Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 51 страниц)

Оскар Янович осторожно расправил письмо, написанное красными чернилами размашистым почерком:

«Дорогой Александр Павлович! С 1921 по 1923 год я работал председателем Уралплатины. Все это время имел дело – в качестве главного технического руководителя – с Доменовым В. А., с ним мы вместе поднимали это дело. Доменов показал себя преданным делу работником, досконально знающим, следящим за иностранной литературой, особенно английской и американской, человеком с размахом, умеющим рисковать. Узнав о том, что Уралплатина в настоящее время будет входить в состав Союззолота, по просьбе товарища Доменова я обращаюсь к Вам и прошу Вас в своей работе опираться на этого товарища. Я уверен, что Вы заинтересуетесь, так же как и я в свое время, проблемами получения рудной платины. В случае успеха это может произвести целый переворот в платиновом деле. Это письмо я направляю в распоряжение В. А. Доменова с тем, чтобы, когда Вы приедете в Свердловск, он его Вам лично мог передать. С тов. приветом. Ломов. 17 июня 1928 года».

Ногин еще раз посмотрел на дату:

– Совсем свежее письмо.

– Так точно, Оскар Янович… Свежее. А вот сведения, данные московскими чекистами о более отдаленных временах. Но они, по-моему, важнее новых. Как это сказать?.. Они проливают свет… освещают… некоторые стороны деятельности Доменова, о которых он предпочитает умолчать… не касаться… не упоминать… Суть, коротко, такова. Доменова вызывали в Москву для участия в переговорах о продаже уральской платины за границу.

И Добош изложил, как переговоры вел начальник Главного управления горной промышленности Свердлов Вениамин Михайлович, ему помогали Ломов и Доменов. Представителем иностранного капитала был Берн, бывший управляющий приисками анонимной платиновопромышленной компании на Урале. Как выяснилось, с Берном Доменов встречался еще в 1919 году – на съезде золото-платиновых предпринимателей в Екатеринбурге.

Нынешние переговоры для доверительной, неофициальной обстановки проходили на квартире Свердлова. В конце беседы Свердлов попросил Доменова показать Берну демонстрацию. И передал ему два пропуска на Красную площадь. Там Доменов с Берном провели около часа, а потом пошли на Софийскую набережную. Говорили они громко, есть свидетели их разговора. Они утверждают, что Доменов говорил: «Я лично за то, чтобы сдать Кочкарские прииски в концессию при условии гарантии добычи золота не менее ста пудов по цене один рубль двадцать девять копеек за грамм». Берн спросил: «А Березовские месторождения?» Доменов не задумываясь ответил: «Их тоже целесообразно передать в концессию. При гарантии добычи не менее двухсот пудов по той же цене. – И добавил: – Передайте это Баласу».

Балас, как выяснили чекисты, бывший директор анонимного общества Кочкарских приисков. Подданный Франции.

Берн при расставании заверил:

– Мы отблагодарим всех, кто помогает нам. И в первую очередь вас, Вячеслав Александрович. Постарайтесь вырваться в заграничную командировку… А на первый случай вот вам моя визитная карточка. Я написал на ней адрес Попова. Он живет в Екатеринбурге. Человек со связями. Если понадобится что-нибудь… медикаменты, обувь модная, одежда, дефицитные продукты – обратитесь к нему. Достанет.

Правда, визитную карточку Берна Доменов месяца через два передал Ломову, сказав:

– К Попову не пойду. Подозрительный тип, свяжешься с ним, неприятностей не оберешься!

Ломов передал карточку в ОГПУ. Попов, оказалось, связан с бывшими концессионерами и продолжал верно служить им. Передавал сведения шпионского характера за рубеж… Пришлось его арестовать.

– Так выяснилось, что Доменов не обрывает… не порывает… – Добош никак не мог избавиться от привычки подбирать более точные слова, с тех самых пор, когда он учился русскому языку, и это его мучило. – Думаю, что Доменов пошел на такой шаг – выдачу единомышленника, чтобы показать свою искренность… лояльность… правдивость… В общем, чтобы ему верили, – Добош опять подыскивал слова: – Но самое существенное… значимое… Это запрос… Нет, ответ на наш запрос по неводу ареста Доменова в 1899 году. Уралистпарт прислал письмо… Оно в папке… Да-да, это…

Ногин отыскал письмо.

«Копия. Секретно. Уралобкому ВКП(б). Копии ОблКК ВКП(б), Полномочному Представительству ОГПУ по Уралу.

В отношении процесса по делу «Уральского рабочего Союза» сообщаем следующее. Вот краткие сведения по делу об Уральской типографии из архива Департамента полиции. Седьмое делопроизводство, № 272 1899 года. 1 и 2. «Доменов ввиду несовершеннолетия и данных им обширных показаний… подвергнут гласному надзору…»

– Мной подчеркнуто, Оскар Янович, «ввиду… данных им обширных показаний», – щеки Добоша покрылись нездоровым румянцем, он волновался, он помнил слова отца о беспощадности к тем, кто предает революцию. – Листайте дальше… Там найденные в архиве жандармские дела.

Ногин прочитал вслух:

– «Из дела № 272, том второй. 1899 год. Департамент полиции. 4-ое делопроизводство. Протокол № 134… декабря 11 дня… В городе Златоусте.

«Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Восняцкий, на основании статьи 10357 Уст. Уголовного судопроизводства в присутствии товарища прокурора окружного суда, допрашивая обвиняемого, который в дополнение своих объяснений, данных ранее, показал следующее: «Зовут меня Вячеслав Доменов. Я действительно признаюсь, что…»…

Ногин замолк, шелестя страницами. Потом закрыл папку и передал ее Добошу:

– Придется заниматься Доменовым. Видимо, нынешнее Доменова неразрывно связано с его прошлым.

Глава десятая
Доменов

Доменов не любил вспоминать о своем прошлом.

Ему хотелось, чтобы оно принадлежало другому человеку. Но наше прошлое остается на земле в документах и письмах, в памяти друзей и врагов, родных и просто случайно встреченных людей.

И пусть тех, с кем ты шел одной дорогой, нет на белом свете – пережитое не исчезает, оно остается в нас.

О нем можно попытаться забыть, но избавиться полностью невозможно! Оно – как фундамент, на котором растет здание жизни.

Бывает минувшее – как горы, возвышающие человека над настоящим, но иное былое – как трясина: чем больше бьешься, чтобы выбраться из него, тем глубже оно засасывает.

«Береги честь смолоду!» – не раз говаривал отец. Ох, как не любил Доменов поучений покойного батюшки. Больной, худой, изверившийся, что он выкарабкается из нужды, отец ему казался неудачником. Прописные истины, страх перед богом и царем и непосредственным начальством сковывали отца, не давали ему возможности легко дышать, жить радостно, безоглядно и широко.

Но сейчас, когда тоска внезапно повисала кандалами на ногах и руках, заставляя сидеть иногда неподвижно часами, в ушах возникало хрипловатое отцовское: «Вячеслав, береги честь смолоду!» – вначале тихо, как бы издалека, а потом нарастая, превращаясь в грохочущее: «Смолоду! Смолоду! Смолоду!»

Лучше уж настоящие кандалы в юности, чем кандалы прошлого! Настоящие давно бы сбило Время!

И Доменов помимо воли возвращался в свою молодость.

После смерти отца он два года потел в конторах, усердно сгибая спину над казенными бумагами. Надо помогать семье.

Приходил домой потускневший и раздраженный.

Мама встречала его виноватым взглядом:

– Устал, сыночка? Ты прости меня. Учиться тебе надо, ты же у меня умница.

– Ах, мама, перестань! – отмахивался Доменов. – Зачем ты мне это твердишь каждый божий день?

– Это не я, сыночка, не я. Это соседи говорят, начальство твое. Сыночка, милый, в Екатеринбурге, рассказывают, училище есть. Горное… Туда принимают детей рабочих, мастеров, служащих. Со всего Урала нашего… А самых прилежных и смышленых за счет казны учат. Ты бы попробовал поступить.

«Мамы остаются мамами, – нежность захлестывала Вячеслава, – буду прилично зарабатывать, сделаю так, чтобы она ни в чем не нуждалась. Но разве счетовод хорошо зарабатывает? Действительно, учиться надо. А если послушать маму и махнуть в Екатеринбургское горное?»

И он махнул. На удивление легко сдал экзамены.

– У вас блестящие способности, молодой человек, острый ум, похвально, похвально, – сказал ему один из экзаменаторов, – такие ученики нам нужны.

Доменова зачислили на полный казенный пансион.

Доменов приглядывался к своим товарищам.

Студенчество бурлило, читало нелегальную литературу, спорило – страшно тогда было подумать! – о будущем без царя и частной собственности!

Через год Вячеслав познакомился с Федором Сыромолотовым, который учился на два курса старше.

Кто бы мог предположить, что Сыромолотов станет одним из виднейших совработников – комиссаром финансов, председателем Совнархоза Урала, председателем Горного совета.

Тогда – в студенческие годы – Сыромолотов создал кружок по самообразованию. Кружок был марксистским. Если бы об этом узнала преподавательская верхушка училища – Доменов вместе со всеми сыромолотовцами без промедления вылетел бы из горного! Но как увлекательно читать запрещенные книжки, проносить их за пазухой мимо ничего не подозревающих городовых, задорно заглядывать в их сытые рожи.

– Эге-гей! – кричала душа. – А вы и не знаете, что рядом с вами – революционер! Эге-гей, черти полосатые!

Доменов чувствовал себя героем. Он нарочно подходил к городовому и, делая вид, что приезжий, интересовался:

– Как пройти на Крестовоздвиженскую улицу?.. На Покровский проспект выйти? А потом?.. Спасибо.

И уходил, ощущая под поясом книги Маркса. И смеясь над полицейскими.

Но мальчишеское прошло, занятия в кружке приняли другой характер, когда в Екатеринбурге появилась Гессен… Мария Моисеевна, Мария… Маша… Машенька…

Привел ее в кружок семинарист Дима Кремлев.

Походка ровная, плавная, разговор серьезный, но с улыбкой в глазах. Революционерка, а платье – со стоячим воротничком, с пуговками по три в ряд, наискосок, до самого пояса, Стрижка короткая, легкая, волосы вьющиеся, мягкие-мягкие… Так и хотелось дотронуться до них. Нос прямой, аккуратный, глаза распахнутые, с какой-то вечно искрящейся задоринкой, притягивающей к себе…

Вячеслав поймал себя на том, что всё ему в Марии Моисеевне нравится; что он готов смотреть на нее неотрывно… Была она лет на семь старше его… Но выглядела ровесницей. Даже не верилось, что она уже профессиональная революционерка, что с двумя товарищами приехала на Урал по поручению петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», чтобы наладить революционную работу.

Не верилось, что эта обаятельная, с виду хрупкая женщина тащила набитые типографскими шрифтами чемоданы, делая вид, что ей легко.

Мария каждую ночь стала приходить в его сны, брала за руку, уводила гулять за город… Вячеслав чувствовал, как дрожь пробегала по телу от прикосновения миниатюрной, но сильной руки. Это было настолько реально, что, просыпаясь, он недоуменно смотрел: где Мария?

Он вскакивал, торопливо одевался, приводил себя в порядок, бежал туда, где мог ее увидеть. Он готов был сделать все, что она ни попросила бы!

Радость распирала его сердце, когда ему выпало в первомайскую ночь вместе с Марией расклеивать в Екатеринбурге первые листовки, напечатанные на гектографе.

Другие группы ушли на Верх-Исетский завод, к фабрикам. А им с Марией достался центр города. На пустынных улицах было жутковато. Дома спали, как люди, закрыв окна-глаза ставнями. Редкий прохожий казался злодеем, спрятавшим в кармане нож. Иногда из подворотни выскакивала ошалело кошка, за ней устремлялся грозный собачий рык. Где-то жутко подвывал пес. Видно, в доме лежал покойник или ожидался. Псы, говорят, предчувствуют кончину хозяина.

Доменов озирался по сторонам, за каждым деревом ему мерещился спрятавшийся шпик или полицейский. Но рядом постукивали каблучки Марии, а с Марией он сам себе казался сильнее.

Мария указала на фонарные столбы:

– На этом наклей… И на этом… Чуть повыше… Удобней будет читать… Слушай, – вдруг шепнула она, – давай наклеим листовку на полицейском участке! Пусть люди видят, что мы не боимся ничего!

И на стене полицейского участка появились слова:

«Долой самодержавие и да здравствует социал-демократическая рабочая партия!»

Где-то невдалеке слышался плеск исетских волн. Но их заглушили торопливые шаги. Неужели заметили? Точно. Кто-то пытается их нагнать.

Мария схватила Вячеслава за руку, увлекла под высокий тополь:

– Делай вид, что мы влюбленные!

«Влюбленные! Влюбленные!» – Доменову почудилось, что стук его сердца разбудит город.

– Да обними ты меня! – Мария положила на его плечи руки. – Ты что дрожишь? Никогда не обнимал женщин?

И он сжал ее, да так, что хрустнули косточки.

– Ой, – засмеялась Мария, – осторожней, медведь ты этакий! Раздавишь!

И они замерли, прижавшись друг к другу.

– Не оглядывайся, – провела ладошкой по его щеке Мария, – не оглядывайся.

Шаги на секунду смолкли. Наверно, прохожий заметил их. Потом так же торопливо удалились.

Вячеслав закрыл глаза и губами отыскал губы Марии. Ему показалось, что Мария отвечает ему.

– С ума сошел! – оттолкнула его Мария и смущенно поправила прическу. – Пойдем дальше. Нам еще так много нужно сделать!.. А скоро уже будет светать.

Наутро жандармы лихорадочно соскабливали листовки… В рабочих кварталах начались повальные обыски и аресты. Искали коротко стриженную Анну Ивановну. Под таким именем рабочие знали Марию. Она приходила к ним читать книги Маркса, беседовать о жизни, декламировала Горького… Как застывали люди, когда она нараспев произносила слова из «Песни о Соколе»:

– «Да, умираю! – ответил Сокол, вздохнув глубоко. – Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга…»

– Анна Ивановна, еще читайте! – просили рабочие…

– Хорошо, что меня хозяйка не прописала, надо скрываться, а то коротко стриженных в Екатеринбурге – раз-два и обчелся! – говорила Мария, ведя под руку Доменова. Она опустила вуаль, сдвинула на лоб кокетливую шляпку. Они вышли посмотреть, как в поте лица трудятся жандармы.

– А ничего… Дали мы им работенку! Хороший клей сварили! – посмеивалась Мария.

Доменов удивлялся ее смелости и спокойствию: «Ее ищут, могут схватить в любую секунду, а она идет себе мимо жандармов, мимо городовых, мимо дворников, задевая их плечом, извиняясь. Если бы жандармы слышали ее слова!»

А Мария, прижимаясь к плечу Доменова, шептала:

– Что они будут делать, когда мы откроем подпольную типографию? Емельянов-то у хозяина типографии уже «позаимствовал» для нас три пуда шрифта… А я списалась с товарищами из Петербурга, на днях поеду к ним за красками, валами, прессом. Да, Вячеслав, завтра вечером пойдем к наборщику Емельянову за очередной порцией шрифта.

Им везло. Но осенью они чуть не угодили в лапы жандармов.

Как всегда, Мария взяла Доменова, чтобы пойти к Емельянову… На влюбленную парочку меньше обращают внимания. А Вячеславу и притворяться не надо, влюблен по уши. Мария заметила это давно.

Мария хмурилась, и искорки в ее глазах были не веселыми, а гневными:

– Ты понимаешь, Вячеслав, Ида Каменец проявила слабость… Как она могла думать только о себе? Как она могла забыть о своем долге перед товарищами?

Доменов знал, что Ида Каменец, революционерка, техник, приехала на Урал вместе с Марией, на Иде лежало техническое руководство будущей подпольной типографией. Мария дружила с ней. Любила ее. Они жили в одной комнатке. И вот – на тебе! Ида отравилась!

– Это предательство с ее стороны, – жестко говорила о любимой подруге Мария. И Вячеслав вновь удивлялся: «Такое горе! А она не плачет, она осуждает!»

Внезапно Мария обняла Доменова и поцеловала его:

– Смотри, – шепнула она, – у дома Емельянова извозчики. Наверняка обыск… Если мы сейчас повернем, нас задержат! Обнимай меня крепче, целуй. Пойдем к калитке. В этом же доме кроме Емельянова Дима Кремлев живет… Это для нас спасение.

Дмитрий Кремлев, революционно настроенный семинарист, был тем самым человеком, который связал Марию не только с Сыромолотовым, но и с рабочими завода Ятеса и железной дороги. Надежный, проверенный!

Было довольно темно. Мария стукнула в ставень к Кремлеву. Хлопнула калитка. Мария мгновенно обвила шею Доменова руками. За ними вежливо кашлянул городовой:

– Пожалте, молодые люди, в дом.

– Зачем? – отмахнулась Мария. – Нам и здесь хорошо.

– Пожалте, пожалте, – повысил голос городовой. Откуда-то появился еще один. Со стороны извозчиков подходил тип в штатском, помахивая тросточкой.

– Если вам это необходимо… Извольте, – пожала плечами Мария. – Пойдем, милый, посмотрим на свадьбу в этом доме… Нам пригодится… Венчание уже скоро.

– Какая свадьба? – гаркнул городовой. – Обыск здесь, а не свадьба.

– Мы думали, свадьба, – огорчилась Мария, опуская вуаль. – Извозчики стоят, людей много…

Городовой проводил Марию и Доменова на квартиру Кремлева.

Такого разгрома они увидеть здесь не предполагали. Посреди разора за столом сидел жандармский офицер, моложавый, стройный.

– Что за люди?

– Да вот-с, к этому господину-с шли-с, – указал городовой на Кремлева, стоящего у стола.

Мария возмутилась:

– Нас затащили сюда силой, мы хотели посмотреть на свадьбу, вон сколько извозчиков у ворот! А нас затолкнули к незнакомому господину! В жизни с ним не встречалась и не хочу встречаться! Я буду жаловаться вашему начальству! Какой произвол! Какое безобразие! Невинных хватают посреди улицы!

Жандармский офицер поморщился:

– Перестаньте закатывать истерику. Помолчите. Здесь говорить должен я, а вы лишь отвечать. Понятно?

– Понятно, – смиренно кивнула головой Мария.

– Вы действительно незнакомы с господином Кремлевым?

– Я же сказала, вижу впервые этого человека, так же, как и жених мой! – Мария гневно оглядела жандармского офицера. – А что, кстати, здесь происходит?

– Это вас, барышня, не касается. – Жандармский офицер был раздражен. – Отпустите этих… влюбленных…

– Я все равно буду жаловаться, – наступала на офицера Мария, – мы не жулики, чтобы нас хватать без церемоний!

– Да уберите ее… – жандарм посмотрел на городового. – Немедленно!

– Будет исполнено! – откозырял городовой. – Пожалте-с, вон отсюда!

Мария и Доменов бежали по грязи, только бы не остановили, только бы не остановили!

Наконец они решились перевести дыхание.

– А здорово мы их… обвели вокруг пальца, – выдохнула Мария.

– Здорово, – согласился Доменов.

Они не знали, что в это самое время один из полицейских подал жандармскому офицеру групповую фотографию. На ней рядом с Кремлевым стоял Доменов.

– Это ведь тот самый, что с барышней приходил сюда, – ткнул в лицо Доменова жирным пальцем полицейский.

Жандармский офицер буркнул:

– Сам вижу! Догнать!

Городовой бросился в темноту, но скоро вернулся:

– Не найти… Тьма, хоть глаз выколи.

– Ну, они от нас не уйдут. Узнаем, кто это, и установим наблюдение. – Жандармский офицер посмотрел на Кремлева. – Так кто это к вам приходил?

– А черт его знает, – равнодушно посмотрел на фотографию Кремлев. – Его кто-то из моих приятелей привел, вот и снялись кучей.

Доменова тогда не арестовали. Он бросил учебу и уехал с Марией под Челябинск работать в подпольной типографии.

– Революция требует профессионалов, – сказала ему Мария.

Ах, какие это были времена, окрашенные любовью, опасностью, романтикой!

Мария и Вячеслав выдавали себя за мужа и жену. Ведь они приехали на отдых к управляющему Мариинским прииском в Бишкуле Николаю Николаевичу Кудрину.

Молодых симпатичных супругов приглашали в гости, и они охотно соглашались. Все были в восторге: у Марии сильный голос, она самозабвенно исполняла романсы, а Вячеслав недурно аккомпанировал на гитаре.

Живущий в одиночестве молодой управляющий преобразился, по вечерам он открывал ворота, выводил запряженную лошадь. Начиналось катание с посвистом, хохотом, песнями.

А когда раскрасневшиеся на морозе гости вместе с хозяином возвращались домой, их ждала кухарка Аннушка. Она подавала солнечно-желтоватые аппетитные хрустящие шаньги с творогом. Иногда шаньги были со сметаной.

– Вкусно! – набрасывалась Мария на шаньги. – Никогда таких не ела! Научи, Аннушка, я всю жизнь буду мужу такие печь!

Аннушка смущенно хихикала и подсовывала шаньги Доменову:

– Кушайте, барин, кушайте на здоровье!

И никто не ведал, что управляющий приисками Кудрин, ценимый хозяевами за умение работать и обязательность, уважаемый рабочими за справедливость, натура широкая – гулять так гулять! – отвечающий на упреки после загулов: «Жизнь люблю! Очень люблю!» – прятал в своем доме подпольную типографию и с Марией и Вячеславом печатал брошюру «Пролетарская борьба».

Сильный, энергичный, с лицом, в чертах которого таились уверенность, упорство и даже упрямство, он сразу понравился Марии, она решила говорить с ним напрямик:

– Вас рекомендовал Сыромолотов. Я вам верю, как и Федор Федорович, буду предельно откровенной…

Поначалу Кудрина удивило предложение Марии, а потом он загорелся. Теперь трудно было представить, как бы они обошлись без него. Он умел все, его руки воистину можно было назвать золотыми.

На Мариинский прииск к Кудрину из Златоуста приехал рабочий Тютев, он привез дополнительно шрифты, валы, краски, поставил станок, замаскировав его в ящике с коллекцией камней, которую собрал Кудрин. Тютев показал, как обращаться со шрифтами, как удобнее набирать.

Кудрин первым овладел наукой Тютева.

Через несколько дней после начала печатанья брошюры к Кудрину нагрянул на ревизию горный исправник.

Делать нечего. Надо угощать. Кудрин имел уже возможность убедиться: ревизор – любитель выпить и закусить, особливо на дармовщину.

– Проходите, проходите, – пригласил Кудрин исправника. – Сейчас стол накроем… Аннушка, поторопись.

И кухарка Аннушка поторопилась. Когда Кудрин подошел к накрытому столу, он глазам не поверил: на самом почетном месте рядышком с графинчиком высилась банка с типографской краской. Аннушка приняла ее за черную икру!

Кудрин чертыхнулся про себя, загородил стол, схватил банку и заторопился на кухню.

Позади уже стоял исправник. С обидой он сказал Аннушке:

– Ого, какой скупой хозяин-то у тебя. Пожалел черной икры. Небось для своих интеллигентных гостей оставляет. А я-то, что? Горный исправник всего-навсего!

Кудрин быстро вернулся:

– А я вам красную икорку принес. Та черная… того… испортилась. Пришлось выбросить.

Печатание брошюры грозило затянуться на несколько месяцев. Кудрину приходилось на целый день уезжать на прииск. Мария с Вячеславом подолгу выискивали в кассе каждую буковку. Порой готовая верстка вырывалась из рук. И шрифт разлетался по полу. Все начинай сначала!

Решили работать днем и ночью. Спать посменно. По три часа.

Но молодость выручала. Дом наполняли песни, взрывы хохота.

И все же гостевание молодоженов у одинокого Кудрина вызывало пересуды, а затем и подозрения.

Пожаловал сам хозяин прииска – Покровский. После разговора с ним Николай Николаевич вернулся пасмурным:

– Покровский уволил меня…

– За что? – не могла понять Мария.

– Не знаю. Заявил коротко и просто: нам лучше всего расстаться. Попросил освободить дом за два дня…

– А как же наша брошюра? – ужаснулась Мария. – Столько труда, и все насмарку.

– Почему насмарку? – лицо Кудрина приобрело еще более упрямое выражение. – Найдем выход.

– Какой?.. Где отыскать такие идеальные условия для подпольной типографии: отдельный дом, хозяина-революционера, глуповатую кухарку, которую ничего не интересует? – Мария нервно ходила по комнате взад и вперед. – Где?

– Найдем, – повеселел Кудрин, – уже нашел!

– Ну, говорите, говорите, – затеребила Мария Кудрина.

– У меня накопилось немного денег. Я – человек одинокий. Хоть и охотник погулять, но не транжир. Головы не терял… В общем, есть у меня на примете золотоискатель один – Часовников, тоже с деньгами. Уговорю я его взять в аренду на паях со мной старательский прииск. В Верхнекарасинском поселке. Снимем там домик и завершим дело.

– Какой вы молодчина! – Мария расцеловала Кудрина.

Вячеслав ревниво следил за ними. Как ему хотелось быть сейчас на месте Николая Николаевича, а он – опять в тени, на вторых ролях. Не он нашел решение сложнейшей задачи, не его целует Мария, не его!..

Но ревность растворилась по дороге в Верхние Караси.

Сильно морозило. А Мария – в осенней кофте, Вячеслав – в пиджаке на вате. Зимней одеждой они не запаслись, не помышляли, что так задержатся на прииске.

Сани с типографскими принадлежностями лошадка тянула медленно, на лесной дороге лежал обильный снег.

У Марии зуб на зуб не попадал. Кудрин предложил:

– Возьмите мою шубу. Согрейтесь!

Но Мария задорно глянула на Доменова:

– А ну, догони! Доменов кинулся за ней.

Так, веселясь и дурачась, они бегали вокруг понурой лошади. Даже лошади передалось их настроение. Она, тряхнув гривой, видимо вспомнив молодость, прибавила шагу, стараясь догнать Марию и Вячеслава.

В доме, где они поселились, условия для типографии были значительно хуже. Пришлось шрифты разложить на широкой деревянной кровати, стоящей далеко от окна. Набирать приходилось стоя на коленях, заслонив собой свет с улицы.

Но когда приступили к брошюрованию, ввалился золотоискатель Часовников, франтоватый, самовлюбленный парень:

– А я хочу у вас пожить. Оччень вы мне н-равитесь!

Мария пришла в себя первой. Изобразила радость:

– Живите хоть два, хоть три дня… Дом-то ваш, мы у вас – квартиранты!..

– Нет, я к вам недели на три! – И тут Часовников заметил бумажные обрезки в углу комнаты: – Вы, случаем, не фальшивые деньги печатаете?

– Как ты угадал? – улыбнулся Кудрин. – Миллион отхлопаем, купим с тобой прииск побогаче.

Часовников принял шутливый тон:

– Тогда валяйте… Два, три миллиона! Мильёнщики знаешь как живут? А за это и шампанского не грех выпить! Эй, Егор! – крикнул Часовников. – Тащи шампанское!

Егор, пыхтя и отдуваясь, внес ящик с бутылками, а через минуту – корзины со снедью.

И началось!..

Мария держалась, но было видно, что это ей дается с превеликим трудом.

Утром, когда Часовников ушел на прииск, Мария спросила:

– Ребятушки, как нам избавиться от него? Ну, хоть на неделю. Нам хватит, чтобы закончить брошюрование.

– Надо застрелить его на охоте, – мрачно предложил Вячеслав.

– Не остроумно, – Мария с надеждой посмотрела на Кудрина, – Николай Николаевич, миленький, может, вы что-нибудь придумаете?

Вячеслава опять захлестнула ревность.

В это время скрипнула калитка.

– Часовников возвращается! – отошла от окна Мария. – Что это с ним?

Часовников ворвался в дом:

– Проклятье, меня укусила собака!

Мария всплеснула руками:

– Боже! А если она бешеная? Немедленно в город, немедленно. Вам необходимо показаться врачу!

– Да-да… А то будет поздно, – подхватил Кудрин. – У меня на прииске бешеные собаки искусали старателя, да так…

Часовников побледнел, не дослушал Кудрина.

– Егор, – заорал он, – запрягай лошадь! В город едем! Сию минуту!

Случай помог завершить работу над брошюрой «Пролетарская борьба».

Книжки запаковали в ящик, вывели петербургский адрес, приписали:

«Осторожно! Чугунные изделия!»

Доменов съездил в миасскую почтовую контору, отправил оттуда письмо в Самару на имя Лидии Андреевой (для Гессен Марии Моисеевны). В письме лежал дубликат от накладной, по которой сдан ящик с посылками. Мария боялась, что по дороге ее арестуют. И дубликат попадет в руки полиции.

– Я буду писать. Не скучай! Мы скоро встретимся, – обняла Мария приунывшего Доменова. – Но ты должен выполнить мое задание. У Кудрина типографию спрятать нельзя, по прииску, сам знаешь, поползли слухи о фальшивомонетчиках. Спрячь ее в родительском доме. До осени…

Доменов с грузом благополучно добрался до материнского дома. Спрятал сундук в шкафу, часть шрифтов в сарае.

А его, после обыска у Кремлева, давно искала полиция. Если бы он знал, что туда уже прибежал сосед:

– Приехал, господа, тот, кого вы ищете.

Мама хлопотала, собирая на стол.

– Да, чуть не забыла. Тебе сегодня пришло письмо от Марии… Какая-то фамилия не русская… Вон лежит за божницей. Спрятала, не знала, когда приедешь.

Письмо было из Мелекесса. От Гессен. Больше всего обрадовало Вячеслава, что оно было подписано: «Твоя Маша».

«Твоя Маша! Моя Маша!» – твердил он про себя.

– Приятное известие получил? – спросила мать.

Он не успел ответить. Дверь затряслась от ударов.

– Кто там? – вскочила испуганно мать.

– Откройте, полиция! Вот ордер на обыск, – услышал Доменов.

Он покрылся холодным потом: «Это конец! Надо разорвать письма Марии…»

Жандармский офицер с распухшим красным носом, поминутно откашливаясь и сморкаясь в платок, сипел:

– Кхе-кхе… Пишите… Кхе-кхе… Найдено у Вячеслава Доменова… кхе-кхе… 130 прокламаций «К рабочим Урала» и «Первое мая»!.. Кха-кха. Апчхи… 43 экземпляра брошюры «Пролетарская борьба»… Кха-кхе-кхе… Полтора пуда шрифта…

«На улице июнь, сирень цветет, а он где-то простыл, – машинально отметил Доменов. – Где он мог простыть летом?»

– Кхе-кхе-кхе… Три письма… Кха-апч-хи!.. В том числе изорванное… Кхе-кха… С конвертом из Мелекесса… Кхе… От Гессен… За подписью… Кха-кха… Твоя Маша.

Доменов еще сильнее сгорбился: «Какой же я! Не уничтожил адрес. Надо было его проглотить!»

– Кха-кха… – продолжал жандарм. – Апчхи… Пишите… Кошелек… Кха… С двумя изорванными страницами… Кха… На коих ряд цифр в виде дробей… Кхе-кхе… Видимо, ключ к шифру…

«Ну, растяпа, – мучился Доменов, – и ключ к шифру для переписки с Марией как следует не изорвал».

В Златоусте Доменова допрашивал жандармский ротмистр Восняцкий в присутствии товарища прокурора Горнштейна, который не проронил ни слова.

У Восняцкого был наметанный глаз, он сразу же определил: «Доменов – самолюбив и самовлюблен. Не закален. Попал в сложную ситуацию впервые. Раскис. Без поддержки товарищей может сломаться».

– Курите, молодой человек, – подвинул папиросы Восняцкий.

– Не курю, – зябко поежился Доменов.

– Одобряю, одобряю. Сам собираюсь бросить. – Восняцкий помолчал.

Молчание длилось довольно долго, оно давило. «Уж лучше бы задавал вопросы, чем так пристально смотреть на меня!»

– Рассказывайте, молодой человек. Советую начистоту. Пожалейте свою убитую горем матушку. Она пыталась, вырастить из вас верного служителя государя, а не государственного преступника… Вам еще не поздно стать, истинным кормильцем матери. Надо лишь раскаяться в содеянном и встать на путь праведный. Кстати, я интересовался вашими успехами в учебе. У вас недюжинные способности, вы – одаренный человек, вас ожидает… простите, ожидала незаурядная карьера. Не понимаю, почему такой человек вместо того, чтобы подняться наверх, ушел в подполье… к бунтовщикам… Рассказывайте…

– Ничего говорить не намерен, – Доменов сжался, стараясь не смотреть в серовато-стальные, холодные, беспощадные глаза жандарма.

– Как вы ошибаетесь, Вячеслав Александрович, – вздохнул ротмистр. – Мне вас жалко… Говорить-то вы будете… Обязательно… Сейчас же мне, к глубочайшему сожалению, придется отправить вас в камеру к тем, за кого вы боретесь, И вы увидите, что не стоят эти низменные люди ваших усилий. Чернь остается чернью. – Восняцкий вызвал конвоиров.