Текст книги "Федор Алексеевич"

Автор книги: Сергей Мосияш

Соавторы: Александр Лавинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

   – А где жить думаешь, Пётр Дорофеевич?

   – Оно бы лучше в Чигирине, но, как я понимаю, государь не хочет, чтоб я там был.

   – Твоего же интереса ради, Пётр Дорофеевич. Чигирин не сегодня-завтра будут турки промышлять, какая тебе там жизнь будет, человеку уже не воинскому. А государь тебя на Москву зовёт. Не хотел бы я с Украины уезжать.

   – Ну не хочешь так не хочешь. Кто ж гонит тебя, живи тут, обустраивайся на нашей стороне, съезжай с Вольской. Давайте-ка по второй нальём.

Ромодановский опять стал наливать чарки, усиленно придумывая тему для продолжения разговора и уж жалея о приказе гетману безмолвствовать «как налиму».

   – Да вот Иван Самойлович, он тебе здесь лучший кус нарежет, – нашёлся князь и даже толкнул локтем: не молчи же, сукин сын.

   – Угум, – отозвался гетман, демонстративно жуя добрый кус дичины. Князь понял: велел немым быть – вот и получай.

Тогда князь сказал напрямки:

   – За что пьём? Иван Самойлович, твой черёд, говори, за что пьём вторую чарку?

   – Вторую пьём... – поднял гетман свою, – вторую пьём за здоровье третьей.

И тут же вылил её в рот так же легко, словно за плечо плеснул.

Архиепископ тоненько захихикал, даже Дорошенко улыбнулся, но Ромодановский обиделся. Но чарку всё же выпил. И тут заговорил архиепископ Лазарь:

   – Казаки пьют горилку, как воду, теперь понятно, с кого они пример берут. С гетманов.

   – Да со святых отцов, – подцепил откровение попа гетман.

И тут все засмеялись разом. А князь взялся наливать по третьей.

Конечно, Самойлович разыгрывал «налима» в пику князю, а в душе он ликовал долгожданную победу. Наконец-то он – единый гетман над всей Украиной, кончилось раздражавшее всех двоевластие, изнурявшее обоих виновников, отнимавшее у них силы, сон и здоровье. Нет, он не станет мстить своему вчерашнему недругу Дорошенко, он не настолько глуп и понимает, что у свергнутого гетмана пол-Украины друзей и сторонников. И стоит им заметить, что Дорошенко пытаются обидеть, они доставят немало хлопот Самойловичу. И потому после третьей чарки Иван Самойлович вполне искренне сказал:

   – Ну что ж, добро пожаловать, Пётр Дорофеевич, на нашу нэньку Украину. Выбирай себе любой хутор чи закуток. А я помогу, чим смогу.

   – Спасибо, Иван Самойлович, – серьёзно ответил Дорошенко.

   – Вот и слава Богу, – обрадовался князь столь удачному завершению застолья.

   – Аминь, – подвёл черту архиепископ и размашисто осенил всех крестом.

Ранним утром у шатра остановил гонец взмыленного коня, велел разбудить гетмана.

   – Что за спешка, – сказал казак из обслуги гетмана.

   – Мне велено было спешить.

Самойлович, спавший в шатре на походном ложе, услыхал разговор, спросил громко:

   – Кто послал тебя?

   – Стольник Алмазов, гетман, – отвечал гонец.

   – Он где?

   – Он в Переяславле, привёз из Москвы полковника Рославца.

   – A-а, это хорошо, – закряхтел Самойлович, слезая с ложа. – Охрим, готовь коней.

   – Ободняло б, Иван Самойлович, тогда б.

   – Пока ты седлаешь, как раз ободняет. Делай, что велено.

Поручив полковникам разводить полки по местам их зимних постоев, гетман в сопровождении судьи, писаря, бунчужного и есаула отправился в Переяславль, заранее торжествуя ещё одну свою победу.

В Переяславле стольник Алмазов, едва поздоровавшись, сказал:

   – Великий государь просил передать тебе, гетман, чтобы ты простил Рославца, не наказывал.

   – Дорогой Семён Ерофеич, сейчас открылись новые обстоятельства его преступления, о которых, конечно, великому государю неведомо было. И судьбу преступника решать будет суд, не я. Кстати, где он?

   – Здесь, в дальней горнице.

   – Пусть приведут его.

Полковника Рославца вывели во двор, где под дубом стоял гетман, обивая плетью пыльный сапог.

   – Здравствуй, Иван Самойлович, – заискивающе первым приветствовал Рославец.

   – Здравствуй, да не засти, – холодно отвечал гетман. – Я было надеялся, что другого такого приятеля у меня нет, Пётр, а ты, забыв Бога, сговорясь с протопопом, хотел меня убить.

   – Я ни в каком сговоре с протопопом не бывал, гетман. Моя вина одна, что без твоего ведома и отпуска поехал к государю.

   – Ой, одна ли, Пётр? – прищурился гетман. – А у меня на руках есть скаска, писанная дорошенковским писарем, что вы ждали лишь согласия Дорошенко и даже крест ему целовали.

Голос гетмана вдруг загустел, поднявшись до крика:

   – Может, мне ещё тот крест тебе показать?

Рославец побледнел и, всхлипнув, пал сперва на колени, а потом и ниц, растянувшись у ног гетмана.

   – Прости, гетман.

   – Я не Бог, – процедил сквозь зубы Самойлович и, оборотясь к генеральному судье Ивану Домонтову, сказал: – Назначь, Иван, суд, да в членах суда чтоб иереи были самые уважаемые. А протопопа нежинского Адамовича вели взять за караул.

   – Хорошо, Иван Самойлович.

Глава 12
КНЯЗЬ МАЛОРОССИЙСКИЙ

Каменный мешок не самое лучшее место в Стамбуле для простого смертного, а уж для Юрия Богдановича Хмельницкого[37]37
  Хмельницкий Юрий Богданович (ок. 1641—1685) – гетман Украины, сын Богдана Хмельницкого. Разорвал союз с Россией, подписав с Польшей Слободищенский трактат (1660). В результате народного восстания отказался от гетманства. В 1670-х гг. перешёл на сторону Османской империи.


[Закрыть] тем более. Темнота с еле-еле иногда пробивающимся сверху лучиком света и духота, сдабриваемая запахом где-то рядом протекающих нечистот, и даже крысы, бегающие едва ли не по лицу пленника, не так донимают несчастного, как мириады клопов, не дающих ни днём ни ночью покоя. От них всё тело горит огнём, и иногда Юрию, уставшему от вечного, беспрерывного чесания и бессонницы, хочется взвыть волком. И он воет, но даже и на вой уже сил не хватает, вместо воя голос срывается на скулёж.

Благодаря скорее своей фамилии, чем способностям успел Юрий четыре года побыть гетманом Украины. Разорвал союз с Россией, подписав в 1660 году с Польшей Слободищенский трактат, с чем не мог согласиться народ и вскоре восстал и изгнал Юрия с гетманства. С того и пошли его несчастья, и своё тридцатипятилетие встретил наследник Богдана в стамбульской темнице. Вряд ли долго смог бы он выдержать это страшное заточение: либо разбил бы себе голову о камни, о чём уж начал подумывать, либо сошёл бы с ума.

Но вот в один прекрасный день (очень прекрасный!) Юрия вывели из каменного мешка, привели в жаркую турецкую баню, помогли сбросить пропотевшую, прогнившую одежду и в четыре руки мыли и мылили его исстрадавшееся, измученное тело. Лёжа на мраморной лавке под ловкими руками банщиков, Юрий ловил себя на мысли, что всё это видится ему во сне. Что вот он проснётся и опять окажется в каменном мешке, осыпанный кровососами. «Если проснусь, покончу с собой».

Но всё было в явь, просыпаться не пришлось. После бани его тело натёрли какой-то душистой мазью и сразу оно перестало зудеть и чесаться. Потом его одели в свежее платье, увы уже турецкое, и даже башмаки ему выдали турецкие, с острыми, длинными носками.

Уже ночью в темноте его отвезли во дворец, а там провели в кабинет султана, где хозяин сидел за огромным столом, углубясь в толстую книгу.

Не поднимая головы от книги, султан указал Юрию где садиться и ещё долго молчал, не желая отрываться от текста. Перевернув страницу, он наконец поднял голову от книги, спросил негромко:

   – Ну как, Юрий?

Чем интересовался султан, было не ясно, но переспрашивать его не полагалось, и Юрий ответил то, что должно было понравиться султану.

   – Всё прекрасно! – Имея, разумеется, в виду своё сегодняшнее чудесное избавление от клоповника и прогнившего рванья.

   – Прекрасно, что «всё прекрасно», – улыбнулся султан. – Я рад, что ты умеешь ценить хорошее к себе отношение, Юрий. Ты в этом одеянии настоящий турок.

   – Да, – смутился Хмельницкий, – надел, что дали, государь.

   – А что, если тебе и веру мусульманскую принять.

«Только этого мне не хватало», – подумал Юрий, но, вспомнив клоповник, отвечал смиренно.

   – Как будет твоя воля, государь. Однако я пострижен самим патриархом в монахи; это, наверно, сперва надо расстригаться.

Юрий, оказавшись в Стамбуле, постригся с единственной целью, дабы уйти в тень, чтоб забыли о нём, чтоб его не трогали. Однако его не забыли, по чьему-то навету нашли и упекли в каменный мешок, обвинив ни много ни мало в шпионаже в пользу Польши. И сколь ни доказывал Юрий, что та «Польша ни шла ему ни ехала», а в темницу таки загудел. Шпион!

   – Ну, с патриархом бы я уладил, – сказал султан. – Тут важно твоё согласие.

«Моё согласие? Да кто тут его спрашивает?» Султан словно услышал мысли собеседника, сказал примирительно:

   – Ну ладно, это дело десятое. Я что тебя позвал, Юрий. Хочу спросить тебя: не соскучился ли ты по булаве?

   – Нет, не соскучился, отвечал Юрий, почувствовав в вопросе султана какую-то ловушку. Ещё скажи, что соскучился, отправит на плаху, да и сострит, чтоб голова по булаве не скучала. От этих «поганых» всего ждать можно.

   – А жаль, – вздохнул султан. – Ныне твоя Украина без гетмана осталась. Осиротела.

   – Как – без гетмана? – встрепенулся Юрий. – Умер, что ли, Дорошенко?

   – Лучше б умер, – жёстко сказал султан. – Он передался царю, положил к его трону булаву. Шакал, настоящий шакал.

Мгновенно понял Юрий цель вызова его к султану и сразу почувствовал, как спина его стала выпрямляться, а грудь наполняться знакомым чувством собственной значительности и высокого достоинства. Тут же забылся каменный мешок и услужливая память задвинула его так далеко, словно было всё это давным-давно, почти в другой жизни.

   – Ну так как, Юрий? Поднимешь булаву? Или, может, предложить её Серко?

   – Нет Серко нельзя.

   – Почему?

   – Мужик. Быдло. Какой он гетман, разбойничий атаман!

Юрий уже жалел, что так необдуманно ляпнул, что не соскучился по булаве. Ещё как соскучился, но теперь, задним числом хвататься за неё ему казалось не то что соромно, а как-то не солидно. Подумает султан: мальчишка какой-то, то отказался, а то тут же запросил булаву Юрий надеялся, что султан сам вернётся к началу разговора и ещё раз предложит её ему. Тогда, слегка поколебавшись, можно будет и согласиться. А пока... Пока султан тянет жилы.

   – Ты в какие годы был гетманом?

   – Гетманом я был с пятьдесят девятого по шестьдесят третий год.

   – О-о, молодым ещё.

   – Да, мне было девятнадцать, когда мне вручили булаву.

   – А потом кто вручил, тот и отобрал. Да?

   – Это всё московские козни. Уверен, и Дорошенко стал их жертвой.

   – Не напоминай мне больше об этом шакале, Юрий. Столько лет водил нас за нос.

   – Хорошо. Не буду.

   – Так почему не хочешь взять булаву, Юрий?

   – Я не говорил, что не хочу.

   – Как? Я спросил тебя, не соскучился ли ты по ней, ты ответил: нет.

   – Но я думал, государь, что ты шутишь.

   – Хэх. Нашёл шутника, мальчишка. Значит, как я понял, ты согласен взять булаву?

   – Что делать, государь. Я сын бедной Украины, задерганной, забитой, а ныне ещё оставшейся без головы, то бишь без гетмана. Конечно, я согласен.

   – Вот и прекрасно. Завтра в тронном зале я велю созвать представителей всех европейских дворов и объявлю тебя гетманом украинским. То-то Россия с Польшей поперхнутся.

   – Но объявить – это ещё не стать.

   – Понимаю, Юрий. Будет у тебя армия. Возьмёшь янычар Ибрагим-паши и хана крымского. Это для начала. Да и Серко мы постараемся наклонить в твою сторону. А пока... А сейчас садись-ка к столу и пиши грамоту войску запорожскому, зови его на свою сторону.

Юрий перешёл к невеликому инкрустированному столику, где лежала уже бумага и несколько перьев возле бронзовой чернильницы.

   – А как мне подписывать? Сразу гетманом? Они ведь там могут сказать, был, мол, гетманом, да сплыл. Может пока просто Юрий Хмельницкий. А? Сама фамилия наша любой булавы стоит.

   – А ты, пожалуй, прав, Юрий, – неожиданно согласился с ним султан и, несколько помедлив, предложил:– А что, если мы провозгласим тебя князем малороссийским и вождём Войска Запорожского? А? Гетманом ты уже был, пора и в князья писаться. А?

   – А это возможно? – спросил Юрий, всё ещё не веря в такое счастье.

   – Для меня всё возможно, – сказал султан. – Бери перо, князь! И пиши.

   – Но как? О чём? – спросил обалдевший от такого взлёта недавний узник каменного мешка.

   – Что за вопросы, Юрий. Как сердце тебе говорит то и пиши.

Что говорило Юрию сердце сегодня? Конечно, оно было переполнено благодарностью тому кто вытащил его из темницы, и даже не вспоминало о том, кто засадил его туда, хотя это было одно и то же лицо Именно так и начал Юрий:

«Спасителю нашему всё возможно: нищего посадить с князьями, смиренного вознести, сильного низложить. Лихие люди не допустили меня пожить в милой отчизне; убегая от них, претерпел я много бед, попал в неволю. Но Бог подвигнул сердце наияснейшего цесаря турского, тремя частями света государствующего, который грешных больше милует, чем наказывает (с меня берите образец!): даровал мне цесарь свободу, удоволил меня своей милостью и князем малороссийским утвердил...»

Юрий остановился. Уже, пожалуй, достаточно накланялся в сторону благодетеля, пора что-то и о деле сказать запорожцам, тем более что султан наверняка будет просматривать и утверждать грамоту Они уж, поди, и забыли Юраса. Но даже если это так, не следует писать этого. Наоборот, надо написать так, словно ты вчера лишь был там. Юрий умакнул поглубже перо, захватывая больше чернил и продолжил:

«...Когда я был в Запорожье, то вы мне обещали оказать любовь и желательство и вождём меня иметь, так теперь обещание исполните и отправляйте своих послов для переговоров со мною...»

Юрий поднял голову от письма, взглянул на султана, вновь уткнувшегося в книгу, несмело позвал:

   – Ваше величество... государь.

   – Что? – поднял голову султан.

   – А где я смогу принимать послов запорожских?

   – Послов? Гм... Зови их в Казыкермень. Там твоя ставка будет.

«Ну что ж, – подумал Хмельницкий, – вполне разумно. И от Сечи недалеко, и до Крыма рукой подать».

Дописав свой будущий адрес, Юрий с удовольствием и гордостью подписал грамоту: «Георгий Хмельницкий, князь малороссийский, вождь Войска Запорожского».

Султан прочёл грамоту, она ему понравилась.

   – Ну вот. Завтра в присутствии резидентов всех стран, в том числе и российского, торжественно провозглашу тебя князем малороссийским. А ты после этого можешь зачитать эту грамоту. Впрочем, нет, выступишь без бумажки.

   – А что я должен сказать?

   – Ну как что? Что царь и король обезглавили твою родину и что в этот нелёгкий час ты принимаешь управление и постараешься спасти её, то есть родину.

   – Хорошо, государь, постараюсь.

   – Вот и всё. Ступай, князь, отдыхай.

Юрий направился к выходу, но султан окликнул его:

   – А грамота-то, князь!

Хмельницкий вернулся за забытой на столе грамотой.

   – Завтра велю освободить из крепости запорожца. Пошлёшь его гонцом с этой грамотой.

   – Надо бы двух, государь. Мало ли...

   – Хорошо, освобожу двух.

Глава 13
ВОЕННЫЙ СУД

Ещё третьи петухи не кричали, а уж к гетману явился новый посланец из Москвы – князь Иван Волконский. В душе чертыхаясь, Самойлович велел впустить раннего гостя в горницу и явился туда лишь в шароварах да в душегрейке, накинутой на ночную сорочку.

   – Что за спешка, князь? – зевнул зябко Самойлович.

   – Грамота от государя, гетман, – отвечал Волконский, подавая грамоту, свёрнутую трубочкой и опечатанную.

   – Поди, замёрз? – спросил гетман и кивнул на печку. – Вон голландка ещё не остыла, грейся.

   – Спасибо, – отвечал Волконский и, скинув шапку, подошёл к голландке, прижал закалевшие руки к тёплому боку печи.

Гетман сел за стол, ближе к свечам, читал грамоту долго и обстоятельно. А она и была длинной и обстоятельной.

   – Ну что ж, – заговорил наконец гетман, отложив грамоту. – То, что государь и патриарх указали, как я и просил, быть суду над преступниками, да ещё и день назначили – через три дня после Богоявленья, то хорошо. Очень хорошо. А то висело всё на ниточке: судить не судить, судить не судить. Теперь по крайней мере всё определённо. Судить.

   – А как насчёт Дорошенко? – спросил Волконский. – Там ведь и о Дорошенко писано.

   – Дорошенко сейчас в Москву нельзя отпускать.

   – Но мне велел государь привезти его. Я для того и послан.

   – Как они там не понимают. Вот ты представь, увезёшь сейчас Дорошенко, что здесь станут говорить?

   – Что?

   – А то, что Дорошенко повезли, как и Многогрешного, в Сибирь отправлять.

   – Но ты-то можешь объяснить людям, что государь видеть его желает.

   – А кто меня тогда слушать станет? Тут такая смута затеется. Наоборот, все на меня покатят. Все же знают, что мы с Дорошенко неприятели. Скажут, Самойлович избавился от соперника. Пойми, князь, я, может быть, более всех заинтересован в отправке его отсюда. Он у меня уже в печёнках сидит. Но я не хочу шатания в народе.

   – А государь, напротив, хотел его в Москву забрать, дабы, как он сказал, Ивану Самойловичу покойнее было.

   – У государя ангельская душа, но он не знает всех обстоятельств. Если уж я знал все дорошенковские козни, когда он на той стороне сидел, то уж теперь, когда он на моей стороне, он у меня как на ладони. Пусть государь не беспокоится. Я Дорошенко тут зло сотворить не позволю, в самом начале искореню. Я за каждым шагом его слежу. И потом, как же я буду его отпускать, если на предстоящем суде он будет один из основных свидетелей. Нет, князь, никак нельзя его сейчас в Москву везти.

   – Но, гетман, Иван Самойлович, и меня ж пойми. Государь мне лично так и сказал: езжай, князь Иван, и представь мне Петра Дорошенко, хочу с ним побеседовать и обнадёжить его хочу. Как я явлюсь пред очи государевы? Что он на моё «нет» скажет?

   – Ну хорошо, князь Иван, давай я напишу грамоту государю.

   – Нет, нет такую грамоту я не повезу.

   – Да погоди ты. Я напишу грамоту государю, объясню все обстоятельства и отправлю с гонцом. А ты пока поживи у меня. У меня хата, считай, пустая, дети на Москве. Живи.

   – А почему дети в Москве?

   – Оттого же самого, князь, бережения ради. В любой час может смута начаться, а чернь с чего всегда начинает? Не знаешь? С убийства людей начальных. Али забыл Разина?

   – Неужто так всё серьёзно, гетман?

   – А то как же. Думаешь, суд, предстоящий, из пустого образовался. Поживи-ка, поприсутствуй, там такие корешки потянутся!

   – Но мне государь не указывал быть на суде. Мне нужен Дорошенко.

   – Вот что ответит государь на моё письмо, так и будет. Скажет везти – повезёшь. Скажет оставить – воротишься один. А сейчас раздевайся, умывайся, вместе позавтракаем.

Так и остался в Батурине князь Волконский ждать ответа государева на гетманское письмо.

А Самойлович в тот же день отправил в Чернигов к архиепископу Барановичу письмо с просьбой о выделении в состав суда уважаемых иереев. Архиепископ не задержал с ответом, выделив для суда пять Иереев, среди них архимандрита Елецкого монастыря Ионакия Голятовского, игумна киевского Кириллова монастыря Мелетия Дзика и трёх протопопов. Всем пятерым были тут же разосланы уведомления за подписью архиепископа. Военных на суде представляли генеральный судья Иван Домонтов, бунчужный Леонтий Полуботко и три полковника.

Суд начался, как и указал государь, в январе 1677 года, через три дня после Богоявленья, в батуринской гарнизонной избе, в самой просторной её зале. Вёл его генеральный судья Иван Домонтов.

Подсудимые Пётр Рославец и протопоп Семён Адамович, увидев, сколь представительна судейская коллегия, изрядно перетрусили.

   – Всё, отец святой, – шепнул Рославец, – эти съедят нас с потрохами. Моли Бога, чтоб кнутом кончилось.

   – При моём сане – кнутом?

   – У кнута сан выше, Семён. Держись.

Генеральный судья начал с того, что зачитал челобитные, писанные государю от Рославца и Адамовича, и те думали, что после зачтения челобитных им дадут слово для объяснений. Однако ошиблись. Домонтов, недобро супя густые брови, провозгласил, что «подсудимые Петьша Рославец и Сёмка Адамов, превзойдя все мыслимые наглости, вздумали к своим корыстным видам приобщить самого великого государя всея Руси, чем принесли державе урон невосполнимый и никакому счёту не поддающийся».

Дружно качала головами вся коллегия: срам-то какой!

Потом начался вызов и опрос свидетелей. Первым был Михаил Воехевич, служивший в своё время у Дорошенко сам судьёй.

   – Что тебе известно по делу подсудимых? – спросил его Домонтов.

   – Мне известно, что нежинский протопоп Семён Адамов присылал к Дорошенко казака Дубровского, передавая с ним, что вся Украина хочет видеть гетманом Петра Дорошенко.

   – А кто именно хочет видеть Дорошенко гетманом? Он назвал имена?

   – Называл.

   – Чьи они?

   – Он называл имя полковника стародубского Петра Рославца, прилуцкого Лазаря Горленко и говорил-де, вся чернь хочет Дорошенко, и даже, мол, сам государь.

   – И государь?

   – Да, и государь, мол, не хочет Самойловича, но, мол, Дорошенко только.

   – А что говорилось, как быть с Самойловичем?

   – Самойловича, мол, надо убить.

   – Кто это говорил?

   – Дмитрашка Райч, полковник переяславский.

После Воехевича был вызван свидетель Пётр Дорошенко, поцеловал крест на том, что будет говорить лишь правду.

   – Пётр Дорофеевич, скажи, были ли тебе предложения от полковников стать гетманом всей Украины?

   – Были, и не раз.

   – Что ты отвечал на эти предложения?

   – Я отвечал, что то не в нашей воле, но государевой.

   – А кто из полковников был особо настойчив в этих предложениях?

   – Я бы не хотел...

   – Свидетель Дорошенко, – возвысил голос Домонтов, – ты только что целовал крест на правду. И потом, суду они все уже известны. Вот их списки. – Домонтов поднял лист бумаги, лежавший перед ним. – Здесь всё уже есть. Тебя спрашивают как свидетеля, дабы подтвердить истинность доносов. Назови имена тех, кто предлагал тебе.

   – Это полковники Рославец, Райч, Горленко. Я уже не говорю о том, что хотели меня видеть гетманом и люди моего окружения, что считаю не преступным, а вполне естественным.

   – Ну, окружение хотело – это понятно. Но не подстрекало же?

   – Не подстрекало.

   – Значит, нет тут и преступления. А названные полковники явились подстрекателями, мало того, в грядущем провозгласив тебя гетманом, хотели передаться султану.

   – Но я бы на это никогда не пошёл.

   – Кто знает, Пётр Дорофеевич, не ручайся за то, что не случилось. Теперь последний к тебе вопрос: кто целовал тебе крест на верную службу?

   – И это известно? – удивился Дорошенко.

   – И это, Пётр Дорофеевич. Так кто же?

   – Крест мне целовал протопоп Лазарь Адамович и прислал мне его.

   – Где он? Крест где?

   – Он у меня.

   – Покажи его нам.

Во время допроса свидетелей сами подсудимые сидели ни живы ни мертвы от происходящего, ибо выяснялись такие подробности, которые, казалось, были у них за семью печатями. Особенно было тяжёлым обвинение в грядущем союзе с султаном. Рославец как человек военный понимал, что это пахнет смертным приговором, но утешать соузника не хотел, напротив, добивал как мог, шептал со злорадством:

   – Всё, поп, карачун пришёл.

А когда бывший генеральный писарь Карп Мокриев, вызванный свидетелем, тут же был посажен с ними рядом и объявлен обвиняемым, Рославец даже повеселел: «Нашему полку прибыло».

Где-то в глубине души он надеялся, что до смертного приговора не дойдёт, поскольку половина коллегии состояла из священников, а уж они-то не должны допустить до крайней меры. Ну кнут, ну ссылка, но не казнь же.

Однако приговор суда был суров: «...за готовившееся возмущение и призывание к бунту и новой разинщине означенные лица приговариваются к смертной казни через повешение».

После оглашения приговора с протопопом стало плохо, он повалился на пол, а Рославец, хотевший было его поддержать, не стал этого делать: то не моё дело. Пришлось караульным казакам тащить на себе сомлевшего попа в кутузку.

Не ожидал столь сурового приговора даже гетман, и когда к нему в канцелярию пришёл Домонтов, он сказал ему:

   – А ты не того, Иван, не хватил через край?

   – Вот и ты туда с попами, Иван Самойлович, они тоже заладили: «Шибко строго, ох шибко строго».

   – Как же ты их уломал?

   – А я им сказал, дадим им смерть, пусть злякаются как следует, а государь всё едино приговор отменит.

   – Ну, припугнуть-то их надо, кто спорит.

   – Эвон поп с перепугу в порты наложил, – усмехнулся генеральный судья. – А ты что, Иван Самойлович, не одобряешь? Тебя они убить собирались. А ты?

   – Что я? Я с судом спорить не стану, тем более всегда за него сам ратовал. А в том, что государь отменит казнь, я уверен более твоего. У Фёдора Алексеевича душа ангельская. И Дорошенко напрасно его стережётся.

На следующий день прискакал из Москвы гонец с грамотой государевой, в которой говорилось о помиловании преступников.

Генеральный судья, прочитав коллегии грамоту государеву, сказал:

   – Вот видите, я же вам говорил, что государь не даст смерти предать их. Зато теперь у нас есть возможность смягчить их участь. А если б сразу мягко осудили, они б, согласно государевой грамоты, вообще избежали бы наказания.

И было присуждено: Рославца держать за караулом, Адамовича отправить в Чернигов, где архиепископ сам изберёт ему меру наказания. Все понимали, что Баранович не пощадит врага своего. Карпа Мокриева выслать вон из Украины. Райча и Горленко со службы уволить, лишив званий, заставив сначала присягнуть, что в грядущем к злым умыслам приставать не станут.

Гетман мог быть вполне доволен результатами суда. Не он расправился с недругами, а закон.

И с тем же гонцом пришло от государя согласие с его доводами, что Дорошенко пока трогать не надо. Хотя государю очень хотелось бы «видеть сего славного воина».

«Дитё ещё, – думал с нежностью о царе гетман. – Наслушался сказок про подвиги дорошенковские, вот и хочет видеть такого героя. Дитё».

Но не мог же он этого Дорошенко сказать, езжай, мол, ублажи царствующего отрока, да не бойся, не съест он тебя, а ещё и наградит, дурака.

   – Ну что, князь Иван, вот государева грамота, в которой он согласился не трогать Дорошенко. Можешь ворочаться в Москву безбоязненно.

   – Жаль, конечно, в кои-то веки государевой волей пожалован был, а не исполнил.

   – Ничего, князь. Можешь отвезти Москве новость, хоть и не добрую, но важную: Сечь не сегодня-завтра может отложиться к Крыму, пусть уделят ей внимание.