Текст книги "Федор Алексеевич"

Автор книги: Сергей Мосияш

Соавторы: Александр Лавинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

Глава 52
ТОЛЬКО ПО СОГЛАСИЮ

Нелегко быть вдовцом молодому человеку, а окружающим от этого ни жарко ни холодно. Никого-то это не касается, кроме его одного.

Но вдовствующий царь, молодой, да ещё и бездетный, это уже дело касаемо всей державы, ибо грозит пресечением династии, а значит, великой смутой в государстве.

   – Надо женить Фёдора, – решили в верхней горнице тётки и сестры царя.

   – Женить, – особенно настаивала Софья Алексеевна, – пока он ещё что-то может. После смерти Агафьи совсем захирел. А Ванька? Этого дурака на престол? Вся Европа обсмеётся.

А о Петре Алексеевиче, которому уж десятый год пошёл, здесь старались не поминать: нарышкинское семя, воцарись Пётр – и конец корню Милославскому. Самый лучший и правильный выход – скорее оженить Фёдора: он родит наследника и тогда Пете не видать царства как своих ушей. Потому как полагается венец сыну передавать, не брату. А то, что сын этот ещё мал – не велика беда, родные тётки за него поправят. Всё-то у царевен было просчитано и разложено по полочкам. Дело за Фёдором. А он, как нарочно, ещё со свадьбы в верхнюю горницу ни ногой. Словно и не родной.

И всё же Татьяне Михайловне в один из вечеров удалось залучить его в Детский дворец.

   – Федя, я хочу отыграться в шахматы. Приходи, порадуй старуху.

Пришёл Фёдор Алексеевич. И все в верхней горнице искренне обрадовались ему: наконец-то! Даже Иван взвизгнул от радости, когда Фёдор сел за шахматную доску. Младший брат, зайдя ему за спину, хотел уже зажать ладонями старшему глаза: угадай кто? Эта забава приглянулась в последнее время Ивану – подкрадываться к сестре или тётке, зажимать ей глаза и спрашивать: угадай, кто я? Женщины, теша глупенького, нарочно называли кого угодно, только не его, что приводило Ваньку в восторг.

Вот и тут решил он позабавить старшего брата, поди, не знает тот такой игры. Татьяна Михайловна вовремя угадала намерения дурака, прикрикнула:

   – Ванька, не смей. Софья, не видишь, что ли?

Царевна Софья только брови насупила строго, глазами Ивану крутнула: пшёл вон! Иван побаивался старшей сестры, эта может и по загривку ощеучить, а рука у неё тяжёлая. Отошёл к окну к своим игрушкам.

   – Ну что делал ныне, Федя? – спросила Татьяна Михайловна, передвигая первую фигуру. Спросила не столько из интереса, сколько из желания начать хоть с этого разговор. – Чтой-то ты утомлённый очень.

   – Да отправлял думного дьяка Хлопова в Забайкалье. Наставлял.

   – Экую даль-то. А зачем?

   – Города повелел строить в Даурье и по Селенге.

   – А зачем они нам там?

   – Как же? Там Китай рядом, границу стеречь надо. Вот Кирилл Осипович Хлопов будет там и строить, и служилых людей на охрану ставить. Ему там дел выше головы будет.

   – Да, да, да, – поддакивала Татьяна Михайловна, мало вникая в то, что сообщал племянник, а лишь придумывая, как ей перейти к главному. – Держава велика, что и говорить, Федя. О ней надо заботиться, это ты прав. Но вот ты за сегодняшний день хлопочешь. Верно?

   – Почему? А крепости в Забайкалье разве лишь для сегодняшнего дня? Не ходи сюда конём, он же под ударом будет.

   – А и верно. Как же это я не подумала. Ты меня не так понял, Федя. Я не за крепости говорю, я за царство. Тебе бы пора, Федя, о наследнике подумать. Пора, пора.

   – Ты опять лезешь под удар, тёть Тань.

   – Фу ты Господи, этому коню жить надоело. – Татьяна Михайловна задвинула коня назад, чтоб он разговору не мешал. Помолчав, продолжила: – А наследника, Федя, в капусте не найдёшь, жениться надо.

   – Что-то меня не тянет на женитьбу. Да и не по-людски это: едва первую жену схоронили и уж вторую брать. Погодить хоть с год надо.

   – Что ты, Федя! Годить может кто из простых, у которых ничего нет, кроме зипуна. А на тебе царство, тебе о наследнике в первую голову думать надо.

   – А что наследник? За ним дело не станет, вон Петьша подрастает.

Тут уж не удержалась Софья Алексеевна, встряла в разговор:

   – Ты что, с ума сошёл, братец? Да твой Петьша назавтра же зашлёт нас к чёрту на кулички.

   – С чего бы ему вдруг вас засылать-то?

   – А то не догадываешься? Где ныне Нарышкины дядья его? Вот то-то. Их отзовёт, а нас туда, а может, и дальше куда.

   – Да вроде он не злой, Пётр-то.

   – Пётр-то, может, и не злой. А мачеха-то Наталья, она ведь за свою родню всё нам припомнит. Первым делом Матвеева из Мезени вытащит. А тот уж выспится на нас.

   – Т-так. Тёть Тань, тебе шах.

   – Ах ты Господи, как же это я.

Татьяна Михайловна досадливо поморщилась, склонившись над доской. С разговором-то не следила за игрой – и вот те шах едва ли не на восьмом ходу. Прикрыла короля пешкой.

   – Вот так. Пусть ишо подышит.

   – Вы что, меня хоронить, что ли, собрались?

–Да ты что, Федя? С чего взял-то?

   – Как «с чего»? Наследника уже мне ищете. А мне ведь всего двадцать лет.

   – Феденька, да живи ты хоть сто лет. Разве мы об этом. Мы о будущем державы печёмся. Неужто не понимаешь? У меня доси Агафья и Илья в сердце.

   – Да понимаю я всё, тёть Тань, но и вы меня поймите!

   – Феденька, милый. Всё мы понимаем, всё. Мы ведь и сами ревели как коровы, когда Илья помер. Сочувствуем тебе до глубины души. Но ведь ты царь, Федя! Царь!

   – Ты вон своего «царя» береги, Татьяна Михайловна. Опять ему шах.

   – Ах ты Господи. Совсем припёр к стенке мово королишку. Я вот сюда его.

   – Сюда нельзя.

   – И правда. Э-э, так ему мат, кажись?

   – Выходит, что мат.

Далее игра уже была не нужна, Фёдор был втянут в нужный разговор, и тут уж царевны насели на беднягу: «Надо жениться». И лишь тогда выпустили его из верхней горницы, когда добились от него если не согласия, то хоть слова обнадёживающего: «Ладно. Я подумаю».

В своей опочивальне, растревоженный разговором с царевнами, он опять долго не мог уснуть и, поворочавшись, повздыхав, окликнул постельничего:

   – Иван Максимыч, ты спишь?

   – Нет, Фёдор Алексеевич, как можно.

   – Был вот у тёток ныне. Насели на меня – женись да женись. Как ты думаешь, хорошо ли это будет?

   – Фёдор Алексеевич, дорогой, конечно хорошо. Ты царь, молодой, тебе жену край иметь надо.

   – А патриарх?

   – Что патриарх?

   – Одобрит ли? На второй брак церковь знаешь как смотрит.

   – Куда он денется. Может, сам венчать не станет. Так мы и без него обойдёмся, вон духовник твой Никита обвенчает.

   – Хорошо бы так, чтоб поменьше шума, а то перед людьми всё же неловко.

   – И так можно, государь.

   – И без пира бы и без поздравлений. А то ведь Агафьюшке-то на небе, её душеньке, чай, неприятно будет.

   – Оно можно и без пира, – сказал Языков нерешительно, но, подумав, добавил: – Хотя, конечно, как-то несолидно получится. А вообще-то, пир можно закатить и без тебя с невестой. Пусть гудят одни бояре-те.

   – Хых, Максимыч. Мы с тобой не поймали – общипали, уж и невесту обговорили.

   – За невестой дело не станет, Фёдор Алексеевич. Я такую девицу знаю, ай да люди.

   – И кто ж такая? – удивился Фёдор столь скорой находке Языкова.

   – Марфа Апраксина.

   – Постой, постой, это какого же Апраксина?

   – А Матвея Васильевича дочь.

   – Так это Марфинька? – воскликнул государь. – Но она ж ещё... Хотя постой, ей же уже... Это сколько же?

   – Ей уже пятнадцать, Фёдор Алексеевич. А какая красавица, ты б посмотрел.

   – Да знаю, чего ты мне рассказываешь. Я её видел... Но тогда ей было, кажется, десять лет. Боже, как время-то летит. Марфинька – невеста.

Языков, почувствовав заинтересованность государя, даже вскочил на своём тулупе. Ещё бы, как-никак с Апраксиным он родня. Оттого и Марфинька у него вмиг с языка соскочила, едва царь о невесте обмолвился. Это кому ж не лестно с царской семьёй породниться, хотя и через седьмое колено? Тут уж не до сна и постельничему стало. И он не менее часа расписывал Фёдору Алексеевичу достоинства его будущей невесты: и красавица, и умна, и добра, и грамотна, даже латынь ведает. И государь с удовольствием слушал эти похвалы и всё пытался представить себе её нынешнюю. И никак не мог, всё время виделась та розовощёкая девочка Марфинька: «Господи, Марфинька – невеста».

Утром чуть свет по морозцу, по снежку помчался Языков к Апраксиным. Приворотный сторож, оттащив собак, пропустил его в дом. В сенцах, оббив от снега валенки, он вошёл в прихожую, где встречен был самим хозяином.

   – Иван? – удивился Апраксин столь раннему приходу гостя. – Никак, что важное?

Знал же Апраксин, кем состоит при государе Языков, и столь раннее его появление в доме рядового стольника невольно озадачивало: постельничего государь с пустяками не пошлёт.

   – Важное, Матвей Васильевич, идём в твой кабинет, – скинув шубу, предложил Языков.

В кабинете, едва присели на лавку, Языков сказал торжественно:

   – Ну, свояк, я к тебе с вестью радостной и приятной.

   – Какой? – прохрипел Апраксин сразу пресёкшимся голосом.

   – Великий государь Фёдор Алексеевич просит твою дочь в жёны.

   – Марфиньку? – пролепетал, побледнев, Матвей Васильевич.

   – Ну а кого же? У тебя, чай, одна дочка.

Апраксин закатил глаза, схватился за сердце, задышал часто, потом, глубоко вздохнув, вымолвил:

   – Ну, Иван, эдак и убить можно.

   – Ты что? Не рад, что ли?

   – О чём ты? Радость радости рознь. От такой, каку ты выпалил, и помереть недолго. У меня аж дух занялся. Скаженный ты, Иван, нет чтоб подготовить потихоньку-помаленьку, а ты бу-бух, словно из пищали пальнул.

   – Ну, прости, коли так, Васильич. Так что я должен государю сказать? Ты согласный?

   – Ты ещё спрашиваешь. Да это счастье, какое за жизнь не всякому выпадает.

   – Надо ж и Марфу спросить. Государь велел только по её согласию.

   – Раз велел, спросим. Эй, кто там, – вскочив, бросился Апраксин к двери. – Позовите Марфиньку.

Марфинька явилась улыбающаяся, счастливая, как и положено в её возрасте.

   – Здравствуйте, дядя Ваня, – приветствовала поклоном Языкова.

   – Здравствуй, солнышко, – отвечал Языков, невольно засвечиваясь улыбкой. – Расцвела, Марьфинька, расцвела. Ты невеста уж.

   – Марфинька, доча, – заговорил Апраксин. – Ты токо не пужайся, милая.

Девочка сразу посерьёзнела, улыбка с лица пропала.

   – Что, батюшка?

   – Ничего, ничего плохого, – заспешил сразу Апраксин. – Наоборот, радость великая. Государь тебя сватает в жёны.

   – Меня? – вытаращила глаза девочка.

   – Тебя, доча, тебя. Ты ему шибко по сердцу пришлась.

   – А разве мне можно уже?

   – Да, да, Марфинька, в самый раз. Токо государь не велит тебя неволить, велел спросить, согласна ли ты?

   – А ты как, батюшка?

   – Я-то? Да ты что? Дочка царицей станет, какой же отец не согласится.

   – Ну, значит, и я согласна.

   – Вот и умница. – Апраксин поцеловал дочку в лоб, перекрестил. – Станешь царицей, все пред тобой клониться станут. Всяко твоё слово исполнять мигом будут.

   – А я смогу тогда крёстного из ссылки воротить?

   – Конечно. Токо пальцем шевельни.

   – Тогда я согласна.

   – Ну вот, – улыбнулся Языков и вытащил ожерелье. – В знак обоюдного согласия великий государь послал тебе жемчужное ожерелье, которое обязательно просил надеть в день свадьбы.

   – А когда это будет?

   – Я думаю, скоро. Так что будь готова, Марфа Матвеевна.

Как и было решено с постельничим: ничего не откладывать в долгий ящик, Фёдор вечером опять явился в верхнюю горницу. А там словно и ждали его, собрались все царевны: три тётки – Татьяна, Анна и Ирина и обе сестры Софья с Марфой. Взглянули вопросительно на вошедшего.

   – Я всё обдумал, вы уговорили меня, – сказал с порога Фёдор. – Женюсь.

   – Ну вот и умница, – похвалила Татьяна Михайловна.

   – А я сразу сказала, что надумает он, – заметила Анна Михайловна.

   – Вот и прекрасно, – не удержалась Софья и поцеловала брата. – А мы уж тебе и невесту присмотрели.

   – Какую невесту? – насторожился Фёдор. – Кто присмотрел?

   – Вот те раз. Ту самую, на которой ты жениться будешь. Иван Михайлович предлагает Фёклу, она даже в дальнем родстве с ним.

   – Какой Иван Михайлович? Какая Фёкла?

   – Да твой же дядя родной, Милославский, а Фёкла ему доводится...

   – Опять этот Милославский, – возмутился Фёдор. – Кто его просит свой нос совать.

   – Ты чего кричишь, Федя? Он же тебе добра хочет. Как-никак родной брат матушки.

   – Не надо мне его добра. Слышите? Не надо!

Фёдор резко повернулся и ушёл, хлопнув дверью.

   – Чего это он вдруг? – удивилась Ирина Михайловна.

   – Ясно чего, – вздохнула Татьяна Михайловна. – У него уж кто-то есть на примете. А Ванька Милославский опять вляпался со своей Фёклой.

   – Интересно, кто же это? – наморщила лоб Софья Алексеевна. – Вот скрытный, чёртушка. А?

   – А нам-то что? Какая понравилась, пусть ту и берёт. Лишь бы женился.

Глава 53
СВАДЬБА БЕЗ ЧИНА

За три дня до свадьбы Марфу Матвеевну Апраксину по указу великого государя нарекли царевной и великой княжной. Нарекал девушку сам патриарх Иоаким, после чего вышел в переднюю, объявил об этом всем присутствующим:

   – Отныне и довеку нарекли мы Марфу Матвеевну Апраксину в царевны и великие княжны И велим всем нашим патриаршим словом и государевой волей отныне так величать её. Аминь.

Новоиспечённая царевна воротилась в отчий дом, где, обливаясь слезами, отец целовал её и шептал нежно:

   – Марфа, Марфинька, доченька...

   – Что ты, батюшка? Зачем плачешь?

   – То я от радости, милая, – оправдывался старик, хотя в глазах его читалась горечь расставания с самым дорогим для него человеком. – Воцаришься и забудешь нас, своих стариков.

   – Что ты, батюшка, как можно так говорить.

А под вечер явился в дверях Марфиной светёлки брат Фёдор, который был на четыре года старше её.

   – Марфуша, ты на меня сердца не держи.

   – За что, Федя?

   – Дык в прошлом году я тебя шлёпнул в деревне пару раз.

   – Ну так я тогда заслужила, – улыбнулась Марфа. – Коли б не ты, так меня мог конь зашибить. А так отшлёпал, я и запомнила, с того часу боюсь сзади к коням подходить.

   – Марфуш, ты уже царица...

   – Нет ещё, Федя. Я пока царевна. Царицей после венчанья стану.

   – Ну всё равно, через пару ден и царицей станешь. Так ты нас с Петром не забудь. А? Пожалуй, в каку-нито должность.

   – В какую, Федя? Я ж не знаю там должностей.

   – Да хошь бы в спальники. Тебе хуже разве станет, ежели два брата всё время около будут обретаться?

   – Обязательно, Феденька, попрошу государя.

А уж когда в постель легла Марфа, пришла к ней мать, принесла тёплого медового взвару.

   – Попей, доченька, перед сном-от.

Присела на край ложа к дочери, смотрела на неё ласково с грустью, роняла редкие слезинки.

   – Вот и улетаешь из родного гнезда, Марфинька.

   – Да я же недалеко буду, маменька.

   – Недалеко, да высоко, доченька. Нам уж не достать.

Дождалась, когда дочка напьётся, поправила, подоткнула одеяло пуховое, чтоб теплее было ребёнку, поцеловала в лоб, перекрестила и потушила свечи.

   – Почивай, доченька, с Богом, – и вышла.

Пятнадцатого февраля чуть свет к Апраксиным приехала Хитрово Анна Петровна с девушками обряжать царёву невесту. Едва обрядили, а уж у ворот раззолоченная каптана явилась (домик на санях) и везли её белые кони шестерней. Домочадцы высыпали во двор провожать Марфиньку, которую все любили за её доброе сердце.

Было довольно холодно, поэтому поверх платья накинули на невесту шубку соболью, а на ноги вместо туфелек валенки.

   – У храма переобуемся, – сказала Анна Петровна. – Я их с собой возьму.

В каптану сели они вместе, и только золочёная дверца за царевной захлопнулась, как тут же и отворилась.

   – Тиша-а, – позвала Марфа Матвеевна.

Тимофей Пройдзисвет, стоявший у ворот среди челяди, в несколько прыжков оказался у каптаны.

   – Что, Марфа Матвеевна?

   – Тиша, я забыла царёво ожерелье в светёлке. Принеси.

   – Где оно там?

   – Где-то у зеркала должно быть. Принеси, пожалуйста.

Пройдзисвет побежал в дом за ожерельем. Влетел в светёлку, там уж постельница Марфина прибирала постель и саму горницу.

   – Федосья, где ожерелье?

   – Како ожерелье?

   – Да Марфы Матвеевны, что царь подарил.

   – Дык она, наверно, с собой его взяла.

   – Не взяла. Забыла. Ищи давай, поди, завалила куда с уборкой-то.

Кинулись искать. У зеркала его не оказалось. Нашли наконец за подзеркальником, куда, видимо, оно упало с вечера, а потому, не увидя его, Марфинька в суматохе и забыла о нём.

А в калгане ждали недолго. Откормленные белые кони, впряжённые шестерней, копытили в нетерпении, в таком же состоянии пребывала и Хитрово. И наконец не утерпела, крикнула форейтору:

   – Пошёл! – А Марфиньку успокоила: – Принесёт в Кремль, тут два шага.

И каптана помчалась по укатанной зимней дороге, сопровождаемая конными стрельцами.

   – Посторони-и-ись! – кричал форейтор.

И когда Пройдзисвет выбежал с ожерельем на улицу, каптана уж была далеко.

   – Догоняй, Тишка, – крикнула хором челядь.

И Тимофей бросился догонять со всех ног. Полураздетый, простоволосый, без шапки.

Каптана с царской невестой мимо расступившейся охраны въехала через Спасские ворота в Кремль. Но Тимофея, почти догнавшего её, остановили стрельцы с протозанами.

   – Куда? Нельзя!

   – Но я к царице, – говорил запыхавшийся Тимофей. – Мне край... Она велела...

   – Нельзя. Ныне царь венчается, и в Кремль никого не велено пущать, окромя бояр.

   – Но у меня ж царицыно ожерелье... Мне ж она сама велела, – начал возмущаться Пройдзисвет. – Я её слуга.

   – Иван, позови сотника, – сказал наконец стрелец товарищу и хмуро заметил Тимофею: – Царские слуги в таком виде не ходят, олух.

И тут в воротах случился боярин Милославский, направлявшийся в Кремль.

   – Что случилось? – спросил он стрельца.

   – Да вот прибежал какой-то, рвётся в Кремль, кричит, у него царское ожерелье. А нам не велено.

   – Ожерелье? А ну покажь.

Тимофей показал, боярин протянул руку.

   – Дай-ка сюда.

   – Не дам.

   – Как это не дать? – выпучил глаза Милославский, возмущённый такой наглостью простолюдина. – Да ты знаешь, кто я?

   – Всё равно не дам. Я должен передать ожерелье царевне, а не всякому...

   – Это кто же «всякий»? – прищурился недобро Милославский и, увидев подходившего сотника со стрельцами, приказал:

   – А ну-ка, ребята, возьмите этого голубя.

Стрельцы тут же схватили Тимофея.

   – Отберите у него царское ожерелье, – повелел боярин.

Пройдзисвет, вместо того чтобы смиренно отдать это злосчастное ожерелье, стал сопротивляться, чем обозлил до крайности стрельцов. Один из них тюкнул алебардой упрямца по затылку, и тот потерял сознание. Теперь ожерелье забрали у обеспамятевшего легко, передали Милославскому. Тот узнал его.

   – И впрямь царицыно ожерелье.

   – А что с этим делать, боярин?

   – Оттащите к Сысою, он его отогреет кнутом.

И два стрельца потащили Тимофея к Сысою в Константиновский застенок. Притащили.

Подьячий, сидевший за столом, спросил:

   – По чьему веленью?

   – Боярин Милославский послал, – отвечал стрелец. – Отобрал у него царское ожерелье.

   – Украл, что ли?

   – Да вроде бы. Силодёром пришлось отбирать. Боярин велел Сысою погреть его кнутом для острастки.

Подошедший Сысой склонился над Тимофеем, покачал головой.

   – Его уж кто-то «отогрел», эвон вся голова в крови.

   – Так он не отдавал ожерелье-то, пришлось алебардой стукнуть, – оправдывался стрелец.

   – Ему уж кнут вряд ли понадобится, – подытожил опытный Сысой. – Хорошо если до ночи дотянет.

А меж тем боярин Милославский летел во дворец, придумывая, как бы подостойнее вручить ожерелье государю: ты вот на меня сердце держишь, а я тебе твоё ожерелье ворочаю, которое украл...

«Постой, постой, а кто ж украл-то? Как же я не спросил этого дурака, откуда оно у него оказалось? Почему он тащил его во дворец? Неужто эта дурёха Марфа обронила где?»

Сплошные вопросы в голове – и ни одного ответа. Хотел уж было воротиться в застенок, спросить того «дурака», но побоялся опоздать к торжеству.

«A-а, ладно. Скажу нашёл на дороге в воротах. И ведь не утаил, не себе взял, а вот принёс тебе. Цени».

Но государь почему-то не оценил стараний Ивана Михайловича. Даже насторожился:

   – Откуда оно у тебя?

   – Нашёл, Фёдор Алексеевич. Видно, обронила царевна.

   – Спасибо, – буркнул царь, усомнившись, однако, в сказанном.

Но когда увидел Фёдор Алексеевич Марфу, разодетую в пышное подвенечное платье и в парчовой фате, невольно заулыбался, протянул к ней руки.

   – Марфинька, милая, какая ты стала красавица.

Смутилась девушка, невольно грудь ладонью прикрыла, и Фёдор решил, что этим движением она пытается прикрыть место, где должно быть ожерелье. Прикрыть, чтобы не огорчать его.

«Милый ребёнок, – подумал он с нежностью, – да оно ж у меня». И, вынув из кармана ожерелье, протянул ей.

   – Надень, дорогая.

У Марфиньки в радостном изумлении расширились глаза, и это было приятно Фёдору: «Удивилась, как это оно у меня вдруг оказалось». Но Марфинька удивилась, как это государь догадался, что она приехала без ожерелья, и захватил с собой другое такое же.

Анна Петровна помогла невесте застегнуть его сзади, и молодые тут же отправились в собор Живоносного Воскресенья Господня, где их обвенчал государев духовник протопоп Никита Васильевич.

Не было ни колокольного звона, ни радостных толп в Кремле, более того, в эти часы все ворота Кремля были заперты. Не было и пира большого по такому случаю. Не захотел Фёдор Алексеевич великим шумом тревожить душу недавно умершей жены своей Агафьи. И в этот день дьяк Семёнов написал в Выходной царской книге: «...А свадебного чину никакова не было. Того же числа пожаловал великий государь в спальники Петра да Фёдора детей Опраксиных».

Не забыла Марфинька братьев своих, не забыла, в день свадьбы же успела выпросить им высокие должности при дворе.

А когда молодожёны остались одни в опочивальне, Фёдор Алексеевич, вспоминая, как Агафья попросила пить в эти часы, спросил у Марфиньки:

   – Чего ты хочешь, милая?

Однако вместо питья Марфинька вдруг попросила:

   – Государь мой, Фёдор Алексеевич, вороти моему крёстному твои милости.

   – Крёстному? – удивился Фёдор. – А кто ж он? Крёстный-то кто у тебя?

   – А крёстный мой – Артамон Сергеевич Матвеев, ныне на Мезени мается. И говорят, ты всего его лишил. А я знаю, я верю, он ни в чём пред тобой не виноват, государь.

   – Милая моя деточка, – растрогался Фёдор и, схватив личико жены, стал целовать её в щёчки. – Да какое у тебя сердечко-то золотое. Завтра же, слышь, завтра же ворочу Артамону Сергеевичу и боярство, и имущество. Пошлю к нему скорого гонца с нашей милостью. Не с моей, слышишь. А с нашей – моей и твоей.

   – Вот спасибо, Фёдор Алексеевич. Вот спасибо-то.

   – Тебе спасибо, милая девочка.

   – За что?

   – За сердечко твоё. Я ведь о Матвееве-то забыл. Хотя знал, что его Милославский оклеветал.

А в это время боярина Милославского отыскал подьячий из Разбойного приказа.

   – Иван Михайлович, а куда того татя деть, которого ты прислал?

   – Какого татя?

   – Ну что ожерелье царское стащил.

   – Пусть Сысой отходит кнутом да и отпустит.

   – Дык он помер, Иван Михайлович.

   – Как помер? Отчего?

   – Так ему стрельцы башку алебардой пробили.

   – Вот охламоны. – Подумав, боярин сказал: – Как стемнеет, где-то за полночь, сволоките его на реку. И в прорубь. И чтоб молчок. Слышь?

   – Толи не понимаю. Всё сделаем аккуратно, Иван Михайлович, не боись.