Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)

14

Из показаний тети-бабушки:

«У Пети хорошие отметки, кроме геометрии. Очень много читает фантастических книг, сам был большой фантазер. «Над Тиссой» читал несколько раз. Бывает замкнутым, молчаливым».

Из показаний соседки:

«Хотя он украл у меня деньги, я простила Петю, ведь он уже отбыл наказание и, наверно, забросил свои мечтания».

Из показаний одноклассника:

«Петька не раз говорил мне, что уйдет за границу и будет ездить по всяким странам, чтобы получить разносторонние знания. Они очень нужны разведчику».

Из школьной характеристики:

«Способный… Упрямый… Много читал художественной литературы, даже на уроках».

15

Сомов знал из книжек, что на границе в проволочных заборах пропускается ток. Надо быть предельно осторожным. Подполз к столбику. Странное какое-то заграждение без колючек, низенькое. Новое что-то придумали? Шарахнет – и кучка пепла от тебя. Послюнявил палец, боязливо поднес к проволоке. Притронуться? Жутко, аж у копчика захолодело. Подождал, пока страх испарится, разулся, надел ботинки на руки, стал делать проход. Проскочил.

Должна быть распаханная, выровненная граблями пограничная полоса. Следовая называется. А тут – трава. Что за черт? Может, раньше пахали, теперь посыпают чем-нибудь? На всякий случай долго шел спиной вперед. Услышав плеск волны, оборотился, побежал. Вот и река. «Чорох» на карте обозначена. Переплыть, а там – Турция.

Плыть не пришлось, глубина по пояс. Выбрался на галечник. Через несколько шагов снова вода. Потом опять намывы песка и гальки. Где плыл, где шел, на берег выкарабкался на четвереньках и без ботинок – утонули. Дополз до кустов и замер. Неподалеку дом, надворные постройки. Хочешь не хочешь, идти надо, возврата теперь нет.

Вежливо побренчал в стекло. Не отзываются. Посильнее побарабанил. Откинулась занавеска, бородатый мужик, заслонившись ладонью от света, приник к окну. Спрашивает что-то не по-русски.

– Это Турция, а? – спросил Сомов негромко, но так, чтобы прошло через стекло.

Борода опять лопочет по-своему.

– Это Турция?! Тебя спрашиваю – Турция, да?! – чуть не закричал Петька. – Вот же напасть, не петрит.

Наконец хозяин дома, похоже, понял, покивал головой. Открылась дверь, выходящая на каменное крыльцо. Старый бородатый человек поманил рукой, заходи, дескать. В комнате показал на широкую, накрытую старым ковром лавку. Измотавшийся Сомов сел, вытянул ноги в мокрых и грязных носках. Старик отсутствовал минут пять. Вернулся с глиняной посудиной, поставил перед гостем и снова ушел. От духа съестного у Петьки свело скулы. Спасибо тебе, хлебосольный хозяин. В помещение, плотно прикрывая дверь, шагнул горбоносый детина, сея у дверей. Молчит. Турок он и есть турок.

Сомов с торопливой жадностью опустошил плошку, протер дно остатком лепешки. Сытый, отогревшийся, стал руками объяснять парню, что на двор надо, до ветру.

У парня рот до ушей. Сказал по-русски, хотя и с акцентом:

– Бэчевкой перэвяжи. Дать бэчевку?

– Я те покажу бечевку, зараза! – взвился Петька.

– Тогда тэрпи. У пограничников попросишься.

– К-каких пограничников? – смешался Сомов.

– Наших, – сверкает зубами нерусский бугай.

Смысл сказанного дошел до Сомова, но верить в то, что произошло, ужасно не хотелось. Позыркал на ехидного собеседника и понял – влип. Шел, полз, бежал, плыл – и все по Грузии. Ни хрена себе… Стал перемещаться по ковру ближе к двери. Парень погасил улыбку, глаза огнем взялись.

– Сиды! – и показал зажатую в кулаке гирьку от весов. – Врэжу!

Тут и старик вернулся с нарядом пограничников в фуражках с зеленым околышем.

Так бесславно закончилось бегство Петра Сомова в сопредельное государство Турцию.

16

Юрий Новоселов встретился с Сомовым в камере допросов внутренней тюрьмы. Приличного роста, большелобый и далеко не слабый физически, Петя Сомов со своим по-утиному сплюснутым носом и серыми растерянными глазенками все же походил больше на удравшего с уроков мальчишку. Увидев нового человека, который, надо полагать, тоже собирается его допрашивать, он близоруко моргал и нервно теребил пуговицу.

– Садись, Сомов, – пригласил Новоселов, заглядывая в Петьку поглубже – что там?

Парень поспешил плюхнуться на табурет, мертво прикрепленный к полу.

Подследственным, которым уже нечего добавлять к ранее сказанному, повторные допросы изрядно надоедают. Отвечают они нервозно или с усталой скукой, как автоматы. Незнакомому долговязому следователю Сомов порадовался. Этот еще не слышал его рассказа, примет свежей головой. А если из Москвы, из министерства? Совсем хорошо. Поймет, разберется.

Ведь он, Сомов, что хотел? Поступить в американскую школу шпионов, чтобы узнать все о разведорганах США. Заброшенный на территорию СССР, он пришел бы в КГБ и все рассказал. Таким образом стал бы советским разведчиком…

Новоселов просматривал уже читанные протоколы допросов. Боясь его потревожить, Сомов едва дышал. Задержав взгляд на акте об изъятии личных вещей арестованного, Новоселов легонько пошлепал ладонью по крышке стола:

– Слушай, Сомов.

Тот поерзал в готовности слушать. Новоселов, пряча веселый взгляд, стал читать:

– «При обыске изъяты паспорт, записная книжка, ключ, расческа, спички (три штуки), копия квитанции о наложении штрафа за безбилетный проезд по железной дороге, осколок зеркальца, два обрывка наждачной бумаги, листок с адресами и 22 копейки денег». – Куда же ты нацелился с таким богатством, Петя? Ах да, в Турцию. А зачем, если не секрет? Может, приглашен лично президентом Баяром? Хочешь помочь ему в сколачивании Багдадского пакта? Или, напротив, намерен разрушить эту агрессивную группировку? Каким образом? Натереть Баяра наждачной бумагой? Или подкупить? Наличность у тебя внушительная, можно и подкупить. А зеркальце? Зайчиков в глаза пускать?

Сомов слушал, улыбался – понимал шутку. Но на замечание о богатстве насупленно буркнул:

– Что есть, с тем и шел.

– Это не все, Петя. Пойдем дальше. Читаю из записной книжки:

«Удмуртская АССР имеет шесть городов: Ижевск (столица), Воткинск, Глазов, Сарапул, Камбарка, Можга, и 12 поселков городского типа. Полезные ископаемые: горючие сланцы, известняк, кварцевые залегания, используемые в военном деле. В республике развиты различные отрасли промышленности: машиностроение и металлургия, главным образом в Ижевске, Воткинске, Сарапуле. Ижевские машины идут на вооружение Советской Армии. На реке Каме начато строительство крупкой Воткинской гидроэлектростанции, имеющей стратегическое значение в военном отношении…»

– Хватит, что ли, Петр Сомов? – уже откровенно улыбался Новоселов. Юрий взял из дела упомянутый в акте листок с адресами, поводил карандашом по строчкам: – Город Сарапул, улица… дом номер… Это дом твоей тетушки. Второй адрес – город Ижевск… Здесь живет твой приятель. А это координаты Катеньки Горюновой. Твоя девушка? Ладно, сие меня не интересует. Меня интересует батумский адрес. Вот этот… Чей адрес?

– Адрес библиотеки.

– Перед уходом за границу потянуло детектив почитать?

– Не-е. Карту посмотреть, сориентироваться.

– Уже на этом спасибо – не врешь. В библиотеке я тоже побывал. Карта в энциклопедическом словаре не больше спичечной, этикетки. Что ты там разобрал?

– Все. Побережье, реку Чорох, границу…

– Ну а шпионские сведения откуда? Со страницы четыреста шестьдесят первой? Из третьего тома? Так? Почему не дословно списывал? Для пущего веса подредактировал? Зачем же торф пропустил. Я почему-то не сомневаюсь, что и торф в военном деле совсем не лишний. «Стратегическое значение… крупное значение в военном отношении… на вооружение Советской Армии…» – с едкой иронией цитировал Новоселов. – Сомов, нет этих слов в энциклопедическом словаре. Соображаешь, какой чепухой занимаешься?

Нарушитель границы раскаянно молчал, разглядывая спортивные тапочки без шнурков, выданные, вероятно, тюремной администрацией.

– Для кого предназначались эти «разведданные»? Для турок или американцев? Может, Прохора Савватеевича Мидюшко хотел надуть? Кстати, кто он такой? Что ты о нем знаешь?

Сомов подтянул правое плечо к щеке, невинно вытаращил глаза.

– Андрон сказал, что Мидюшко – агент американской разведки и поможет связаться с посольством.

– Откуда Алтынов знает Мидюшко?

– Говорил – в плену вместе были.

– А про то, что агент?

– Я не спрашивал.

– Как они жили в плену, чем занимались? Об этом Алтынов рассказывал?

Начитанность Сомова нет-нет да проявлялась в разговоре. Без обдуманного намерения соленые полублатные словечки перемежались чересчур правильными книжными фразами.

– Эта сторона жизни Андрона интересовала многих, но к себе в душу он никого не пускал. Пошлет подальше – и точка, – Сомов поглядел на Новоселова, смешливо пошевелил носом. – Это он посоветовал из какой-нибудь книжки списать. Чтобы не с пустыми руками туда. Говорил: сидят за кордоном, не знают ни черта, слопают твою баланду да еще долларов дадут… Понимаю теперь – глупость, а тогда почему-то верилось. Вот и стал в Батуми искать библиотеку.

– Петр, – добродушно спросил Новоселов, – о том, что ты дурак, Алтынов случайно не говорил?

– Говорил, – не обиделся Сомов.

– И ты не поверил?

– Я сказал, что он сам – дурак.

– Эк ты его лихо срезал, – усмехнулся Новоселов. – И как он на это?

– Кулаком в зубы.

– Часто от него попадало?

– Было дело.

– За что?

– Падло он. Зверь. Нашепчет мне всякого, потом избивает.

– О чем он нашептывал?

– Не то чтобы нашептывал… Какой бы он там ни был, человек все же. Болело что-то внутри. На нарах места рядом. Когда меж нас перемирие, он и начинает свою боль лечить. То не так, другое не по нему. Про Советскую власть, про лагерное начальство… На другой день спохватится – и на меня, зло вымещать. Зачем, говорит, в оперчасть таскался? Сексотничаешь? На хрена он мне сперся – стучать на него. Я в оперчасть полы мыть ходил… Знаете, мне иногда приходила мысль, что Алтынов не в плену был, а палачом у немцев. Как-то до того довел, что я взял и высказал свое соображение. После две недели в санчасти отлеживался.

– Такой здоровый парень. Неужели не мог постоять за себя?

– Пытался. Где там…

– Алтынов часто вспоминал Мидюшко?

– Не сказал бы, но если называл его – зубами скорготал. Он и меня-то бил, мечтая, что Мидюшко бьет. Страшно ненавидел.

– Ты не задумывался над странностью в поведении Алтынова? Ведь он, желая за какую-то обиду отомстить Мидюшко, мог о нем и сообщить куда следует. Вот, мол, живет в Трабзоне американский агент, предатель Родины… А он не говорил, оберегал его. Мог бы без горчицы слопать Мидюшко, но дает его адрес, посылает привет. В чем тут дело?

– Мама его знает. Все они у немцев одним дерьмом мазаны. Но вообще-то казалось иногда, что Андрон искрение хочет помочь мне. Молодой, говорит, грамотный, не то что я, и в чужой стране устроишься, проживешь. Только, говорит, к американцам в разведку идти – пустой номер: пожуют и выплюнут. О том, что для своих стараюсь, умалчивал от Андрона.

– А если эта искренность притворна? Просто-напросто хотел еще большую пакость сотворить? Допустим, чтобы ты снова за решеткой оказался. Могло быть у него такое желание?

– Зачем ему?

– По той же причине, по какой избивал тебя. Из ненависти к людям.

– Конечно, люди ему… Он, по-моему, себя-то не любил.

– Вот что я, Петя, думаю. Алтынов не сомневался, что ты со своими глупостями обязательно засыплешься на границе. А там – суд, снова лагерь. Вероятно, и другое думал: удачно минуешь пограничников, придешь в Трабзон, а там никакого Мидюшко. Откуда Алтынову знать, что товарищ по плену именно там? Ведь десять лет в заключении. И ты попадешь в такое положение, хуже которого и не придумаешь. Предположим третье: ты встречаешься с Прохором, во что крайне не верится, передаешь ему привет от Алтына, вручаешь секретные материалы… из энциклопедии. Он же сразу поймет, чья проделка. Если Мидюшко на самом деле сотрудничает с американской разведкой, – о секретности таких людей ты знаешь из книжек, – ему не остается ничего другого, как убрать Сомова.

– А что… и это могло быть. Как-то не подумал об этом.

– Ты о многом не думал, Петя Сомов.

17

С аджарским чекистом Юрий Новоселов съездил к его бабусе, которая жила «у самого синего моря», но не на окраине аджарской столицы, а между Батуми и Махинджаури. Решение послушаться Павла Никифоровича и отправить сюда Татьяну с Алешкой принял мгновенно. Было бы жестоко по отношению к жене и сыну лишить их отдыха в таком райском уголке.

Прощаясь с морем, искупался и, сидя в машине, всю обратную дорогу думал о Сомове, перебирал, как четки, всю его жизнь день за днем. Вроде бы всякого повидал, а все молочными зубами мается.

Уголовный кодекс Грузинской ССР как минимум три года Сомову гарантирует. Не выдержит парень повторного срока, свихнется окончательно. Отравленная фантазерством, оторванная от реального мира душа не перестанет тянуться к романтике. А какая романтика за колючей проволокой? Всех ближе и до которой легко дотянуться – романтика воровская. Общество не только потеряет человека, но и приобретет в его лице еще одного врага… Как его вызволить? В армию бы. Возраст призывной… Там он скорее найдет себя… И романтика по душе придется.

До рейса в Свердловск Новоселов выбрал время и сочинил нечто вроде ходатайства, чтобы оставить его для председателя Верховного суда республики.

Написал то, что позже покажет своему начальнику Павлу Никифоровичу Дальнову.

Написал, запечатал в конверт, но так никому и не передал этот пакет. С председателем Верховного суда республики, которого воображение, бог весть почему, рисовало седобородым старцем, Новоселов, оказывается, не раз встречался в столовой обкома партии. Теперь, знакомясь, подивился – одногодок его. Ну, может, и старше на год-два, но – не больше. Внешностью чем-то напоминал председателя Нижнетагильского городского суда Андрея Жерковского, однокашника Новоселова по юридическому, и дивиться вроде бы нечему. В объеме подведомственных дел этих должностных лиц, если принять во внимание одинаковость населения Тагила и Аджарии, особой разницы не просматривалось. Мысленно выстроенная дистанция между председателем суда республики и рядовым оперуполномоченным предельно укоротилась, и Новоселов с товарищеской откровенностью высказал ему свои сомнения и тревогу относительно Петра Сомова. Только вот председатель не захотел этого сближения. Неодобрительно, с видом патриарха покачал головой:

– Что-то вы…

Казалось, добавит к этому: «…молодой человек». Не добавил, но попрощался, кажется, холодновато.

18

Не успела замолкнуть первая трель телефонного звонка, как рука Павла Никифоровича Дальнова ухватила трубку. Чего тут больше было – профессиональной привычки или желания не потревожить домашних – сказать трудно. Во всяком случае, в трубку произнес негромко:

– Слушаю вас.

– Павел? Извини, что так поздно.

Дальнов узнал голос Николая Борисовича Орлова, поглядел из-под очков на светящийся циферблат наручных часов, лежащих на тумбочке. Не так уж поздно – едва перевалило за одиннадцать. Отодвинул газеты, которые просматривал, сказал:

– Извиняю и слушаю.

– Меня слушаешь, а радио?

– Что случилось? – встревожился Дальнов.

– В последних известиях сообщили об успешном выполнении плана промышленностью Белоруссии за полугодие.

– И ты позвонил, чтобы выразить свои восторг?

– Не совсем так.

– Надеюсь. Только не тяни.

– Интервью давал министр, фамилия которого – Калинин.

– Короче можешь?

– Фамилия – Калинин, звать – Петр Захарович. Это бывший начальник Белорусского штаба партизанского движения. Но дело не в этом. Просто некая психологическая связь. Его имя напомнило имя другого – Стулова. Иван Андреевич Стулов был секретарем Витебского подпольного обкома партии и одновременно членом военного совета нашей армии. Все, касаемое Брандта, шло через него… Может, от Стулова шагнем к предателю Мидюшко?

– Где сейчас Стулов?

– Не знаю. Возможно, до сих пор в Белоруссии.

– Проинструктируй следователя на этот счет. Кого думаешь послать?

– Не решил еще.

– Направь Ковалева. Если уж за следователем первая скрипка, пусть ею будет Ковалев, мой Новоселов капризен, когда однокашники командуют. С Ковалевым – друзья, в два цепа хорошо молотить будут.

Орлов уже думал о Ковалеве. Начав работать в органах госбезопасности, тот, в отличие от многих следователей со студенческой скамьи, в практику окунулся сразу по масштабным делам. Не на первых ролях, конечно, но в разоблачении агентуры, которую бывшие союзники пытались насадить в промышленных районах Урала, приобрел значительный чекистский опыт. Имея это в виду, Николай Борисович сказал Дальнову:

– Ковалев не умеет командовать, он умеет работать.

– Вот и прекрасно!

– Так-то оно так, да… Белоруссия душу ему слишком ранит. Посылал недавно в те края. Вернулся сам не свой. На тамошнее небо, говорит, смотреть не могу, сердце – в клочья.

– Из-за брата?

– Василий Григорьевич ему не только братом, но и за отца был.

– Парень мужественный, ему-то, считаю, под силу поработать в кровавом прошлом. А вообще – смотри. Тебе виднее.

– Посмотрю.

О Василии Григорьевиче как об отце, может, сильно сказано. Василий Ковалев старше Александра всего на шесть лет. Но было достаточно и этого старшинства, чтобы мальчишке, оставшемуся без отца в годовалом возрасте, иметь достойный предмет подражания. Сыновние чувства – часть человеческой сути, они возникают и у сироты, если есть кому возбудить их.

В годы войны боевой летчик Василий Ковалев сражался с врагом в небе Белоруссии. В этом же небе, испытывая новые машины, погиб прошлым летом.

19

Новоселов и его жена Таня собирались в дорогу. Участие Юрия в сборах состояло из сплошных советов: что необходимо взять, куда и как положить необходимое. Когда сам взялся укладывать, подозрительно исчезла самая ценная вещь из гардероба жены – купальник. Купальник привезла ей подруга, вышедшая замуж за лейтенанта, который служил в Группе войск в Германии. Роскошный подарок отыскался, но стали теряться вещи Алешки. Татьяне Ивановне надоело дурачество мужа, и она усадила его по другую сторону стола.

– Сиди и не двигайся, пока чемодан не будет заперт на ключ.

Юрий взял Алешку на колени, изогнулся дугой, прижался щекой к нежной щеке сына. Грустно. Сколько таких разлук – не сосчитать, а все равно каждая – как первая.

Не выпуская Алешку, запел дурашливо: «Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону…» Таня тенорком подхватила: «уходили комсомольцы на…» и тут же ойкнула:

– Юра, у меня комсомольские за июль не уплачены.

– До вечера времени много, уплатишь.

– Пожалуй, – согласилась Таня и снова: – «…уходили комсомольцы на гражданскую войну». С чего в твою голову пришла эта песня?

– Как с чего? Мне приказ – на запад, тебе в Махинджаури. Совсем в другую сторону.

– Не на войну же едем!

– На самую настоящую. Ты и Алешка с морем воевать будете, а я эту гадину…

– Опомнись! – в отчаянии воскликнула Таня.

Но было уже поздно.

– А что такое – гадина? – немедленно спросил Алешка.

– Кх-хм… Ну, это… – изворачивался папа. – Так нехороших людей называют.

Мама поспешила ему на помощь.

– Гадинами, Алеша, называют змей. Это плохо. Ты не говори так.

Алешке не все ясно, требует уточнений:

– Вовка нехороший. Мое колесико сломал. Он гадина-змей, да?

– Але-е-ша-а… – простонала Таня и осуждающе посмотрела на мужа. – Лучше бы ты, Юрий Максимович, язык себе откусил. Ляпнет где-нибудь там – со стыда сгоришь.

Расстроенная, отправилась на балкон, где в ожидании утюга подсыхали полотенца и бельишко сына.

Балконами пятиэтажный дом выходил на тихую улочку, буйно заросшую неприхотливыми и мусорными в период цветения тополями. Их густые кроны достигали верхних этажей. Там воробьи проводили свои собрания и митинги, пробуждая в обленившихся кошках кровожадный инстинкт предков. Внезапное появление человека вспугнуло очередное пичужье сборище, и оно с недовольным чивиканьем ссыпалось в пропыленный газон противоположной стороны, где еще сохранялись бревенчатые дома екатеринбургской поры. Но и тут не было покоя. Ржаво скрипнула калитка, согнала настороженных воробьишек и оттуда.

– Светланка, со двора ни шагу! Скоро вернусь! – услышала Таня повелительный голос женщины и тут же увидела ее. Это была Альбина Потапова, с которой познакомилась, когда еще «гуляла» со студентом юридического института Юрой Новоселовым. Альбина – бухгалтер школы, где, по всей видимости, начнет нынче учиться их Алешка.

Хотела окликнуть подругу, но сдержалась. Обстановка для разговора не очень-то подходящая. Но Альбина заметила Таню, громко спросила:

– Ну как, Новоселовы, собрались?

– Собираемся. Да ты заходи, а то я отсюда – как муэдзин с минарета.

– Некогда, Таня. К папе спешу.

Татьяна Ивановна смотрела вслед Потаповой, и что-то удушливое подступало к горлу. Оставалось только расплакаться. Отыскивала бельевые прищепки и снимала просохшее белье на ощупь.

К папе… Слабея, Таня опустилась на Алешкин фанерный стульчик, уткнулась лицом в теплую, прогретую солнцем махровую простыню.

Встретилась Таня, а потом и подружилась с Альбиной Потаповой в госпитале инвалидов Отечественной войны, куда ходила с Юрием навещать Максима Петровича Новоселова.

Отец Альбины, Олег Родионович, жив и сейчас. Но, господи… Можно ли назвать жизнью это медленное угасание, растянувшееся на годы! Тяжело контуженный, он прожил в семье совсем немного. Паралич ног – и госпитальная койка. Время от времени все же возвращался домой. Родные всячески поддерживали его, стремились улучшить положение. Но недуг не отступал. А тут новый удар – умерла жена. К страданиям физическим добавились душевные муки, давило сознание, что он в тягость молодым.

В тягость или не в тягость, но Альбина с мужем от чистого сердца обихаживали его: кормили, одевали-раздевали, купали, укладывали в постель. Олег Родионович настоял на своем – лег в госпиталь. Пожалуй, не сам настоял, а перестал противиться настоянию врачей.

Альбина с мужем ежедневно навещали Олега Родионовича. Но он уже не узнавал зятя, принимал дочь за покойную жену, а то и вовсе безучастно смотрел на обоих. Теперь атрофия прихватила и прозрачные, исхудавшие руки; обрекая на жалкое прозябание, подступала и к мозгу.

Недобрые языки осуждали: вот, дескать, нынешняя молодежь – избавились от старика, умирать в больницу уложили. Несправедливо это! Пытались взять домой. Но больному требовался ежечасный и профессиональный медицинский уход. Выписать его не позволили. Только госпиталю под силу оттягивать безжалостный приговор войны.

…Недоумевая, что задержало Таню, на балкон вышел Юрий Максимович, встревоженно посмотрел на заплаканную жену. Таня поспешно вытерла лицо охапкой стираного белья, поднялась, прислонилась к мужу.

Она не знала подлинной цели командировки, но догадалась: и эта поездка Юрия связана с розыском.

Косясь на открытую дверь балкона – не услышал бы Алешка, умоляюще попросила:

– Юрочка, постарайся… Постарайся, милый, найди эту… гадину.