Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)

– После вступления в советское гражданство вы предпринимали какие-либо попытки вернуться в Советский Союз?

– Неоднократно! – Флоренский энергично прихлопнул по коленям ладонями. – Начиная с двадцать седьмого года, когда вышло постановление ВЦИКа об амнистии, под которую я, как мне разъяснили в генеральном консульстве, подпадал непременно.

– И что же помешало вам вернуться? – спросил Белобородов.

– В тот раз и в следующем, двадцать восьмом году руководство КВЖД попросило меня повременить с отъездом, поскольку в коммерческом агентстве было много работы. Да я и сам понимал, что заменить меня в тот момент практически было невозможно: я занимался реализацией собственных идей, которые рождались в моей голове в самом процессе работы…

– Но ведь прошло целых четыре года, прежде чем вы наконец-то решились вернуться в СССР! – с нажимом произнес Белобородов.

– Четыре с половиной, – уточнил Флоренский. – В середине двадцать девятого года я, безусловно, мог вернуться в СССР. Но тут возникли трудности другого рода. Как раз в это время моя жена, бывшая эстрадной певицей, получила выгодный контракт и уехала на гастроли в Америку. Я, разумеется, стал ждать ее возвращения. Вернулась она почти через год, и вскоре у нас с ней начались семейные неурядицы. Дело в том, что Ирина, женщина замечательная, имела слабость к роскошной жизни, а я зарабатывал триста пятьдесят долларов в месяц и, разумеется, не мог обеспечить ее тем комфортом, который ей хотелось иметь. У нас уже была дочь. Аленушка. Когда я видел ее в последний раз, ей было шесть годиков…

– Где ваша жена сейчас?

– В Австралии. В тридцатом году Ирина попросила у меня развод и вскоре вышла замуж за состоятельного коммерсанта.

17

На другой день, прежде чем приступить к очередному допросу, Белобородов достал из-за стола старые валенки, которые принес утром из дому, и протянул их, вдетые голенищами один в другой, Флоренскому. Тот растроганно забормотал:

– Добрый человек… Просто не знаю, как… Ревматизм по ночам спать не дает, теперь легче будет… Передайте Федору Артуровичу мою величайшую, величайшую благодарность!..

– Там еще шерстяные носки, в валенках, – сказал Белобородов.

– Не знаю, как благодарить… А записки Федор Артурович мне никакой не передавал? Или, может быть, на словах…

– Вы давно с ним находитесь в приятельских отношениях? – спросил Белобородов.

– С прошлого лета, – сказал Флоренский. – Как-то, помню, Федор Артурович нагнал меня по дороге на завод, и мы разговорились. Оказывается, мы учились с ним в одном институте. Правда, – в разные годы. Но все равно – однокашники. Вспомнили общих преподавателей, кое-кого из выпускников. Потом выяснилось, что мы с ним оба – заядлые шахматисты. На этой почве и сблизились: то я к нему, то он ко мне. Правда, у меня свободного времени было не так много, но случались выходные дни. Бывало, с утра до вечера просиживали за шахматной доской.

– При вашей работе в выходные не дома бы сидеть, а куда-нибудь на природу, в лес. У вас там места богатые.

– Места у нас просто великолепные! – живо согласился Флоренский. – Просто словами не передать. В ста шагах от крайних домов – нетронутая тайга. А нынче я и правда напросился с Козловскими съездить за рыжиками. Они места знают. Я к рыжикам с детства неравнодушен, матушка их каждый год засаливала, кадушечки две уж непременно. С укропчиком, с чесночком, смородиновым и всяким другим листиком… Да…

– Много вы их набрали?

– Двухведерную корзину, с верхом. Сам и посолил. Попробовать еще, правда, не успел. Стоят вот в такой кадушечке у соседей в подполе, – Флоренский показал руками размеры кадушечки.

– А далеко ездили?

– Забыл я название деревни. Часа два поездом. Переночевали у одной милой старушки. Кажется, родственницы или близкой знакомой Козловских. То есть я, собственно, и не ночевал…

– Кого-нибудь помоложе нашли? – улыбнулся Белобородов.

– Что вы, нет! – смутился Флоренский. – Если вам интересно…

– Пожалуйста, рассказывайте, – поощрительно кивнул Белобородов.

– Да тут сплошная лирика. Ребячество, – стал оправдываться Флоренский. – Понимаете, после вечерней трапезы я решил прогуляться по деревне. Уж сколько времени не доводилось бывать в русских деревнях. Ну вот, вышел и увидел на другой стороне улицы крестьянина, который выводил под уздцы двух лошадей из ворот своего дома. Я подошел, поздоровался, и мои руки сами потянулись к лошадиным губам… Видите ли, я с детства неравнодушен к лошадям. У батюшки, как себя помню, был пегий меринок Красавчик. Меня садили к нему на спину, придерживали руками, и он осторожно нес меня по двору. А лет с семи я уже выезжал верхом вместе с другими ребятишками в ночное. Знаете «Бежин луг» Ивана Сергеевича Тургенева? Все так и у нас было: костерок, негромкие ребячьи разговоры, звуки ботал, лошадиное фырканье во тьме… А будучи студентом, приезжая домой на каникулы, уж непременно первым делом с утра оседлывал Орлика – тогда уж Орлик был – и летишь через луга, через леса, будто крылья у тебя вырастают… Да… Вы меня не прерываете, а я ведь долго могу проговорить не по делу…

– Уже, наверное, забыли, как подошли к тому крестьянину?

– Нет, не забыл. Такое разве забудешь – каждое мгновение помню… У меня никакого лакомства с собой не оказалось. Я сбегал к хозяюшке, которая нас приютила, попросил хлебца и тут же вернулся к лошадям. Угощал их, гладил морды, прижимал к своему лицу, и слезы застили мне глаза. В общем, расчувствовался. Крестьянин, видно, понимал меня: молча стоял в сторонке и ждал. А я мог до утра вот так… Крестьянин подождал, подождал и показал головой: мол, веди. И спросил, откуда я. Когда я сказал, что работаю на заводе, он так сердито на меня глянул: «А, тогда прощевай!» – «Это почему же?» – удивился я. «А не с той стороны подъехал, – говорит. – Все равно в колхоз не буду вступать и нечего меня агитировать!» Тогда я сказал ему, что сам еще не видал колхозов и что у меня в мыслях не было кого-нибудь агитировать. Объяснил ему, что у меня за работа. Идем, разговариваем. Я веду его лошадей. Подошли к конному двору. Неподалеку, в низинке, уже собрался табун. Конюх, поглядев на меня, смеясь, спрашивает у крестьянина: «Батрака, что ль, Федотыч, нанял?» А крестьянин опять на меня рассердился: «Уйдешь ты, нет, паря, от меня когда-нибудь?» – выхватил у меня из рук недоуздки и сам повел лошадей в табун. Я спросил у конюха, могу ли я немного побыть с лошадьми, – соскучился, говорю. А он мне: «Так давай со мной в ночное!» – и все смеется. Я ответил, что, мол, с превеликим бы удовольствием. Тогда конюх, ни слова не говоря, вынес мне седло с уздечкой, кивнул в сторону лошадей и говорит: «Седлай вон того, буланого». Вы и представить не можете, какое на меня свалилось счастье! Когда я вскочил на буланого меринка и он заплясал подо мной, мне показалось, что я вдруг помолодел лет на двадцать…

– Вы не предупредили Козловского, что отправляетесь в ночное?

– Как же! Первым делом попросил у конюха разрешения прокатиться верхом по деревне – сказать друзьям, чтоб не теряли меня и не волновались. Федор Артурович куда-то отлучился, и я сказал его супруге, что непременно буду к пяти утра…

– Вы с конюхом вдвоем были в ночном? – спросил Белобородов.

– Нет, с нами еще два мальчика отправились. Лет по двенадцати. Один – сынишка председателя колхоза. Гриша.

– А конюх что за человек?

– Афанасий Фокич? Интереснейший, между прочим, человек! Всю ночь мне рассказывал о гражданской войне, как он вместе с Буденным воевал. О каждом своем коне – о Любимчике, Воронке, Беркуте…

– А как рыжики? Не опоздали к ним? – улыбнулся Белобородов.

– Нет, к пяти часам верхом вернулся в деревню, завел своего буланого в стойло и пошел разбудил Козловских.

– Вы говорили Козловскому о своей встрече и разговоре с тем крестьянином-единоличником?

– Да, разумеется, – кивнул Флоренский. – Кажется, я весь этот день только о лошадях и говорил с Федором Артуровичем.

– Только о лошадях? – недоверчиво переспросил Белобородов. – Ведь вы сказали мне, что никогда раньше не видели колхоза. У вас не возникло никаких вопросов относительно колхозной жизни?

– Признаться, нет, – с некоторым недоумением и настороженностью произнес Флоренский. – Признаться, самого колхоза я и в этот раз не увидел: только прошелся разок по деревенской улице да еще проскакал по ней верхом. Так что…

– Не припомните, что именно вы сказали Козловскому по поводу своей встречи с крестьянином-единоличником?

Флоренский не понимал или делал вид, что не понимает, чего добивается от него следователь. Развел руками:

– Да примерно то же, что и вам несколько минут назад!

– Вы не задавались вопросом, почему этого крестьянина-единоличника «агитируют» вступать в колхоз? – решился на подсказку Белобородов.

Однако подсказка не сработала.

– Как-то не приходило в голову задаваться таким вопросом, – подумав, ответил Флоренский. – Я был взволнован. В голове у меня были лошади… Возможно, позднее… Да нет, не помню, чтобы у нас с Федором Артуровичем когда-нибудь возникал такой разговор.

18

– Что-что, а Флоренский умеет выкручиваться, – попытался Леонид разговорить необычно молчаливого в этот вечер Алексея Игнатьича, когда после допроса они остались одни.

Однако Белобородов ушел от ответа, которого нетерпеливо ждал Леонид. Лишь покивал с задумчивым видом и негромко бормотнул:

– Тяжелый случай… Не будем спешить, подождем немного…

– А не пора ли устроить им с Макаровым очную ставку?

– Подождем немного, – прекратил разговор Белобородов.

На другое утро он долго пробыл у Ладонина и вышел из его кабинета с красным, рассерженным лицом. И был все так же молчалив.

19

– Вам приходилось бывать на четвертом участке механического цеха? – спросил Белобородов у Флоренского.

– И не однажды, – ответил тот.

– Вы знали, что сроки пуска этого участка срывались?

– Да, знал, – не стал отпираться Флоренский. – Но я думаю, что сроки – не самое главное. Даже если участок и был бы пущен в те сроки, которые были определены в самом начале, он не давал бы и половины той продукции, которой от него ждут. Прежде всего не продумана как следует планировка участка. Какой-то беспорядочный набор станков… Простите, вы сами там были? Съездите, посмотрите хотя бы ради любопытства. Обратите внимание на станок, который установлен в дальнем правом углу. Ему лет тридцать, не меньше. Какую производительность он может дать, не говоря уж о точности обработки деталей? Прекрасные заграничные станки ржавеют вдоль подъездных путей, а тут всякое старье понаставили!.. Уму непостижимо…

– Вы считаете, что все отечественные станки надо выбросить?

– Позвольте, почему – отечественные? Я говорю о старых, выработавших свой срок. Многие заграничные, которые стоят на участке, – тоже порядочная рухлядь. Сверлильный станок фирмы «Анри Бенедиктус» изготовлен, кажется, в год моего рождения…

– Но если сейчас все заново менять, все старые станки…

– Думаю, что надо не только станки менять, если уж вы завели этот разговор. Начальник цеха – технически малограмотный человек. Начальник четвертого участка – тоже. Федор Артурович Козловский – единственный в этом цехе инженер…

– А кстати, Козловский согласен с вашей точкой зрения?

Флоренский задумался.

– Во всем, что касается технической стороны, безусловно.

– И с тем, что планировка участка оставляет желать лучшего?

– Да.

– И с тем, что многие станки на участке морально устарели?

– Да.

Белобородов размашисто занес в протокол все эти «да», чувствуя накипающее раздражение и стараясь не показывать этого.

– Почему же он в таком случае?..

– Мне это тоже казалось странным, – на лету подхватил его мысль Флоренский. – Когда говоришь с ним один на один, он с тобой соглашается, но затем происходит удивительная метаморфоза. Когда мы с ним посмотрели плунжерный станок, ни у меня, ни у него не было сомнений в том, что место этому станку не на заводском дворе, а на участке, в цехе. Мне стоило большого труда уговорить Федора Артуровича доложить об этом начальнику цеха. Милейший он человек, Федор Артурович, но уж больно робкий. Меня поддержал даже мастер участка, бивший токарь. Он тоже посоветовал Федору Артуровичу поговорить с начальником цеха. И Федор Артурович согласился. Но, вернувшись от начальника цеха, он сказал мне, что ничего не выйдет. Как я понял, начальник цеха в общем-то не возражал против установки плунжерного станка, но потребовал от Федора Артуровича заверений в том, что станок будет пущен своевременно и, главное, будет исправно работать. Федор Артурович не решился на такое заверение…

– Иными словами, не решился взять на себя ответственность?

– Возможно, что ваша формулировка точнее, – кивнул Флоренский.

– Как вы думаете, много времени нужно для того, чтобы исправить ошибки в планировке участка и заменить устаревшие станки новыми, разумеется, теми, которыми располагает завод?

– Если как следует взяться, – подумав, сказал Флоренский, – то месяца хватило бы. Но заниматься этим должны, конечно, технически грамотные люди…

– Вы говорите – хватило бы месяца? – переспросил Белобородов.

– Н-ну… Я ведь на глазок прикинул, – развел руками Флоренский. – Но думаю, что никак не меньше трех недель…

«Городское бюро ЗАГС, г. Алатырь, Чувашская АССР. Справка. Выдана в том, что гр. Флоренский Владимир Степанович родился 25 декабря 1892 г. Отец – учитель городского духовного училища Степан Филиппович Флоренский и законная жена его Мария Александровна, оба православного вероисповедания.

Дата. Подпись»

20

Из письма бывшего управляющего КВЖД:

«Считаю необходимым отметить, что за период своей работы на КВЖД руководителем коммерческого агентства в Шанхае – с 1923 по 1932 гг. – Флоренский Владимир Степанович активно и со знанием дела проводил разного рода операции, направленные к развитию коммерческой работы дороги. В частности, по его инициативе была введена практика аккордных ставок, способствовавшая быстрому развитию экспортных перевозок грузов из Северной Маньчжурии в Шанхай через Владивосток. Им же было организовано, впервые за время существования КВЖД, транссибирское пассажирское сообщение из Шанхая, что послужило источником значительного притока инвалюты для нашей страны».

21

В один из последних августовских дней в жизни управления произошло событие из ряда вон выходящее, породившее много разговоров среди сотрудников.

Во время конвоирования сбежал арестованный, незадолго перед тем участник бандитского нападения на Красный обоз с зерном, направлявшийся из колхоза на заготпункт.

Как водится в таких случаях, немедленно была составлена ориентировка с приметами бандита. Печатала эту ориентировку Таня, секретарь-машинистка того самого отдела, в котором работали Пчельников и Белобородов.

Сразу после работы – а был последний день пятидневки – Таня поехала на выходной к матери в деревню и на одной из станций увидела в окно вагона проходившего по площадке человека, по приметам очень похожего на того бандита. Таня выскочила со своим узелком на станционную площадку и пошла следом за тем человеком, на некотором отдалении, по дороге, которая вела к поселку.

Заметив дом, в который вошел человек, Таня разыскала председателя поселкового Совета и поделилась с ним своими подозрениями. Прихватив с собой двоих взрослых сыновей, председатель пошел проверить, кто бы это мог быть такой.

Документов у того человека при себе не оказалось, а хозяева дома заявили, что никогда прежде его не видели, не знали, – попросился переночевать, вот и пустили..

Прибывшие в поселок оперативные работники без труда установили личность сбежавшего бандита. А Тане приказом по управлению была объявлена благодарность.

В то утро, когда был издан приказ, Белобородов заглянул в кабинет к Леониду и с шутливой укоризной покрутил головой:

– И где были у парня глаза! Такая невеста под боком, а он в Крым зачем-то ехать собрался! Теперь все – уведут!..

Однако у Леонида не было никакого настроения шутить:

– Алексей Игнатьич, прошу вас!..

– Уведут, уведут! – смеясь, выдал напоследок Белобородов и вдруг посерьезнел: – Я ведь зачем к тебе: сейчас у меня будет интересный разговор с Флоренским – приходи…

22

Леонид задержался со своими делами и пришел к Белобородову, когда тот уже вел допрос Флоренского. Бесшумно притворив за собой дверь, Леонид молча, на цыпочках прошел к окну.

– …На одном из предыдущих допросов вы показали, что вас интересовала Япония, как возрождающаяся, набирающая сил страна. Почему именно Япония, а, скажем, не США, не Германия?..

– Это нетрудно объяснить, – сказал Флоренский. – Ведь я в то время проживал в Китае, который находился под сильным воздействием со стороны Японии. Более того, готовилась оккупация Китая Японией. Видя, в какой нищете жили простые китайцы, я, естественно, не мог не задаваться вопросом о том, что принесет им возможное господство Японии. Благоденствие или еще большую нищету? Еще задолго до оккупации Маньчжурии мне было ясно, что никак не благоденствие…

– Ваши встречи с Камиро происходили только по его просьбе или вы со своей стороны тоже проявляли инициативу? – воспользовавшись паузой, Белобородов изменил направление разговора.

– У меня не было достаточных поводов искать с ним встреч.

– Однако вы не прочь были встретиться, если он вас просил об этом?

– Камиро не тот человек, которому можно отказать в такой просьбе. Однако вы правы: с ним интересно было поговорить. Японцы любят пооткровенничать, когда речь заходит о божественном предназначении их расы. По словам Камиро, они собираются подвести «под свою крышу» весь земной шар.

– Долго им придется строить эту крышу, – усмехнулся Белобородов.

– Видите ли, временна́я протяженность их не очень беспокоит. Они верят в бессмертие и полагают, что впереди у них вечность.

– Ну, пусть их, – и Белобородов снова подправил разговор: – Скажите, у вас никогда не возникало мысли, что во время «дружеских» встреч с Камиро вы, даже помимо своего желания, могли быть вовлечены в разведывательную деятельность в пользу Японии? Что вас могли завербовать?

– Как это – завербовать? Да еще помимо моего желания?

– Существует множество способов. Допустим, во время встречи с Камиро вас незаметно сфотографировали. А потом поставят перед выбором: либо будете им служить, либо будете скомпрометированы перед советскими властями, что сделает невозможным ваше возвращение на родину. А если и вернетесь, то в скором времени будете скомпрометированы по подозрению в шпионаже.

– Наконец-то я, кажется, начинаю понимать, что со мной произошло, – в сильном волнении произнес Флоренский, вглядываясь в глаза следователя, словно пытаясь что-то в них прочитать. – Видимо, меня, и в самом деле каким-то образом скомпрометировали? Возможно даже, у вас имеется фотография, о которой вы только что говорили?.. Но помилуйте, я не вижу в этом ровно никакого смысла! – Флоренский возвысил голос до патетического накала. – Ведь Камиро ничего от меня не требовал!

– Как же не требовал? – спокойно возразил Белобородов. – Ведь на одном из предыдущих допросов вы признались, что он просил поддерживать с ним связь после вашего возвращения на родину.

– Просил – да. Но при этом не ставил никаких условий. Я ответил, что интересы моего отечества для меня так же святы, как для него – интересы его отечества. Мы расстались как… добрые знакомые, и мне казалось, что он меня понял. Не вижу смысла, ради которого ему нужно было бы меня компрометировать. И хотел бы надеяться, что рано или поздно все разъяснится…

– Я тоже хотел бы на это надеяться, – неожиданно проговорил Белобородов, внимательно посмотрев Флоренскому в глаза.

– В таком случае… в чем же дело? Скажите мне, наконец…

– Встаньте и подойдите к столу, – сказал Белобородов. – Посмотрите на эти фотокарточки. Вам знаком кто-либо из лиц, представленных здесь?

Флоренский медленно, словно ноги его вдруг одеревенели, преодолел пространство, отделявшее его от стола следователя. Он долго вглядывался в лежавшие перед ним фотокарточки. Глаза его, в которых затеплилась было надежда, постепенно тускнели.

– Этого человека я встречал на заводе, – проговорил он хриплым голосом, словно делая над собой усилие, и показал на фото Макарова. – Он, кажется, работает в бухгалтерии… Больше ничего не могу о нем сказать. Даже фамилии его не знаю…

– Посмотрите хорошенько. Возможно, вы с ним еще где-нибудь встречались, кроме завода? Скажем, в Харбине? Или в Шанхае?

Флоренский вскинул на Белобородова удивленный взгляд:

– Даже так?

– Не исключено, – сказал Белобородов. – Он тоже проживал в Китае.

– Нет, не могу припомнить, – после продолжительного раздумья проговорил Флоренский. – В Китае очень много русских…

23

– Алексей Игнатьич, мне кажется, он узнал Макарова, на почему-то решил это скрыть, – высказал догадку Леонид. – Я заметил, как в его глазах мелькнуло что-то такое… Когда вы сказали, что Макаров жил в Китае…

– Тебе это просто показалось, – без всякого интереса отозвался Белобородов, зажав руками низко склоненную над столом голову. – Он не ожидал от меня такой щедрой подсказки, и вполне понятно, что вызванное этим замешательство отразилось у него в глазах. – Еще немного подумав, решил: – Пожалуй, сейчас самое время устроить им очную ставку.

– А что она даст? – спросил Леонид. – Флоренский же не отрицает, что встречался с Камиро и что разговор их носил вполне определенный характер. Какая, в сущности, разница, в каком именно месте они встречались? Или вы полагаете, что Жарова?..

Белобородов резко вскинул голову, и его глаза укоризненно сверкнули:

– Забыл, о чем мы с тобой говорили перед моим отъездом? Видимо, забыл… – он сокрушенно помотал головой, хотел еще что-то добавить, но тут зазвонил телефон. Белобородов снял трубку.

Выходя из кабинета, он напомнил Леониду про очную ставку:

– В двадцать ноль-ноль будь на месте, я тебя кликну.

24

– Да, этот человек мне знаком, – сказал Макаров, едва взглянув на Флоренского, и тут же словно бы потерял к нему интерес.

Зато Флоренский буквально впился в Макарова горящими глазами – потрясенно, презрительно, негодующе…

Белобородов попросил Макарова рассказать, где и при каких обстоятельствах они впервые встретились, и тот повторил слово в слово прежние свои показания. Пока он говорил, Флоренский продолжал пожирать его глазами и несколько раз порывался что-то крикнуть, но словно бы сглатывал готовые вылететь слова, и только кадык ходил вверх-вниз в конвульсивных движениях.

А когда Макаров умолк, Флоренский вдруг запрокинул голову и разразился басистым, нервным, срывающимся хохотом.

– Я вспомнил этого… субъекта! – немного успокоившись, но еще дрожа от возбуждения, произнес он, обращаясь к Белобородову.

– Надо полагать, вы вспомнили обстоятельства, при которых встретились с этим человеком в Харбине? – спросил тот.

Лицо Макарова казалось невозмутимо-бесстрастным, однако на лбу блестели крупные капли пота.

– Да, – сказал Флоренский, не отводя от него горящего взгляда.

– Вы хотите еще что-нибудь добавить? – спросил Белобородов.

– Если можно, я хотел бы дать показания… без… этого… – с усилием выговорил Флоренский, взмахнув рукой в сторону Макарова.

Белобородов понимающе кивнул.

25

Из донесения министра продовольствия Флоренского В. С. своему правительству (копия прислана Омским архивом):

«…Не могу не остановиться на одном нежелательном явлении, которое в значительной степени усложняет дело воспитания в массах уважения к законности и порядку. Таким нежелательным явлением необходимо признать открытое вмешательство в сферу деятельности административной и даже судебной находящегося в Павлодаре так называемого штаба пополнения отряда Анненкова в лице начальника штаба поручика Чернова и его адъютанта хорунжего Пашина. Возглавляемый этими лицами отряд совершает порки, производит реквизиции и налагает контрибуции, оставляя получаемые таким образом средства в своем распоряжении… Зарегистрировано несколько случаев, когда представители штаба вызывали к себе разных киргиз и под страхом порки и лишения свободы вымогали у них деньги и скот».

26

– Как только я услышал его голос и увидел глаза, я вспомнил все, – начал свои показания Флоренский. – На фотокарточке у него иное выражение глаз. И еще… Там у него были борода и усы…

Белобородов быстро и почти весело обернулся к Леониду:

– Помнишь, он говорил, что отрастил бороду? Вот она где объявилась! – И кивнул Флоренскому: – Продолжайте, пожалуйста!

– Однажды летом, кажется, в конце июня тридцать первого года, уже после оккупации Харбина японцами, – неторопливо повел рассказ Флоренский, – меня разбудили среди ночи выстрелы. Их было два или три. Я выглянул в окно, однако ничего не увидел из-за густой листвы акаций, да и темно было, только услышал удаляющийся топот и крики бегущих людей. Слов я тоже не разобрал, но похоже, что кричали японцы. До утра я больше не спал. А часов в семь ко мне в квартиру позвонили. Я не без опасений открыл дверь, но это была Ольга Сергеевна. Как она потом рассказывала, у меня было такое лицо, словно я увидел привидение. Впрочем, ничего удивительного: никогда прежде Ольга Сергеевна у меня в квартире не бывала, а тут в такой ранний час и после такой тревожной ночи… Приложив палец к губам, она молчком прошла в гостиную. Эта женщина умела владеть собой: лишь быстрое короткое дыхание и едва уловимое взглядом характерное для нее в минуты сильного волнения быстрое движение кончика языка по верхней губе выдавало ее состояние. «Володечка, ты мне очень нужен, – торопливо проговорила она. – Я сейчас ухожу и буду ждать тебя в ателье. Но что бы ты ни увидел – об этом никто не должен знать, – и повторила: – Никто, кроме нас с тобой!» Я обещал молчать. Собственно говоря, рассказывая вам об этом, я нарушаю данное Ольге Сергеевне слово… Но я не думаю, что причиню своим признанием какой-либо вред этой замечательной женщине, поскольку опасность, как вы увидите, угрожала ей со стороны японцев…

– Продолжайте, продолжайте! – поощрительно кивнул Белобородов.

– Ольга Сергеевна тут же ушла. Минут через двадцать я отправился следом за нею. На улице ничто не напоминало о ночном происшествии. Никаких следов крови, никаких любопытствующих… Ольга Сергеевна сама открыла мне дверь и, захлопнув ее за моей спиной, вдруг привалилась плечом к косяку и закрыла глаза, словно ей стало дурно. «Что с вами?» – испуганно спросил я. «Все прошло», – едва слышно пролепетала она и, крепко ухватив меня за руку, повела в фотолабораторию, которая находилась в полуподвальном помещении. «Только прошу вас, Володечка, ни о чем меня не спрашивать!» – умоляющим тоном проговорила она, пока мы спускались по ступенькам. Должен сказать, что это было нелегко – удержаться от вопросов, когда в полутьме, при тусклом свете красного фонаря я увидел лежащего на коврике, прямо на полу, человека с перебинтованным плечом и без всяких признаков жизни. «Скоро сюда придут, – сказала шепотом Ольга Сергеевна, – нужно перенести его в мою спальню». Ее квартира находилась в том же доме, на втором этаже. Я взял раненого на руки – должно быть, при этом причинил ему боль, и он начал тихо, сквозь зубы, стонать – и понес вверх по лестнице. Мы уложили его в постель, раздели, и Ольга Сергеевна сменила повязку, которая уже вся пропиталась кровью. Рана была сквозная, видимо, неопасная при своевременной врачебной помощи, однако позвать врача Ольга Сергеевна не могла по причинам, о которых вы сейчас узнаете, и нам оставалось лишь надеяться на благополучный исход и ждать. Ольга Сергеевна попросила меня не уходить. Я позвонил на службу, сказался больным и остался у Ольги Сергеевны в квартире. Горничную она отпустила. И время от времени, пока Ольга Сергеевна хлопотала в фотоателье, я проходил в спальню, чтобы дать раненому попить. Около полудня он открыл глаза, однако со мной не заговаривал, и я с ним тоже.

– Кто он был по национальности? – спросил Белобородов.

– Русский. Пить он просил по-русски, – ответил Флоренский. – И вот теперь самое главное. Вечером, приблизительно через час после закрытия фотоателье, когда во всем доме остались только мы втроем, в парадную дверь громко забарабанили. Ольга Сергеевна слегка побледнела, но взяла себя в руки и пошла открывать. Я видел с верхней площадки, стоя за портьерой, как вошли японские военные, офицер и двое солдат. И с ними был русский. Да, это был Макаров. Он объявил Ольге Сергеевне, что в ее доме будет произведен обыск. Первым делом он отдернул портьеры, за которыми стояли столики. «Здесь у вас что?» – спросил он. «Кафе», – ответила Ольга Сергеевна. Мне показалось, что она едва держится на ногах – пережить такую ночь, затем такой день и в конце концов оказаться на волосок от гибели… Когда я спускался вниз, я не надеялся на то, что мне каким-то образом удастся вызволить Ольгу Сергеевну из беды, у меня была одна только мысль: быть с нею рядом и, если ее оставят силы, не дать ей упасть. Увидев меня, Макаров выхватил револьвер, велел мне поднять руки и не двигаться с места. По знаку японского офицера солдаты подошли ко мне и проверили, нет ли у меня оружия, после чего меня подвели к офицеру. «Вы кто такой?» – грубо спросил у меня Макаров. Опередив меня, Ольга Сергеевна проговорила дрожащим голосом: «Это мой друг». Офицер вопросительно взглянул на Макарова. Тот отрицательно покачал головой и рукой показал в глубь помещения. Офицер кивнул в знак согласия и велел солдатам приступать к обыску. И тогда я заговорил с офицером по-японски. Я сказал ему, что если они собираются меня арестовать, то я хотел бы узнать, по какой причине, и что я всего лишь час назад пришел в гости к своей старой приятельнице. Офицер слушал с невозмутимым лицом, а солдаты уже поднимались по лестнице в жилую часть дома… Я ухватился за последнюю соломинку, «Не позволит ли мне господин офицер, – сказал я, – позвонить господину Сэйко Камиро, моему давнему хорошему другу, который наверняка поручится за меня…» Признаться, я не ожидал, что моя импровизация произведет на японца столь магическое действие. Офицер самым любезным тоном ответил, что в таком поручительстве нет необходимости. Затем он объяснил, что они разыскивают преступника, которому удалось бежать из тюрьмы и скрыться в одном из домов этого квартала. Я перевел эти слова Ольге Сергеевне. Она решительно заявила, что в ее дом никто из посторонних не мог проникнуть, тем более ночью, поскольку двери запираются на несколько замков, а спит она очень чутко. Офицер понимающе покивал и попросил меня перевести «его русскому помощнику», что обыск в доме госпожи Жаровой производиться не будет… Я с поспешностью исполнил его просьбу и, возможно, сказал Макарову больше, чем следовало…