Текст книги "Федор Алексеевич"

Автор книги: Сергей Мосияш

Соавторы: Александр Лавинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

Глава 10
ДЕЛА КЛЯУЗНЫЕ

В дни жалобные Фёдору Алексеевичу читались челобитные, по которым вместе со своими советниками, думными боярами, и принимались сразу решения.

   – А вот тут, государь, – сказал Стрешнев, перебирая на столе подьячего бумаги, – иереи черниговские не поладили. Нежинский прототип Симеон Адамович жалится на архиепископа Лазаря Барановича и тебе челом бьёт, просит твоей заступы.

   – Может, надо было бумагу патриарху передать? – сказал Милославский. – Не хватало государю ещё с попами разбираться.

   – Челобитная-то на государя писана и передана из Малороссийского приказа.

   – Ладно, – сказал царь. – Чем обидел архиепископ протопота.

   – Отнял у него местности.

   – По какому праву?

   – Как тут следует, по праву старшинства, и гетман же его поддержал.

   – Самойлович?

   – Да. Гетман пишет, что архиепископия по местности оказалась беднее протопопа, а ведь у него траты несравнимы с протопопскими. Вот деревню его и отписали в архиепископию.

   – А как сам Баранович говорит об этом?

   – Баранович вот пишет… – Стрешнев взял со стола лист, прочёл: – «Архиепископии больше нужно доходов на украшение церквей, на монастырь и другие потребы, нежели протопопу на домовое его строение. Я недавно две архимандрии, черниговскую и новгородскую, воскресил».

   – Всё вроде верно и даже справедливо, – сказал Фёдор Алексеевич, – но всё же на этом основании отбирать недвижимость хотя бы и у попа, сдаётся мне, незаконно.

   – Ты прав, государь, – согласился Стрешнев. – Но архиепископ Баранович, узнав о челобитной Адамовича, нарядил суд из архимандрита и протопопов, дабы тот решил это дело.

   – Ну и что решил суд?

   – Он не состоялся но причине той, что Адамович бежал на Москву жаловаться.

   – Хэх, – усмехнулся устало Фёдор. – Почему это Москва должна всех рассуживать? Где сейчас этот протопоп?

   – Он в передней уже.

   – Шустр, вельми шустр иерей. Родион Матвеевич, позови его. Что он нам скажет.

Адамович, войдя в Думу и увидев впереди па престоле царя, пал на колени, гулко стукнулся лбом об пол.

   – Прости, великий государь, что обеспокоил тебя такой малостью. Прости.

   – Ну раз обеспокоил, говори. А прощения знаешь у кого надо просить. У Бога.

   – Не нужны мне те местности, государь. Не нужны.

   – Как? – удивился Фёдор. – Только что мне сказывали, твою челобитную на архиепископа черниговского.

   – Бес попутал. Прости, государь. – И Адамович опять ударил лбом об пол. – Прости, за ради Христа.

   – Так чего ж ты хочешь? Объясни.

   – Я хочу воротиться к своей пастве великий государь.

   – Так ворочайся.

   – Но там наряжен суд надо мной, я боюсь не лишат ли меня сана за моё корыстолюбие Заступись, великий государь.

   – Ладно. Встань, пожалей лба своего. Я напишу Барановичу, чтоб не судил тебя, сам раскаиваешься.

   – Бес попутал, государь. Очи замстило, забыл заповеди Христовы. Прости.

Протопоп вышел задом, кланяясь в сторону престола Фёдор взглянул на подьячего, сидевшего за столом с всегдашней готовностью – перо в руке, лист на столе, кивнул ему:

   – Пиши. «Святой отец, только что был у нас протопоп Адамович и бил нам челом со слёзным прошением, что он тебя, своего пастыря, прогневил и повеления его, страха ради, не исполнил; я, великий государь всея Руси, прошу тебя, святой отец, для милосердия Божия и для государской милости отпустить протопопу его бесхитростную вину и пусть живёт по-прежнему в пастве».

   – А я бы… – подал голос Иван Богданович Милославский, только что вытащенный роднёй из Казани, – а я бы задал этому протопопу батогов с полсотни, чтоб впредь не повадно было кляузничать на высших лиц.

   – Но он раскаялся, – сказал царь. – Искренне раскаялся, а на это не всяк способен. Родион Матвеевич, я вижу у тебя в руках другую челобитную. От кого она? О чём?

   – Это, государь, от полковника стародубского Петра Рославца. Тоже из Малороссийского приказа принесли.

   – Беспокойная ныне сторона Малороссийская, – вздохнул царь.

Хованский не замедлил поддакнуть государю по-своему, по-таратуйски.

   – И не говори, великий государь, эта сторона чирей на заднице у Руси.

Бояре дружно прыснули, а увидев, как улыбнулся царь, заржали жеребцами стоялыми.

   – Ну, Иван Андреевич, ну, отчебучил.

Посмеялись, словно встряхнулись, далее слушать готовы.

   – Читай челобитную, Родион Матвеевич, мы слушаем, – сказал царь.

   – «После велика дня, – начал читать Стрешнев, – прислал ко мне в стародубский полк гетман Иван Самойлович заднепровских казаков, которые перешли на его сторону Днепра, пятьсот человек. Я их разместил по сёлам и деревням, велел поить и кормит и давать денег – сотникам по пяти рублей в неделю, атаманам по девяти алтын, рядовым по две гривны, да по две кварты вина, да по кварте масла. Но казаки, не довольствуясь этим, стали собирать самовольно с жителей деньги и кормы. Потом 9 июля прислал из Чернигова владыка грамоту с запрещением, чтоб священники в церкви не служили и никаких треб не исправляли за твоё государское здоровье молитв нет, много людей без покаяния померли, младенцы не крещены, роженицы лежат без молитв. Гетманские посланцы собирают поборы не в меру, уездных людей и казаков разоряют и меня скидывают с полковничества. Прошу, великий государь, взять мой стародубский полк под свою руку, передав под начальство Григория Григорьевича Ромодановского – подобно полкам сумскому, рыбинскому, ахтырскому и харьковскому, потому что города Стародуб. Новгород Северский. Почеп, Погарь и Мглин – вотчины государевы и всегда были московскими городами. И ещё прошу, великий государь, церкви стародубские передать в ведение московского патриарха».

   – Это, выходит, опять на гетмана челобитная, – сказал Фёдор Алексеевич. – А как в приказе-то решили Малороссийском? Почему все к царю норовят, у них что, головы там поотсохли?

   – Наверное, из-за того, государь, к тебе, что сами не мочны решить ни о городах ни о передаче церквей от черниговской епархии к московской. И потом, в один день с челобитной полковника пришло письмо и от гетмана.

   – Что пишет Иван Самойлович?

   – Он доносит, что стародубский полковник Рославец склонял полк отложиться от гетманского регимента. А полчане об этом дали знать Самойловичу и просили позволения выбрать другого полковника. Гетман разрешил, а Рославец, узнав об этом, бежал в Москву тебе, государь, жалиться.

   – Всыпать бы этому Рославцу сотню горячих, – опять посоветовал Иван Богданович Милославский. – Ишь, повадился, чуть что – царя беспокоить.

   – Да нет. Иван Богданович, зачем сразу за кнут хвататься, – возразил царь. – Довольно и выговора Родион Матвеевич, вехи сказать Рославцу, что он учинил противность войсковому праву, не оказавши должного послушания гетману, я поехал в Москву без его ведома. Надо было ему других от своевольства унимать, а он сам вздумал своевольничать. Скажи ему за это выговор от меня.

   – Хорошо, государь, – отвечал Стрешнев. – Но всё ж было 6 нелишне послать туда кого из стольников, дабы всё узнал на месте.

   – Кого ты советуешь?

   – Алмазова Семёна Ерофеевича. Он человек обстоятельный, серьёзный.

   – Если он в передней, позови.

Стрешнев вышел и позвал Алмазова, который, сидя в передней, забившись в уголок, уснул Месяцами, каждый день просиживая в передней, дожидаясь востребования государем, стольник приноровился спать в уголке, никому не мешая. И когда в передней раздалось стрешневское: «Стольника Алмазова государь зовёт», показалось боярину, что сие счастье во сне пригрезилось, ан нет, сосед под бок толкнул.

   – Семён, тебя к государю.

Стольник вскочил очумело, увидел Стрешнева, подбежал к нему.

   – Вытри слюни. Ерофеич, – сказал Стрешнев. – Всю бороду расписал.

   – То я со сна Родион Матвеевич. От безделья соснул чуть, – отвечал виновато Алмазов, отирая рукавом бороду.

   – Ноне безделье кончилось. Тебе государь укажет дело.

Алмазов вошёл в царскую палату, низко поклонился царю.

   – Как здоровье твоё, Семей Ерофеевич? – спросил столь душевно Фёдор, что стольник растрогался до слёз.

   – Спасибо, великий государь, здоров я, слава Богу.

Тараруй и тут с долгим языком выскочил.

   – Здоров как бык, не знает как быть.

Однако в этот раз никто не засмеялся, а государь даже нахмурился, являя неудовольствие неуместной шуткой Хованского.

   – Семён Ерофеевич, ныне велим тебе ехать в Батурин к гетману Самойловичу Что-то много жалоб на него стало. Родион Матвеевич покажет тебе их, но ты не бери их в голову. Сам взгляни там, свежим оком. Узнай, где правда, а где извет на гетмана. Да говори с самим Иваном Самойловичем вежливо, не оскорбительно. Да так, чтоб между ним и тем же полковником злоба не вырастала. А полковника уговори к послушанию. Проведай обо всём тайно, чтоб делу этому в войске злобой распространиться не дать.

После ухода Алмазова был зван думный дьяк Ларион Иванов, возглавивший после Матвеева Посольский приказ. Государю было уже доложено, что есть важные вести от резидента из Варшавы Тяготив.

   – Ларион Иванович, доложи государю, что пишет Тяпкин, – сказал Стрешнев.

   – Он пишет, что король предлагает объединить наши войска и двинуть на турков.

   – Да. Пока не забыл, – остановил дьяка государь. – Послали ли Тяпкину содержание?

   – Деньги отправлены, государь, – отвечал Иванов. – За все прошлые месяцы и даже наперёд.

   – Следи за этим сам, Ларион Иванович. Судя по всему, Тяпкин исправен в службе, а сие должно поощряться хотя бы хорошим содержанием и вовремя плаченным. Унижение резидента нищетой есть унижение державы нашей.

   – Хорошо, государь, я сам слежу ныне за этим.

   – А что пишет Тяпкин по поводу объединения войск?

   – Пишет, что на то надо военных спросить, а на его взгляд отказывать полякам в помощи не надо, но и слать незачем торопиться.

   – Родное Матвеевич, – обратился государь к Стрешневу, – в передней есть кто аз военных?

   – Князь Голицын Василий Васильевич.

   – Позови его.

Князь Голицын явился пред государем подтянутый, стройный, красавец полный Фёдор невольно подумал: «Не зря он сестре Софье глянется. Не зря».

Князь на вопрос объединения армий польской и русской отвечал не задумываясь.

   – Ни в коем случае, государь.

   – Почему?

   – Потому как армия наша будет идти по пустой земле, ведь Правобережье доси пустует. А кто и жил там, так все бегут на наш берег. И далее, если даже мы б соединились с поляками, то проку с того было б мало. На роль главнокомандующего сразу 6 вызвалось с десяток шляхтичей, а грызня эта пагубой была б для армии. И главное, государь, король хочет чужими руками жар загребать. Мы б увели армию в Польшу, и сии бы обязательно воспользовался хан, под самую б Москву пожаловал.

   – Спасибо. Василии Васильевич, – сказал Фёдор и повторил: – Спасибо, что просветил нас по части военной. Можешь домой ехать. Не теряй время в передней. Скоро войдёшь с полками в Украину.

   – Спасибо, государь, – поклонился Голицын с достоинством без всякого подобострастия. И вышел.

   – И ещё, государь, – продолжил дьяк Иванов. – Тяпкин сообщает, что король ведёт тайные переговоры с султаном в Молдавии и господарь в том полякам споспешествует. Об этом Тяпкин узнал от одного высокого лица из Молдавии.

   – Ай да молодец, – не удержался Хованский. – 3а такое награждать надо, а не голодом морить. А у нас, чем лучше служишь тем тебе хуже.

Но дьяк, даже не взглянув на Тараруя, продолжал:

   – И то высокое лицо впредь обещало нашему резиденту сообщать о ходе переговоров.

   – Но высокому лицу и подарки нужны высокие, – не унимался Хованский, И был ужасно рад, что па этот раз царь поддержал его.

   – А ведь Иван Андреевич правду говорит. Ларион Иванович?

   – Я слушаю, государь.

   – Надо бы послать резиденту для подарков чего-нибудь. Ведь задаром он ничего не добудет.

   – Лучше всего рухлядь, государь, – опять опередил всех Тараруй. – Поляки меха русские обожают.

   – Скажи Хитрово Богдану Матвеевичу, пусть подберёт для Тяпкина три-четыре дюжины соболей, куниц и чего там ещё ценного. Надо, чтобы Тяпкин то высокое лицо мог одарить щедро. Что ещё сообщает Тяпкин?

   – Он пишет, чтоб веры королю мы не давали.

   – Ну, это ясно из всего сказанного, Ларион Иванович, будешь писать ему, поблагодари от моего имени.

   – Хорошо, государь Обязательно передам, для него это будет самой высокой наградой.

Фёдор Алексеевич тихо пошлёпал ладонями по подлокотнику, и все уже догадались: устал государь, сейчас на обед позовёт.

   – На сегодня достаточно, господа бояре. Идёмте в царскую трапезную, там уж, наверно, ши остывают Родион Матвеевич.

   – Я слушаю, государь.

   – Приглашай всех из передней к стаду. Да обязательно выясни, кого пет, и проследи после обеда, чтоб нм от стола были посланы гостинцы на дом. Чтоб не получилось, как прошлый раз, забыли послать князю Одоевскому, чем обидели шибко старика. Кое-как уговорил его.

   – Не забуду, государь. А ныне Якову Никитичу пошлю от твоего стола самое лучшее, чтоб ошибку нашу прошлую загладить.

   – И обязательно, чтоб с поклоном от меня. Старика это утешит.

Все поднялись с лапок и потянулись, похрустывая суставами, замлевшими от долгого сидения.

Лихачёв подал государю его палочку, помог, поддерживая под локоть, подняться с престола. Так и проводил по ступеням до ровного пола. Там уже отпустил царский локоть Государь ласково кивнул ему.

   – Спасибо, Алексей Тимофеевич.

Фёдор Алексеевич шёл не спеша к двери, в которую никто не смел вперёд его шагнуть. Бояре стояли по сторонам прохода и довили взгляды царя. Он всем улыбался и лишь глазами помаргивал, что читалось всеми однозначно государь доволен днём.

Глава 11
СМЕЩЕНИЕ ДОРОШЕНКО

Гетман Самойлович принял стольника Алмазова в Батурине с наивозможным уважением и предупредительностью. Как же, ведь это был посланец самого государя, и всё, что он станет говорить, должно приниматься гетманом как слово царя.

В самой большой горнице гетманского дома длинный стол, рассчитанный не менее как на полусотню человек, был весь уставлен разнообразными яствами, бутылями с вином и горилкой. И даже этим обилием гетман подчёркивал своё уважение к московскому гостю.

   – Вот здесь нам никто не помешает, – сказал гетман, жестом пригашая гостя за стол. – Садись. Семён Ерофеич.

   – Ты ждёшь гостей? – спросил Алмазов, взглядом прикидывая, где бы сесть. Увидел жареных карасей, сглотнул слюнки и сел напротив них.

   – Да нет. Сегодня ты у меня главный гость, Семён Ерофеич.

   – Гетман сел напротив гостя через стол, взял бутылку с горилкой.

   – Что будем пить.

   – Да я. что и ты, Иван Самойлович.

   – Ну, значит, горилку.

Хозяин налил полные кубки, Алмазов вздохнул с сомнением Гетман понял причину вздоха, успокоил:

   – Пей столько, Семён Ерофеич, сколько считаешь нужным. Никто тебя понуждать не станет. Ну как там государь? Как здоровье его?

   – Увы, болеет часто Фёдор Алексеевич. Меня когда принимал, на престоле сидел. А бывает занеможится ему, в спальне в постели принимает. Даже послов иногда.

   – Уж и поболеть не дадут, сердешному.

   – А что делать? Он всем нужен.

   – Ну, выпьем за его здоровье, за здоровье великого государя.

Выпили, и стольник навалился сразу па жареных карасей. Ел прямо руками, выбирая косточки, и с пальцев стёкол жир Гетман додал через стол гостю рушник.

   – Возьми. Семён Ерофеич, руки вытирать. Вкусны?

   – Очень вкусны. Иван Самойлович.

   – То моя Мотря-повариха готовит. Никто не может так их поджарить, как она. Из-за этого и держу её.

Утолив голод двумя огромными карасями Алмазов отёр руки, губы.

   – Я что прибыл-то, Иван Самойлович Государь очень обеспокоен ссорами меж старшиной на Украине.

   – Я догадываюсь, кто это ему жалился Полковник стародубский Рославец Пётр. Верно?

   – Вот, вот, Рославец жаловался даже, что архиепископ запретил в Стародубе службу отправлять.

   – А почему запрета, не сказал, конечно? А запретил потому, что Рославец при всём честном народе избил священника. Я ему как гетман назначил войсковой суд за это. А он, испугавшись, кинулся в Москву, спасай, государь. Вот и рассуди, Семён Ерофеич, верно ли я поступил.

   – Всё верно, Иван Самойлович, но государь очень уж просил тебя пойти с ним на мировую.

   – Я бы, конечно, государеву волю исполнил, если б Рославец только мне досадил и, если 6 он повинился принародно. Но ведь Рославец говорит, что многие старшины меня не любят и даже вся сторона против меня. Я говорю, у нас в малороссийских городах великую вольность дали. Если бы государевой милости ко мне не было, то у них на всякий год по десять гетманов было бы Ты Семён Ерофеич, чтобы правду государю доложить, поспрошай старшину, полковников, есаулов, да и простых казаков поспрошай обо мне.

   – Я буду спрашивать, Иван Самойлович, буду. Ты уж прост.

   – Чего «проспи, я сам на этом настаиваю. А кстати, где сам виновник всей этой затеи?

   – Рославец-то? Он в Москве.

   – Ну вот. Как же без него разбираться? Тут, того гляди, турки с ханом явятся, а мы с кляузником валандаемся.

   – А что, турки – это серьёзно?

   – Пока это слухи, но ведь не бывает их на пустом месте. Пищали всегда наготове должны быть, а порох сухим. На то нас великий государь и держит, чтоб хан не застал нас в постелях и не вырезал.

Как и договорились, стольник Алмазов поехал по полкам, никому явно не выдавая цели своей поездки, хотя все знали, что послан он великим государем, а отсюда вытекали и догадки: государь хочет знать о боеготовности полков, значит, следует ожидать военных действий. Дабы завуалировать истинную цель, Алмазов, приезжая в полк, интересовался всем: как полк питается, где хранится оружие, полковая касса. И липа в долгих разговорах, как бы мимоходом спрашивал о гетмане: что он за человек? нравится ли народу?

Ответы и старшины и рядовых были благоприятны для Самойловича, и Семён Ерофеевич остался этим доволен: не придётся огорчать государя.

Перед отъездом в Москву он вернулся в Батурин и рассказал гетману о результатах своей поездки. Самойлович не скрывал удовлетворения.

   – Вот так и скажи государю. И ещё скажи, пусть шлёт Рославца сюда, я его пальцем не трону. Пусть суд решает. Заоднемя будет с ним судить и его сообщника протопопа Адамовича. Вроде он подстрекал Рославца на недовольство. А мне сдаётся, оба они хороши, один другого стоит.

Гетман не стал посвящать Алмазова в планы предстоящего похода, который он, объединившись с Ромодановским, должен был совершить на Чигирин. Из Москвы в Путивль для поддержания этого похода уже шёл с войском князь Василий Васильевич Голицын.

Всё же людям военным удалось убедить государя, что в Чигирине должно стоять московское войско, а не казачье, которое, по слухам, пересылается с султаном. Последнее почти в каждом своём письме утверждал гетман Самойлович.

Однако Самойлович с Ромодановским решили, что переходить Днепр со всеми войсками не стоит. Поэтому они остановились не доходя ста вёрст до Днепра и вызвали в шатёр стольника Григория Косогова, имевшего под рукой пятнадцать тысяч московского войска, и бунчужного Леонтия Полуботко, командовавшего четырьмя полками.

   – Господа, – сказал Ромодановский, – мы с гетманом решили именно на вас возложить главную задачу – взятие Чигирина. Лучше, если вы убедите их сдаться без боя. Потом приведёте всех без исключения к присяге великому государю. А Дорошенко вы должны убедить сдать клейноды, обещая ему прощение всех его вин и царскую милость.

   – Кому он должен сдать клейноды? – спросил Полуботко.

   – Мне, – сказал князь. – На это я был уполномочен ещё покойным государем.

Когда бунчужный со стольником ушли, Ромодановский сказал гетману:

   – Надеюсь, ты понимаешь, Иван, почему я не сказал «нам».

   – Догадываюсь, Григорий Григорьевич. Щадишь самолюбие Дорошенко.

   – Отчасти, Иван Самойлович, отчасти. Но главное, у него не должно остаться никакой зацепки для отказа. Если б ему сказали, что клейноды надо сдать гетману Самойловичу, он бы взъерепенился: я тоже гетман! Вы два недруга, а я меж вами лицо постороннее, да ещё и с полномочиями Алексея Михайловича. Мне сдавать гетманские клейноды будет ему легче и не столь обидно. Но, как ты понимаешь, булаву у него принимать мы будем вместе.

Чигиринские казаки встретили Косогова и Полуботко на подступах к городу внезапным лихим налётом. Со свистом и визгом налетели они на передовой отряд Полуботко, те. хватаясь за сабли, ругались почём зря:

   – Чи ви сказылись, суки!!!

   – Чи ви погани! Свиняччи потроха!

Заслыша родные ругательства, чигиринцы быстро поостыли, стали огрызаться:

   – А вы тоже хороши. Вместо хлеба пушки на нас везёте.

   – Так вы ж бунтуетесь.

   – Хто вам набрехав?

   – Хана до себя зовёте.

   – Брехня.

   – Королю присягаете.

   – Да мы шо, не православные, чи шо?

Леонтий Полуботко, выехав вперёд и пристав в седле, закричал:

   – Хлопцы, я бунчужный Полуботко, послан князем Ромодановским, шоб сказать вам, никто вас воевать не собирается. Мы пришли, чтоб укрепить город от хана, а главное, принять от вас присягу на верность великому государю Фёдору Алексеевичу.

   – И токо-то?

   – И всё. Поэтому бросим сабли в ножны, кто ж их на брата подымает. Подымем лучше чарки с горилкой за встречу.

   – Верна-а, бунчужный!

   – А горилка е?

   – Есть в обозе на Янычарке.

   – Раз сулив, веди до обозу.

Чигиринцы и полуботковцы смешались, не спеша поехали в сторону речки Янычарки. Полуботко нашёл Чигиринского сотника, командовавшего группой.

   – Вот что, сотник, в обозе наперво строй своих орлов к присяге, а потом уж к бочке.

   – Ведомо, сперва дело, а потом уж пьянка.

   – Да и пьянке не час. Выпьете по чарке-другой и ворочайтесь в Чигирин, пусть выходят все на присягу.

   – И гетман?

   – А гетмана Дорошенко зовёт к себе князь Ромодановский. Он ждёт его за Днепром. А на присягу пусть идёт и весь церковный клир. Поди, доси здравие покойному государю возглашают?

И уж к обеду потянулись из Чигирина на Янычарку присягать великому государю казаки, ковали, скорняки и попы. А те из казаков, кто был горазд на выпивку, те и по два раза удосуживались поклясться в верности «великому государю Фёдору Алексеевичу», не скрывая от товарищей:

   – Уж шибко горилка у Полуботко добрая.

Бунчужный опытным глазом замечал таких «двойников» и даже «тройников», но скандала не подымал, напротив, они его даже веселили: «Бисовы дети! Хоть чёрту за чарку присягнут».

На склоне дня прискакал из Чигирина сотник к Полуботко.

   – Гетман до себя зовёт.

Вместе с сотником бунчужный поскакал в Чигирин. В своём дворце в великой горнице ждал его хмурый Дорошенко.

   – Ты кто? – начал он разговор с вопроса, пропустив мимо ушей приветствие гостя.

   – Я генеральный бунчужный Леонтий Полуботко.

   – Что ж ты за бунчужный, если мимо гетмана его людей баламутишь.

   – Я не баламучу, гетман, а привожу к присяге великому государю, которому вся держава уже присягнула, кроме Чигирина.

   – Но Чигирин на польской стороне.

   – Ну и что? Киев тоже на польской стороне, а присягнул царю, не Собескому.

Дорошенко, видя, что Полуботко не из робких, сбавил тон:

   – Но ты бы мог сперва ко мне, а потом бы...

   – Я так и хотел, Пётр Дорофеевич, но твои казаки встретили нас саблями. И потом, мы с тобой по чинам далеко не ровни, потому князь и велел тебе только к нему обращаться.

   – Ну что ж, и тут ты прав, – вздохнул Дорошенко и неожиданно предложил: – Садись к столу, Леонтий. Выпьем по чарке.

   – Спасибо, гетман, но...

   – Садись, садись, никаких «но».

Выпили, закусывали холодцом. Полуботко, намотавшийся за день с присягой и почти не евший, наворачивал холодец с чесноком за обе щеки, почти не жуя.

   – Скажи откровенно, Леонтий, как казак казаку, что мне там готовится?

   – Ничего, Пётр Дорофеевич, кроме почёта и ласки, ничего.

   – Многогрешного Москва тоже на почёт звала. А ныне где он?

   – То время было другое, Пётр Дорофеевич. Да и царь. А Фёдор Алексеевич во всех грамотах предупреждает: Дорошенко не обижать, не бесчестить. Я думаю, сдадите вы князю клейноды и будете иметь от государя только великие милости.

   – Значит, добр государь?

   – Очень. Одна московская баба мужа убила. Её, как положено, присудили в землю окопать. Государь узнал, велел выкопать и простить её, молвив при том: «Доброго мужа жена б не убила, знать, был злодей».

   – А где ныне князь?

   – Я оставил его на Трубеже. Он там ждёт тебя, Пётр Дорофеевич. Езжай без сомнения.

   – Хорошо. Я утром отправлю брата с генеральным писарем, а потом и сам отъеду.

И чуть свет поскакали от Чигирина к Ромодановскому двоюродный брат гетмана Кондрат Тарасенко и генеральный писарь Михаил Воехевич с единственным вопросом: остаются ли в силе данные прежде Дорошенко обещания в сохранении ему здоровья и имущества?

   – Всё остаётся в силе, – отвечал Ромодановский. – Тому порукой честь княжеская и крест честной.

Воспользовавшись временем, пока посланцы кормили коней, Самойлович позвал к себе Воехевича.

   – Послушай, Михаил, дело прошлое, забудем о наших разногласиях, но скажи мне, кто с этой стороны звал Дорошенко на гетманство?

   – Прости, Иван Самойлович, но я не вправе сообщать Тебе это. Спроси самого Дорошенко, это его тайны. Ему самому и решать, открывать их или нет.

   – Ты ж генеральный писарь, ты ж всё ведаешь.

   – Вот потому и не имею права болтать.

   – Ну что ж. Может, ты и прав, Михаил, что не лезешь поперёд батьки, – сказал Самойлович. – Тогда я сам назову тебе человека. Это полковник Пётр Рославец. Верно?

В лице писаря явилось некое замешательство, хорошо замеченное гетманом.

   – Ты, Михаил, полагаю, и здесь захочешь иметь хорошую должность?

   – Да. Конечно, – согласился Воехевич.

   – Так вот, сядь и напиши мне скаску о том, что предлагал Дорошенко полковник Рославец. А я взгляну, каков у тебя почерк и достоин ли ты звания генерального писаря. Если почерк добрый, ясный – будешь им. А если как курица лапой, то извини...

   – Но я...

   – Пиши, пиши. Отныне я на Украине гетман, а уж генеральному писарю не слушаться гетмана...

Самойлович придвинул Воехевичу лист бумаги, перо и вышел из шатра, оставив одного.

Когда писарь заканчивал скаску, появился и гетман, словно мог видеть через полотнище шатра, что писание оканчивается.

Взял лист, быстро пробежал его взглядом, похвалил:

   – Почерк у тебя добрый, Михаил. И я возьму тебя к себе, если Дорошенко отпустит.

   – Но он же уже не будет гетманом.

   – Да он сдаст клейноды только. А богатство его, а честь ему остаются. Может, и писаря не схочет отпускать.

Дорошенко ждала небольшая группа из полковников и есаула, а он пришёл во главе двухтысячного отряда. Видимо, всё ещё сомневался в искренности князя Ромодановского и на всякий случай захватил с собой такую силу. И даже есаулу наказал:

   – Ежели я увижу обман и измену, я выхвачу саблю. Это будет тебе знаком пускать хлопцев в бой. Пойдём сразу на прорыв в сторону Днепра.

Перед белым шатром князя был разостлан персидский ковёр, на который, предполагалось, будут положены клейноды Дорошенко – булава, знамя и бунчук.

В шатре был накрыт стол с винами и немудрёными походными закусками – кислой капустой, жареной рыбой, дичью и ржаными калачами.

Дорошенко, увидев, что никто не собирается на него нападать, что в обозе мирно дымят костры, готовя общую кашу, остановил своих конников в полуверсте от княжеского шатра. И вот, видимо переговорив обо всём, отделился от войска и на высоком белом жеребце неспешно направился к шатру в сопровождении знаменосца и бунчужного, скакавших с гетманом почти стремя в стремя.

У ковра персидского встали князь Ромодановский, гетман Самойлович и архиепископ черниговский Лазарь Баранович, прибывший накануне в лагерь по вызову князя.

   – Благословишь сей акт, отче, – коротко обозначил его роль Ромодановский.

А Самойловичу роль его обозначена была ещё красочней:

   – А ты, Иван, замкни уста. Будь нем, как налим.

На подъезде к шатру конники перевели коней на шаг и вскоре остановили их саженях в трёх от ковра.

   – Добрый день, господа, – сказал Дорошенко.

   – Здравствуй, Пётр Дорофеевич, – отвечал Ромодановский.

Самойлович по-налимьи смолчал, но уста покривил нехорошей усмешкой: кому, мол, «добрый», а кому-то и не совсем.

Все три всадника одновременно сошли с коней, Дорошенко забрал у бунчужного бунчук, одновременно передав ему повод своего коня. И в сопровождении лишь знаменосца подошёл к ковру Встал. Все молчали. Никто из них ещё не присутствовал при такой процедуре – сдаче клейнодов, но все понимали её унизительность для сдающего. Поэтому заговорил князь Ромодановский, стараясь придать голосу торжественность:

   – Великий государь поручил мне, Пётр Дорофеевич, принять от тебя клейноды, который ты с достоинством носил десять лет, ни разу не уронив и не склонив их перед неприятелями. За верную службу твою великий государь жалует тебя своей государской милостью и льстит себя надеждой видеть тебя пред очи его светлые.

Ромодановский умолк, и опять повисла неловкая пауза, должен был говорить Дорошенко в ответ на государевы милости. Но по всему было видно, что он никак не решится или не может начать. Глаза его заблестели, и Самойловичу даже показалось, что по щеке Петра Дорошенко искоркой пробежала и скрылась в бороде слеза. А может, её и не было, может, её просто захотелось увидеть гетману Самойловичу. Иди теперь гадай.

   – Только к ногам государевым, князь, и только по его воле высокой кладу я свою булаву, – срывающимся глухим голосом произнёс Дорошенко.

Затем вытащил из-за пояса знак своей власти – золочёную булаву, поцеловал её и медленно, словно раздумывая, опустил на ковёр и рядом с ней положил и бунчук. Потом протянул руку к древку знамени, забрал его у знаменосца и, поцеловав край материи, положил и знамя возле булавы.

И они одновременно со знаменосцем повернулись кругом и направились к коням, но Ромодановский окликнул:

   – Пётр Дорофеевич! Дорогой!

Дорошенко остановился, обернулся.

   – Пётр Дорофеевич, – с лёгкой укоризной сказал Ромодановский, – меня-то не обижай, – и жестом пригласил его в шатёр. – Али мы не христиане. Осушим чарку, разломим хлеб.

Лицо Дорошенко просветлело и даже улыбка под усами прорезалась.

   – Спасибо, Григорий Григорьевич.

В шатре за стол они сели вчетвером, четвёртым был архиепископ Баранович. Чарки наполнил сам князь, как хозяин, и сам же предложил:

   – А выпить предлагаю за здоровье великого государя нашего Фёдора Алексеевича.

Выпили, дружно навалились на кислую капусту. Поскольку Самойловичу ранее велено было «замкнуть уста», он и помалкивал. Князю неволей самому приходилось раскачивать беседу.