Текст книги "Федор Алексеевич"

Автор книги: Сергей Мосияш

Соавторы: Александр Лавинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

Федор Алексеевич

Энциклопедический словарь.

Изд. Брокгауза и Ефрона.

T.XLI ^A СПб., 1904 г.

ЁДОР АЛЕКСЕЕВИЧ – царь московский (1676—1682), сын Алексея Михайловича от первой жены его Марии Ильиничны Милославской. Родился в 1661г. 1 сентября 1674 г. был объявлен наследником московского престола, а 30 января 1676 г., после смерти отца, сделался царём.

Он был воспитанником западнорусского монаха Симеона Полоцкого; знал по-польски, по-латыни; главный характер его воспитания был церковный. Слабый, болезненный от природы, Фёдор очень легко поддавался разным влияниям. Этой чертой его характера воспользовались немедленно враги второй жены Алексея Михайловича Натальи Кирилловны и боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Среди этих врагов первое место занимали родственники царя Милославские.

Царица Наталья Кирилловна с сыном Петром принуждена была жить в селе Преображенском, а Матвеев был сослан в Пустозерск. Вслед за Матвеевым был сослан в Кожеезерский монастырь духовник царя Алексея Михайловича Андрей Саввинов; была отягчена также участь патриарха Никона: из Ферапонтова он был переведён в Кирилло-Белозерский монастырь. В это время любимцами царя делаются постельничий Иван Максимович Языков и стольник Алексей Тимофеевич Лихачёв.

В июле 1680 г. царь женился на Агафье Семёновне Грушецкой. Так как Милославские всячески старались препятствовать этому браку, то после женитьбы царя их влияние при дворе падает; Языков и Лихачёв получают преобладающее влияние на дела, и царь их слушается во всём. При их посредстве издан ряд распоряжений для устранения злоупотреблений и запутанности в делах по владению вотчинами и поместьями, уничтожены губные старосты и целовальники, предпринято межевание вотчинных и помещичьих земель, уничтожены откупа на винную продажу и на таможенные сборы; все уголовные дела соединены в Разбойном приказе, окончательно уничтожен Холопий приказ.

В 1682 г. был созван собор «для устроения и управления ратного дела». Собор этот нашёл нужным уничтожить местничество. На основании соборного приговора были сожжены разрядные книги. Около того же времени был созван и церковный собор, на котором был основан ряд новых епархий, приняты некоторые меры для поднятия нравственности среди духовенства, главным образом монахов, и для борьбы с расколом, к противодействию которому была призвана светская власть.

Во внешней политике первое место в царствование Фёдора Алексеевича занимал вопрос малороссийский, а именно борьба между Дорошенко и Самойловичем, вызвавшая так называемые Чигиринские походы. В 1681г. между Москвой, Турцией и Крымом было заключено перемирие на 20 лет, по которому Турции было уступлено всё опустошённое в то время Заднепровье.

14 июля 1681г. умерла царица Агафья Грушецкая. 14 февраля 1682 г. царь женился вторично, на родственнице Языкова Марфе Матвеевне Апраксиной. Эта женитьба отразилась на судьбе Матвеева: он был объявлен невиновным и его воротили из ссылки. Ещё раньше, в 1681 г, царь велел вернуть из ссылки патриарха Никона, но престарелый патриарх умер в пути 17 августа 1681 г. Со второй женой царь прожил недолго: 27 апреля 1682 г. он умер, не оставив детей.

Сергей Мосияш
ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ
ФЁДОР АЛЕКСЕЕВИЧ

Глава 1
ПОКА ПУСТ ПРЕСТОЛ

еликому государю всея Руси Алексею Михайловичу плохо стало среди ночи. Окликнул постельничего:

   – Ива-а-ан...

   – Что, государь? – встрепенулся Языков с перины, лежавшей на полу.

   – Зови Костериуса, что-то худо мне.

Лечец государя Костериус давно уж днюет и ночует рядом за стенкой. Быстро явился с баулом своим, в коем и инструменты и лекарства во флакончиках и поропшах. Он знает, что надо бы дать взвар боярышника, но делать этого без окольничего Матвеева[1]1
  Матвеев Артамон Сергеевич (1625—1682) – государственный деятель, дипломат. В 1654 г. входил в состав русской делегации на Переяславской Раде, в 1656—1657 гг. – посольства в Польшу. С 1669 г. возглавлял Малороссийский приказ, с 1671 г. руководил одновременно Посольским приказом и рядом других центральных учреждений. После смерти царя Алексея Михайловича был сослан (1676). В 1682 г. вернулся из ссылки. В том же году участвовал в подавлении восстания стрельцов и сам стал жертвой восставших.


[Закрыть] не может сметь. Любое лекарство, предназначаемое царю, прежде должны попробовать лечец и боярин Матвеев Артамон Сергеевич как лицо, отвечающее за царскую аптеку. И командовать царским постельничим не лечцу бы, но тут случай серьёзный и потому Костериус громким шёпотом, словно гусак, прошипел в сторону Языкова[2]2
  Языков Иван Максимович – боярин. В 1676 г. пожалован в думные постельничие. В 1680 г. стал окольничим, ведал Оружейной, Золотой и Серебряной палатами. Со смертью царя Фёдора Алексеевича был удалён от двора Нарышкиными, в 1682 г. убит во время Московского восстания.


[Закрыть], занявшегося возжиганием свечей:

   – Ж-живо за Артамоном.

Тот не стал спесивиться, мигом исчез из покоев, но вскоре воротился.

   – Ну? – свирепо выпучился на него Костериус.

   – Послал за ним казачка. Скоро будет.

Но царю всё хуже и хуже, он уж и очи прикрыл, дышит тяжело, часто, запалённо. Видимо догадываясь, отчего задержка с лекарством, шепчет, разлепив спёкшиеся губы:

   – Кровь, кровь отвори пока...

И Костериус вспоминает, как однажды в присутствии бояр отворил кровь Алексею Михайловичу и как ему сразу получшало. Да так, что царь тут же велел пустить кровь всем присутствующим, чтоб и им было хорошо после этого. Никто перечить не посмел, упёрся лишь боярин Стрешнев:

   – Я стар, государь, во мне крови-то чуть осталось. Уволь.

   – Так что? Выходит, твоя кровь дороже моей, – осерчал Алексей Михайлович. – Стыдно, Родион Матвеевич. А ещё родня. Царь тебе добра желает, а ты...

Огорчать далее высокого родственника Стрешнев не решился, позволил и себе кровь отворить. Правда, ему не получшало оттого, наоборот, похудшало, голова закружилась и тёмные бабочки в очах затрепыхались. И Алексей Михайлович сам устыдился своей настойчивости:

   – Ты уж прости меня, Родион Матвеевич. Я ведь как лучше хотел. Прости, брат.

Отпустив домой занедужившего после такого «лечения» боярина, велел царь послать ему в подарок лучшего своего сокола, дабы загладить вину, а лечцу своему выговорил:

   – Ты что ж, Костериус, али не знал, что ему нельзя отворять?

   – Знал, государь.

   – А что ж молчал?

   – Не хотел царскому велению перечить, – нашёлся хитрый лечец.

   – Дурак. И у царского веления бывают помутнения.

Пока пускал царю кровь, явился запыхавшийся окольничий Матвеев. Костериус тут же достал чёрный флакон, ткнул его в нос окольничему, затем, плеснув тёмной жидкости в склянку, протянул:

   – Пей, да скоренько.

   – А ты?

   – Я уже пробовал.

   – Это не в счёт без свидетелей, – сказал Матвеев и, единым духом опорожнив склянку, сунул её лечцу. – Теперь себе налей.

«Пока пробуем, – подумал раздражённо Костериус, – царю, может статься, уж и не понадобится». Но всё ж налил и себе зелья, выпил.

Оно и вправду, когда налили царю и поднесли пить, он уж в полусознании обретался и половину склянки на себя пролил. Что-то пробормотал. Матвеев не понял что, переспросил:

   – Что, государь, что?

   – Патриарха звать велит, – раздражённо сказал лечец. – Собороваться хочет.

Артамон Сергеевич обернулся к постельничему, спросил с нескрываемой укоризной:

   – Аль не слышал, Иван Максимыч?

   – Слышал. Бегу.

Всё наоборот поворотилось. Постельничему, самому близкому к царю человеку, по сути второму лицу в царстве, все приказы выдают, словно он казачок на посылках. Но что делать? Случай-то из ряда вон. Царь помирает.

«Прости, Господи, – крестится Матвеев, подумав такое. – Ведь ещё не старый, сорок семь всего, и не болел вроде очень. А вот поди ж ты, Всевышний зовёт».

   – Что ж не легчает-то государю? – спросил лечца окольничий строго. – Сделай ещё чего, не стой орясиной.

   – Да, да, да, – согласился Костериус и достал другой пузырёк, наливал в склянку дрожащими руками. Именно по дрожанию этому Матвеев понял: худо дело. Выпил и это зелье. Оказалось горькое. Сплюнуть хотел, но сдержался, царю ведь питьё-то назначено. Ревниво проследил, как пил сам лечец.

Но и это лекарство более половины на сорочку государю пролилось. А что и в рот попало, не прошло. Закашлялся Алексей Михайлович, почитай, всё и разбрызгал. Открыл глаза, спросил с натугой, но ясно:

   – Где Иоаким[3]3
  Иоаким (1620—1690) – девятый Патриарх Всероссийский, из рода можайских дворян Савеловых. В 1662 г. стал архимандритом Чудова монастыря, сблизился с царём Алексеем Михайловичем. С 1672 г. – митрополит Новгородский. В 1674 г. возведён на патриарший престол. Вёл активную борьбу с раскольниками.


[Закрыть]?

   – Послали за ним, государь. Скоро будет.

   – Скоре бы, скоре, – пробормотал царь, опять смежая веки.

Патриарх влетел в покои, принеся холод и мокреть улицы на рясе. Он был решителен и твёрд, и это передалось всем, даже у Костериуса руки трястись перестали. Он сделал своё дело, чем мог помог, теперь приспела пора патриарху делать его дело – соборовать умирающего. Все отступили от ложа царского, дабы не мешать высокому иерею. И тут окольничему Матвееву в ум пало: «А престол-то пуст будет! Господи, надо к утру поспеть, пока все не узнали, надо поспеть». Однако во дворце уже начиналась суматоха. Первыми появились в покоях государевых его сёстры: во главе со старшей Татьяной Михайловной – Ирина и Анна, а там и плачущая дочь Софья Алексеевна[4]4
  Татьяна Михайловна (1636—1706), Ирина Михайловна (1627—1679), Анна Михайловна (1630—1692) – дочери царя Михаила Фёдоровича.
  Софья Алексеевна (1657—1704) – дочь царя Алексея Михайловича от М. И. Милославской. В 1682—1689 г. была правительницей Русского государства при двух малолетних царях, её братьях Иване и Петре. Была свергнута Петром! и заключена в Новодевичий монастырь.


[Закрыть] прибежала.

Окольничий Матвеев, выйдя из спальни умирающего, поймал кого-то из слуг, наказывал строго:

   – Беги к Апраксиным, всех обеги, скажи, чтоб чуть свет в Думе были, потом к Лихачёвым[5]5
  Лихачёв Алексей Тимофеевич (?—1729) – комнатный стольник, затем постельничий царя Фёдора Алексеевича, ранее был учителем царевича Алексея Алексеевича. В 1682 г. после Московского бунта был сослан, но уже через год возвращён из ссылки и пожалован в окольничие. В 1700 г. Пётр I поручил ему ведать приказом Рудокопных дел. Алексей Тимофеевич слыл «человеком доброй совести, исполненным великого разума и самого благочестивого состояния». Он был книголюб и писатель. Автор «Жития» царя Фёдора Алексеевича, которое, к сожалению, не сохранилось.
  Лихачёв Михаил Тимофеевич (?—1706) – брат Алексея Тимофеевича, считался «человеком великого разума». Так же, как и брат, был любимцем Фёдора Алексеевича, имел должность казначея при его дворе. После Московского бунта сослан, но вскоре возвращён. В 1686 г. – думный дворянин. В 1706 г. управлял Оружейной палатой.


[Закрыть].

   – Всем?

   – Всем: и Тимофею, и Михаиле, и Ивану.

   – А Милославским?

Артамон Сергеевич поморщился:

   – Ну, этим, если успеешь, напоследок.

Назвал ещё несколько знатных фамилий, на поддержку которых мог рассчитывать. И слуга помчался.

Сам Матвеев направился к покоям молодой царицы Натальи Кирилловны[6]6
  Наталья Кирилловна (1653—1694) – вторая жена царя Алексея Михайловича, мать Петра I.


[Закрыть], столкнулся с ней в дверях опочивальни. Она была уже одета, – видимо, ей сообщили о муже.

   – Наташа, – схватил её за руку Матвеев, – ты куда?

   – К нему, куда ж ещё.

   – Не надо. Ты уж ему ничем не поможешь. Патриарх соборует его. Там все сёстры и Милославские девки. Не ходи. Поднимай Петрушу.

   – Среди ночи-то?

   – Идём! Поднимай! – И Матвеев силой повлёк царицу к покоям царевича.

   – Но дите же спит, – пыталась убедить боярина царица. – Артамон Сергеевич, зачем беспокоить ребёнка?

   – Наталья, неужто не понимаешь. – Матвеев перешёл на шёпот. – Престол-то впусте, надо Петра на него сажать. Петра царём провозглашать.

   – Но ему всего четыре года. Какой он царь?

   – Эх, бабий ум, – поморщился Матвеев. – А мы-то на что? Ты, я, братовья твои, отец, наконец.

   – Но Фёдор-то старше. А Иван?

   – Что – Фёдор? Он уж с постели не встаёт, ноги – что брёвна. Не сегодня завтра за отцом последует. А Иван[7]7
  Иван Алексеевич (1666—1696) – сын царя Алексея Михайловича и М. И. Милославской. 26 мая 1682 г. Дума объявила Ивана – первым, а Петра – вторым царём, причём их старшая сестра Софья была провозглашена правительницей. В 27 лет Иван Алексеевич был разбит параличом. 29 января 1696 г. – скончался.


[Закрыть], – Артамон Сергеевич махнул рукой, – всем ведомо, – дурак, да к тому ж почти слепой. Какой он царь.

Он буквально втащил царицу в покои царевича, сам от лампады возжёг свечи в бронзовом шандале.

   – Ну! Буди!

Наталья Кирилловна склонилась над спящим ребёнком, окликнула нежно:

   – Пе-тя, Петенька.

   – А-а, – внезапно открыл тот большие, навыкате глаза. – Что, маменька?

   – Вставай, миленький, вставай, родной.

   – Уже светает? Да? – спросил царевич, позёвывая.

И тут подступился окольничий.

   – Пётр Алексеевич, вставай, а то проспишь престол-то. Быстро одевайся. Где твои порты?

Мальчик быстро откинул одеяло, соскочил на пол и, наклонившись, полез под кровать, достал горшок.

   – Я сначала пописаю.

   – Пописай, пописай.

Наталья Кирилловна помогала сыну, поддерживала горшок, пока он справлял малую нужду Матвеев взял было штаны, дабы помочь царевичу одеться, но тот выхватил у него их из рук.

   – Я сам.

Боярину понравилась такая самостоятельность, молвил удовлетворённо:

   – Ну вот, чем не царь. Всё сам норовит, не то, что те дохлики.

Матвеев с видимым удовольствием ущипнул мальчика за тугую щёку. А когда царевич оделся, взял его за руку и, наклонившись, сказал серьёзно и почти торжественно:

   – Сейчас, Пётр Алексеевич, мы пойдём с тобой садиться на престол. Он освободился, и окромя тебя его некому более наследовать. Понял?

   – Ага, – кивнул царевич. – А саблю с собой можно взять?

   – Какую саблю? – не понял Матвеев.

Мальчик вырвал свою руку, вспрыгнул на кровать, потянулся к стене и извлёк из-под одеяла саблю. Небольшую, но настоящую.

Поймав недоумённый взгляд Матвеева, Наталья Кирилловна пояснила:

   – Днями купец приезжал из Сибири, подарил ему. Он чуть с ума не сошёл от радости, вот и спать с ней ложится.

   – Так можно взять? – спросил мальчик боярина. – Дядя Артамон, можно?

   – Да нет, Пётр Алексеевич. Царю полагается скипетр и державу, сиречь царское яблоко, в руку, особливо на престоле.

   – А саблю?

   – Саблю тоже можно, но лишь на походе.

Мальчик, вздохнув, с сожалением положил саблю на кровать.

   – Ладно. После престола обязательно в поход пойдём.

В Думе собрались бояре: одни сидели на лавках, другие ходили взад-вперёд, встревоженные худой вестью – умер государь.

Матвеев ввёл Петра и направился с ним прямо к престолу, стоявшему на возвышении. Наталья Кирилловна осталась за раскрытой дверью, сочтя неприличным являться: ей, женщине, в Думе, да ещё в такой час.

   – Вот садись сюда, Пётр Алексеевич, – указал Артамон Сергеевич мальчику на царское седалище и хотел подсадить его, но тот сам прыгнул на место.

«Эк шустёр, – с удовлетворением отметил Матвеев. – Молодчага!»

   – А скипетр, а царское яблоко, – напомнил царевич. – Ты ж обещал.

   – Всё будет, Пётр! Потерпи. Как Дума провозгласит, всё получишь: и скипетр, и царское яблоко, и шапку Мономаха. Сиди. Я побегу.

Наталья Кирилловна видела, как сбежал с царского возвышения окольничий Матвеев, как стал перебегать от одного думца к другому, что-то жарко говорить каждому. Она догадывалась: Артамон Сергеевич хлопочет за сына её Петюшу, за царство для него.

Но Петюшка-то, Петюшка! Сидит на престоле, болтает ногами. Потом стал ковыряться в подлокотнике. И вдруг – о ужас! – забрался на престол с ногами, мало того, встал там, поворотясь к Думе спиной, начал разглядывать резьбу на спинке седалища.

Наталья Кирилловна в великом волнении и отчаянии смотрит на думцев, которые тоже видят, что там вытворяет на престоле царевич, говорят меж собой, смеются чему-то. Ясно, чему смеются.

«Господи, вразуми Ты неразумного, – бормочет Наталья Кирилловна. – Неужто Артамон Сергеевич не видит этот срам?»

Но Матвееву уже не до этого, ему надо уговорить как можно больше думцев кричать Петра на царство. Он понимает, что в эту ночь решается судьба не только царевича Петра, но и его, окольничего Матвеева, и воспитанницы его, ныне овдовевшей Натальи Кирилловны Нарышкиной, и всего её рода, наконец, решается судьба царства. Ах, как обидно, что Пётр мал ещё, хошь бы лет восемь – десять было ему. Тогда б легче склонять думцев на его сторону. А то мнутся, посмеиваются: да какой он царь, глянь, звон престол на цацки разберёт. Крикнуть бы: «Петя, сядь на место!» Но на престоле он уж не Петя, а почти государь.

   – Пётр Алексеевич, – окликает его Матвеев. – Пётр Алексеевич!

Мальчик оглядывается: ну что? Окольничий укоризненно головой качает. Слава Богу, ребёнок сообразительный, вмиг понял, чего от него дядя Артамон хочет. Опять сел как положено, хотя все видят, как не сидится ему на святом седалище, того гляди, опять вскочит или чё другое отчебучит. Оно и понятно – дате.

И вдруг в переходах шум послышался, топот ног, говор – и всё это катилось к Думе. Наталья Кирилловна отступила в тень и тут увидела, как к двери подошёл князь Долгорукий Юрий Алексеевич[8]8
  Долгорукий Юрий Алексеевич (?—1682) – князь, государственный деятель. Участвовал в составлении Соборного Уложения (1649 г.). Будучи воеводой, одержал ряд побед во время русско-польской войны 1654—1667 гг. Участвовал в подавлении восстания под предводительством Степана Разина. Был близок к царю Алексею Михайловичу, назначен опекуном к Фёдору Алексеевичу, но отказался в пользу своего сына Михаила Юрьевича. Убит вместе с сыном во время Московского восстания 1682 г.


[Закрыть] – высокий седой старик в сопровождении дворецкого Хитрово Богдана Матвеевича и князя Хованского Ивана Андреевича[9]9
  Хованский Иван Андреевич (?—1682) – начал службу в царствование Михаила Фёдоровича. Был стольником, воеводой в Туле, Вязьме, Пскове, Новгороде. Участвовал в войнах с Польшей, Швецией, Турцией. Во время Московского восстания 1682 г. оказался на стороне восставших стрельцов. Казнён в с. Воздвиженском под Москвой.


[Закрыть] по прозвищу Тараруй, которым, сказывают, наделил его сам государь за язык долгий и неугомонный. А ныне по всей Москве заглазно его иначе и не кличут как Тараруй. Вот уж русский язык – бритвы острей, печати страшней! Назовёт как припечатает – и на звание не поглядит. Тараруй! А то, что ты князь, уж давно позабыто. Тараруй!

Князь Долгорукий не стал в Думу входить, посмотрел из-под белых косматых бровей на престол и сидевшего на нём царевича, пробормотал:

   – Наш пострел и тут поспел.

И, резко поворотившись, закричал хриплым басом:

   – Где патриарх?

   – Он в покоях государя, князь, – с готовностью отозвался Хитрово.

   – Да, да, – подхватил Тараруй, – патриарха спросить надо.

И они опять с шумом покатились в сторону царских покоев. Наталья Кирилловна сердцем почувствовала: сгонят Петеньку с трона. Этот Долгорукий неприязнен ко всем Нарышкиным[10]10
  Неприязнен ко всем Нарышкиным... «Выскочки смоленские»... — Кирилл Полуэктович Нарышкин (1623—1691). отец Натальи Кирилловны, служил стрелецким головой в Смоленске.


[Закрыть]. Оно и понятно: род захудалый. «Выскочки смоленские» – так, не стесняясь, говорит о них князь, а теперь, когда умер её главный защитник и опора, великий государь Алексей Михайлович, всяк может обидеть её, молодую вдову, и её сына Петеньку. Разве что боярин Матвеев, Апраксины встанут за них, но только устоять ли им пред Долгоруким – начальником Стрелецкого приказа. Да он кого хошь скрутит в бараний рог.

Князь Долгорукий вошёл в покои царские, забыв даже перекреститься, взглянуть на покойника. А сразу к патриарху:

   – Святой отец, кому государь царство завещал?

   – Старшему сыну, князь, – неодобрительно покосился Иоаким на Долгорукого, внёсшего шум туда, где должна царствовать тишина.

   – Фёдору, значит.

   – Значит, ему.

Князь повернул назад. За ним добровольные клевреты.

   – Идём за Фёдором.

   – Но он сильно болен, – догнал их уже в переходе Костериус. – Ему нельзя вставать.

Долгорукий и бровью не повёл в сторону лечца, словно это комар или мошка прожужжала.

Царевич Фёдор, плохо спавший ночь из-за болезни, услыша шум во дворце, велел своей постельнице:

   – Родимица, выдь, узнай, что там?

Та вышла, и вскоре воротилась. Колебалась: говорить ли, но женское естество пересилило:

   – Батюшка ваш помер, Фёдор Алексеевич.

Царевич всхлипнул, притих. Постельница подошла, поправила подушку, подняла сползшее на пол одеяло. Погладила мальчика по голове:

   – Сиротинушку моя, жаль моя... – И у самой слёзы закапали, вспомнилась родная Украина, старый батька с маткой. – Не плачь, дитятко. Воны теперь в раю, батюшко наш Алексий Михайлович. Не трави душу, серденько, молись за него.

А меж тем шум во дворце всё усиливался, кто-то бегал по переходам, где-то плакали навзрыд, топали ноги, скрипели половицы.

   – Родимица, запри дверь на запор, – попросил Фёдор, догадавшись наконец, что возня эта его не минует. Обязательно хватятся его, прибегут за ним. А он никого не хочет видеть, даже родных, хочет один поплакать.

Едва успела Феодора Родимица запереть дверь, как тут же в неё постучали.

   – Фёдор Алексеевич, отвори, – послышался голос князя Долгорукого. – Это я – Юрий Алексеевич.

Фёдор взглянул на испуганную постельницу, приложил палец к губам: молчи, мол. Хитрово стал звать её:

   – Родимица-а, слышь, отвори. Ты оглохла там, чё ли?

Но Фёдор уже и кулачок показал бедной женщине: не отзывайся.

   – Ломайте дверь! – приказал Долгорукий.

Двери оказались крепкие, дубовые. Сколько ни давили на них снаружи, выдержали.

   – Топоры несите, – хрипел князь. – Рубите!

Принесли топор, начали рубить. Прорубили дыру у засова, кто-то сунул руку через неё, отодвинул задвижку. Ввалились запыхавшиеся, злые.

   – Ах ты ведьма заднепровская! – кинулся было на постельницу дворецкий Хитрово.

   – Не сметь! – крикнул тоненьким голоском царевич Фёдор. – Тронешь хоть пальцем, велю засечь, – пригрозил мальчик.

Хитрово остановился на полпути, знал уже, кем стал царственный отрок и чем может грозить его единое слово.

   – Фёдор Алексеевич, Бог призвал твоего батюшку к себе, – начал Долгорукий, и даже не забыл на этот раз перекреститься. – А великий государь, отходя в мир иной, отказал царство на тебя. Пожалуйста, изволь сесть на трон.

   – Не хочу. Я болен. Идите все отсюда, сажайте крестника моего, Петра.

   – Но он ещё не смыслен. И потом, царство-то тебе отказано, не ему Федя, сынок, не огорчай душу отца твоего. Ведь он сейчас с неба взирает на нас и каково ему слышать такое твоё слово. Скорбит душа его, Федя.

   – Но я же болен, Юрий Алексеевич, – со слезами взмолился царевич. – Ну пожалейте вы меня, за ради Христа. Я по горнице ходить не могу.

   – И не надо ходить, Фёдор. Мы тебя на руках унесём. Не упрямься.

Заметив колебание царевича, Долгорукий кивнул спутникам:

   – Ну, чего стоите? Берите государя, да осторожней.

Сам князь и рад бы подставить своё плечо, да уж стар, себя б хоть донести. Охотников нести Фёдора и так довольно сыскалось. Окромя Хитрово да Хованского-Тараруя тут же и дядя царевича объявился – Милославский Иван Михайлович[11]11
  Милославский Иван Михайлович (?—1685) – боярин, возглавлял борьбу против Нарышкиных, один из организаторов Московского восстания 1682 г.


[Закрыть], князья Куракин Фёдор и Волынский Василий.

Волынский прибежал последним, когда понял, чей перевес будет, хотя полчаса тому обещался Матвееву за Петра кричать. И то, пока шёл разговор, он в дверях стоял на всякий случай, а ну Фёдор откажется и настоит на своём, тогда б он успел назад в Думу добежать и за Петра провопить.

Милославский с Куракиным одного роста оказались, им и взгромоздили на плечи царевича, Хитрово с Тараруем ноги царевича держали, им как раз по ноге досталось. Ну а Волынскому выпало впереди бежать по переходам и путь очищать:

   – Дорогу, дорогу, государь идёт.

Сына дворецкого Ивана Хитрово князь Долгорукий вперёд послал:

   – Беги, скажи Матвееву, чтоб уводил Петра. Не ронял бы царскую фамилию.

Однако беспокоился князь напрасно. Матвеев, узнав, что государь отказал царство старшему, сам увёл Петра из Думы, передал царице, шепнул обнадёживающе:

   – Не горюй, Наташа, сие ненадолго. Помяни моё слово, скоро, очень скоро Пётр на троне будет.

Менее всего огорчился сам виновник, царевич Пётр, что там ему скипетр да держава, когда его в спальне настоящая сабля дожидается.

А меж тем бедного Фёдора Алексеевича внесли в Думу, усадили на трон. Слёзы катились по щекам четырнадцатилетнего отрока и от боли и от горя, свалившегося на его хрупкие плечи. Он плакал об отце, а другие словно забыли о случившемся. Им важно было публично провозгласить его царём, хотя, видит Бог, он не рвался на трон. Несколько раз он пытался сказать: «Отнесите меня к отцу». Но его словно и не слышали или не хотели слышать. Князь Долгорукий нашёптывал ему:

   – Ты – царь, Фёдор. Слышишь – царь. Надо утвердиться. Потерпи. Успеешь с батюшкой попрощаться.

Боярин Стрешнев Родион Матвеевич сунулся к Долгорукому с советом:

   – Надо бы скипетр, князь, и державу.

   – Ты что, сдурел, Родион, он же не удержит.

   – Но всё одно неладно это, – не сдавался Стрешнев, – царём объявлять, и без державы.

Сошлись на том, что скипетр и державу будут держать Стрешнев с Милославским, как родственники царя, а руки Фёдора будут лишь касаться этих атрибутов. Принесли и шапку Мономаха, но её Фёдор сам решительно оттолкнул, даже примерять не стал. Оно и без примерки видно было, что велика она для мальчика, утонет он в ней.

   – Шапка ему в плечах тесна станет, – угрюмо съязвил стольник Матвей Васильевич Апраксин, сидевший неподалёку от трона и видевший слёзы царевича и посему сочувствующий отроку. – Ослобонили б дитё, аспиды. Ведь эдак они его вслед за отцом отравят.

   – Эт верно, – согласился казначей Лихачёв, сидевший рядом. – Дали б хоть на ноги подняться ребёнку.

Гудела Дума, заполнявшаяся боярами, ждали возглашения царёвой воли, вздыхали по усопшему, жалели вступающего в нелёгкую упряжь царскую. А по щекам Фёдора катились крупные, с горошину слёзы, и никто не смел осудить его, все понимали состояние отрока. Лишь князь Долгорукий не мог с этим смириться. Сипел над ухом царевича:

   – Вытри слёзы, Фёдор. Стыдись.