Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)
– Многое. Но тут тебе лучше поговорить с Дмитрием. Старый разведчик, должно быть, ориентируется в скрытых смыслах подобных международных схем.
– Да, интересно будет с ним об этом поговорить. Но пока нам до Ага-хана – как до звёзд. Куда актуальнее выяснить планы ваших ближайших соседей – оторванных ассассинов. Хотел поговорить с Саидом. Не возражаете?
– Поговори. – Шах опять заметно помрачнел. – Не понимаю, как я мог так ошибаться в этом юноше. Я был уверен, что он искренне стремится к Истине.
– Не факт, что вы ошиблись в нём, господин. А какое имя вы дали ему в крещении?
– Александр. Саид – Саша.
* * *
Незадолго до этого разговора с Шахом, Сиверцев, занимавшийся связями средневековых тамплиеров с мусульманами Палестины, закончил опус об Усаме ибн Мункызе. Усама был фигурой колоритнейшей. Опираясь на людей ислама, подобных ибн Мункызу, можно выстроить по-настоящему плодотворный и творческий диалог двух авраамических религий.
Сиверцев решил, что пойдёт к Саиду-Саше завтра, а пока ему хотелось спокойно перечитать и поправить то, что у него получилось на счёт Усамы ибн Мункыза.
Дамаск акбар
Из Иерусалима в Дамаск вернулся лекарь, посланный туда благородным эмиром Муин ад-Дином, другом и покровителем Усамы ибн Мункыза. Франки не имели таких искусных врачевателей, какие были у мусульман, а потому Муин надеялся, что его любезный жест вызовёт благодарность крестоносцев – людей диких и грубых, но весьма необходимых теперь Дамаску в качестве союзников.
И вот Муин ад-Дин и Усама ибн Мункыз с нетерпением ожидали возможности выслушать лекаря, на которого возлагали надежды в том числе и как на дипломата, а до некоторой степени – лазутчика.
– Хорошо ли приняли тебя франки? – спросил эмир лекаря.
– Да, господин. Встретившие меня тамплиеры известны своей любезностью и обходительностью, в чём мне довелось убедиться на своём примере. Рыцари кланялись и улыбались мне, оказывая почтение всеми возможными способами. Они понимали, что я не только лекарь, но и посол благородного эмира.
– А твоё искусство они смогли оценить по достоинству?
– Господин. я сделал всё возможное.
– Значит, ты не смог им помочь?
– Даже Аллах не сможет помочь этим дикарям, – лекарь насупился, словно обиженный ребёнок.
Муин ад-Дин добавил к своему добродушию немного грустной задумчивости:
– Аллах отдал в руки этих дикарей святыни ислама. Не за грехи ли правоверных и не потому ли, что поклонники Исы до некоторой степени всё же угодны Аллаху?
– Мой разум не может подняться до постижения предметов столь возвышенных.
– Так вот и говори о том деле, в котором понимаешь, – не переставая улыбаться, но теперь уже с недобрым нажимом отрезал эмир.
– Мне предложили вылечить рыцаря и женщину, – забубнил лекарь. – У рыцаря был абсцесс на ноге, и я применил припарки к голове.
– А если бы у него болела голова, ты лечил бы ногу?
– Возможно, – тон лекаря граничил с дерзостью. – Искусство врачевания – дело до чрезвычайности тонкое. Мы ищем причину болезни и находим её порою совсем не там, где думали обнаружить её профаны.
«Кажется, франки настолько рассердили его, что он перестал бояться моего гнева», – подумал Муин, но вслух сказал только:
– Продолжай.
– Женщина страдала сухоткой. Не столь уж сложный случай, и ничего особенного тут делать не стоило. Я предписал ей строгую диету, в первую очередь – как можно больше свежих овощей.
– Ну так говори же наконец, помогло ли им твоё лечение?
– Обязательно помогло бы, господин, но тут явился лекарь франков, – вдруг очень горячо затараторил лекарь. – Франкский врач спросил у рыцаря, что он предпочитает: жить с одной ногой или умереть с двумя. Когда больной дал легко предсказуемый ответ, врач заставил его положить ногу на колоду и какой-то силач взялся отрубить больную часть ноги большим топором. Первый удар не достиг цели. Рыцарь страшно кричал. Второй удар раздробил кость и несчастный сразу же умер. Это было ужасно.
– Ужасно? Ты никогда не воевал. Продолжай.
– Лечение женщины оказалось ещё ужаснее. Франкский лекарь объявил, что в неё вселился бес и что надо её остричь. Остригли, после чего больная вернулась к своей обычной еде, обильно сдобренной горчицей и чесноком, а ведь именно такое питание и вызвало болезнь. Естественно, сухотка усилилась, тогда за больную вновь взялся варвар-франк, именующий себя лекарем. Он сделал ей крестообразный надрез на голове, обнажил кость и втёр туда соль. Несчастная вскоре с дикими криками умерла. Простите господин, но у меня сердце чуть не разорвалось, когда я на всё это смотрел. Эти дикари ничего не понимают в медицине, но не желают ничему учиться, потому что мнят себя великими эскулапами. Лекари франков куда страшнее для больных, чем сами болезни.
– Много ты видел лекарей-франков? – вставил слово Усама.
– Одного этого, да ещё рассказывали.
– Рассказывают сказки, а наука строится на фактах, – Усама хищно улыбнулся.
Муин ад-Дин нетерпеливым жестом пресёк уже готовую вспыхнуть перепалку и спросил своего друга:
– Усама, ты изучал медицину. Что скажешь?
– Искусство врачевания у франков действительно стоит на гораздо более низком уровне, чем у арабов, – рассудительно заговорил ибн Мункыз, – но, конечно же, не все их лекари таковы, каков описан моим учёнейшим собратом, в правдивости рассказа которого я, впрочем, не сомневаюсь ни на одно мгновение, – Усама учтиво поклонился насупившемуся лекарю. – Иные разделы медицины лучшие лекари франков понимают весьма глубоко, к примеру, их познания в лечебных свойствах минералов и растений заслуживают уважения, а, пожалуй, и заимствования со стороны наших лекарей. Не надо относиться к франкам с предубеждением. Порою, знающему меньше нас всё же известно нечто такое, что может стать для нас открытием, причём весьма полезным. Это понимают все настоящие учёные. Беда же франков в том, что их священники часто вмешиваются в медицину и пытаются лечить исходя не из данных науки, а из религиозных заблуждений, точнее – суеверий, к религии имеющих так же мало отношения, как и к медицине. Не все франки понимают, что руководить молитвой должны одни люди, а руководить лечением – люди совсем другие. Однако, подобные заблуждения, происходящие от смешения понятий и функций, отнюдь не являются у франков повсеместными и, конечно же, не сводят на нет их достижения в области медицины.
– Мне кажется, я сейчас слышу дипломата, а не учёного, – усмехнулся эмир.
– Одно другому только помогает, мой мудрый господин. И дипломатия, и медицина, для того чтобы быть успешными, должны исходить лишь из установленных фактов. При этом и дипломат, и медик должны ставить перед собой лишь осуществимые задачи, не посягая на достижения, которые заведомо находятся за гранью возможного.
– А как же насчёт смешение функций, Усама? – легко увлекающийся эмир чуть не подскочил, настолько интересными показались ему мысли Усамы.
– Великая мудрость подсказала моему учёнейшему господину самый лучший из всех вопросов, какой можно было задать при обсуждении данной темы. А дело тут в том, что хоть и нельзя смешивать функции, но можно использовать принципы, на которых строится иной род занятий. Священник не должен лечить, а лекарь не должен заниматься дипломатией, однако, по воле Аллаха, существуют универсальные принципы, свойственные этим занятиям. Дипломатию, так же как и медицину, ваш покорный слуга назвал бы искусством возможного. Успех приходит к тем врачам и дипломатам, которые знают, что надлежит считать успехом.
Эмир как-то разом потух и вновь обратился к лекарю:
– Однако же, вернёмся к делу. Ты что-нибудь говорил франкам о своём отношении к их способам лечения?
– Нет, господин.
– А тамплиеры? Это был их лекарь?
– Нет, господин. Тамплиеры только встретили меня и проводили в госпиталь, принадлежащий не им, а кому-то другому. Не знаю кому.
– И ты вообще ничего не сказал по поводу того, что на твоих глазах убили двух больных?
– Я лишь спросил, нужны ли ещё мои услуги? Мне ответили, что не нужны.
– А тамплиеры? Ты ещё виделся с ними?
– Они проводили меня почти до самых стен Дамаска – рыцарь и два конных сержанта. По дороге мы мало говорили. Тамплиеры вообще весьма немногословны. Они несколько отличаются от остальных франков.
– Ты, кажется, многому у них научился, из тебя каждое слово приходится тянуть клещами. Что-то ведь они сказали тебе на прощание?
– Сказали, что будут рады видеть моего господина у себя в гостях, в Иерусалиме, то есть в Аль Кудсе, хотя, конечно, никакой это не Аль Кудс, пока там сидят варвары-франки. Ещё сказали, что искренне надеются на дружбу с Дамаском, и что свет этой дружбы может в недалёком будущем озарить весь мир.
– А что ты им ответил?
– Ответил, что передам их слова моему господину, что сейчас и исполнил.
– Они, должно быть, сочли тебя невежливым, поскольку ты не сказал им никаких приятных слов?
– Я был слишком потрясён тем, что увидел госпитале, а чувства тамплиеров не отражаются на их лицах. Если они и обиделись, заметить это было невозможно.
– Да уж, конечно. Это ты у нас весь на поверхности, несчастное дитя смешения функций. Ладно, будем считать, что дипломата из тебя не получилось. Ступай и лечи моих людей.
Когда эмир и Усама остались вдвоём, Муин ад-Дин спросил:
– Что скажешь, благородный ибн Мункыз?
– Ты сам прекрасно знаешь, господин, что без союза с франками нам никак не обойтись, совершенно независимо от тех неприятных деталей, которые мы сейчас обсуждали. Иначе Зенги Кровавый сожрёт Дамаск и не подавится. У нас нет выбора.
– Выбор есть всегда, Усама. Весь исламский мир с восхищением смотрит на правителя Алеппо Зенги, который поднял знамя джихада. А на Дамаск, не поддержавший джихад и плетущий интриги против его предводителя, будут смотреть с ненавистью и презрением.
– Зенги – предводитель джихада? Тогда почему он точит зубы на мусульманский Дамаск, вместо того, чтобы идти на крестоносные Антиохию и Триполи? Исламский мир хорошо понимает, что Зенги – просто хищник, готовый сожрать всех, и мусульман в первую очередь. Недаром его прозвали Кровавым. Почему мы должны отдавать ему родной город?
– Скажут, что Зенги всего лишь хочет объединить всех мусульман под знамением джихада, потому и претендует на Дамаск.
– Как ты думаешь, господин, подтвердят ли наши отрубленные головы мудрость исламской политики Зенги? А пока мы живы, нам будет что ответить хору льстецов Кровавого. Главное, о чём мы должны помнить – франки не угрожают Дамаску, для этого у них силёнок маловато. Наш союз с франками не будет явным, мы не станем кричать о нём на каждом углу, если понадобится – будем всё отрицать. При этом мы на каждом углу будем кричать о том, что Зенги – не предводитель джихада, а враг ислама, посягающий на мир правоверных. Мы поднимем шума не меньше, чем он.
– А как ты думаешь, кому поверит Багдад, Дамаску или Алеппо?
– Это просто. Багдад поверит тому, кто сильнее. Только сила имеет значение. А союз с франками сделает нас сильнее. Вот и всё.
– Воистину, Усама, ты счастливый баловень универсальных принципов. Увлечение медициной сделало из тебя хорошего политика, – вполне дружелюбно, хотя и несколько иронично протянул эмир. – Но вот скажи мне, дорогой. только мне, это не для посторонних ушей. Если бы Зенги не угрожал свободе Дамаска, а был, напротив, самым бескорыстным из всех возможных предводителей джихада, тебе бы доставило удовольствие воевать вместе с ним против франков? Только не криви душой.
Усама сделал паузу и печально сказал:
– Медицина приучила меня иметь дело только с фактами. Если человек болен, нет смысла говорить о том, что было бы, если бы он был здоров.
– Не хочешь отвечать? Даже меня боишься?
– О, нет, господин. Я лишь хотел сказать, что не задавал себе этого вопроса и сейчас не готов на него ответить.
– Мне кажется, Усама, ты любишь франков. И тамплиеров не раз называл своими друзьями. Может быть ты просто не хочешь воевать с друзьями?
– Господин может не сомневаться в том, что я – правоверный мусульманин. Ислам для меня дороже всего мира. Если уж говорить на языке предположений, то я прямо сейчас, у ваших ног готов сложить голову во славу Аллаха. Вам нужна моя голова?
– Ну что ты, что ты, дорогой. Мне, конечно, нужна твоя голова, но только у тебя на плечах. Успокойся, я не подозреваю тебя в готовности изменить Аллаху.
– Да, господин, больше всего на свете я ценю веру и верность. Но именно моя преданность исламу и побуждает меня видеть в тамплиерах друзей. В людях, именующих себя рыцарями Храма, я увидел такую религиозную воодушевлённость, такую верность Аллаху, какой никогда не встречал среди мусульман.
– У тамплиеров – верность Аллаху?
– Аллах – Бог Авраама. Так учит Коран. Христиане так же поклоняются Богу Авраама, о чём и пророк Мухаммад говорил. Конечно, христиане говорят об Аллахе много неразумного, они так же чрезмерно возвеличивают пророка Ису, а это весьма и весьма неразумно, но мудрец умеет учиться даже у тех, кто заблуждается, потому что они в чём-то правы.
– Красиво говоришь.
– Мои красивые слова не имеют значения. Имеет значение только сила. А у тамплиеров есть большая сила духа. Такую силу можно получить только от Аллаха. Поэтому хороший мусульманин не может не уважать тамплиеров.
– И что даёт им эта сила? Чему такому мы сможем у них научиться?
– Умению умирать, – очень сурово и жёстко отрезал Усама.
Эмир прикрыл глаза и молчал. Его лицо стало неподвижным, как у мертвеца. Потом он очень медленно поднял веки, но его глаза, кажется, по-прежнему не видели ничего вокруг. Эмир начал ронять тяжёлые ледяные слова:
– Благородный ибн Мункыз. никогда. ты слышишь меня?.. никогда и никому ты не должен говорить тех слов, которые сказал сейчас мне.
* * *
Харам-эш-Шериф. Храмовая гора. место священное для каждого мусульманина. Отсюда пророк Мухаммад на священном коне Аль Бараке вознёсся на Небеса, где говорил с самим Аллахом. Впервые в своей жизни Усама ибн Мункыз стоял на Харам-эш-Шериф. Когда он родился, Купол Скалы и мечеть Аль-Акса, отдалённая мечеть, про которую говорит Коран, уже принадлежали франкам. О, Аллах милосердный, как давно они сюда ворвались, как прочно здесь засели, как мало надежды на то, что в Аль-Аксе вновь будут молиться правоверные мусульмане.
Оказавшись на Храмовой горе, допущенный сюда гостеприимными и вежливыми тамплиерами, Усама вдруг почувствовал, что ненавидит этих храмовников всеми силами души, что готов впиться зубами в горло первому же рыцарю в белом плаще. Не было тут никакого противоречия с тем, что он говорил эмиру Муин ад-Дину. Есть время дружить с тамплиерами и есть время рвать им глотки. Сейчас время дружбы. Но как, оказывается, тяжела милость сильных. Как невыносимо на душе.
Да, конечно, тамплиеры – поклонники Аллаха, но ведь им нет дела до пророка Мухаммада, он для них – ничто. Как это вынести? Усама попытался представить себе волшебного коня Аль Барака, который бил копытами на этой горе. Аль Барак прекрасен. А если рассказать про него тамплиерам, они с вежливым участием выслушают это, как если бы им рассказали красивую сказку. Но Аль Барак – не сказка! О, как невыносимо смотреть теперь на хладнокровно-приветливые лица тамплиеров. А этот удивительный свет в глазах. От Аллаха ли он? Теперь важно не сойти с ума, думая об этом. Теперь, пожалуй, важнее молиться, чем думать. Можно ли молиться в осквернённой тамплиерами Аль-Аксе? Наверное, в любом месте и в любое время лучше прославлять Аллаха, чем не делать этого. Только воззвав ко Всевышнему, он сможет вернуть себе душевное равновесие и спокойствие, столь необходимое теперь, во время переговоров с франками.
– Благородные рыцари позволят мне вознести хвалу Аллаху в мечети Аль-Акса? – голосом как можно более ровным обратился Усама к сопровождавшему его командору тамплиеров.
– Конечно же, почтеннейший Усама, вы можете помолиться в бывшей мечети, – невозмутимо суровый командор улыбнулся весьма дружелюбно, но, как показалось Усаме, немного насмешливо. При этом он явно сделал акцент на слове «бывшей» – для тамплиеров на Храмовой горе мечети нет. Усама всей душой ощутил изнанку любезности храмовников.
Внутри Аль-Асы сейчас действительно не многое напоминало мечеть – здесь располагались руководители Ордена, а часть помещений храмовники использовали под склад. «Готов ли я убивать тамплиеров ради того, чтобы очистить это святое место от скверны франков, чтобы здесь опять была настоящая мечеть?» – спросил себя Усама. Он даже не пытался ответить на этой вопрос, сама его острота достаточно поранила душу.
Тамплиеры тактично оставили Усаму наедине с Аллахом. Он расстелил молитвенный коврик и полностью погрузился в молитву, обратившись лицом к Мекке. Вдруг кто-то схватил его за плечи и, грубо развернув, закричал: «Вот так надо молиться!». Усама совершенно растерялся, не понимая, что происходит. Перед ним стоял молодой тамплиер и, возмущённо глядя на араба, всем своим видом изображал учителя веры. Ибн Мункыз ничего не успел ему ответить, в мечеть быстро вошли командор и два рыцаря и, ни слова не говоря, схватив непрошенного «учителя», силой вытащили его из мечети.
«Кажется, этот шайтан пытался развернуть меня лицом к востоку? Как это странно.» – подумал Усама. Он почему-то совершенно не чувствовал себя оскорблённым, хотя молиться уже не мог, механически замерев в молитвенной позе. И тут бешенный франк, видимо, вырвавшись из цепких объятий братьев, вновь влетел в мечеть и опять попытался развернуть Усаму: «Надо молиться вот так». На сей раз его уже не просто вытащили, а скорее вышвырнули из мечети.
Суровый командор храмовников, виновато улыбнувшись, сказал Усаме:
– Смиренно просим вас простить нашего неразумного брата, который прибыл из страны франков лишь несколько дней назад. Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь молился, не будучи обращён взором к востоку. Это его сильно смутило. Мы научим его уважению к местным обычаям. Вы можете продолжить молитву.
Усама внимательно посмотрел на командора. С его лица исчез даже намёк на усмешку, видимо, он и правда чувствовал себя виноватым. Опытный тамплиер очень хорошо понимал, что к некоторым струнам в душе мусульманина совершенно недопустимо прикасаться. Усама даже попытался ободрить его улыбкой:
– Я уже достаточно помолился сегодня.
Он покинул мечеть с изумлённой душой. Что-то в этом комичном недоразумении весьма его порадовало, а он даже не мог понять, что именно. Усама вспомнил, как искажено было лицо юного «учителя веры», когда он увидел мусульманина, молящегося в сторону Мекки. Кажется, этот несмышлёныш был до глубины души потрясён открывшейся ему картиной. Так почему же он, правоверный мусульманин, отнюдь не чувствовал себя оскорблённым при столь явной демонстрации неуважения к исламу?
Неожиданно Усама понял секрет своего благодушия. Мальчишка-тамплиер увидел в нём единоверца! Учить правильной молитве можно только того, кто исповедует ту же веру, что и ты сам. Не много смысла в том, чтобы объяснять язычнику, как надо молиться ложному богу, пожалуй, даже логично, что ложному богу молятся в ином направлении. Но мальчик был уверен, что Усама молится Богу Истинному, потому и был так потрясён неправильным, по его мнению, направлением молитвы. Этот ребёнок увидел к нём своего! Хочет ли Усама убить это искреннее дитя на поле боя? Он опять не ответил себе, но сам вопрос уже походил на ответ.
* * *
Переговоры шли весьма приятно и очень сложно, как и подобает идти любым переговорам на Востоке. Гостеприимные и дружелюбные тамплиеры торговались так горячо и весело, как будто все они до единого родились в Багдаде. Эмир Муин ад-Дин и его верный помощник Усама ибн Мункыз чувствовали себя в родной стихии, словно и не с франками они пытались договориться, а с самыми настоящими людьми Востока, плетущими словеса подобно Шахерезаде, засыпающими партнёров немыслимыми восхвалениями, при этом почти ни в чём не уступая. С франками обычно трудно – они говорят, как рубятся, а потому с ними легче рубиться, чем говорить. Но тамплиеры – особые франки – рубятся, как люди Запада, а говорят, как люди Востока. В конечном итоге им удалось добиться всех необходимых договорённостей по совместному противодействию Зенги Кровавому.
Не раз Усама думал о том, что тамплиеры – те немногие из франков, для которых Палестина – родная земля. По этому поводу можно было скрипеть зубами, но с этим нельзя было не считаться, как с фактом. Занятия наукой приучили Усаму уважать факты, а это означало в данном случае – уважать тамплиеров. Верность исламу побуждала Усаму склонять голову перед волей Аллаха. А тамплиеры могли обрести здесь вторую родину только по воле Аллаха. Как ни верти, а они здесь свои. И они держат себя в пределах допустимого, зная ту грань, через которую нельзя переступать. Тамплиеры чувствуют, что именно даровал им Аллах, а на что, не дарованное им, посягать нельзя. А вот Зенги не чувствует предела, он посягает на то, что не даровано ему свыше, посягает на чужое, и сам становится чужим для Дамаска. Значит, союз Дамаска и Иерусалима против Алеппо совершается по воле Аллаха.
Пришло время прощаться, Муин ад-Дин со свитой изъявил желание последний раз посетить Харам-эш-Шериф. Вместе с тамплиерами зашли они в мечеть Омара, именуемую также Куполом Скалы. И тут к эмиру подошёл тот самый юный тамплиер, с которым у Усамы случилась комичная стычка а Аль-Аксе. Лицо юноши в белом плаще было чистым, ясным и воодушевлённым, но без того ребяческого перевозбуждения, которое накатило на него во время их последней встречи. Усама был искренне рад этой встрече, улыбнувшись юноше, как старому другу. А тот тем временем чинно и важно спросил Муин ад-Дина:
– Позволит ли великий эмир обратиться к его благородному спутнику? – эта искусственная степенность так не шла к простодушию юноши, что невольно вызывала улыбку.
Эмир, по-отцовски тепло посмотрев на тамплиера, тут же сообщил своему лицу вид самый вежливый и торжественный, провозгласив:
– Вы получили это разрешение, доблестный рыцарь.
Тогда юноша тоном нашкодившего ребёнка сказал Усаме:
– Надеюсь, благородный Усама ибн Мункыз простит меня за глупое и недостойное поведение во время нашей последней встречи.
Юноша так замечательно улыбался, что Усама невольно подумал: «Хотел бы я иметь такого сына», а вслух тепло сказал:
– Ни сколько не сержусь на вас, благородный рыцарь. Вы ведь хотели, как лучше, отнюдь не имея намерения оскорбить меня?
– Конечно же! – с радостной поспешностью согласился тамплиер. – Просто пока я очень мало понимаю в делах Святой Земли, но братья уже многое мне объяснили. Я теперь думаю так: мы уважаем вашу веру, вы уважаете нашу веру. Наши убеждения в чём-то сходны, а в чём-то различны, но спорить нам не стоит, потому что такие споры бывают очень обидными.
– Всевышний даровал моему собеседнику большую мудрость, – Усама сказал это от души, чистый юноша, проявив рассудительность, заслужил похвалу.
Тут тамплиер неожиданно сказал:
– В христианстве так много прекрасного. Хотите увидеть Бога-Ребёнка?
Усама растерялся, а Муин ад-Дин доброжелательно ответил:
– Да, конечно, хотим.
Тамплиер повёл их за собой и наконец показал на образ Мариам с Мессией, да пребудет спасение с ними обоими:
– Вот – Бог-Ребёнок, – сказав это, юноша сам с трогательным умилением посмотрел на икону. Сейчас он был похож на ангела, прославляющего Всевышнего у Его Престола.
На душе Усамы стало радостно и немного тревожно. Юный рыцарь хотел сделать им большой подарок, открыв нечто важное и сокровенное. Бог-Ребёнок. Да вознесётся Аллах высоко, над тем, что говорят христиане. Но ведь этот юноша и впрямь мудрец с чистой и ясной душой. Он сказал, что нам не стоит спорить о религии и решил просто показать самое главное, корневое различие между исламом и христианством. Для мусульман Всевышний бесконечно далёк и совершенно непостижим. Что-либо говорить про Аллаха и уж тем более изображать Его – немыслимо, невероятно. А христиане готовы носить Творца вселенной на руках, баюкать Его и нянчить, потому что Он – Ребёнок. Христианство – ласковое и нежное, как руки матери. Как можно идти с этим в бой? Как можно не испугаться страшной мясорубки, привыкнув к ласковым объятиям своей нежной веры? А ведь эти поклонники Ребёнка дерутся словно львы и боятся смерти порою куда меньше, чем мусульмане, привыкшие к суровому поклонению недоступному Аллаху. И на Небесах эти мальчики, легко идущие на смерть, ожидают не наслаждений с райскими любовницами, а нежных материнских объятий Мариам и чистой детской радости встречи с Богом-Ребёнком.
Эмир Муин ад-Дин и Усама ибн Мункыз молча и сдержанно поклонились юному тамплиеру.
* * *
Усама весело улепётывал. Он убежал из Каира от неминуемой смерти, и ещё неизвестно убежал ли, может быть, догонят, а на душе было так радостно, так задорно, словно молодость вернулась. Звёздная ночь, безмолвная пустыня, отряд в 3 тысячи сабель, и они несутся, подобно смерчу. Усама представил себе, что под ним – волшебный конь Аль Барак, который мчит его через космос.
Впереди показались белые плащи. Тамплиеры! Усама громко и жизнерадостно расхохотался. Что может быть лучше, чем бой с друзьями-тамплиерами посреди ночной пустыни! Усама выхватил саблю и весело поскакал прямо в гущу друзей-врагов.
* * *
Через два года после того памятного посещения Иерусалима умер покровитель Усамы эмир Муин ад-Дин. Положение ибн Мункыза в Дамаске сразу же осложнилось. Не то что бы он впал в немилость, но роли уже никакой не играл и смотрели на него весьма косо. Заигрывания с тамплиерами у многих в Дамаске, мягко говоря, не вызывали восторга. Все, конечно, понимали, что главный их враг – Зенги и для противодействия ему хороши все средства, но старались на всякий случай сторониться тех, кто работал над созданием коалиции с тамплиерами. Сторонились не очень демонстративно – авторитет покойного эмира многим запечатывал уста, но эмир умер, и при встрече с Усамой почти все его вчерашние друзья начали переходить на другую стороны улицы. Впрочем, идею союза с крестоносцами Дамаск не отверг полностью, но занял выжидательную позицию, и Усама, символ этого союза, стал, во всяком случае, пока, весьма неудобен.
Усама ибн Мункыз очень любил Дамаск и не имел иных намерений, кроме как служить родному городу, но, оставаясь в его стенах, он сейчас ничем не мог послужить Дамаску. Тогда он решил отправиться в Каир. Фатимидский халифат был очень серьёзным игроком на шахматной доске восточного Средиземноморья, заручиться поддержкой такого мощного партнёра было бы очень выгодно, но вот беда – Каир склонялся скорее на сторону Алеппо, чем Дамаска. Не слишком явно и не открыто, но всё же. Эти-то проблемы и намеревался порешать в Каире Усама ибн Мункыз. Ему и в голову не приходило, что он застрянет в Египте на долгие 10 лет.
Без Усамы хлынул в Палестину второй крестовый поход. Когда он узнал, что крестоносцы под предводительством короля Франции Людовика осадили его родной Дамаск, он сначала не поверил своим ушам. Потом пришёл в неописуемое бешенство. Потом успокоился и начал думать.
Так-так. Весь мир знает, чем было вызвано второе нашествие крестоносцев на Восток – Зенги Кровавый сожрал графство Эдесское. Крестоносцы шли для того, чтобы вернуть графство и вот вдруг, не приближаясь к Эдессе, они почему-то устремились на Дамаск. Ай да Зенги! Молодец, хорошо поработал. Только слепец не увидит теперь, что стоит за изменением направления крестового похода – сговор между эмирами и баронами Северной Сирии. Баронам Антиохии наплевать на Иерусалим, точно так же как эмирам Алеппо наплевать на Дамаск. У них на севере свой баланс интересов, своё равновесие сил. Франки Антиохии уже смирились с потерей Эдессы – лишь бы их не трогали. Они обо всём договорились с Зенги. И тут, как снег на голову, совершенно не нужный антиохийским франкам крестовый поход, грозящий нарушить хрупкое равновесие сил в Северной Сирии. Для Зенги крестовый поход – большая проблема, а для князя Антиохии Боэмунда – тоже не решение проблем. Западные крестоносцы, как всегда, перебьют все горшки и исчезнут, а Зенги с Боэмундом будут вынуждены ещё очень долго собирать черепки. И вот эти двое нашли выход – пропустить крестовый поход через себя на юг, натравив его на Дамаск, точнее – стравив естественных союзников – Дамаск и Иерусалим. А король Франции Людовик позволил сделать из себя дурачка, да и не удивительно. Откуда Людовику знать, какую роль играет Дамаск в делах Востока? Но тамплиеры! Неужели они не объяснили королю, что он совершает гибельную ошибку, нападая на своего единственного восточного союзника – Дамаск? Значит, антиохийское влияние на Людовика оказалось сильнее тамплиерского. Это козни Зенги. Вот уж не думал, что у Кровавого есть ещё и мозги.
Потом Усама узнал, что крестоносцы не смогли взять Дамаск и теперь говорят, что осада закончилась неудачей из-за предательства тамплиеров. Бред пьяного факира. Усама теперь искренне сочувствовал своим друзьям-храмовникам. Они, должно быть, и правда не слишком усердствовали во время осады дружественного Дамаска, но они никого не предавали. Крестоносцев предали антиохийцы, снюхавшись с Зенги, и надо же им теперь кого-то обвинять в предательстве. Тамплиерам не позавидуешь, но Дамаск устоял, не доставшись ни Людовику, ни Зенги. А это – главное.
Жизнь Усамы в Каире была роскошна и тягостна, полна всевозможных развлечений и невыносимо скучна. Как мог он радоваться красоте танцовщиц, если дело не двигалось? Каир не шёл на союз с Дамаском, хотя и не отвергал этого союза. В Каире нечего было делать, но и покидать его было нельзя. Усама занимался тем, что укреплял свои позиции при дворе халифа, не вполне, впрочем, понимая, как это ему может пригодиться.
А Зенги так и не вошёл в Дамаск! Кровавый сдох! Но в Дамаск вошёл сын Зенги – Нур ад-Дин. Душа Усамы похолодела при этом известии. Его Дамаска больше нет. Но, может быть, на самом деле всё не так уж мрачно? Ведь Дамаск стоит. Он никуда не делся. А про Нур ад-Дина говорят много хорошего, он совсем не похож на своего безумного папашу.
Усаме вдруг так невыносимо захотелось в Дамаск, что, казалось, он сейчас встанет, и, в чём есть, пойдёт на родину пешком. Но кто он такой для нового повелителя Дамаска? Никто – в лучшем случае, а в худшем – заклятый враг его отца. Хорошо бы чем-то уравновесить это неприятное обстоятельство. Но чем? С чем он явится к Нур ад-Дину?
И вот тут произошло нечто весьма интересное. Источник из ближайшего окружения халифа сообщил, что при дворе созрел заговор. Фаворит халифа Насреддин решил сам сесть на трон. Усама не любил Насреддина. Не отличавшийся ни умом, ни храбростью, ни талантом правителя, фаворит компенсировал эти недостатки лишь напыщенностью и важностью. Одно слово – индюк. Но нельзя ли извлечь выгоду из этого заговора, обратив слабые стороны претендента на престол в свою пользу? Что если попытаться склонить его к союзу с Дамаском уже сейчас, пока он ещё не обладает реальной силой? Заговорщики сговорчивы. Конечно, если Насреддин станет халифом, он может и забыть про обещание, данное Усаме, но не резон ему будет забывать. Власть узурпатора первое время не отличается устойчивостью, любой, кто сел на трон в результате переворота, начинает искать новые опоры для своей власти, поскольку союзы, на которые опирался старый правитель, не только ненадёжны, но и опасны. И тут Насреддину весьма полезен будет Усама, предлагающий союз с Дамаском. Правда, с родным городом ибн Мункыз сам теперь не имеет никакой связи, но зачем об этом знать Насреддину? К тому же власть Нур ад-Дина в Дамаске тоже новая, неустойчивая и так же нуждается в новых опорах. И тут ко двору Нур ад-Дин является Усама – не забытым ничтожеством, не врагом отца, а связующим звеном между халифом и атабеком. Хорошо Дамаску, хорошо Каиру, хорошо Усаме – радость на полмира. Так красиво придумал, что даже стихами заговорил.
