Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 51 страниц)

23

Постучав, в кабинет Дальнова вошла молоденькая секретарша Роза. Давно с ней не виделся: заочница юридического, сдавала экзамены. Собралась было открыть папку, но подполковник остановил ее вопросом:

– Как сессия?

– Спасибо, Павел Никифорович. Все в порядке.

– Выходит – третьекурсница?

В подтверждение Роза, не скрывая довольства, смущенно кивнула. Дальнов выдвинул боковой ящик стола, извлек крохотную куколку в нарядном платьице.

– Прими в награду. У польских друзей разжился, когда в гости летал.

Девушка порозовела, пролепетала: «Ну что вы, зачем…», но подарку, сразу видно, обрадовалась.

– Любишь в куклы играть?

– У моей подружки девочка родилась…

– Вот и чудесно! – воскликнул Павел Никифорович.

Семилетней крошкой привезли Розу в Свердловск в 1942 году. Как отмечено в детдомовских документах, нашли ее в промерзшей ленинградской квартире подле трупа матери. Обостренная память ребенка многое сохранила из тех дней ужасной блокадной зимы. Павел Никифорович использовал все возможности, чтобы разыскать хоть кого-то из ее родных, но безуспешно. Относился к ней с отцовской благожелательностью, как мог благоволил ей.

Роза наконец открыла папку. Ей тоже хотелось порадовать Дальнова.

– Ответ на ваш запрос, Павел Никифорович.

– Откуда?

– Из Чехословакии.

Дальнов расстроенно подумал: «Значит, пусто». А что еще придет в голову? Если на запрос, требующий серьезной работы, ответ приходит так скоро, это означает, что в нем нет ничего существенного.

– Перевод потребуется?

– Нет, письмо и протоколы допросов выполнены на русском языке.

– Что? – не поверил Дальнов услышанному.

Не поверил не тому, что чехи написали по-русски, а тому, что прислали протоколы допросов. Протоколы, ясное дело, – по существу запросов. Какие еще больше.

Торопливо протянул руку за папкой. Хотелось немедленно впиться в документы. Утерпел. Отпустив Розу, удобнее устроился за столом, сдвинул все лишнее, вооружился очками.

Чешские друзья сообщали:

«…Еще в 1946 году по требованию коммунистов Северно-Чешской области органами государственной безопасности республики проведено расследование по делу провала группы интернационалистов в г. Теплице. В результате оперативно-следственных мероприятий стало известно, что в январе 1945 года названная организация установила связь с двумя представителями тайной антифашистской группы унтер-офицерской школы из армии предателя Советского Союза генерала Власова, подразделения которого дислоцировались в Теплице. Как оказалось впоследствии, никакой враждебной к немцам организации в унтер-офицерской школе не существовало. Эти двое оказались провокаторами. В результате пятеро из контакт-семерки подполья Теплице попали в засаду, арестованы и замучены в фашистских застенках. Имена и приметы провокаторов называют двое из оставшихся в живых патриотов из контакт-семерки, которые лично встречались с упомянутыми курсантами власовской диверсионно-разведывательной школы. Копии их показаний высылаем. Если у советских товарищей возникнет необходимость в дальнейшей нашей помощи, мы готовы оказать ее в пределах возможности со всем усердием».

К письму были приложены свидетельские показания Яна Холечека и Феро Климака. Бегло просмотрев их, Дальнов за вторичное чтение взялся с карандашом в руках. Читал, думал, делал пометки на отдельном листке. Третьим заходом прошелся по своим записям.

Что же выяснилось?

В январе 1945 года в подпольной организации города Теплице насчитывалось 50 человек разных национальностей: чехи, словаки, русские, поляки и трое немцев из местных жителей. Вся организация делилась на семерки. Одну из них возглавлял русский Прокофьев Андрей. Он и его жена жили на хуторе зажиточного немецкого крестьянина на правах наемных рабочих. Хутор в пяти километрах от города. С целью разжиться харчем и винным припасом сюда приходили русские в форме солдат германской армии. Это были курсанты унтер-офицерской школы власовской РОА. Чаще других навещали хутор Николай Подхалюзин (лет сорока, немного заикался) и оренбургский казак по имени Антон или Андрон. Последний моложе Николая, ему лет тридцать пять. Носил усы, рыжеватый. В разговоре с Прокофьевым проклинали свою жизнь, высказывали желание искупить вину перед русским народом. Однажды они доверительно признались, что в их подразделении создана тайная организация, которая готовит вооруженный побег. Но убежать, не имея связи с местным населением, опасаются.

Старший семерки Андрей Прокофьев, посоветовавшись с руководством подполья, сообщил своим новым друзьям о существовании патриотической организации и попросил достать оружие и боеприпасы. «Тайники» (так называли их теплицкие подпольщики) с готовностью согласились. Знакомство продолжалось месяц.

В ночь на 22 февраля назначили встречу подпольщиков и отряда «тайников», чтобы, объединившись, уйти в горы на заранее подготовленную базу. Подпольщики полностью доверяли Подхалюзину и его товарищу, но в этом случае перестраховались – к обусловленному месту встречи пришла не вся организация, а только контакт-семерка Андрея Прокофьева (на нее возлагалась обязанность вербовки новых членов организации). Предосторожность оказалась оправданной. Рощу окружили власовцы и батальон немецкой регулярной части. Во время захвата подпольщиков двоим удалось скрыться – Яну Холечеку и Феро Климаку, показания которых и читал сейчас Павел Никифорович Дальнов.

Он был премного благодарен чешским товарищам из госбезопасности, незамедлительно откликнувшимся на его запрос. Но свидетельские показания Яна Холечека и Феро Климака особой юридической силы не представляли. О том, что рыжеватый, с усами, тридцатипятилетний мужчина по имени Антон или Андрон и есть Алтынов, можно только предполагать. Ну, хотя бы потому, что Подхалюзин и Алтынов – сослуживцы по РОА, командиры отделений подрывников во вражеской диверсионно-разведывательной школе. Это установлено следователем «Смерша» 46-й армии в мае 1945 года. Но закону не догадки нужны, закону требуются неопровержимые доказательства.

«Они будут, эти доказательства!» – Дальнов захлопнул папку.

Фотография Алтынова, что в архивно-следственном деле, изготовлена несколько месяцев спустя после встречи его с чешскими подпольщиками. Ян Холечек и Феро Климак должны узнать Алтынова. Товарищи из Праги проведут его опознание по фотографиям, и тогда… Тогда, как говорится, суду все будет ясно. Только бы Ян и Феро не укатили за тридевять земель, оказались живы и здоровы.

Дальнов заглянул в присланные протоколы допросов. Установочные данные свидетелей на месте. Возраст? О, помирать им рановато – одному за сорок, второй моложе на семь лет.

Еще один свидетель – Подхалюзин. Надо найти его, обязательно найти. Кто знает, может, в его памяти об Алтынове не только провокация в Теплице, но еще что-то… Сколько же схлопотал Подхалюзин тогда, в сорок пятом? Этого в деле Алтынова нет. Ладно, если не расстреляли, разыскать особого труда не составит. Тогда не только опознание по фотографиям, но и очную ставку провести можно с Подхалюзиным. Великолепная картина – друзья встречаются вновь!

Павел Никифорович посмотрел на часы. Будет звонок из Минска или не будет? С Новоселовым договоренность – звонить, если потребуется, с девяти тридцати до одиннадцати тридцати. При экстренной необходимости – в любое время суток: хоть в управление, хоть к нему домой.

24

Из Комитета госбезопасности Белоруссии с оказией – попутным военным транспортом – еще утром прилетел следователь Поскребко, которому предстояла работа в одном из ИТЛ, расположенном здесь, в Свердловской области. Орлов, встретив Дальнова в коридоре управления, попросил зайти к нему в середине дня.

– Что-нибудь от ребят твой коллега привез?

– Кулек вишни, – невесело усмехнулся Орлов. – А что сверх кулька – к алтыновскому делу не относится. Загляни, если сможешь. В шестнадцать мне в прокуратуру.

В обговоренное время Павел Никифорович застал в кабинете Орлова товарища из Белоруссии. Не стал мешать беседующим. Поздоровался, обменялся с Поскребко ничего не значащими фразами и, заметив на столике в углу свежие газеты, пристроился там.

Взял «Известия», поискал отклики зарубежной печати на итоги женевского совещания глав правительств СССР, США, Англии и Франции. Этим сейчас жил мир. Всем осточертела «холодная война», которая в любой момент могла разразиться испепеляюще горячей. Итоги совещания вселяли надежду на лучшее.

Орлов и его гость завершили разговор. Орлов заверил Поскребко, что с билетом на поезд все будет улажено, на месте встретят, устроят.

Пожилой, болезненно худой человек попрощался. Николай Борисович проводил его через приемную. Вернувшись, произнес с душевной болью:

– Вот такие, брат, дела…

Взял с подоконника кулек с вишнями, положил его на узкий приставной стол. Устроились напротив друг друга. Орлов обратил долгий, полный глубокой тоски взгляд на Дальнова. Тот хотел было спросить: «Опять раны?» – и отчитать как следует, но не спросил, понял сразу, что страдания Николая от других ран, от душевных, что ли. О них, видимо, и предстоит разговор.

Павел Никифорович, нарушая затянувшееся молчание, мягко попросил:

– Говори, Коля.

– Скажу… Скажу, Павел. Бери вишни-то… Хотя, к чему слова. Вот… Читай… – Орлов тяжело приподнялся – спине не очень-то нравились его вставания и приседания, дотянулся до письменного стола, взял конверт, извлек из него вчетверо сложенный лист бумаги. – Чего только нет в немецких трофейных анналах. Поскребко привез. Наши парни раскопали.

Павел Никифорович вытянул из кулька кисточку с двумя ягодками, положил в рот. Орлов пододвинул для косточек чистую пепельницу. Некурящий, он держал ее для посетителей. Не для подчиненных. Эти не посмеют курить у начальства. Держал для посетителей именитых. Только они способны дымить в кабинете, хозяин которого не переносит табачного духа.

Письмо было от Александра Ковалева. Вроде бы личное, не относящееся к служебному заданию, но все равно рождено тем, чем они там занимались. Несколько восхищенных фраз о переводчице Серафиме Мартыновне, а дальше о том, что до глубины души расстроило Орлова.

«Николай Борисович, перепишу для вас слово в слово. Это из отчета группы ГФП-723 (тайная полевая полиция), которая действовала на шоссейной и железнодорожных магистралях Витебск – Орша – Могилев. Отчет за апрель 1943 года. Раздел называется «Важные защитные полицейские меры». Вот: «Наружной команде в Горки стало известно, что осевший в деревне Нестерово (30 км южнее Горки) русский Николай Таранцев поддерживает связь с партизанами и даже скрывает их в своем доме. В сотрудничестве с русской службой порядка было установлено постоянное наблюдение за его домом. В ночь на 28 апреля Таранцев вернулся домой с пятью партизанами. Дом был оцеплен усиленным отрядом службы порядка (русская служба порядка, Николай Борисович, это – предатели-полицаи). Во время окружения дома Таранцева полицейские были обстреляны. Из дома напротив, где жил русский Дудков, тоже открыли огонь. Потеряв семь человек, полицейские отступили. Утром 28 апреля в Нестерово прибыл Крауз с людьми наружной команды Горки (наружными командами назывались периферийные подразделения групп ГФП)…»

Дальнов задумался на короткое время. ГФП… Гехаймфельдполицай. Тайная полевая полиция. В гитлеровской Германии она создавалась только на период военных действий…

Направляя Новоселова и Ковалева в Белоруссию, руководители оперативного и следственного отделов их работу представляли, казалось, в полном объеме и не сулили легкой жизни. Все же, как видно, всего не могли предусмотреть. Хотя бы вот это, что сейчас увиделось Дальнову в объяснениях, сделанных Ковалевым в скобках. Оперативно-следственная работа по делу Алтынова и Мидюшко заставила ребят обстоятельно разобраться в совокупности всех сцеплений имперских служб: разведывательных, контрразведывательных, охранных, карательных и всяких других, отчетливо видеть все нюансы бесчеловечной административной системы, насаждавшейся на завоеванных землях. Похоже, следователю Ковалеву и оперуполномоченному Новоселову это удалось.

Дальнов читал дальше:

«Дом Дудкова был обстрелян из легких минометов и в 12.30 превратился в развалины. Дом Таранцева был хорошо забаррикадирован, и из него вели прицельный огонь. Штурм дома стоил немалых потерь. К вечеру огонь стал ослабевать, а после дом взорвался изнутри. В развалинах обнаружены трупы Таранцева и четырех партизан. Пятый с множеством ран находился в бессознательном состоянии. На допросе, когда пришел в себя, неизвестный от показаний отказался (Николай Борисович, обратите внимание на эти слова) и никакими средствами невозможно было заставить его заговорить. Он расстрелян. Предполагаю, что это главарь банды сталинских чекистов, которая давно нами разыскивается. Приметы расстрелянного: среднего роста, лет сорок – сорок пять, седой, на запястье левой руки химмельблау цайхен (эти слова были без перевода, но Юрий Максимович перевел: небесно-голубая метка) из двух букв К-Я…» Николай Борисович, это он. Помните, рассказывали? Он, да? Буквы татуировки в донесении обозначены через дефис. У нас с Юрием Максимовичем нет никаких сомнений – это он, Константин Егорович».

Дальнов положил ладонь на листок, стал машинально разглаживать сгибы. Молчали. Нарушил молчание Николай Борисович:

– Ты понимаешь, о ком они? Недавно с тобой вспоминали его. Наш земляк, екатеринбургский чекист Константин Егорович Яковлев.

– Твой сослуживец по четвертой ударной?

– Он самый. Так-то вот встретились с ним через тринадцать лет…

– А если…

– Никаких если, никаких совпадений. Известие: «Не вернулся с задания» получено в конце мая сорок третьего. А главное, Павел, – наколка. Девятнадцатилетний чоновец Костя Яковлев вложил в эту татуировку тройной смысл: просто «Костя», второе – «Константин Яковлев» и третий, самый дорогой и значительный для него – «Комсомолия». Константин Егорович рассказывал об этом шутливо, но мне всегда казалось, что он гордится своей мальчишеской выдумкой.

25

– Кончай ночевать! – гаркнул Новоселов возле самого уха Саши Ковалева.

Ошарашенно вскинувшись, Ковалев ударился косточкой лодыжки о прутья кровати и мгновенно осознал, где он и что происходит. Морщась от боли, Александр потирал ладонью горевший ушиб.

– Чтоб тебя приподняло да шлепнуло. Труба иерихонская.

Новоселов, предусмотрительно отступив на безопасное расстояние, стоял посреди комнаты в одних плавках и, сверкая отличными зубами, всем своим видом показывал, что выспался, бодр и готов свернуть горы.

– На зарядку становись!

Ковалев свесил ноги на пол и попросил:

– Дай что-нибудь поувесистей. По макушке тебя.

Юрий с готовностью показал на стул:

– Годится?

– Этим тебя не проймешь.

– Тогда мне годится.

Пристроив стул возле спинки кровати, Юрий получил две опоры. Ковалев завистливо следил, как его тощая корма стала подниматься вверх, а ноги принимать вертикальное положение. В стойке Новоселов едва не достигал потолка. Не касаясь пола, он трижды проделал это упражнение и отправился к жестяной эмалированной раковине.

С жильем им повезло. Намаявшись трое суток в тряском вагоне, в Минск прибыли ночью. Саша Ковалев, наезжавший сюда по своим следовательским делам, без особого труда сориентировался в развалинах и строительных лесах города и вывел товарища точнехонько к зданию республиканского Комитета госбезопасности. Спросонья дежурный майор принимался читать то одно, то другое командировочное удостоверение. Когда сон окончательно оставил его, сладко зевнул и пожал руки посланцам Урала.

– Тут для вас заготовлено, – открыл он ящик стола.

Майор подал четвертушку бумаги, где от руки был записан адрес общежития воинской части и указано, что такие-то и такие товарищи имеют право занять в данном общежитии двухкоечную комнату офицерского состава. Упреждая беспокойство гостей, косившихся на окно, за которым притихли израненные войной, еще не залеченные, плохо освещенные улицы, майор распорядился по телефону:

– Дежурку к подъезду.

Комитетский, сохранившийся с войны «опель» доставил друзей вот в это роскошное, даже с действующим водопроводом двухместное жилье. Правда, другие удобства – в конце коридора, но это ничего не значило для них, не избалованных бытовой и всякой иной роскошью.

Со столовой определятся потом. Завтракали той же сухомяткой, что и в поезде: остатком затвердевшей свердловской буханки, пупырчатыми огурцами и стрелками зеленого лука.

Местные органы госбезопасности, как явствовало из их ответа уральцам, располагают большим количеством немецких трофейных документов, проливающих свет на многое из того, что натворили гитлеровцы и их пособники в период оккупации.

Документы – в распоряжении следователя Ковалева и оперуполномоченного Новоселова. Интересны все, но из этого всего надо выбрать самое необходимое, и не абы-как, а в той последовательности и логической раскладке, которая обеспечит успех в решении оперативно-розыскной задачи.

Задача же – со многими неизвестными. Что есть в се условии?

Первое. Военнослужащий Красной Армии Алтынов Андрон Николаевич, 1911 года рождения, житель Верхнетавдинского района Свердловской области, будучи плененным под Вязьмой в октябре сорок первого года, по прошествии трех лет добровольно вступил в армию изменника Власова, чтобы с оружием в руках сражаться против своего народа. Требуется узнать: чем была заполнена его жизнь в промежутке между взятием в плен и вступлением в РОА – «русскую освободительную армию»? Показания Алтынова, данные следователю «Смерша» в 1945 году, в счет пока не принимать.

Второе. Человеку, который вознамерился нелегально уйти в Турцию, Алтынов вручает закордонный адрес Мидюшко, служившего во время войны (по данным Центра) в 624-м карательном батальоне. Этот батальон входил (по данным Минска) в состав 201-й охранной дивизии, проводившей операции против партизан на территории Витебской области. Крайне необходимо определить: когда, как и не в этом ли батальоне свела судьба двух изменников Родины?

Третье… На подступах к третьему пункту Новоселов решительно перебил старшего группы:

– Хватит, Саша. Для начала нам вот досюда хватит, – провел рукой над макушкой. – Что-то вскроется дополнительно, появятся ответвления.

Ковалев подумал и сказал:

– Хорошо, тогда поделимся по-братски: ты начинаешь линию Мидюшко, поскольку искать его придется в трофейных документах, а Юрий Максимович единственный в нашей бригаде, кто знает немецкий язык. На себя беру линию Алтынова. Когда параллельные сойдутся…

– Параллельные, кажется, в бесконечность уходят, – засомневался Новоселов.

– Это – в математике, а в нашем деле должны сойтись.

26

Линии Ковалева и Новоселова не пересеклись ни в первый, ни во второй день. Больше того, не продвинулись они и в пространстве. Состоящая из двух душ «бригада» несколько переоценила Юрины знания немецкого языка, и его линия изогнулась так, что вот-вот могла превратиться в овал, в котором, как известно, нет ни начала, ни конца. Руководитель Саша Ковалев пурхался в списочных учетах «Шталага-352», и от сотен фамилий военнопленных у него больно распухла голова. К тому же, как оказалось, узники этого лагеря располагались не только на территории военного городка близ деревни Масюковщина (5 км от Минска), но еще в двадцати двух филиалах. Найди-ка там Алтынова!

В обусловленное время состоялся разговор со Свердловском. Павел Никифорович Дальнов вник в огорчения командированных и посоветовал Ковалеву оторваться от списочного учета Минского лесного лагеря (он же «Шталаг-352») и отрабатывать бумаги, перетолмаченные минскими чекистами для своей надобности. Прежде всего документы органов СС, СД, которые обслуживали этот лагерь, вербовали в нем агентуру и живую силу для карательных формирований; Новоселову заниматься не переводами немецких документов, а лишь отбором тех, которые представляют интерес в работе. О переводчике Дальнов позаботится сам.

Главное – от документов протаптывать дорожку к живым свидетелям. И, ради бога, не надо придумывать линий. Это похоже на двух зайцев из поговорки. К тому же параллельные – хоть в математике, хоть в контрразведке – пересечься не могут. Силы обоих надо направить в одну цель. Вылущится Алтынов – неминуемо обозначится и Мидюшко. И наоборот.

Дальнов сообщил также о полученном ответе из Чехословакии. Следует обратить внимание, сказал он, на любые, даже незначительные сведения о пособниках гитлеровцев из числа жителей Оренбуржья. Алтынов, судя по чешским документам, выдавал себя за оренбургского (уральского) казака.

Совет Павла Никифоровича был принят к неуклонному исполнению. Работа сдвинулась. Правда, в том, на что наткнулся вскорости Александр Ковалев, и не пахло Андроном Алтыновым, но все же…

Что же выделил следователь Ковалев из уймы трофейных бумаг? Прежде всего документы группы ГФП-723, штаб которой находился в Орше в здании пожарной охраны льнокомбината. Внешние команды этой группы действовали в населенных пунктах вдоль шоссейной и железнодорожных магистралей Витебск – Орша – Могилев.

С нарастающим нервным волнением вчитывался Ковалев в каждую строку донесений, подписанных полицай-комиссаром Вильгельмом фон Робраде. Составляемые ежемесячно, они шли в два адреса: начальнику полевой полиции вермахта полковнику Крихбауму и какому-то Геншриху, адмиралу, да еще принцу – в хауптштадт дес райхс, столицу рейха.

С внутренней дрожью читал раздел, озаглавленный «Безопасность и порядок»:

«Безопасность и порядок на территории, контролируемой нашей группой, обеспечивается через фельджандармерию, через СД, ГФП и русскую службу порядка. С 15 мая по 15 июня 1942 года были арестованы:

176 человек – за неоформление документов;

245 человек – при облаве на базарах;

375 человек – за хождение в запрещенное время;

31 человек – по подозрению в венерических болезнях;

15 человек – за уклонение от работы;

1 человек – за повреждение кабеля;

1 человек – за ведение агитационных разговоров.

В целях безопасности и укрепления порядка расстреляно 815 человек, 5 мужчин и 3 женщины – повешены…»

Кровь гулко бухала в висках. Саше Ковалеву казалось, что он начал слепнуть. Строчки сливались, наползали одна на другую.

Ничтожества, какие ничтожества… «За хождение… за неоформление… по подозрению…» Ни одного мало-мальски дельного обвинения, ни одного доказательства! Восемьсот пятнадцать! Нет, еще восемь повешено… За месяц уничтожено восемьсот двадцать три человека лишь одной группой ГФП…

Вильгельм фон Робраде, где ты, как тебе живется, если ты жив? Дотянуться бы до тебя… Мерзавец!

Пункты раздела «Важные защитные полицейские меры» Робраде детализировал:

«Русской службой порядка в Калинковичах (42 км севернее Орши) были арестованы и доставлены в группу русские Нина Бабаница (20 лет) и Антонина Игнатьева (16 лет). Они приземлились на парашютах в ночь на 28 июня. На месте приземления найдено четыре парашюта, передатчик марки «Сева» и записная книжка. От показаний отказались. Они расстреляны».

У Ковалева защемило в груди. Милые девочки… Откуда вы, из каких краев залетели в своем порыве спасти Родину? Где ваши мамы? Все еще ждут, глядя сквозь слезы в бумажку с кинжально бьющими словами: «Пропала без вести… Не вернулась с задания…»?

А эти – Алтынов и Мидюшко – живы… Но плохо им будет, девочки, ой как плохо. Мы постараемся с Юрой, во имя вашей светлой памяти постараемся…

Подробные, очень подробные писались донесения немецкой тайной полицией. Словно дневники, мемуары… В расчете на что? Что скрываемое сейчас потом не будет секретом и потомки не забудут их на бранном пиру победителей? Воздадут должное?

Воздадим…

А тут о чем докладывает фон Робраде?

«В команду группы, которая действовала совместно с 7-й ротой 354-го стрелкового полка, поступила жалоба от старосты деревни Чернявка о том, что большое количество нерусских лиц, а именно евреев, поселились в деревне и не регистрируются. Они занимаются антинемецкой пропагандой. Староста потребовал от них соблюдения распорядков, но они не исполнили. Староста просил помочь. При занятии деревни было обнаружено 56 мужчин-евреев, которые не имели удостоверений и не были зарегистрированы. В целях безопасности они расстреляны».

В целях безопасности…

«Русские Потап Слижон и Демьян Урбан 20 декабря за воровство картофеля мною наказаны смертной казнью через повешение».

Это же потеря разума, маниакальный психоз!

Нет, нормальные люди не в состоянии достичь такой крайней формы падения. Кровавое насилие, безумный террор – болезнь злокачественная. И название ей – фашизм…

А вот уже ежемесячные отчеты за 1943 год. Все те же «защитные меры» с расстрелами и повешением. Острота первых впечатлений схлынула, и сочинения Робраде читал Ковалев бегло, стараясь не пропустить лишь касаемое их конкретной работы. Но вот одна фраза цепко прихватила внимание: «…главарь банды сталинских чекистов». Александр вдумчиво перечитал весь отчет за апрель:

«Наружной команде в Горки стало известно, что осевший в деревне Нестерово… В сотрудничестве с русской службой порядка было… Во время окружения дома Таранцева… В развалинах обнаружены трупы… Неизвестный от показаний отказался и никакими средствами невозможно было заставить его заговорить… На запястье левой руки himmelblau Zeihen из двух букв К-Я…»

Справиться с нарастающим нервным беспокойством в одиночку Саша Ковалев не мог, подозвал Новоселова. Тот в поисках «жемчужного зерна» разгребал залежи своих «папирхауфен» и не хотел отрываться.

– Юра, прочитай.

Услышав подавленный голос друга, Новоселов поспешил подойти. Пробежав текст с большой заинтересованностью, вопросительно воззрился на товарища.

– Переведи это, – Ковалев ткнул пальцем в нужную ему строку, хотя уже без перевода понял, что значат эти слова.

– Химмельблау цайхен, – прочитал Новоселов. – Небесно… Или светло-голубая метка. Знак. Примета… Несколько значений. Видимо, имеется в виду татуировка.

– Только она, и ничего больше. Ты что-нибудь слышал о Константине Егоровиче Яковлеве? Хотя, откуда тебе…

– Погоди, погоди… Кажется, твой шеф, подполковник Орлов что-то рассказывал.

– Не что-то рассказывал… Яковлев – один из первых чекистов на Урале. Николай Борисович работал с ним во время войны в армейской контрразведке.

– Орлов знает об этом? – показал Новоселов на папку с делом.

– Экий ты, право… Совершенно секретные документы тайной полиции. Не попадись они нам, так и остался бы Константин Егорович пропавшим без вести. А весть – вот она.

– Ты сначала убедись, что это Яковлев.

– Юра, вникни. Место действия – раз. Время события – два. А главное – наколка. Тысячи выкалывают инициалы – две буквы с точками, а у него инициалы через черточку. Они означают – так говорил Николай Борисович – Константин Яковлев и… Еще как-то расшифровываются. Запамятовал. Пунктуальные немцы обратили внимание на черточку, внесли эту особенность в документ.

– Почему медлишь? Звони Орлову.

– Не буду звонить. Не к спеху, и к нашему конкретному делу не относится. Напишу. Завтра Поскребко, здешний следователь, в Свердловск собирается. Ему в лагере поработать надо. С ним и отправлю.