Текст книги "Федор Алексеевич"

Автор книги: Сергей Мосияш

Соавторы: Александр Лавинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

Глава 14
УЧИТЕЛЬ ПЕТРУ

Как бы ни относились сёстры-царевны к своей мачехе-царице Наталье Кирилловне, Фёдор Алексеевич при всякой встрече оказывал ей искреннее своё уважение и внимание. А уж о Петруше-крестнике и говорить нечего. Всякий раз царь с нежностью ерошил чёрные кудрявые волосы, заглядывал в огромные глаза ребёнка.

   – Как живёшь, Петя?

   – Живём – хлеб жуём, – говорил озорно мальчик услышанную где-то и, видимо, понравившуюся ему фразу.

   – Ну что, матушка-государыня, пора крестнику и за учёбу браться.

   – Да ему ещё и пяти нет, Фёдор Алексеевич, пусть поиграет.

   – Нет! Пора за учёбу, – неожиданно поддержал мальчик своего крёстного. – Пора, маменька, пора.

   – Ну что с ним делать, – развела руки Наталья Кирилловна. – Раз сам рвётся к учёбе, приищи уж ему учителя, Федя, только чтоб был человек набожный и праведный.

   – Приищу, Наталья Кирилловна. Доброго учителя приищу. Ух ты, бутуз, – царь с удовольствием ущипнул крестника за тугую щёку. – Способный наследник растёт, пора учить.

В тот же день царь призвал к себе стольника Фёдора Соковнина.

   – Фёдор Прокофьевич, у меня просьба к тебе важная.

   – Слушаю, государь.

   – Моему брату и крестнику Петру Алексеевичу уж скоро пять лет стукнет. Приищи-ка ты ему доброго учителя, кого из приказных.

   – Хорошо, государь. Завтра же найду.

   – Найдёшь, приведи ко мне. Я погляжу да поспрошаю его.

Когда Соковнин ушёл, Хованский напомнил царю:

   – А ведь Феодосья Морозова[38]38
  Морозова Феодосия Прокопиевна, урожд. Соковнина (?—1675) – боярыня. Ярая сторонница протопопа Аввакума и старообрядцев. Возвратившись в 1664 г. из ссылки, Аввакум жил у Морозовой. После вторичной ссылки Аввакума переписывалась с ним. Её конфликт с официальной Церковью беспокоил высшее духовенство и царя. После того как на неё не подействовали уговоры, подверглась преследованиям. В 1671 г. Морозова и её сестра, тоже сторонница раскола, А. Урусова были арестованы. В 1673 г. их перевели в Боровский монастырь и посадили в земляную яму, где они умерли, не изменив своим убеждениям.


[Закрыть] и Авдотья Урусова его сёстры родные, государь.

   – Ну и что?

   – Так они ж самые рьяные были раскольницы и осуждены ещё при твоём батюшке, царствие ему небесное.

   – Я знаю, Иван Андреевич, не нам судить их, если они за свою веру мученическую смерть приняли. И ни при чём тут Фёдор Прокофьич, брат их.

   – Ну я так, – замялся Тараруй. – Думал, ты забыл о родстве их, вот и напомнил, всё ж царевичу учителя ищет. А так супротив Фёдора я рази что имею.

   – Ты вот что, Иван Андреевич, когда Соковнин приведёт завтра учителя для Петра, ты, пожалуйста, позови ко мне Симеона Полоцкого. Я хочу, чтоб и он при сем присутствовал.

С утра Соковнин отправился в Поместный приказ, где за столами сидело несколько подьячих и дружно скрипели перьями. Дьяку приказа Соковнин сказал негромко, дабы не слышали подьячие:

   – Нужен подьячий, умеющий хорошо и красиво писать и чтобы разумел бы в чтении.

   – Эвон тот, что в углу сидит. Загляни-ка к нему в лист, може, подойдёт.

Соковнин неспешно прошёл в угол к русоволосому молодому подьячему, остановился у него за спиной. Подьячий затылком почуял интерес боярина к нему, заволновался, умакнул перо до дна чернильницы, перегрузил чернилем и ляпнул на лист кляксу.

   – Ах ты! – пробормотал виновато, схватив щепотку песку засыпал кляксу.

   – Что ж ты, парень, – с укоризной молвил Соковнин. – Так славно писал – и вот на тебе, ляпнул.

Подьячий вскочил, вытянулся в струнку, молвил виновато:

   – Прости, боярин. Взволновался я, никогда со мной такого не было, хошь у дьяка спроси.

   – Как тебя звать-то?

   – Никита, боярин.

   – Чей будешь?

   – Зотов. Никита Зотов Моисеев сын.

   – Так вот, Никита Моисеев сын, сейчас пойдёшь со мной к государю.

   – За што? Боярин... Я ж, – побледнел подьячий, – я ж как мышка. За што?

   – Дурак. Тебя на честь зовут.

Но до бледного подьячего и это плохо дошло.

   – Я ж не заслужил. За што?

   – Идём, Никита.

Зотов взглянул вопросительно на дьяка, велениям которого он на службе подчинялся и без его согласия шагу ступить не смел.

   – Ступай, Никита, – разрешил дьяк. – После урок докончишь... если воротишься.

Последние слова дьяка «если воротишься» совсем сбили с толку бедного Никиту: уж не на правёж ли ведут? А ну на казнь! И за что?

А между тем Соковнин уверенно шёл к Красному крыльцу, перед ним расступались толкавшиеся там дворянчики, служивые. Никита едва поспевал за ним. Соковнин ввёл его в переднюю, где по лавкам сидели все именитые люди, многие в высоких шапках, с бородами. А у Никиты только-только усишки начали пробиваться и бородёнка едва наметилась, реденькая какая-то, не борода, а срамота одна.

   – Садись здесь, – указал Соковнин Никите на край лавки. – Жди когда позовут.

Оробевший Никита сел на лавку столь осторожно, словно на печь раскалённую, по сторонам глядеть боялся. Уж больно именитые все сидят, на Никиту косятся с презрением: ишь, писцовая душа явился во дворец царский в портах драных, в кафтане вытертом, такого и на крыльцо пускать срамно, не то что в переднюю.

А меж тем в государевой комнате уже был Симеон Полоцкий, который ранее учил Фёдора, да и его покойного старшего брата Алексея, грамоте, латыни и даже переводам псалтыри.

   – Я, Самуил Емельянович, пробовал перевести стих сто тридцать второй, – говорил государь Полоцкому. – Постарался так перевести, чтоб было и понятно и складно, как вы меня учили.

   – Если не трудно, прочтите, Фёдор Алексеевич, – попросил Полоцкий.

Фёдор помолчал, сбираясь с духом, и, стараясь не смотреть на бояр, сидевших по лавкам, начал декламировать:

   – Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! Это как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду Аронову и на края одежды его. Как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские. Ибо там заповедал Господь благословение и жизнь навеки.

Царь умолк, вопросительно взглянул на учителя. Бояре на лавках завздыхали одобрительно: ещё бы, государь наизусть читал, никуда не заглядывая.

   – По-моему, неплохо, – сказал Полоцкий.

   – Как «неплохо», – возмутился Хованский. – Преотлично, государь! Выше всяких лицедеев.

Но государь не оценил рвения Тараруя и не взглянул в его сторону, спросил Полоцкого:

   – Может, сто сорок пятый псалом прочесть, Самуил Емельянович?

   – Вы и его перевели?

   – Да. Целиком.

   – Похвально, Фёдор Алексеевич. Прочтите.

   – Хвали, душа моя, Господа, – начал торжественно Фёдор, и в комнате воцарилась мёртвая тишина. – Буду восхвалять Господа, доколе жив, буду петь Богу моему, доколе есмь. Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою, в тот день исчезают все помышления его...

Словно окаменели бояре на лавках, столь торжественные словеса льются из царских уст. У старого Одоевского повисла и замерла капелька под носом, он утереть её не смеет, да и она падать не спешит, дабы не нарушить торжественности.

   – ...Творящего суд обиженным, дающего хлеб алчущим. Господь разрешает узников, Господь отверзает очи слепым, Господь восставляет согбенных, Господь любит праведных, Господь хранит пришельцев, поддерживающих сироту и вдову, а путь нечестивых извращает. Господь будет царствовать вовеки.

Фёдор окончил чтение, и опять взгляд его остановился на учителе.

   – Превосходно, Фёдор Алексеевич, перевели, поздравляю вас.

С тем Полоцкий шагнул к престолу, взял руку царя и тряхнул, как кому простому. Бояре обмерли от такой наглости: ещё бы, вместо того чтобы целовать царскую руку, этот монах трясёт её. У Тараруя уж и готовое на этот случай словцо ехидное на языке повисло, мол, что ж ты, чернец, с царской рукой вытворяешь? Но не успело оно вылететь, государь опередил:

   – Ну, спасибо, Самуил Емельянович, за науку. Прочёл я вашу книгу о складывании стихов. Очень понравилась. Хочу попробовать сам.

   – Но вы же вот перевели псалмы, очень даже прилично, Фёдор Алексеевич.

Государь видел ещё во время чтения псалмов, как в комнату бесшумно проник Соковнин, даже дверью не скрипнул, и тут спросил его:

   – Ну что, Фёдор Прокофьевич, добыл учителя?

   – Добыл, государь.

   – Где он?

   – Тут в передней дожидается.

   – Как зовут?

   – Никита Зотов, подьячий Поместного приказа. Пишет изрядно.

   – Родион Матвеевич, – обернулся царь к Стрешневу – Зови Никиту Зотова.

Стрешнев вышел в переднюю, громко спросил:

   – Кто здесь Никита Зотов?

   – Я, – вскочил с лавки подьячий.

   – К государю.

Обмер Никита, одеревенел весь, с места двинуться не может.

   – Оглох, что ли? К государю, – повторил Стрешнев. Видя, что подьячий и шагу сделать не может, подошёл, взял его за рукав, потянул за собой, и он пошёл покорно, смиренно, как бычок на закланье.

Очутившись перед государем, Никита пал на колени, ударился лбом об пол столь старательно, что рассмешил царя.

   – Ну довольно, довольно, Никита. Встань. Вот так. У тебя, говорят, Никита, почерк изрядный.

   – Стараюсь, государь.

   – Я хочу тебя учителем к своему брату Петру Алексеевичу определить.

   – Не достоин я, государь, счастия такого, – просипел Никита, у которого от такой новости голос сел.

   – А вот мы сейчас определим, достоин ли Самуил Емельянович, извольте его по счёту экзаменовать.

   – Ну что ж, – сказал Полоцкий. – Скажи, Никита, сколько алтын будет в гривне.

   – Три алтына и одна копейка, – отчеканил Никита тут же прорезавшимся голосом.

   – А сколько алтын в рубле?

   – Тридцать три алтына и одна копейка.

   – А сколько грошей в гривне?

   – Пять.

   – А полушек в гроше?

   – Восемь, – почти не задумываясь чеканил Никита.

   – Ну что ж, в счёте он крепок, – сказал Полоцкий.

   – А как по истории нашей, – спросил Фёдор – Разумеешь?

   – Ведаю, государь, немного.

   – За что Святополк получил прозвище Окаянный?

   – Так как же, государь, он же трёх братов порешил.

   – Как их звали, братьев?

   – Борис, Глеб и Святослав.

   – Молодец, Никита. А не помнишь ли, часом, чьим сыном был Юрий Долгорукий[39]39
  Юрий Долгорукий (1090?—1157) – великий князь киевский. При нём впервые упоминается под 1147 г. Москва.
  Владимир Мономах (1053—1125) – один из авторитетнейших великих князей. Боролся против братоубийственных распрей.
  Александр Невский (1220—1263) – великий князь владимирский. Прославился победами над шведами (Невская битва, 1240 г.) и немецкими рыцарями (Ледовое побоище. 1242 г.).


[Закрыть], основатель Москвы?

   – Помню, государь. Юрий Долгорукий был младшим сыном Владимира Мономаха.

   – А кем Долгорукому доводится Александр Невский?

   – Невский правнук Долгорукого.

   – Молодец, – похвалил Фёдор подьячего. – Ты и в истории изряден. Молодец. А как в Библии? Чему учил Христос учеников своих?

   – Христос учил их, говоря: блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царство небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда в небесах: так гнали пророков, бывших прежде вас.

   – Славно, славно, – похвалил Фёдор. – А как по части выпивки? Пьёшь?

   – Что ты, государь, как можно при нашей работе. Руки будут дрожать, буквы поползут.

   – Ну что ж, Никита Зотов. Сейчас тебя Фёдор Прокофьевич Соковнин отведёт к царице Наталье Кирилловне, представит. А там решим, когда начинать учёбу. На то надо и патриаршье благословение получить.

У Никиты от свалившейся на него нежданной благодати голова кругом шла (с самими царём говорил!!!), ноги ослабли, нижняя сорочка потом пропиталась. А тут ещё и к царице волокут. Боже ж ты мой, и всё в один день! Эдак и сердце надорвать можно.

   – Вот, государыня-матушка, великий государь послал крестнику своему, царевичу Петру Алексеевичу, человека в науках искусного, в жизни набожного и праведного. Звать его Никита Зотов.

Царица протянула подьячему руку, тот неумело ухватился, поцеловал мягкую, тёплую.

   – Коли ты доброй жизни человек, – молвила она, – и в божественном Писании искусен, вручаю тебе моего единственного сына. Учи его грамоте и праведной жизни.

И Наталья Кирилловна, Державшая сынишку за руку, подтолкнула его в сторону подьячего. «Праведник» Никита, залившись слезами, пал на колени перед царицей.

   – Не достоин я, матушка-государыня, принять такое сокровище.

   – Достоин, Никита, достоин. Раз тебя от государя прислали, значит, достоин.

А мальчик, с удивлением глядя на плачущего мужика, спросил:

   – А в коней будем играть?

   – Во что? – не понял Никита.

   – В коней, говорю, будем играть?

   – Будем, государь мой, обязательно будем, – отвечал с готовностью Никита, ещё не представляя, что это за игра такая «в коней».

   – Ну вот, с завтрева и начнём учёбу, – сказала царица. – Что у нас завтра?

   – Двенадцатое марта, матушка, – подсказал Соковнин.

   – Вот с двенадцатого марта и начнёт мой сынок грамоту преодолевать. Приходи завтра после заутрени, Никита.

   – А почему не сейчас? – спросил в нетерпении царевич. – Давай сейчас.

   – Потерпи, Петенька. Царь и патриарх должны благословить тебя на труд сей. Потерпи, сынок, до завтрева.

Домой подьячий Никита Зотов летел как на крыльях. Ворвавшись в избу, закричал:

   – Батя, угадай, какое счастье мне выпало?

   – Руль нашёл.

   – Да нет, что ты, совсем другое.

   – Выходит, в дьяки тебя произвели.

   – Да нет же. Нет. Вовек не угадаете.

   – Ну говори же, что стряслось, не боярином же стал?

   – Что там боярином, – расхрабрился дома Никита. – Меня произвели в учителя к царевичу.

   – Ба-а, – разинул рот старый Моисей Зотов. – Это к какому же?

   – К Петру. К Петру Алексеевичу.

   – Мать! – закричал Моисей. – Давай тащи на стол хмельного чего. Никишка-то наш в какую высь взлетел. А ты не врёшь, часом, сынок?

   – Да святой истинный крест, – перекрестился Никита. – Да рази такое выдумаешь. Такое и во сне не всякому приснится.

Хозяйка быстро собрала на стол постную закуску: капусту, грибки, поставила и бутылку с водкой. Разлили в кружки глиняные. Выпили за «счастье, свалившееся» на голову сыну.

   – За что ж тебя произвели-то? А, Никита? – допытывался старый Моисей.

   – За хороший почерк, отец. Как увидел моё письмо боярин, так и обомлел. Тебе, грит, токмо царей учить. Да.

   – Вот видишь, когда я тебя письму учил, не напрасно, значит, за уши таскивал. А?

   – Не напрасно, батя, не напрасно. Спаси Бог тебя за науку. Давай выпьем за тебя.

Выпили «за науку отцову», потом за будущего ученика Никиты, царевича Петра Алексеевича. Хотели и за царицу выпить, но мать забрала бутылку со стола и сказала:

   – Довольно. А то завтрева вылетишь из учителей-то. Поди, пьяниц царица не жалует.

   – Эт верно, – подтвердил Никита, вспомнив, как он уверял царя в своей трезвости. – Пьяниц там вон со двора.

Когда уже спать укладывались, Никита спросил отца:

   – Батя, а что это за игра такая «в коней»?

   – В каких коней?

   – Да царевич спросил меня, будем ли в коней играть?

   – А-а, – усмехнулся Моисей. – Чего ж тут понимать-то, готовься конём быть, Никита, и ржать и скакать. Царевич тебя обратает.

   – Да за ради Бога, – обрадовался Никита такой простой разгадке. – Он такой... он такой ангелочек, да я его хошь весь день катать готов.

   – Каков он с виду-то?

   – Картинка, батя. Волос чёрный, кудрявый, глаза тоже чёрные, большие такие, ресницы долгие. Вот тут на щеке родинка. А уж, видно, такой любопытный да живой, непоседливый.

   – Гляди, Никита, береги ребёнка-то, они, непоседливые-то, сами на рожон нечаянно наскочить могут, вспомни царевича Дмитрия[40]40
  Царевич Дмитрий (1582—1591) – младший сын Ивана Грозного. В 1584 г. отправлен с матерью М.Ф. Нагой в Углич. Погиб при неясных обстоятельствах. Под его именем выступали в 1604—1612 гг. несколько самозванцев.


[Закрыть]. Али свалится где-нито, то для непоседливого проще пареной репы. Гляди в оба. И ещё, – старик оглянулся, не подслушивает ли жена, зашептал: – Ещё берегись, чтобы не отравили чем. Сам наперво пробуй, а потом уж ему.

   – А кто ж его отравить может, – удивился Никита. – Его все любят.

   – Любят, да не все. Думаешь, зря Наталья Кирилловна от них съехала. Там есть змеи, ужалят – и не уследишь. Так что ухо востро держи, Никита.

Чуть свет подняла мать Никиту.

   – Вставай, окаянный питух. Шары-те продери, да вот пожуй корня солодки.

   – Зачем, мать?

   – От тебя разит, как из бочки, вылетишь из учителей, да ещё батогов заработаешь. Жуй, окаянный.

Нажевался корня Никита, аж скулы заболели, щи уж не жевамши глотал, торопился. Прибежал ко дворцу царицы вовремя, не опоздал. И весьма удивлён был, что царевич уже носился по комнатам вприпрыжку, в такую-то рань. Схватил за руку Никиту, потащил в свою комнату, предназначенную для занятий.

   – Гляди, какой мне стол сделали.

Стол и впрямь был новенький, как раз чтоб царевичу сесть за него, и стулья такие же два. Как догадался Никита, второй стул предназначен ему – учителю, дабы мог в один уровень с учеником сидеть, не выситься над ним. Чернильница, перья, бумага, и тут же азбука. Всё готово, хоть сейчас начинай.

   – Ждём царя с патриархом, – сказал мальчик. – Плетутся где-то, – и тут же, ткнув в азбуку, спросил нетерпеливо: – Это какая буква?

   – Это «аз», государь. Первая буква. С неё многие слова начинаются, например, «арбуз», «армяк».

   – Абрам, алтын, – подхватил царевич.

   – Верно, верно, государь, – похвалил Никита с искренней радостью.

И тут появились патриарх с царём в сопровождении служек и дворян.

   – Вот оно ужотко и началось, – громко возгласил Иоаким. – Это без благословенья-то?!

Никита перетрусил, вскочил ошалело.

   – Никак нет, святый отче... Мы к столу прилаживались...

Испуг Никиты патриарху по душе пришёлся, ценил Иоаким в людях боязнь перед высшими лицами, спросил уже миролюбиво:

   – Приладились?

   – Приладились, святый отче.

   – Ну инда почнём.

И патриарх начал молебен с водосвятием, затем служка понёс за ним золочёный сосуд со святой водой. Иоаким окунал в него веничек, брызгал по углам комнаты, окропил заоднемя и ученика с учителем, бормоча сокровенное: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».

Закончив службу, Иоаким подошёл к Никите.

   – Ну, раб Божий, трудись и не забывай, кого поведёшь по нелёгкому пути познания. – И протянул Никите свою восковую руку. Никита поцеловал. – А это от меня тебе подарок, – сказал Иоаким и извлёк откуда-то из-под ризы свою кожаную калиту. – Держи. Здесь сто рублей – в счёт грядущих трудов твоих.

Никита обомлел, он в жизни не держал в руках таких денег. И тут после патриарха заговорил государь:

   – Быть учителем царевича честь высокая, и учить его должен не простой человек, а посему жалую я тебя, Никита Зотов, дворянством, и отныне ты не подьячий, а думный дьяк, что позволяет тебе в думных делах участвовать.

   – Государь! – Никита пал на колени. – За что мне столько милостей?

   – За то, что доверено тебе будущее державы, Никита. Встань. И укрепись в высокой миссии своей. Начинай урок.

   – Сейчас?

   – Да, сейчас.

   – Государь Пётр Алексеевич, изволь сесть вот сюда, – пригласил Никита царевича.

Пётр сел на стульчик, придвинул к себе азбуку. Никита сел на другой стульчик, объявил торжественно:

   – Сегодня, государь, начнём мы учить русскую азбуку. Вот эта первая буква...

   – Знаю, знаю, – закричал Пётр. – Это буква «аз», с неё начинаются слова «арбуз», «армяк», «Абрам», «алтын».

   – В-верно, – промямлил Никита, не ожидавший от ученика такой прыти.

Сзади засмеялись патриарх с царём:

   – Повезло тебе с учеником, Никита Моисеевич, – сказал царь, – поперёд науки скачет.

   – Ну что ж. Не станем мешать, – молвил Иоаким. – Пусть продолжают с Богом.

Патриарх и царь ушли со всем своим сопровождением. Никита перевёл дух, вытер пот со лба.

   – Ну и подвёл ты меня, государь Пётр Алексеевич.

   – Как «подвёл»? – удивился мальчик.

   – Я тебя учить: а ты: знаю, знаю.

   – Ну, а раз я знаю.

   – Ну ладно. Давай к следующей переходить.

   – Давай.

   – Вторая буква называется «буки». С неё начинаются слова «бабушка», «брюква».

   – Стой, – закричал мальчик. – Теперь я буду: «башня», «баран», «бутылка», «балбес». И «буду» тоже с «буки» начинается.

   – Верно. Молодец, Пётр Алексеевич.

   – Ну а теперь давай в коняшки, Никита.

   – Давай. Как это?

   – Хы. Просто. Вставай вот так на четвереньки, ты – Коняшка, а я стану на тебе ездить.

Делать нечего, новоиспечённый дворянин и думный дьяк встал на четвереньки. Пётр деловито сунул в рот ему какой-то пояс.

   – Это зачем, государь, – пытался возразить Никита.

   – Это узда, не понимаешь, что ли? – И, вспрыгнув на спину «коню», закричал: – Н-но... ж-жявей!

И Никита запрыгал по комнате на четвереньках, Пётр ладонью нахлёстывал его по ляжке, орал восторженно:

   – Ур-ра-а-а!

Никита употел, устал и наконец повалился на бок, стараясь не зашибить седока.

   – Фу-у-у...

   – Чего ты?

   – Устал, государь.

   – Ладно, отдохни. Поешь овса или сена.

Никита испугался, что царевич и вправду заставит жевать овёс или сено, но, оказалось, и овёс и сено, слава Богу, должны быть в воображении.

   – Ты жуй, жуй, – учил Пётр учителя. – Неужели не видел, как кони жуют?

   – Видел.

   – Вот и жуй.

Никита стал старательно жевать «сено», царевич, поглаживал его по голове, подбадривал:

   – Ешь, ешь, моя коняшка. А почему ты не ржёшь?

   – Так я же жую.

   – Всё равно, пожуй да поржи, поржёшь – на пожуй. Ну! Ты же конь.

   – Но как?

   – Как, как? Иго-го-го-го-о-о!

   – Иго-го-го-о-о, – заржал дворянин Никита Зотов.

За сим занятием и застал их слуга, принёсший ворох одежды.

   – Вот государыня Наталья Кирилловна прислала учителю переодеться.

Всё было новое – порты, сорочки и кафтан, изузоренный золотыми галунами, и даже нижнее бельё столь чистое, что Никита колебался: надевать или нет.

   – Надевай, чего там, – решительно приказал Пётр.

Пришлось учителю раздеться догола и обрядиться во всё новое и свежее. Заглянув в зеркало, не узнал Никита себя, важнючий боярин смотрел на него из зеркала.

   – Ну что ж, – сказал значительно Никита, оправляя кафтан. – Вернёмся к нашей азбуке.

   – Вернёмся! – вскричал царевич и с готовностью уселся за стол. – Чтоб ныне ж все буквы пройти.

   – Нет, Пётр Лексеич, сейчас мы займёмся написанием тех букв, которые узнали. Бери перо. Не так. Возьми вот так. Зажми в щепоти. Вот, молодец. Умакни в чернила. И пиши вот такую закорючку.

   – Это что, буква?

   – Нет. Это ножка от буквы «аз». Вот её научимся писать, тогда и дальше пойдём.

Мальчик, умакнув перо, склонился над бумагой, стараясь повторить ту фигуру, которую подписал на листе вверху учитель. От усердия он высунул кончик языка, и Никита, наблюдавший его со стороны, радовался: старательный отрок, на лету будет схватывать.