
– Хороший удар Усама, но недостаточно хороший для того, чтобы меня прикончить.
Не думая о том, откуда этот храмовник его знает, Усама нанёс ещё один удар – тоже весьма неплохой, но так же не достигший цели. Храмовник продолжал смеяться:
– Ещё немного, Усама, и у тебя начнёт получаться.
Усама почувствовал, что его третий удар – его последний шанс. Кажется он пропорол рыцарю кольчугу на боку, вряд ли сильно его задев, а сабля сломалась.
– Хороший воин, Усама, сделал всё, что мог, заслужил смерти героя, – рыцарь по-прежнему смеялся.
Безоружный и теперь уже не очень весёлый Усама прохрипел:
– Откуда ты меня знаешь?
– Помнишь Харам-эш-Шериф, 12 лет назад? Неужели ты забыл сопровождавшего тебя командора?
– Ты поседел. Но я помню. А как тебя зовут не знаю.
– Брат Ангерран. Для тебя просто Анги.
– Кончай меня, Анги.
– Зачем? Ты ведь не враг Ордена.
– Я не враг Ордена, но не хочу этим заверением покупать себе жизнь.
– Каир испортил тебя, Усама. Болтаешь много лишнего. Беги в Дамаск.
Вокруг кипел бой. Где-то рядом сражался или уже был убит брат Усамы, которого он втянул в каирскую авантюру. Сейчас он ничем не мог помочь брату. В Дамаск? В Дамаск!
– Да хранит тебя Всевышний, благородный и великодушный рыцарь.
Уже не смеявшийся командор молча кивнул.
* * *
Встреча с родным Дамаском лишила Усаму сил. Лёгкой радости бегства как не бывало. Воспоминания впились в душу тысячами пчёл. Страха он не испытывал, смерти по-прежнему не боялся, но каждый камень любимого города словно бросал ему упрёк – болезненный, обидный, несправедливый.
– Кто ты такой и почему думаешь, что великий атабек захочет говорить с тобой? – надменно спросил его страж дворца.
– Усама ибн Мункыз, желающий служить великому атабеку ради славы Дамаска, – его слова прозвучали глухо, хрипло, почти равнодушно – тональность, совершенно не принятая при дворе. За такую небрежность обращения – без поклонов, без подобострастных расшаркиваний могли и плетьми от ворот погнать, но страж – человек нерядовой, опытный, почувствовал, что перед ним, может быть, кто-то значимый, способный заинтересовать атабека.
Через некоторое время вежливый слуга сказал Усаме:
– Следуйте за мной, господин.
Его провели в маленькую, но шикарную комнату. Дверь за спиной закрылась и грохнул засов. Усама понял, что он – пленник. Скоро ему предложат одно из двух: либо зловонную яму и смерть, либо дорогой халат и службу.
Оказалось, что не скоро. День проходил за днём. Усаме приносили дорогую еду, но сменить пропылённую и порванную одежду не предложили. Усама попросил принести ему Коран. Принесли. Он читал Коран и молился. Потом опять молился и опять читал. Ожидание странным образом не тяготило. Неопределённостью он не терзался, душу заполнила пустота – спасительная пустота без мыслей и чувств.
Прошло, может быть, три дня, а может – неделя и Усаму позвали к Нур ад-Дину. Великий атабек был одет удивительно просто – даже у его гвардейцев были одежды подороже. Весь его облик дышал благородной простотой и властью – власть исходила от него, как свет от лампы.
– Что ты хочешь? – без затей спросил Нур ад-Дин.
– Служить вам, великий господин.
– Мне или Дамаску?
– Для меня это одно.
Нур ад-Дин едва заметно усмехнулся:
– Говорят, в последнем бою ты орал: «Дамаск акбар»?
– Ничто не сокрыто от великого господина.
– За такое кощунство ты вполне заслужил смерть.
– Слова достойные великого хранителя веры.
– А твои слова дышат странной надменностью. Не у своих ли друзей-тамплиеров ты научился так нагло держать себя?
– Аллах знает об этом лучше.
Ну ад-Дин опять усмехнулся, теперь уже более явно и несколько зловеще. Атабек молчал бесконечно долго. Потом сказал:
– Твоя преданность родному городу заслуживает подарка. Необычная в наше время преданность заслуживает необычного подарка. Подарю тебе друга. Ведь настоящий друг дороже, чем всё золото мира.
Атабек хлопнул в ладоши. Два стражника ввели пленного тамплиера. Он был в изорванной белой тунике, красный крест на левом плече скрывало кровавое пятно. Пленником он был явно почётным – руки не связаны и держал себя так независимо, словно был здесь хозяином.
Усама сразу же узнал его, хотя стоявший перед ним тамплиер имел уже совсем другое лицо по сравнению с тем юношей, который когда-то налетел на него в мечети Аль-Акса, а потом хотел показать Бога-Ребёнка. Тогда ему было лет 18, сейчас – около 30-и. Теперь его лицо было опалено зноем пустыни, огромный шрам перерезал всю правую щёку – старый посиневший шрам от давно зажившей раны. В нестриженной темно-русой бороде уже пробивалась ранняя седина. На непрерывной войне быстро стареют. И всё-таки суровое лицо заматеревшего воина по-прежнему отражало детскую чистоту и непосредственность. Война сделала из него мужчину, но не чудовище. Лишила иллюзий, но не смогла отнять внутренний свет.
Они смотрели друг на друга и тихо улыбались, не говоря ни слова. Молчание прервал Нур ад-Дин:
– Это мой пленник. У себя в Ордене он занимает весьма высокий пост. Тамплиеры предполагают за него выкуп – тысячу динаров. Я дарю этого человека тебе, Усама. Можешь получить за него выкуп или поступить любым иным образом, какой сочтёшь наилучшим.
– Великий повелитель сделал мне подарок воистину царский, – Усама впервые поклонился Нур ад-Дину так, как принято кланяться хозяину.
– Теперь ты у меня на службе, Усама ибн Мункыз, – доброжелательно сказал атабек. – Пока я подумаю, к чему тебя определить, поживи в той же комнате. Её больше не будут запирать.
И тамплиер пусть побудет с тобой, пока ты не решишь, что с ним делать. Не убежит – дал слово.
* * *
– Ну, здравствуй, – сказал Усама, когда они пришли к нему в комнату. Кажется, даже встреча с братом не обрадовала бы его настолько, насколько он был счастлив видеть этого человека, который олицетворял что-то очень важное в его жизни. – Самое время узнать, как тебя зовут.
– Здравствуй, Усама. Меня зовут Жан. Впрочем, для тамплиеров имя не имеет значения. Имя имеет Орден Храма, а рыцари Храма предпочитают безымянность.
– Ну это явно сказано не про тебя. Тамплиеры никогда не выкупают своих, а за тебя предлагают целое состояние – тысячу динаров. Значит, твоя жизнь драгоценна для братьев.
– Моя жизнь не имеет никакого значения, так же как и жизнь любого тамплиера. Но сейчас в моей руке находится очень много ниточек. Короче, если меня не станет, братьям придётся заново проделывать огромную работу. Надеюсь, узнав об этом, ты не увеличишь сумму выкупа? – тамплиер улыбнулся.
– Мне вообще не нужны за тебя деньги. Мне нужен мой брат. Надо сначала узнать, что с ним.
– Твой брат жив. Он в плену у наших.
– Как ты можешь получать информацию, находясь в плену?
– Некоторые ниточки я не выпускаю из рук даже здесь.
– Тогда я обменяю тебя на моего брата, вот и всё. Даёшь слово, что прибыв в Газу, ты распорядишься отпустить моего брата?
– Даю слово.
– Ну так отправляйся хоть сейчас. Впрочем, лучше завтра утром. Коня бы тебе раздобыть, а у меня пока ничего нет.
– Едва я выйду за ворота дворца, у меня будет конь.
– Повсюду свои люди?
– Работа такая.
– Вот как быстро мы с тобой обо всём договорились.
Усама почувствовал неловкость. Так хотелось ему поговорить с этим родным врагом, но не так-то легко говорить с тамплиером. Усама хотел побыть в лучах света, исходивших от белого рыцаря, но не начнёт ли этот свет обжигать душу? Тамплиер живёт в мире иных понятий и представлений. Усама не знает языка его души. Они могут сутками плести словеса на переговорах, но вот так, оставшись вдвоём. Надо о чём-то спросить хотя бы из вежливости.
– Может быть, у тебя есть какие-то желания, тамплиер?
– Есть. Хочу, чтобы Усама ибн Мункыз увидел Бога-Ребёнка.
* * *
Сиверцев дочитал свой опус. Странно как-то стало на душе. Он тоже очень тосковал по своему родному северному городу и с большим удовольствием прогулялся бы по его улицам. Но не сказать, что он хочет этого больше всего на свете. Почему? Потому что у него есть братья, есть Орден. Это и есть его Родина. Да, всё очень просто. Бедный, бедный Усама. У него не было ничего, кроме Дамаска. Ведь Аллах бесконечно далёк.
Андрей встал, размял руки и ноги. Надо зайти к Саиду. Восток достал. Хотелось послать всех «саидов» подальше. Но если он, Андрей Сиверцев – тамплиер, значит Восток – его крест. И никуда от «саидов» не денешься.
* * *
Саид лежал в постели как-то очень строго, как лежат в гробу. Он смотрел в потолок широко распахнутыми невидящими глазами. На появление в комнате человека никак не отреагировал.
– Ты живой? – добродушно усмехнулся Сиверцев.
– Был бы мёртвый – на такой жаре воняло бы очень сильно.
– Да ты юморист. Какое имя ты получил в крещении?
– Александр. Но я предал своё христианское имя.
– Свои заставили?
– Никто не заставлял. Свои это свои.
– Знаешь, Александр. У меня на Родине тебя звали бы Саня. Друзья звали бы тебя так.
– Са-ня, – с трудом выговаривал Саня-Саид. – Какие странные звуки.
– Нормальные звуки. Как нога?
– Меня нет. Что такое нога?
– Нога, брат, это очень важно. Всего их две. Одной недостаточно. А можно обе потерять. Тогда совсем плохо.
Саид кисло улыбнулся:
– Болит, но заживает. О чём хочешь поговорить?
– Да о тебе, Саня, о тебе. Куда ты теперь?
– К своим не вернуться – убьют. А твои не простят.
– Глупый ты, Саня. Наши тебя уже простили.
– Сам себя не прощу.
– Это правильно. Но с этим живут. Давай о главном, Александр. Ты считаешь себя христианином?
– Не знаю.
– Ну ничего себе! Ты вообще понимаешь, о чём речь? Тебя здесь не задержат, когда поправишься – отпустят на все четыре стороны. Но четыре стороны – это очень много. Тебе нужна одна. И надо знать – какая. Что за вера у твоих земляков-ассассинов?
– Не знаю.
– Ты смеёшься?
– Серьёзно. Тебе это трудно понять, но у нас так. Путь – тайна. Надо заслужить право встать на путь. Тогда наставник чуть-чуть приоткрывает самый краешек тайны. Будешь во всём покорным – приоткроет побольше. Я ещё не заслужил того, чтобы встать на путь. Наставник сказал: «Отдашь нам христиан – встанешь на первую ступень».
– Мрак. Значит, вы по сути не исповедуете никакой религии?
– Для таких как я – только покорность и ничего больше.
– А хотел бы ты сейчас встать на вашу первую ступень?
– Мне кажется, там ничего нет.
– И давно тебе так кажется?
– Слушай, европеец, ты ведь чужой здесь?
– Я здесь не чужой, потому что христианин. И ты тоже.
– Но ведь после того, что я сделал, меня никогда не допустят к вашей первой ступени.
– Да нет у нас никаких ступеней! Когда ты принял крещение – ты получил всё! Высшая Сила мироздания благословила тебя!
Глаза Саида засветились, он хотел вскочить с постели, но сморщился от боли и упал обратно. Вдруг он разрыдался.
– Я чувствовал! Когда меня крестили, я что-то такое почувствовал в своей душе. Как будто свет. Хорошо было. Но я не поверил – думал, кажется. И пришёл сюда вас резать. И свет ушёл из души. А после боя в меня вошли ужас и отчаяние. И сейчас так. Я всё потерял.
– Ничто не потеряно. Ты должен покаяться в своём грехе. Потом принять причастие. Свет вернётся. Может быть не сразу, но вернётся.
– Значит, согласно вашей вере – выход есть?
– Конечно. Поговоришь с Шахом. то есть со священником. Он всё объяснит. Скажи ему, что раскаиваешься и хочешь стать настоящим христианином.
– Так просто?
– Не просто. Но понятно. И никаких ступеней, никаких тайн.
– У вас сразу – доступ ко всем тайнам?
Андрей тяжело вздохнул:
– Саня, тебе нужны тайны или тебе нужен Свет? Свет. благодать Божия будет с тобой. И тебе сразу расскажут, что для этого надо делать. Ничего не скроют.
– Значит, поговорить со священником?
– Когда я уйду, позову его. Он придёт. А ты мне пока вот что скажи. Ваши наставники поддерживают связи с другими такими же, как они из других деревень?
– Это невозможно.
– Ну прямо. Тебя ведь много во что не посвящали.
– Ты бы видел горы, которые окружают нашу деревню. Из нашей долины есть выход только в вашу сторону.
– И ты никогда не видел в вашей деревне чужих людей?
– Ты, видимо, не понимаешь – это невозможно.
– Вообще никакой связи с внешним миром?
– Наш мир – наша деревня.
* * *
Шах встретил Сиверцева тихой виноватой улыбкой:
– Александр исповедался и причастился. Удивительно чистая душа. А я просто старый дурак. Сначала меня очаровало его желание креститься, а потом, когда он поднял на нас оружие, я вычеркнул его из души, настолько был потрясён. А ведь если разобраться, меня потрясло не столько его предательство, сколько собственная непредусмотрительность, гнев же, конечно, легче было обрушить на мальчишку, чем на себя. Я не стал бы с ним разговаривать. Не нашёл бы сил, оправдываясь тем, что это бесполезно. Погиб бы хороший парень. По моей вине. А тебе-то как удалось достучаться до его души?
– Я не ставил перед собой такой задачи. Просто он был мне интересен.
– Всё правильно. Спаси тебя Бог, Андрюша.
– Во славу Божию. Саша рассказал вам о том, что их деревня изолирована от внешнего мира?
– Да. Я уже всё понял.
– А я, признаться, до сих пор не понимаю, как такое возможно. У них есть оружие, одежда и многое другое, что они никак не могут сделать сами. Да ведь они бы уже одичали, если бы жили в полной изоляции.
– Их изоляция неполная, к тому же – недавняя. Поясню. Я в этих краях – не местный, не говоря уже о том, что всё об этих горах не знает никто. Мы с друзьями-христианами пришли сюда всего лет десять назад. В деревне многие считали себя измаилитами, но сильных наставников не было и, соответственно, никакого религиозного фанатизма мы не встретили. Местные оказались очень восприимчивы к христианской проповеди. Так возникла наша община. Мне и раньше говорили, что дальше за нами так же живут измаилиты, но было не до них, а сейчас я решил узнать, много ли их там? Если хотя бы несколько деревень и они решили развязать войну, то нам конец. Оказалось, что всего одна деревня и тупик.
– Так как же живёт эта деревня?
– Они всегда связывались с внешним миром именно через наше направление. Раньше, когда здесь жили их единомышленники, пусть и не слишком ревностные, это не составляло проблемы. Когда здесь водворились мы, они продолжали ходить – реже, с большими предосторожностями, но всё же они не оказались в полной изоляции. Время от времени в нашей деревне появлялись чужие люди, на которых я почти не обращал внимания – миролюбивые, спокойные путники с тюками – у нас не было повода для беспокойства. Сейчас я вспомнил множество деталей, да плюс – рассказ Александра, а ещё с местными старожилами поговорил и картина стала ясна.
– Значит, вы больше не видите опасности?
– Думаю, опасности нет. Есть вполне решаемая проблема, которой мы сейчас очень плотно займёмся.
– Но если они напали однажды, то и ещё раз нападут.
– Да нет им смысла нападать. Наша первая задача – объяснить им это. Отправим посольство и всё порешаем. Их к себе пригласим. В боевом отношении мы сильнее их, и они это быстро поймут. Их главная проблема – беспрепятственный проход караванов через нашу деревню. И мы дадим им эту возможность. Когда ассассины поймут, что мы для них – не пробка, которая закупоривает их бутылку – сразу же успокоятся.
– А религиозные противоречия?
– Когда они узнают, что мы сильнее, их уши откроются. Христианство перестанет казаться им таким ужасным. Может быть, мы вообще склоним ассассинов на свою сторону или, во всяком случае, договоримся о невмешательстве в религиозные дела друг друга.
– Как тут всё интересно в ваших горах. Количество и качество клинков – главный богословский аргумент.
– Ну не совсем, конечно, так, но это Восток, Андрюша. Мы, христиане, готовы все до единого погибнуть, но от Христа не отречёмся. Аассассины – другие. Для них религиозные убеждения – фундамент боевой силы. Соответственно, слабость – признак ложности убеждений. Впрочем, забудь. Проблемы нет.
– А всё-таки жалко выглядят современные ассассины. Гнилые обломки страшных зубов великого тигра – Хасана ас-Саббаха. Хасан, наверное, сморщился бы от презрения, увидев, во что выродились его последователи.
– Хасан был Хасаном, а его последователи имели бледный вид уже вскоре после его смерти, что уж говорить про наше время.
– А как же великий и ужасный Старец Горы – Рашид ад-Дин Синан?
– Клоун.
– Человек, заставлявший трепетать весь Восток – клоун? Верится с трудом.
– А это вообще не предмет веры. Надо просто внимательно и непредвзято пройтись по источникам.
* * *
Простодушный Жан де Жуанвиль, сенешаль короля Людовика Святого, писал: «Когда Старец Горы скачет верхом, перед ним едет глашатай с топором, у которого длинная ручка, покрытая серебром, а в неё воткнуто множество ножей. Глашатай выкрикивает: «Расступитесь перед тем, кто несёт смерть королям в своей деснице»».
Представив себе эту картину, исполненную детской жути, Сиверцев жизнерадостно расхохотался. Вспомнил о том, как в пионерском лагере они рассказывали друг другу наивно-страшные истории, не сомневаясь в их правдивости. Рассказы средневековых хронистов о Старце Горы были в том же духе – по-детски наивные, способные испугать лишь ребёнка, а у взрослого не вызывающие ничего кроме улыбки.
Вот, к примеру, весьма показательный фрагмент из «Деяний короля Ричарда»: «Для исполнения поручения Старец вручает каждому один-единственный нож, чудовищно длинный и острый». В пионерском лагере эта история пользовалась бы большим успехом. Андрей вспомнил, как у них в лагере однажды распространился слух о том, что в окрестностях бродит «бандит с золотым ножиком». То же самое мироощущение, та же психология.
А вот ещё чудная подробность. В 1264 году папа Урбан предупреждал письмом Карла Анжуйского о действиях своего недруга короля Манфреда: «Этот самый Манфред… уже отправил во Францию. двух ассассинов, снабжённых пятьюдесятью разными ядами». Пятьдесят ядов! Сильный ход.
Над средневековьем смеяться не надо, так же как не надо смеяться над детьми. Это отнюдь не глупость, а принципиально иное мироощущение. Средневековые хронисты, так же как и современные дети, почти не ощущали границы, отделяющей фантазию от реальности. Но если мы считаем себя людьми взрослыми и давно уже не средневековыми, надо относиться к источникам той поры. определённым образом. Надлежит ли к примеру, считать свидетельством современника следующее высказывание учёного Вальтера Мапа: «Старец ассассинов, то есть тот, который правит осью земли».
Из свидетельств средневековых хронистов крупицы исторической истины приходится вычленять примерно так же, как из древнегреческих мифов. В рассказах о деяниях ассассинов правды не больше, чем в рассказах о деяниях арганавтов. А современное европейское мышление до сих пор играет со средневековым мифом об ассассинах, создавая всё новые и новые модификации этого мифа, при этом совершенно не интересуясь реальностью, скучной и отвратительной.
Вот, к примеру, фрагмент из послания нотариуса Бурхарда, которого в 1175 году отправил на Восток император Фридрих Барбаросса: «На границе Дамаска, Антиохии и Алеппо обитает некий сарацинский народ, который называют ассассинами. Вопреки вере сарацин, они едят мясо и жену могут брать любую, хоть свою мать или сестру. Они обитают в горах и почти непобедимы, ибо находятся в укреплённых замках. Земля их не очень плодородна, так что живут они только разведением скота. У них есть господин, который вселяет страх во всех сарацинских правителей, далёких и близких, а так же могущественных христиан по соседству, ибо они имеют обыкновение убивать их удивительным образом. Правитель этот владеет в горах множеством прекрасных дворцов, заключённых за высокими стенами. В этих дворцах он приказал множество детей своих селян растить с самой колыбели и обучать различным языкам, а именно латыни, греческому, романскому, сарацинскому и многим другим. Их учителя проповедуют им с самого раннего возраста, чтобы они повиновались любому слову или повелению господина своей страны, и если они будут так поступать, он дарует им райское блаженство, ибо имеет власть над Богом живым. Им внушают, что невозможно обрести спасение, хоть в чём-то ослушавшись повелителя страны. Когда они оказываются перед лицом правителя, тот спрашивает их, желают ли они повиноваться его приказам – и тогда он отправит их в рай. Они оставляют всякие противоречия и колебания и, пав ниц, с душевным пылом отвечают, что будут повиноваться ему во всём. Тогда правитель выдаёт каждому их них золотой нож и любого по своему желанию посылает убить какого-либо правителя».
Если бы нотариус Бурхард был собирателем фольклора – не было бы ему равных, но как разведчик он явно подкачал, потому что занимался не сбором достоверной информации, а записыванием сказок. Скучно даже опровергать благоглупости по поводу сексуальной распущенности убийц-полиглотов. Текст Бурхарда интересен в первую очередь как один из первых камней, ставших фундаментом демонически-зловещего мифа об ассассинах. Запад прямо-таки жаждал быть насмерть перепуганным, лихорадочно отыскивая источники страха не для того, чтобы их устранить, а чтобы впасть в сладострастие ужаса. Миф о Горном Старце удовлетворял эту потребность в инфернальном кошмаре. И современные модификации мифа об ассассинах служат удовлетворению всё той же нездоровой психической потребности.
Можно ли хоть в какой-то мере верить средневековым свидетельствам об ассассинах? Да, но весьма нелегко определить эту меру доверия. Вот сюжет, который в наше время более всего любят воспроизводить («История Ираклия» под 1197 г.):
«Иерусалимский король Анри Шампанский ответил на приглашение повелителя ассассинов и поехал к нему. Старец принял его с великим почётом и повёз его по своей стране, показывая замки. Как-то раз они подъехали к замку, увенчанному высокой башней, а на каждом зубце этой башни стоял человек, одетый во всё белое. И тут повелитель ассассинов сказал: «Ваши люди не сделают для вас столько, сколько мои сделают для меня». Он прокричал и те двое, что стояли на крепостной стене, бросились вниз. Собеседник был изумлён, а старец сказал, что нет ничего такого, что его люди не сделали бы для него».
Было ли это на самом деле? За исключением деталей, вероятнее всего, было. Плоды фантазии средневековых хронистов выглядят совершенно иначе, а эта история звучит как-то уж очень по-взрослому. При всей своей театральности, она дышит подлинным кошмаром. Но в чём кошмар? И вот тут средневековое и современное обывательское восприятие, в чём-то весьма сходные, очень сильно расходятся. Сейчас эту историю приводят как доказательство страшного религиозного фанатизма, ужасаясь прежде всего тому, что ассассины легко отдавали жизнь во имя своих религиозных убеждений. Современный европейский обыватель тем и бывает шокирован, что кто-то мог легко и добровольно умереть ради такого второстепенного пустяка, как религия, то есть сама по себе религия (любая!) предоставляется кошмаром нашим бездуховным современникам.
Средневековые христиане, напротив, если за что и уважали ассассинов, так это за твёрдость религиозных убеждений. К примеру, Гийом Тирский писал: «В течение 400 лет они (ассассины) столь ревностно придерживались веры сарацин и их обычаев, что по сравнению с ними все остальные кажутся отступниками, они же исполняют предписания этой веры во всём». Простим тирскому хронисту то, что он ошибочно приравнивает измаилизм к «сарацинской вере», то есть традиционному исламу. Главное Гийом подметил верно – ассассины были гораздо более ревностны в религии по сравнению с традиционными мусульманами, и это вызывает его уважение. Крестоносные хронисты не могли видеть ничего пугающего в том, что ассассины с лёгкостью умирают во имя веры. Разве не так же легко отдавали жизнь за Христа тамплиеры? Но их пугало другое: ассассины умирали не ради Бога, а ради старца. Вот это-то переключение религиозного чувства с Бога на человека и представлялось чудовищным. Ассассины смотрели на своего предводителя, как на бога, а это уже настоящее язычество, весьма далёкое не только от христианства, но и от ислама. Такие язычники ужасны потому, что от них можно ждать чего угодно. Крестоносцам были известны предписания ислама, но они не могли знать, что завтра ударит в голову Горному Старцу.
Поначалу европейское сознание восприняло преданность ассассинов Старцу Горы с некоторым даже восхищением. Трубадуры обещали своим возлюбленным хранить такую же верность, как и ассассины своему таинственному учителю. Но это означало лишь то, что христианское сознание Европы начинало понемногу разлагаться и оязычиваться. Культ прекрасной дамы и культ Горного Старца имеют общие черты. И трубадуры, и ассассины выражали стремление умереть ради самого главного в их жизни человека, забывая о том, что их жизнь принадлежит Богу и никому нельзя воздавать почести, которых достоин лишь Бог.
Но жеманное и манерное отношение трубадуров к ассассинам не могло возобладать в европейском сознании, потому что ужас перед живым язычеством был куда сильнее, чем склонность к поэтическим излишествам. На смену поэзии быстро пришло мифотворчество. Европа, заворожённая инфернальным кошмаром, который по большей части сама же и создала в своём воображении, все беды своего мира стала списывать на ассассинов. Вдруг неожиданно выяснилось, что «крестовый поход детей» – странное стихийное движение, погубившее множество юных европейцев – проделка Горного Старца. В 1212 году Винсент из Бове на полном серьёзе утверждал, что Горный Старец держал в плену двух пилигримов и не отпускал до тех пор, пока они не поклялись привести к нему детей из французского королевства. Воистину, кошмару не ведомы логика и здравый смысл.
Вскоре вошло в большую моду списывать на ассассинов чуть ли не все политические убийства, имевшие быть в Европе. 15 сентября 1231 года некто убил герцога Людовика Баварского. Как сказано в анналах Марбаха, «сделал это некий человек, из числа тех, кого посылает Горный Старец. Убийцу подвергли пыткам, чтобы он сознался, по чьему приказу действовал, но даже пытками не смогли ничего добиться». Очевидно, что не было ни одного доказательства причастности к этому убийству ассассинов, однако Кельнские анналы так же утверждают: «Этот самый Горный Старец, союзник императора, решил отомстить за многие несправедливости, которые герцог совершил по отношению к императору». Горный Старец, конечно, не был союзником императора Фридриха II, это чистый фантазм, а о существовании Людовика Баварского предводитель ассассинов вряд ли хотя бы слышал. Но грешить на ассассинов было так удобно и модно, что и сам Фридрих II решил задействовать этот миф в своих политических раскладах. В мае 1236 года Фридрих выдвинул обвинение против герцога Австрийского: «Замышляя против нашей души злодейство, он отправил своих посланцев к Горному Старцу, пообещав тому несметную плату, если тот расправится с нашим величеством». Про доказательства, как и всегда в таких случаях, лучше не спрашивать.
