Текст книги "Федор Алексеевич"

Автор книги: Сергей Мосияш

Соавторы: Александр Лавинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 46 страниц)

Глава 6
ДЕЛО ДОРОШЕНКО

Оно хотя и считалось, что с 1654 года Украина воссоединилась с Россией[21]21
  ...с 1654 года Украина воссоединилась с Россией. – 8 января 1654 года на Переяславской Раде Богдан Хмельницкий провозгласил воссоединение Украины с Россией.


[Закрыть] благодаря усилиям Богдана Хмельницкого, но воссоединение это было скорее на бумаге, а сам герой через три года после этою умер[22]22
  ...а сам герой через три года... умер. — Богдан Хмельницкий умер 27 июля 1657 г.


[Закрыть] от беспробудного пьянства, не однажды пожалев о содеянном. Просто вынудили его к тому обстоятельства, но никах не любовь к Москве. И во всю жизнь его бурно авантюрную если и бывали у него крепкие союзы, то более с татарами и султаном. Именно их конница помогла ему в знаменитых битвах при Жёлтых Водах и Крутой Балке[23]23
  ...битвах при Жёлтых Водах... — Богдан Хмельницкий разбил близ урочища Жёлтые Воды польский авангард 6 мая 1648 г.


[Закрыть].

И государю Фёдору Алексеевичу досталось нелёгкое украинское наследство, где до настоящего воссоединения, тем более умиротворения, было ещё далеко. В Чигирине на Правобережье сидел гетман Дорошенко Пётр Дорофеевич[24]24
  Дорошенко Пётр Дорофеевич (1627—1698) – гетман Правобережной Украины в 1665—1676 гг. При поддержке Турции и Крымского ханства пытался овладеть Левобережной Украиной. В 1676 г сдался в плен русским войскам, после чего был назначен русским правительством воеводой в Вятку (1679—1682). Позже жил под Москвой.


[Закрыть], в Батурине – гетман Самойлович Иван Самойлович[25]25
  Самойлович Иван Самойлович (?—1690) – гетман Левобережной (1672—1687) и Правобережной (с 1674 г.) Украины. Выступал за воссоединение обеих частей Украины, боролся против Дорошенко. В 1687 г. сослан в Сибирь.


[Закрыть]. И если последний добился булавы с помощью Москвы и старался служить ей верно и прилежно, то Дорошенко десять лет назад был избран казаками, Москве мало был чем обязан. Хотя в письмах своих государю клялся в верности и приязни, но почти беспрерывно пересылался с крымцами и султаном.

В Москве знали об этом, не без помощи Самойловича, а потому в будущем видели Украину под одной булавой. В Сечи маячила уже и третья булава – кошевой атаман Иван Серко[26]26
  Серко Иван Дмитриевич (?—1680) – кошевой атаман Запорожской Сечи, активный участник освободительной войны украинского народа 1648—1654 гг.


[Закрыть], тоже на словах клявшийся в верности Москве, а на деле искавший покровительства Крыма. Оно и понятно: Москва эвон где, а Крым под боком и у него разрешения даже на рыбную ловлю надо спрашивать. А что возьмёшь с Москвы? Обещания.

Но и это ещё не всё. Украину считает кровно своей Польша, во всяком случае Правобережье это уж ихо, «ляцкое», хотя ещё не забыто крестьянское восстание против шляхты, вылившееся в жуткую резню, когда убивали даже за польское платье, убивали тысячами без разбора, от новорождённых до стариков. И с того времени Правобережье всё ещё впусте пребывает, жутко полякам осваивать землю, пропитанную кровью их единоверцев. Даже Киев – матерь городов русских – по Андрусовскому трактату должен стать польским[27]27
  Даже Киев по Андрусовскому трактату должен стать польским. — Андрусовское перемирие (1667) было заключено между Россией и Речью Посподитой на тринадцать с половиной лет. Это перемирие завершило русско-польскую войну 1654—1667 гг. Речь Посполита возвратила России Смоленское и Черниговское воеводства, признала воссоединение Левобережной Украины с Россией. Запорожская Сечь объявлялась под совместным управлением России и Речи Посполитой. Киев же с небольшой округой передавался России лишь на два года. Впоследствии «Вечный мир» (1686) закреплял за Россией Левобережную Украину, Запорожье, Северскую землю и Киев. За Киев Речь Поспопита получила компенсацию в 1,46 тысяч рублей.


[Закрыть]. Но Москва никогда его не отдаст (это Киев-то!), и поляки столь обессилены войной с Турцией, что не могут потребовать оговорённого в Андрусове. Не до жиру – быть бы живу.

И Турция тоже требует свой кус от Украины, ни много ни мало Правобережье от Днестра до Белой Церкви. Проглотила Подолию (откусила от Польши) и теперь рвёт Украину.

   – Вот такие наши невесёлые дела на Украине, государь, – сказал Иван Михайлович, обрисовав состояние дел на сегодня.

   – И что ж мы должны предпринять немедля? – спросил Фёдор Алексеевич.

   – Надо убрать Дорошенко, он всё ещё клонится к туркам. Это видно из его отказа присягнуть тебе.

   – Что он говорит, почему не хочет присягать?

   – Говорит, я уж присягнул государю вместе со своими казаками. И довольно.

   – А он действительно присягал?

   – А иди проверь. Говорит, присягал. А если, говорит, не верите, пришлите ко мне из Москвы знатную особу, я перед ним присягну.

   – Может, действительно надо послать?

   – Как укажешь, государь.

   – Составь грамоту, Иван Михайлович, обнадёжь в нашем покровительстве и пошли кого из стольников.

По указу государя с грамотой Дорошенко поскакал в Чигирин стольник Деремонтов с наказом обязательно заехать в Батурин к гетману Самойловичу, дабы знал он об этом предприятии.

Узнав о цели поездки Деремонтова, гетман сказал твёрдо:

   – К Дорошенко я тебя не пущу.

   – Но почему? Я же послан государем.

   – Государь не знает, что все переговоры с этим оборотнем покойный Алексей Михайлович передал князю Ромодановскому Григорию Григорьевичу[28]28
  Ромодановский Григорий Григорьевич (?—1682) – князь, боярин, воевода. Участник Переяславской Рады (1654), русско-польской войны (1654—1667). Возглавлял Чигиринские походы 1677—1678гг. В 1670г. участвовал в подавлении восстания Степана Разина. Убит во время Московского восстания 1682 г.


[Закрыть]. Только он чует уловки этой лисы.

Самойлович понимал, что будь в Москве Матвеев, он бы не допустил такой промашки; ясно, что сейчас возле юного государя люди, не имевшие представления о дипломатии.

   – Государь ещё его и величает «Пётр Дорофеич». Не стоит этот выскочка «вича». Он спит и видит Правобережье под султаном. Его надо смещать, и чем скорее, тем лучше. Хорошо бы заманить в Москву. Езжай, стольник, назад к государю и вези моё письмо ему, в нём я всё объясню. Сидят там около советчики говённые.

Выслушав рассказ воротившегося с Украины Деремонтова и прочтя письмо гетмана, Фёдор Алексеевич сказал:

   – Ну что ж, Иван Самойлович прав. Тут мы промашку дали, Иван Михайлович. Переменять указы отца я не буду, пусть князь Ромодановский шлёт к Дорошенко своего человека и ведёт ту ж линию, которой ранее держался. Пишите в Курск грамоту князю Григорию.

   – Он, говорят, держит у себя тестя Дорошенкова в заложниках.

   – Вот это напрасно. Пусть отпустит старика. А то мы так Дорошенко на Москву никогда не дозовёмся.

Несмотря на молодость и слабость здоровья, Фёдор Алексеевич быстро вникал в дела государственные, многое схватывая на лету, рассуждая здраво, а если где ошибался, то не упорствовал, а признавал ошибку, даже с некой благодарностью тому, кто указывал на неё. Был терпелив и добр даже и своим недоброжелателям. И если делалось его именем зло, то лишь и его спиной, обманными, лукавыми путями. Эвон какую «паутину» в верхней горнице наплели, дабы свалить в яму лучшего дипломата Матвеева. И всё ведь «государевым именем». Фёдор был юн и в силу этого «паутины» видеть не мог, а прозрению ещё не пришло время.

Князь Григорий Григорьевич Ромодановский – старый заслуженный воин, уже успел и с поляками и с Стенькой Разиным[29]29
  Разин Степан Тимофеевич (ок. 1630—1671) —донской казак, предводитель Крестьянской войны 1670—1671 гг. Выдан казацкой старшиной, казнён в Москве.


[Закрыть] повоевать, и с Хмельницким Богданом участвовал в Переяславской Раде, провозгласившей воссоединение Украины с Россией. И ему-то как раз горше всех видеть хилые плоды этого «воссоединения».

Князь в мечтах видит Украину частью России и Правый и Левый берег, и Слободскую Украину, и, разумеется, Киев.

   – При чём тут поляки? – спрашивает Ромодановский и сам же отвечает: – Когда Киев освящён, окрещён нашим русским князем Владимиром Святым[30]30
  ...Когда Киев освящён, окрещён нашим русским князем Владимиром Святым. — Владимир I (?—1015), великий князь киевский, принял крещение в 988 г. Провозгласив христианство государственной религией Руси, Владимир начал массовое крещение с киевлян.


[Закрыть]. Он издревле наш. Так нет, какой-то там смешно сказать, выборный король Ян Собеский[31]31
  Ян Собеский (1629—1696) – король Речи Посполитой с 1674 г. Заключил «Вечный мир» с Россией (1686).


[Закрыть] на него рот разевает.

Как человек военный Ромодановский считает, что Сечь Запорожскую можно сделать не разбойным гнездом, каким она ныне является, а царёвой военной частью. Стоит только взять её на все виды государева довольствия—денежное, продовольственное, оружейное.

   – Отчего Сечь разбойничает? От нищеты и скудости. Вот и выглядывает, кто больше подкинет. Крым или Москва, на ту сторону и потянет.

   – Но ведь они же православные, князь, – возражает адъютант Горяинов. – А Крым-то басурманский.

   – Хлеб, Горяинов, во всех верах одного вкуса, что у нас, что у басурман, что у иудеев. А потому голодный запорожец, съев басурманский калач, закидывает крест за спину и несётся с саблей на православного, и даже «ал-ала-ла» по-ихнему кричит.

   – Но разве в Москве это не понимают ?

   – Всё понимают, да деньги-то где взять на всё про всё. Так что Украина нам дорого, ох дорого будет стоить. Поляки вон в Андрусове Правобережье себе вымозжили, а проглотить не могут. Всё потому ж: нет средств и силёнок.

Узнав о ссылке Матвеева, князь Ромодановский не скрыл неудовольствия:

   – Зря. Такого мужа, отличного вояку и отменного дипломата. Зря. Надо было лучше туда того, кто его спихивал, по крайней мере полезнее б было для державы.

Князь не назвал имени того, кто «спихивал» Матвеева, но знал: «Ваньки Милославского да Тараруя проделки».

И когда от государя пришла к Ромодановскому грамота с просьбой продолжить переговоры с Дорошенко «поелико возможно обнадёживая его и не отпугивая угрозами», Григорий Григорьевич не задумываясь отправил туда Горяинова с наказом:

   – Посмотри, чем дышит этот Чигиринский сиделец в чью сторону клонится Самойлович поливает его грязью, в это ясно отчего, ему одному хочется гетманствовать на Украине. Оно и нам бы это надо, и государю. Но государь хочет всё миром кончить, а Самойловичу драку подавай. Государь зовёт Дорошенко в Москву, судя по письму, с искренним желанием добра. Однако в Думе Милославский и Долгорукие верховодят, не удивлюсь, если Дорошенко в Сибирь следом за Многогрешным[32]32
  Многогрешный Демьян Игнатович (ум. не ранее 1696) – гетман Левобережной Украины (1668—1672). Активный участник освободительной войны украинского народа 1648—1654, 1668—1672 гг. В 1672 г. казацкая старшина обвинила его в тайных связях с Дорошенко и турецким султаном. Многогрешный был заключён в Иркутскую тюрьму. Освобождён в 1688 г. В 1696 г. постригся в монахи.


[Закрыть] спровадят. Езжай и, дабы тебе легче было с Дорошенкой говорить, бери с собой его тестя, а то он тут у меня хлеб проедает да вшей кормит.

Тесть Дорошенко Ясенка Хмельницкий оказался живым, подвижным старикашкой, всю дорогу напевал, как он «копав, копав криниченьку во зелёному саду», и на всякой остановке искал, где б достал, горилки. А достав, напивался, и тогда «криниченьку» было слышно за семь вёрст.

   – Ну пьёшь же ты, отец, – как-то обмолвился Горяинов.

   – Я пью? – удивился старик. – Вот Богдан Зиновий, сродник мой, тот пил так пил. Я, наприклад, тверёзым его и не упомню. Что сделаешь, фамилия наша не зря ж такая – Хмельницкие.

   – Сказывают, оттого и помер он, с перепою.

   – Кто его ведает. Одни говорят, что ляхи отравили.

   – А за что ж он жену повесил?

   – А за что бабу вешают? За прелюбодейство. Это ж надо – гетманша, а польстилась на какого-то портного. Ну Зиновий и велел их вместе связать, как их застали в таком виде. Славная картина вышла, всем бабам в назидание.

   – А как же дети?

   – Что «дети»? Дочка кричала, за мать просила. А он: ото, доню, и тебе в науку.

   – А сыны?

   – А что «сыны»? Георгий был мал ещё, а Тимофей уже погиб тогда, и тоже из-за бабы. Хотел с господарем молдавским породниться, у того шибко дочь красивая была. Тот отказал. А он и попёр па него, в бою согласие добыл, да вскоре сложил голову свою непутёвую. А Георгий ныне у султана, не то гость, не то пленник, не разберёшь. Этому, наоборот, бабы не интересны, даже в монахах побывал.

Расхваставшись своей знаменитой, хотя и пьяной фамилией, старик однажды, особенно перегрузившись, проболтался:

   – А и Дорошенко, не породнись с нами, вовек бы гетманом не стал, истинный Христос. А как узнали – Хмельницкого зять, так и руки до горы, даёшь Дорошенко!

Но назавтра, проспавшись и, видимо, вспомнив свою болтовню, попросил Горяинова:

   – Ты, сынок, не бери в голову стариковскую болтовню. Мало ли чего я спьяну наворочу.

   – Не бойся, отец, я не беру, – успокоил старика Горяинов, догадываясь, что тот боится, не передаст ли он всё Дорошенко. – На Украине все вожди-атаманы горилку любили.

   – Это верно, сынок. Вон Северин Наливайко[33]33
  Северин Наливайко (?—1597) – руководитель антифеодального крестьянско-казацкого восстания 1594—1596 гг. на Украине и в Белоруссии.


[Закрыть] какой герой был, а без вина не мог, за то и прозвище получил, что едва входил в корчму, говорил: «Наливай-ка», а его родную фамилию никто и не ведает, забыли напрочь.

   – Чигиринский гетман встретил посланца Ромодановского хорошо, даже обнял дружески, похлопал по спине, уронив мимоходом:

   – Гости на́ гости, хозяин в радости.

Поняв что до Горяинова не дошёл смысл, тут же объяснил:

   – У меня со вчерашнего шестеро гостей с Запорожской Сечи. Зовут к себе на кош.

Дорошенко внимательно следил за лицом московского гостя, произвело ли это сообщение на него какое-то впечатление. И Горяинов понял, что хотел этим сказать этим гетман: я не только Москве, но и Сечи нужен.

   – Ну а отец разве не дорогой гость, – сказал Горяинов подчёркнуто мол, запорожцы ерунда, а вот отец.

   – Ну как же, ну как же, – полуобнял Дорошенко тестя. – Ещё какой Дорогой! Идэм до хаты, батько. А князю Григорию Григорьевичу за то спасибо передай. Если б ещё с Москвы Грица вытягнуть, то б добре было.

   – Грицко, твой брат, под государевым покровительством, это государю писать надо.

Оба понимали, почему Дорошенкова брата в Москве держат (заложником за брата-гетмана, дабы к туркам не передался), но ни тот, ни другой не обмолвились об этом. «Государю писать надо», и всё.

Получив из рук Горяинова государеву грамоту, Дорошенко подчёркнуто благоговейно поцеловал её, прежде чем сорвать печать. И именно в этом поцелуе почудилась Горяинову фальшь, невольно на ум пало: иудин поцелуй.

Гетман был статен, высок, строен, моложав. И в повадках его чувствовалась властность и некое самолюбование. Русские слова перемежались с украинскими. Украинские были там, где гетман слегка «шутковал», русские, когда говорилось о деле серьёзном.

Видимо, из-за жары застолье было «по-пид вишнею». В саду за длинным столом собралось около двадцати человек. Здесь были запорожцы, старшина чигиринская. Горяинова Дорошенко посадил не рядом, а напротив: «Шоб я тоби вись вечер бачив».

Первый тост Дорошенко предложил за государя, за то чтоб в царстве был мир и тишина на всей земле, чтоб был он здоров и весел. Все дружно выпили, навалились на закуску – жареную баранину с кашей. И тут помялся чигиринский полковник и сказал:

   – A теперь я предлагаю выпить за нашего гетмана Петра Дорофеевича Дорошенко, чтоб был он здоров, чтоб 6улаву держал крепко и чтоб враги трепетали от его имени.

Дорошенко не смотрел на полковника, но именно по его лицу Горяинов понял, что тост этот «за гетмана» традиционен так же, как и произносящий его полковник. За государя – гетман, за гетмана – полковник.

Застолье быстро пьянело Дорошенко опять поднял кубок.

   – Я знаю, Иван Самойлович хочет забрать у меня булаву. Но не он мне её дал, не ему и отбирать. Булаву мне мои запорожцы вручили.

   – Правильно! – рявкнул кто-то из гостей.

   – Никогда не отдадим булавы, – закричали Чигиринские старшины.

   – Я пью за то, чтоб не отдавать булавы Самойловичу, – закончил гетман и единым духом осушил кубок, не дожидаясь никого.

   – Вот ему! – закричал запорожец и состроил кукиш. – Дулю ему з маком, а не булаву, тому москальскому прихвостню.

Глядя через стол прямо в глаза Горяинову, Дорошенко говорил меж тем о наболевшем:

   – Бог судья гетману, Ивану Самойловичу. Но как он не понимает, что Чигирин – это защита от басурман всего Малороссийского края, а он хлеб нам привозить на продажу запретил. Это как? Уморить нас надумал? А как письма пишет ко мне, словно я хлопчук какой. Вон государь написал, так и читать приятно и величает, как положено, и доброжелателен, как отец.

   – А что тебе написал государь, Пётр Дорофеич? – полюбопытствовал захмелевший запорожец.

   – Государь-то! – Наморщил лоб гетман, вспоминая текст письма. – Государь нас обнадёживает. На Москву зовёт.

   – И ты поедешь?

   – А зачем? Мне и здесь хорошо, в Чигирине. Попустит Бог и помирать здесь буду. – И неожиданно, прищурившись, спросил: – Демьян Многогрешный поихав до Москвы, де вин ныне?

   – В Сибири с медведями челомакается, – хохотнув, отвечал запорожец.

   – Вот то-то. Я лучше в Сечь махну. Примите меня?

   – Примем, батька, примем, – закричали запорожцы в едино горло.

   – А не выдадите, как донцы Стеньку Разина выдали?

   – Не выдадим, батька, – орали дружно пьяные голоса.

Дорошенко, ловя взор Горяинова, взглядом же вопрошал: «Видал, как дорог я им? Видал? А ты: в Москву».

Глава 7
ОТДАТЬ КЛЕЙНОДЫ

Где, когда и какой дурак власть добровольно отдавал, потому как, кто у власти – тот у сласти. А на сласть, как и на власть, кто ж не падок?

У казахов главные атрибуты власти – клейноды – булава с бунчуком. Самый захудалый казак спит и видит себя с булавой. У Чигиринского гетмана клейноды есть, а вот у кошевого Сечи Запорожской Ивана Серко клейнодов нет, они перехвачены гетманом Самойловичем, оттого и сердится Иван Дмитриевич на Самойловича. И пишет ему: «Хотя мы теперь новому великому государю присягнули, однако если ты и впредь не будешь нас допускать к милости царской, то вредно это будет одному тебе. Много уж терпим, да терпению нашему и край будет».

Слезницу запорожского кошевого государю читал Стрешнев:

   – А ещё, великий государь, гетман Самойлович чинит нам великие препоны, не пропускает к нам хлебные припасы, задерживает царское жалованье, не позволил стаду запорожскому зимовать в черниговском полку, отчего оно вполовину пало. В казаках оттого шатание и многие ворчат, что-де зря султана обижали, он бы нас не оставил, как ныне Москва оставляет. А я-то знаю: то не Москва, а гетман вред нам творит».

   – Нехорошо Самойлович делает, – сказал Фёдор Алексеевич. – Нехорошо. Надо отписать ему, чтоб казаков не задирал.

   – Я думаю, и эту слезницу серковскую приложить, – заметил Милославский.

   – Ладно ли это?

   – Мы ему все жалобы на него всегда отправляем. Раз его одного прочим в гетманы, пусть всё знает о себе.

   – А что Серко там об обиде султану напоминает? – поинтересовался Фёдор.

   – Да письмо они соромное султану Мухамеду писали всей Сечью.

   – А-а, – вспомнил Фёдор и засмеялся весело и тут же наизусть повторил строку, которая ему особенно понравилась. – Який ты у чорта лыцарь, коли ты не можешь голым задом ежака раздавытимо. Охо-хо-хо.

Смеялись все бояре, сидевшие по лавкам, весьма довольные, что скукоту думную сам государь разогнал. Такой молодой, а рассмешил всех, я надо ж. грамоту запорожскую запомнил, хотя читали её всего раз и давно уж, ещё при Алексее Михайловиче. Разумен, ох разумен наш великий государь, хоша и молод. Даже уста царские не осквернил срамным словом, заменив его на «зад».

Просмеялись. Фёдор посерьёзнел, взглянул на казначея.

   – Михаил Тимофеевич? Знаю, знаю, скажешь, казна пуста Изыщи и расплатись с Сечью. То наша передавая застава от турков, а мы её голодим. Нехорошо.

Повернулся государь к подьячему, сидевшему за столом с бумагами и пером наготове.

   – Запиши это исполнить Лихачёву Михаиле Тимофеевичу с возможным поспешанием. Как вы не понимаете, что задержкой жалованья мы казаков сами на турецкую сторону толкаем. А Самойловичу отошли строго, Родион Матвеевич, хлеб в Сечь пропускать без всяких препон.

Однако гетман Самойлович решил с Дорошенко действовать по-своему. Подняв семь полков, он двинулся к Днепру, отдав приказ по полкам готовиться к сражению с бунтовщиками и возмутителями Чигиринскими, не желающими присягать новому великому государю.

   – Довольно с ним цацкаться.

Войско двигалось открыто, не таясь и не скрывая своей цели. И Дорошенко, узнав об этом, тут же снарядил гонца в Москву с грамотой к государю: «Гетман Самойлович ведёт на Чигирин войско, затевая меж братьями по вере междоусобие. Этому ли его учит слово великого государя».

Подойдя к Днепру, гетман позвал к себе в шатёр всех полковников. Они подъезжали по одному, и ещё на подъезде слышали, как Самойлович громко диктовал писарю послание чигиринскому сидельцу:

   – «…Ты должен, не мешкая, вместе с воинством своим покинуть город и, переправясь на левый берег, присягнуть великому государю на верность, сложить с себя добровольно ригимент и, сдав мне клейноды, отправиться в Москву пред светлые очи государя. Он, великий государь, обнадёживает тебя великой честью и милостью, зовя к себе, а ты ж нашкодивший кот бежишь в кусты».

Собрав полковников, гетман зачитал им письмо, пригашенное для Дорошенко, те одобрили текст. Затем велено было от каждого полка выбрать по два человека, и эта группа отправилась через Днепр в Чигирин. Возглавил её полковник черниговский Василий Бурковский.

Навстречу посланцам гетмана выехал из города Дорошенко, окружённый своими полковниками и есаулами.

   – С чем пожаловали? – спросил он Бурковского. – По чьему указу?

   – Государь и всё войско требует, чтоб ты присягнул и сложил с себя начальство. Вот и письмо гетмана до тебя.

Бурковский тронул пятками коня, подъехал вплотную к Дорошенко, протянул грамоту, свёрнутую трубочкой и залатанную. Затем повернул назад, воротился к своим спутникам.

Дорошенко сорвал печать, развернул грамоту, быстро прочёл и, сунув её за пазуху, отвечал:

   – Без согласия войска запорожского я никакого дела не могу начать, тем более слагать с себя регимент. Десять лет назад я был избран всем войском, и только оно может решать мою судьбу. Только войско. Ждите здесь. Я отпишу гетману ответ, вам привезут его.

С тем Дорошенко поворотил коня, ожёг его плетью и быстрым скоком помчался в город. Сопровождение его растянулось, плохо поспевая за гетманом.

   – Это дело долгое, – сказал Бурковский, – пусть кони попасутся.

Соскочил с коня, разнуздал его и, закрепив конец повода за луку седла, пустил пастись. Спутники последовали его примеру.

Сам полковник лёг на землю, подложив руки под голову, и, надвинув папаху на глаза, задремал, решив, что так скорее время пройдёт. И действительно, под фырканье пасущихся коней и тихий звяк трензелей, задремалось Бурковскому сладко. И показалось, что лишь смежил очи и вот уж чей-то голос:

   – А вон и посыльный скачет.

Бурковский сел, надел папаху, зевая потянулся, хрустнув косточками. От Чигирина мчался к нему верховой. Полковник поднялся. Посыльный подскакал и кивнул Бурковскому:

   – Ходи до мэнэ, полковник.

Затем слез с коня, и когда Бурковский подошёл представился ему:

   – Я полковник Петриковский. Вот письмо Дорошенко. Отойдём на пару слов.

Петриковский вёл коня в поводу. Убедившись, что уж никто их отсюда не слышит, сказал:

   – Передай гетману, чтоб Дорошенко веры не давал. Он давно в Крым к хану послал за ордою и сговаривается о том же с Серко и запорожцами. Ради Бога не верьте ему.

   – А зачем же ты ему служишь?

   – Ты – полковник, а того не сообразишь. Если я стаду, кто ж вам правду о нём донесёт.

   – А и верно, – смутился Бурковский – Прости, брат.

   – Прощай! – Петриковский поймал стремя, взлетел в седло и с места пустил коня в ходкую рысь Ускакал не оглядываясь.

   – Ого-о! – развернув грамоту Дорошенко, сказал Самойлович. – Изрядно бумаги и чернил перевёл.

И углубился в чтение.

«После присяги царскому величеству хочу я быть единомышленным и единоутробным (от одной матери-Украйны) братом вашей милости, но и прежде я всегда оказывал любовь и дружбу вашей стороне, тайно засылая и остерегая насчёт приближения неприятелей. И ныне, получив предостережение из коша насчёт турецкого и татарских замыслов, я уведомил о них боярина и вашу милость, вследствие чего вы и двинули полковника черниговского и других на защиту нашему углу. Благодарю за помощь нашему бедному уголку и желаю присланному войску победы над общими неприятелями. Одному поступку вашей милости удивляюсь: послали вы войско навстречу неприятелю, а между тем мимо меня, тайно засылаете и наговариваете не только города, но и пехотные полки, обещая им хлеба и довольство, а городовым жителям мирное и безобидное пребывание под чужими забралами. Неужели это защита – войска отводить на свою сторону? Неужели это мирное пребывание – чужие углы портить? Вы подвинули свои войска к Днепру, как пишете, для того, чтоб нам надёжнее было, покинув город, дома, жён и детей, переехать с клейнодами войсковыми и старшиною к вам для принесения присяги новому государю и сложения регимента. И прежде писал я о причинах, почему не могу ехать, и теперь (так как вижу, что ваша милость больше всего хлопочет о клейнодах) напоминаю: ехать мне не только к вам, но и в столицу, как человеку ни в чём невинному, не страшно; но отдать вашей милости клейноды, поверенные мне не один раз в продолжение десяти лет всем войском, – это было бы с моей стороны слишком смело. Какой бы я благодарности за это дослужился? Какой на будущее время славы и чести дому своему добыл? Рассуди сам высоким своим разумом и оставь это дело. Имеет ваша милость от его царского величества свой регимент, никто вашей милости не завидует, не мешает. Пишете, что если не послушаю вашего совета, то полковнику черниговскому велено против нас промышлять с войском. Очень хорошо для временной чести и прихоти начинать междоусобие! Благословит ли нас за это Бог? Не будет ли неприятель над нами смеяться? Не будем ли за это осуждены? Я при моей невинности никому зла не желаю и всякому прошению ответ дать готов».

   – Фу-уф! – отложил грамоту Самойлович. – По нему выходит, это я затеваю междоусобие. Эх, с больной головы на здоровую! Что он хоть на словах говорил?

   – Без согласия запорожцев слагать с себя регимент не станет, – отвечал Бурковский. – Но полковник его, Петриковский, с глазу на глаз умолял не верить ему.

   – А я верю, что ли?

Гетман встал, прошёлся по шатру, вздохнув, молвил:

   – Государь вон к нему доверчив шибко. Опять грамоту прислал, просит не ссориться с ним. И с Серко велит ладить. А как?

   – Надо, наверное, к Серко послать кого-то.

   – Надо, конечно. Вон и государь велит обнадёжить их и жалованьем, и прочим довольствием.

   – Кого-то из казаков. Они меж собой быстро сладят.

   – Нет. Казака нельзя. Он либо споётся с ними, либо они его утопят как предателя. Слать надо из рейтар[34]34
  Рейтары (от нем. reiter – всадник) – вид тяжёлой кавалерии в европейской армии XVI—XVIII вв. В России с XVII в., преимущественно из наёмников немцев.


[Закрыть] кого-то. А ты веди полки назад, распускай по домам. Не будем поперёк государеву желанию вставать.

Иван Дмитриевич Серко старый заслуженный казак-запорожец, многажды избиравшийся в кошевые за его смётку и ум и искреннее желание всегда бороться за интересы Сечи и её жителей. Казаки даже не ставили ему в укор, что в нескольких вёрстах от Сечи живёт его жена с детьми на невеликом хуторке с огородом и пасекой. Хотя в Сечи исповедуется строгое безбрачие, дабы с «жинкой не возиться», кошевому прощается это нарушение запорожского товарищества ради его высокого и заслуженного авторитета. Да и отъезжает он к жене редко, разве что занедужит, или мёду взять товарищей угостить, или браги хмельной, которую жёнка его Гапуся готовил» великая мастерица.

В Сечи не принято выделяться богатым платьем, и даже на кошевом надет старый, вытертый бешмет с уже выцветшими позументами. Поэтому посланец гетманский рейтар Иван Пчеломед выглядит против кошевого королевичем, хотя в пути долгом пропылился и загорел, как природный арап.

Выслушав гетманского посланца, Серко сказал.

   – Всё это слова, которыми мы по маковку сыты. А вот почему гетман наши клейноды, отобрав у Ханенка, у себя держит?

   – Того я не ведаю, Иван Дмитриевич.

   – А на кой ляд тогда бежал сюда через всю Украину? На заднице чирьи давить?

Рейтар Пчеломед не мог сказать о тайном поручении гетмана «понюхать, чем дышит Сечь, не ждёт ли хана» и он отвечал, как велено.

   – Я ехал сюда, Иван Дмитриевич, чтоб сообщить вам о государевых милостях запорожцам и о скором их удовлетворении.

   – Вот пойдёшь ныне на круг и послушаешь казаков, что они тебе скажут. Особливо о любви к гетману и к его милостям.

Иван Пчеломед был не робкого десятка, но то, что он услышал, стоя на бочке посреди бушующей казачьей вольницы, заставило ёкать его сердце. «А ведь убьют, черти драные, и фамилии не спросят. Убьют».

   – Ты зачем ихав, москальска душа? Жданики ваши мы давно зъилы!

   – Эй, хлопцы, кто там блыще, снимить з его портки, оторвить яйця!

   – К чертям свинячим твого гетмана! Вин сука и кровопивец!

   – Пусть вин тика сюда зьявится, мы его на угольях поджарим.

   – Ни, хлопцы, мы его в Днепру утопим!

   – Шоб ему трясучка, окаянному, приключилась.

Со сторон неслось такое срамословие, что Пчеломед пожалел о согласии выйти на круг: «Сказал бы кошевому да в обрат. Всё равно этого гетману не перескажешь. А перескажешь, кнута заробишь».

С бочки посланец слез мокрый, как мышь из пива. И на обратном пути к гостевой избе его едва не поколотили, придравшись отчего-то к его лампасам.

   – Ишь, высветился, злыдень.

Кошевой не появился, и где он, никто не мог сказать или не хотел. Старый казак принёс глиняную миску с кашей и, молча поставив на стол, ушёл, не сказав ни слова.

Пчеломед догадался, что это его обед, но нигде не мог обнаружить ложки. Подождав некоторое время о надежде, что ложку принесут, он подступился к миске. Сперва попробовал через край, но лишь перемазался, и тогда, сложив два пальца по-старообрядчески, стал ими орудовать, как ложкой, гордясь собственной находчивостью и стыдясь такого своего свинства. И каша-то пшеничная была приготовлена разве что для свиней, но Пчеломед понял, что именно она и является основной пищей для запорожцев и что если б и он поел её с неделю, то, наверное, тоже взбесился бы и срамословил начальство не хуже сегодняшнего круга.

Спал он на лавке, подложив под голову свою дорожную сумку. Утром опять принесли ему ту же кашу, и опять без ложки.

   – А ложки нет, что ли? – спросил он казака.

   – Ложка, как и сабля, у каждого своя, – отвечал тот.

На этот раз он приспособил вместо ложки какую-то щепку, найденную у печи. Вскоре явился пьяный казак и сказал Пчеломеду:

   – Ходим до кошевого. Он зараз выдаст тебе ответ для гетмана.

Пчеломед пошёл за казаком. Когда вошли в избу, за столом сидели пьяные кошевой, писарь и есаул, а перед ними наполовину опорожнённая четверть с горилкой.

   – Ну-у – насупится Серко, – ты понял на кругу, что нужно гетману?

   – Но там только бранились.

   – А ты что хотел? – трахнул Серко кулаком по столу, что едва не упала четверть с горилкой, и тут же, вскочив, подбежал к Пчеломеду, схватил за грудки, прижал к стене. – Да я тебя! Ответа захотел? Дайте мне саблю я снесу ему башку к чертям собачьим!

Но пьяное застолье не спешило подавать саблю, хотя у есаула она была при себе. А кошевой, продолжая трясти посланца, как грушу, кричал распаляясь:

   – Да я зайду от Стародуба, подыму весь Низ, я задам перцу твоему гетману. Он помнит Серка, сучье вымя. Я присягал великому государю, царю. Пусть приедет сюда Самойлович, пусть приедет и поклонится войску запорожскому, вот тогда мы и признаем его над собой. А если придёт Петро Дорошенко, то он станет нашим гетманом, пойдём за его бунчуком. А твоего Самойловича побоку, пусть катится от нас ко всем чертям.

   – Иван, будя, – сказал есаул, разливая по кружкам горняку. – При чём хлопец? Его послали, он сказал, шо велели, а ты с него душу вытрясаешь.

Серко отпустил Пчеломеда, прошёл к столу, сел и скомандовал есаулу:

   – Налей же ему, гость, чай.

Есаул засмеялся, стал наливать Пчедомеду горилки.

   – Кто ж так гостей трясёт, Иван?

   – То я не гостя, гетмана тряс, шоб вин сказывся. Чего стоишь? – обернулся к посланцу. – Сидай к столу, да сердце не держи на Серка. Ну!