Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 51 страниц)

В других помещениях, заметил Федор позднее, военный порядок соседствовал с домашним уютом. В комнате старшины-командира, кроме казенного стола с телефонами и бумагами, стоял еще и столовый, накрытый клеенкой поверх простенькой скатерти, на середине которого красовался самовар. Кровать была застелена не по-армейски, над ней висел коврик-гобелен. Да и в солдатских помещениях дозволены были фотографии на стенах, на некоторых тумбочках в пол-литровых банках стояли букетики полевых цветов.

Старшина, уже немолодой мужчина, встретил их с неподдельным радушием и сразу распорядился подать обед, который тоже отличался от обычного армейского. На столе рядом с наваристыми щами и кашей с тушенкой объявились соленые огурцы, отварная картошка. Самовар, исчезнувший при появлении гостей, снова водворился на место, но уже горячим, с пузатым фарфоровым чайником на конфорке.

– Вы как в другой державе! – удивился Федор.

– В державе той же, а кроме военного порядка еще и хозяйскую линию крепко держим, – не без гордости сообщил старшина.

– Это как же?

– А так: и службу несем, и поработать любим. У нас и огород свой и даже живность имеется.

– А служба не страдает?

– Служба – прежде всего, – стал строже старшина. – Утром все на зарядку, занятия по боевому оружию, политинформация, конечно. Все – по распорядку. Раз в месяц библиотекарь в часть, в Свердловск, ездит книжки менять. Радио есть. В кино, правда, редко бывают, потому что в Яшминский надо ходить.

– Вы сами-то давно здесь? – спросил Федор старшину.

– С осени прошлой. Сразу после госпиталя.

– Были на фронте?

– Два дня, – несколько смутился старшина. – Под Смоленском. Вот, – он показал левую ладонь, – видите, пальцы не сжимаются, котелок удержать не могу… И ранение-то пустяковое, в мякоть, и не почувствовал сначала. Да и заросло моментально, а вот пальцы не отошли.

– В каких войсках пришлось?

– В наших. НКВД.

…Еще сидели за столом, когда появились Бадьин и Вершков. Их сразу усадили за стол, подали еду. Виталий приступил к еде и рассказу одновременно.

– Понаслушались всякого, – начал он. – Эта Вахромеева такой теткой оказалась… во! – он показал большой палец.

– Я вам не мешаю? – спросил старшина.

– Нет, нет, – ответил ему Федор, ожидая продолжения рассказа Бадьина.

– Все началось еще дорогой, когда туда шли. Ну, объяснили ей сначала, что надо узнать про одного мужичка из Яшминского: кто он? А потом Даниил Андреевич спросил ее, кого она знает из приятелей Степанова в Яшминском?

– В Яшминском не знаю, – отвечает, – а вот в Хомутовке есть, Чалышев Александр Андреевич. Еще до войны сдружились, года за два, когда тот в Хомутовку приехал. И по сей день не забывают друг друга.

– Ну, и разговорились, – продолжал Виталий. – Откуда приехал Чалышев, она не знает. Работать стал грузоотправителем на участке углежогов. Когда началась война, его мобилизовали, но осенью он вернулся, говорили, что из госпиталя.

– Так оно, наверное, и есть, – сказала Вахромеева, – потому как сама видела его в то время с палочкой, прихрамывал он.

– По словам Вахромеевой, у этого Чалышева полно знакомых во всех ближних поселках, – говорил Виталий. – Всех и не знает.

– Вы про Степанова расскажите, – подсказал Даниил Андреевич.

– А про Степанова еще сказала, что он как-то приходил к Чалышеву не один, а с двумя незнакомыми молодыми мужиками.

– Когда это было?

– В том-то и дело, что она сама не видела этого, а слышала от матери, которая живет как раз по соседству с Чалышевым.

– Слушай, Виталий, я ничего не могу понять, – остановил его Федор. – Вахромеева говорит про каких-то незнакомых, которых сама не видела. А при чем тут ее мать?

– Погоди… Я и сам сначала ничего не понял. А теперь давай по порядку. Разговор-то зашел о том, что у Степанова есть давний приятель в Хомутовке – Чалышев. Это – раз. Потом Вахромеева сказала, что у него вообще много приятелей, даже таких, которых и местные не знают. И Степанов тоже приходил к нему с двумя незнакомыми. Это – два. А сказала ей об этом мать…

– Ну и что? – Федор все равно еще ничего не понял.

– Все дело в том, что Степанов с ними приходил не просто так, а приводил их в баню к Чалышеву.

– Так! – Федору стало смешно.

– Нет, ты не улыбайся, – обиделся Виталий. – Вот тогда мать Вахромеевой и спросила Степанова, кого это он в баню привел? А он ей ответил, что это рабочие с их разъезда, с Дедово, значит. Понял?

– Нет.

– Сейчас поймешь… Когда Вахромеева пришла к матери дня через два-три, та и спросила, что это за мужики молодые поступили к ним на работу? Вроде всех ваших знаю, сказала, а этих впервой вижу. Вахромеева удивилась, потому что никаких новых людей на Дедово не работало. Она даже сказала тогда матери, что та напутала… Мать, конечно, обиделась, давай доказывать: говорит, спросила тогда еще Степанова, почему это ему понадобилось вести людей за восемь километров в Хомутовку, если на Дедово своя баня есть? А тот ответил, что у них баня не работает… В общем, наврал ей, – подытожил Виталии. И, увидев, что Федор опять хочет перебить его, остановил торопливым жестом. – Я-то почему тебе это рассказал? Потому что сам сразу подумал про шалаш. Там же два лежака было, помнишь? А может, Степанов и приводил в баню тех, кто скрывается в лесу?

Федор, конечно, сразу понял, к чему вел Бадьин, но все-таки сказал:

– Ну и накрутил!..

– Ничего не накрутил.

– А еще что ты узнал?

– Я стал спрашивать Вахромееву, кого из приятелей Чалышева она знает еще. Она назвала только двух: один с Угольного – Исаев, жигарем там работает; другой из их же Хомутовки – Махов. Оба – из сосланных.

– Ну и компания! – подивился Федор.

– Это еще не все, – улыбнулся Виталий.

– Давай, давай…

– Сейчас про Яшминское пойдет. Подошли мы к поселку с той же стороны, откуда я утром заходил. Показал я Даниилу Андреевичу и Вахромеевой тот дом… – Он вдруг прервался и сказал: – А дальше пусть Даниил Андреевич рассказывает: он с Вахромеевой к ее сестре ходил. Я-то на полянке возле леса валялся…

– Понятно, – улыбнулся Федор и обратился к Вершкову: – Ну что ж, докладывайте, Даниил Андреевич.

– У меня доклад будет короткий, – сказал Вершков. – Мужик тот, Некрасов Иван Александрович, работает лесником. В Яшминское выслан в тридцать первом году, с той поры и держится на одном месте. Когда началась война, забирали в армию, а нынче весной пришел обратно, по ранению, говорят… Сестра Вахромеевой знает, что он с нашим Степановым и раньше был знаком, нынче тоже видела их вместе несколько раз. Вот и все.

– Нет, не все, – вмешался Бадьин. – А про Чалышева? Расскажите.

– Да, забыл… – снова начал Вершков. – Марья-то Вахромеева перед уходом вдруг и спросила сестру-то:

– Ты Чалышева нашего хомутовского знаешь?

– Как не знать? – ответила та. – Он к Некрасову, почитай, чаще всех ходит.

– Вот! – сразу подхватил Бадьин. – Теперь смотри, что получается: Степанов получает записку про шалаш. Он же к Чалышеву в баню водит каких-то незнакомых. А Некрасов, который приятельствует с Чалышевым, тоже вьется возле шалаша. Что бы это означало?

– А вот что это означает – надо разобраться нам, – сказал серьезно Федор. – И разобраться побыстрее. Не нравится мне эта суетня вокруг шалаша.

Все замолчали. Федор видел, что ждут его решения. А он еще ничего не решил.

– Значит, так… – начал он наконец. – Вам, Даниил Андреевич, завтра с утра на работу, вы можете идти отдыхать. Спасибо за помощь. А нам надо подумать, что делать дальше. Если еще понадобится ваша помощь, мы можем на нее рассчитывать?

– А как же, товарищи!

– Очень хорошо. Тогда – до завтра.

Федор вышел с ним на улицу. Был уже вечер, и под деревянным грибком возле оградки гарнизона стоял часовой. Миновав его, Федор спросил Даниила Андреевича:

– Вы предупредили Вахромееву о том, чтобы она никому не говорила о вашем посещении Яшминского?

– Об этом ей Виталий Павлович говорил.

– Женщина-то она надежная?

– За это не беспокойтесь, – ответил ему Вершков.

– Самое главное сейчас – это не растревожить людей. И особенно – Степанова.

– Понимаю.

– А если вдруг кто-то приметил нас и по этому поводу возникнут разговоры, то надо сказать, что мы приезжали в гарнизон.

– Ясно.

На том и расстались.

Вернувшись в дом, Федор продолжил разговор о дальнейшей работе.

– Что касается тебя, Алексей, – обратился он к Колмакову, – то главной твоей задачей с этого момента станет постоянное наблюдение за Степановым. Для чего, спросишь? Отвечу: судя по записке, обнаруженной Холодковой, связь с шалашом идет через него. Будем надеяться, что ему неизвестно о нашей осведомленности. Тогда мы вправе предполагать, что те, кто скрывается в лесу, покинув свое убежище, скоро выйдут на него снова. Вот этот момент нельзя проморгать. Как сумеешь, но глаз с него не спускай. – Он повернулся к Виталию: – А тебе завтра надо пораньше выехать в Пригорнск и собрать такие же подробные сведения о Чалышеве, Исаеве и Махове, как это сделал Алексей по Степанову. Мне бы надо посоветоваться с Уховым. Поэтому я, может быть, побываю в Свердловске… Но, как бы ни было, завтра ты, Виталий, должен вернуться сюда как можно быстрее. Я-то, если что, обернусь моментом. – И тут же обратился к старшине: – Вы не возражаете, если мы у вас и соберемся?

– Я считаю это лучшим вариантом, – ответил тот.

– Но надо на всякий случай договориться о другом, – заговорил Колмаков. – Допустим, я связь обнаружу, что я должен делать? Брать Степанова?

– Вот тут надо не ошибиться, – ответил Федор.

– Предположим, задержу, но вытяну пустышку – это же провал? Провал. А если не задержу и связь выпущу? Тоже провал. Еще хуже, пожалуй…

– Суди по обстоятельствам. Только ошибки быть не должно, – жестко сказал Федор.

Федор увидел, как сразу испортилось настроение Алексея. Виталий тоже задумался. Да и сам он понимал, что ситуация складывалась довольно скверная. И все – проклятая неизвестность!

Отменный ужин, которым угостил старшина, немного отвлек их от беспокойных мыслей, но не избавил от них.

– Пора и отдыхать, – решил наконец Федор.

– Вы – давайте, а я пошел, – сказал Алексей.

– Куда? – удивился Федор.

– Как куда? У меня подопечный есть… – Он вдруг улыбнулся: – Ошибки быть не должно.

И вышел из комнаты.

…Федор долго не мог заснуть.

Записку, обнаруженную Холодковой, без внимания оставлять было нельзя. Сам факт, что в лесу намеренно и с умелой предосторожностью скрывались люди, говорил за то, что совершается что-то противозаконное. А сведения, добытые Колмаковым и Бадьиным, свидетельствовали еще и о том, что за всем этим делом стоят сомнительные личности. Федор уже не раз убеждался в том, что эти два явления часто связаны между собой. Именно это, считал он, обязывает во что бы то ни стало расследовать дело до конца.

Наутро, отправляя Бадьина в Пригорнск, наказал ему побывать в отделах кадров организаций, где работают выселенцы.

– Понимаешь, нам надо сравнить наши сведения с их автобиографиями, которые находятся в личных делах. Сдается мне, что там могут быть расхождения.

– А ты к Ухову поедешь? – спросил Виталий.

– Наверное, – ответил Федор. – Надо все-таки посоветоваться. А где Колмаков наш? – спросил еще.

– Где-то возле Степанова должен быть, – предположил Бадьин.

– Ладно. Поезжай и возвращайся быстрее. Всё.

…Через полтора часа сам Федор сидел в кабинете Ухова. Размышляли.

– Я понимаю тебя, что сидеть и караулить этих загадочных лесных жителей, как кошка у мышиной норы, дело малоинтересное. Но и забирать Степанова так просто нельзя: нужно основание. А его нет. И если мы задержим его, он просто сделает вид, что ничего не знает. И ты ничего не докажешь!

– Как же быть?

– Ты подожди Бадьина. Посмотришь, что он привезет. У тебя будет над чем поразмыслить. И не уставайте говорить с людьми. А то, что за Степановым Колмаков смотрит, это хорошо. И вот увидишь, он смотрит не зря: если он не дождется связи, то знаешь, чего он дождется? Степанов сам пойдет в лес… Да, пойдет, если он связан с теми людьми не случайно. Вот это уже будет основание. Потому что в таком случае будет встреча! Вот тогда ты и должен будешь принять решение: брать или не брать. Другого совета тебе, Федор Тихонович, я просто не могу дать.

– Я вас понял, – сказал Федор. – Возвращаюсь в Дедово.

– И с людьми, с людьми поближе, – наказывал ему Ухов, провожая.

…Виталий Бадьин вернулся из Пригорнска с багажом не меньшим, чем Колмаков.

Из ссыльных самой колоритной фигурой стал выглядеть Некрасов Иван Александрович.

Он, как и Степанов, происходил из красноуфимских краев, только жизнь потаскала его еще основательнее. В девятьсот четырнадцатом году его призвали в армию, в пятнадцатом он попал в германский плен. Вернулся в родные края только в восемнадцатом. А дома уже другая власть, которая никак не могла прийтись ему по душе.

До революции Некрасов вел хозяйство вместе со старшим братом Алексеем. И хозяйство было завидное: бок о бок дома, а на общем подворье двадцать пять лошадей, двадцать коров и столько же голов мелкого скота, не считая разной птицы. Стояли в завознях две жатки-самовязки, двое машинных граблей, косилка, молотилка, плуги, в доме – сепаратор. Из экономии семью обшивали сами, три швейных машины для этого были. Без всего этого не управиться бы с землей, а ее было больше двухсот десятин, из них только засевалось сто. Держали постоянно двух батраков, а в сенокос и страду нанимали еще до двух десятков сезонников. Баловались и торговлей. Откуда же еще быть пяти тысячам годового дохода?!

Прибыл из плена Иван, поговорил со старшим братом, который сидел дома, видел революцию, слушал речи и потому уже не мог не предвидеть будущего. Оно не сулило им ничего хорошего. Не удивительно, что как только загорелось в том году кулацкое восстание, оба брата взялись за оружие. Иван, молодой и испробовавший военное дело, поднялся там до должности коменданта: арестовывал, расстреливал.

Но молодая власть разметала кулацкий мятеж, поставила старшего брата к стенке, а увертливый младший сумел сбежать, благо – подошел Колчак. Началась мобилизация в белую армию, и Ивана Некрасова взяли туда вместе с лошадью в обозную службу: продержал вожжи до самого Ишима, а там погрузили его на поезд и довезли до станции Татарки. И повезло вроде: с Татарки отпустили домой…

Поехал. Но в Омске задержали и сдали военному коменданту. Дела у Колчака шли плохо, солдат не хватало, и Некрасову опять дали в руки винтовку. Но он от смерти уходить научился: в двадцатом сдался в плен красным… И надо же! Те тоже отпустили его.

Наконец добрался до Екатеринбурга. Но и здесь не миновал комендатуры. На этот раз забрали в армию красные. Часть, в которой оказался, вскоре направили против белополяков на Северо-Западный фронт. Там и пробыл до заключения мира в двадцать первом году.

Домой, в родную деревню, не поехал, боялся: вдруг вспомнит кто-нибудь восемнадцатый год. Подался к знакомым в Манчажский район, куда через верных людей вызвал семью. Загородиться от местных властей было чем – после польского фронта красноармейская справка осталась на руках. Зачал жить.

Помогла подняться смерть родного дядьки, который оставил любимому племяннику кое-что из добра да золотишко. До сытой жизни подтянулся сначала, а потом и до богатой дошел.

В тридцатом раскулачили.

Так и оказался в высылке в Пригорнском районе. Семь ребятишек, да сам с женой, с такой оравой не поскачешь. И осел навсегда, устроившись лесником.

…А вот приятель Некрасова Чалышев Александр Андреевич не был выселенцем. Этот происходил из Чердынского края. Был призван на царскую службу, как и Некрасов, в четырнадцатом году. Благодаря грамоте сразу стал младшим унтер-офицером. В восемнадцатом вернулся домой, занялся было сельским хозяйством, даже волостным военным комиссаром был выбран. В этом же году, в июне, как только началась мобилизация в Красную Армию, сам поспешил записаться в добровольцы. Служба выпала не особенно жаркая: до двадцать первого года прошел ее в должности начальника хозяйственной команды.

Дома опять принялся за землю, и пошло хорошо. Но коллективизация подвела его под кулацкий ранг. Враз обеднев, уехал из родных краев. Красноармейские документы помогли обосноваться без хлопот. Снова завел маломальское хозяйство, но все время помнил, что жадность может сгубить, поэтому на своей земле не надсажался, вошел в местный колхоз, не пропускал ни одного собрания, сам поднаторел на выступлениях, репутацию заимел. Грамота и на этот раз помогла: избрали его мужики председателем колхоза. Похозяйничал он около двух лет и к тридцать шестому году порученный ему колхоз довел до ручки, по миру пустил… Приехала комиссия, проверила все бумаги, которые были, и вынесла свое определение: отдать Чалышева под суд за разбазаривание народного добра.

Отсидел Александр Андреевич два года и снова переменил место жительства, определившись в Пригорнском районе к углежогам грузоотправителем на твердое жалованье.

Другие приятели Чалышева были выселенными тоже. Махова в свое время раскулачили в Ольховском районе Челябинской области. Жена его – из середняков, отказалась от него, была восстановлена в гражданских правах и осталась дома с полуторагодовалой дочкой. Поэтому Махов приехал к месту высылки в Пригорнский район одни. Потом уж обзавелся новой женой.

Самый молодой из всех – Исаев, был выслан с раскулаченными родителями под Тюмень. Парень грамотный, пристроился на работу в потребсоюз и в тридцать втором году попал в тюрьму за хищение социалистической собственности. После тюрьмы поселился в Угольном, стал жигарем…

– Ну вот, – выслушав Бадьина, сказал Федор. – Теперь всю компанию узнали. Подобрались один к одному. Остается узнать самое главное: что за люди у них в лесу. Сдается мне, что тут попахивает душевным родством.

– А у Колмакова как дела? Ты его видел? – спросил Виталий.

– Нет. Скрылся куда-то наш Алексей, – ответил Федор и сказал: – Если не появится, завтра с утра придется искать его. Надо посоветоваться вместе, чем заниматься дальше.

В это время дверь в комнату старшины, где сидели Федор и Бадьин, отворилась, в ней появился солдат с самоваром в руках. Спросил:

– К вам можно?

– Заходи.

Солдат поставил самовар на стол и сказал, как будто извиняясь:

– Вот. Товарищ старшина сам нес, да его срочно позвали к телефону. Велел мне…

– Спасибо.

– Разрешите идти?

– Идите.

Солдат направился к двери и, открыв ее, столкнулся со старшиной. Тот как-то ловко вытолкнул его из комнаты и когда повернулся, Федор увидел, что он не на шутку встревожен.

– Федор Тихонович, Вершков звонил. Ваш Колмаков через него просил срочно прислать на стрелочный пост двух солдат. Он арестовал стрелочника Степанова и еще одного незнакомого человека! – выпалил старшина.

Федор и Бадьин вскочили.

– Как арестовал?! – спросил Федор.

– Не знаю. Вершков передал только это. Вы побудьте здесь, а я пошлю. Мои ребята мигом долетят туда…

И выбежал из комнаты. Федор с Бадьиным переглянулись.

– Ни черта не понимаю! – сказал Федор.

– Может, мы пойдем тоже? – предложил Виталий.

– Нет. Надо позвонить Вершкову. Добеги-ка до старшины, спроси, который телефон из этих к дежурному по разъезду, – он показал на аппараты, стоявшие на рабочем столе старшины.

Бадьин скрылся за дверью и вернулся через минуту вместе со старшиной.

– Вот телефон, – показал тот на один из аппаратов. – Но зачем звонить Вершкову? Он сам ничего не знает, я же спрашивал. Через десять-пятнадцать минут все будет известно.

– Тогда пойдемте, хоть встретим их, – предложил Федор.

Втроем вышли на улицу.

Подступали сумерки, и безмятежная тишина, царившая вокруг, показалась Федору какой-то неестественной.

– У вас найдется место, куда можно поместить этих арестованных? – спросил Федор старшину.

– Хозяйственная комната есть, еще комната боевой подготовки…

Замолчали. Казалось, время остановилось. Федор закурил, потягивая папиросу, неотрывно смотрел в сторону разъезда.

– Идут, – сказал наконец старшина, стоявший у него за спиной.

Федор обернулся и увидел, что тот смотрит в сторону леса.

– Тропой по лесной опушке идут, – уточнил старшина, – я слышал: у кого-то треснуло под ногой…

Федор не успел ему ответить. Из-за угла ограды казармы показался солдат с винтовкой, за ним вышли Степанов с незнакомым мужчиной, позади них шагали Колмаков и второй солдат. Старшина вышел навстречу, что-то негромко сказал первому солдату и повернул обратно. Арестованных провели мимо Федора и Бадьина. Колмаков остановился возле них. Он вытащил из кармана гимнастерки бумажку и протянул Федору:

– Вот, читай.

Это была записка, написанная карандашом на клочке газеты, оторванном по краю.

«Здравствуй, Семен. Напиши свой график

дежурств. Мы переходим на другое место.

Нас заметили. Иван будет знать,

где мы. Ну, пока».

– Пошли к старшине! – заторопился Федор. – Надо сказать, чтобы задержанных рассадили по разным местам.

– Я уже сказал об этом солдату, с которым шел, – ответил ему Колмаков.

Вошли в казарму. Навстречу им спешил старшина.

– Все в порядке, – сказал он.

– Где они?

– Как и говорил. В разных комнатах, только не закрыты. Солдаты при них.

– Рассказывай, – попросил Федор Колмакова, как только все зашли в комнату старшины.

– Незнакомый появился перед концом дежурства Степанова со стороны Яшминского. Когда он зашел в будку, я приблизился к ней. Будка хорошо просматривалась через окна. Сначала они перекинулись словами, а потом тот, что пришел, передал Степанову записку. Я, как увидел это, сразу же забежал к ним, приказал записку – на стол, самим в сторону… Позвонил Вершкову, попросил сообщить в охрану туннеля, чтобы прислали солдат, а его поторопил со сменой Степанову.

– Записка эта от жильцов шалаша, это ясно, – сразу стал рассуждать Федор. – Иван – это Некрасов. – Он взглянул на Колмакова. – И раз ты закрутил эту карусель, придется задерживать и Некрасова. Только когда?

– С этим, который записку принес, сейчас же надо говорить, – сказал Алексей. – По записке можно предположить, что Степанов должен был с этим же гонцом отправить свой ответ. А куда и когда ее намеревались доставить, нам необходимо узнать не откладывая. Тогда и видно будет, когда задерживать.

– В таком случае давайте его сюда, – распорядился Федор.

Задержанный, которого привели через минуту-две, был явно испуган.

– Фамилия? – строго спросил Федор.

– Чалышев.

– От кого принес записку? Быстро!

– Из Яшминского…

– Я спрашиваю не откуда, а от кого?

– От лесника, от Некрасова.

– Ответ должен был взять?

– Должен.

– Когда хотел доставить его?

– Сегодня.

– Некрасову?

– Ему.

– От кого тебе передал записку Некрасов?

– Не знаю.

– Уведите, – приказал Федор.

Чалышева увели.

– Старшина, пару солдат нам дашь? – обратился Федор к начальнику гарнизона.

– Обязательно.

– Только мне надо таких, чтобы и ночью дорогу на Яшминское с завязанными глазами нашли.

– Да тут есть такая, по которой не сбиться, – сказал старшина. – По ней даже ездят.

– Пойдем все втроем, – решил Федор, обращаясь к Бадьину и Колмакову. – Чем быстрее задержим Некрасова, тем лучше…

Через четверть часа Федор, Колмаков, Бадьин и двое солдат вышли на дорогу в Яшминское.

* * *

К дому Ивана Некрасова подошли в полночь. В окнах света не было, хозяева спали. Двор был обнесен невысоким глухим забором и хорошо просматривался, но калитка была закрыта. Когда постучали, из конуры, стоявшей под навесом, выскочил кобель и залился злым лаем. Прошло минуты три-четыре. В доме по-прежнему было темно, но входная дверь отворилась, мужской голос тихо, но строго утихомирил собаку. Потом шаги раздались возле самой калитки. Не спрашивая, кто пришел, хозяин открыл ее.

– Некрасов? – спросил Федор.

– Я, – несколько настороженно отозвался Некрасов.

– Собаку закрыли?

– Что надо?

– Мы к вам…

За спиной Федора стоял Колмаков. Некрасов отошел, запер собаку в конуре, сказал неприветливо:

– Проходите.

Вошли в дом. Там уже горел свет. Встала жена.

– Чем обязан? – спросил Некрасов.

– Вам следует собраться, вы пойдете с нами на Дедово, – сказал Федор, протягивая Некрасову удостоверение.

Некрасов молча покачал головой, сняв с вешалки дождевик, поинтересовался:

– Надолго?

– Видно будет, – ответил Федор.

Когда отошли от дома шагов на тридцать, их встретили оставшиеся на улице Бадьин и солдаты. Виталий тихонько толкнул Федора, сказав одними губами:

– Этот.

– Многовато вы народа с собой привели, – заметил Некрасов, взглянув на Федора.

– Идите, идите… – отозвался Федор.

В гарнизон вернулись около трех часов утра, минуя поселок разъезда. Их встретил неусыпный старшина. К нему в комнату и завели Некрасова.

– Садитесь, – предложил ему Федор, показав на табуретку в сторонке от двери. Сам сел возле обеденного стола, положил на него фуражку, спросил: – К кому вы приходили прошлым утром в шалаш на Яшмихе?

Некрасов медлил с ответом.

– Что же вы молчите? Отвечайте.

– Да жили там знакомые ребята… Не здешние, – ответил он наконец.

– Вы же хорошо знаете, кто они.

– Значит, вам все самим известно, чего же спрашивать? – вместо ответа спросил Некрасов.

– Здесь спрашиваю я, – сказал ему Федор. – И мне известно больше: после вашего посещения шалаша, когда вы не застали их на месте, вы уже успели увидеться с ними.

– Вот видите, вы знаете больше меня.

– Я еще раз предупреждаю вас, что на мои вопросы вы должны отвечать, а не уходить от них. Вы виделись с этими людьми, от них передали записку стрелочнику Степанову. Вам нет смысла увиливать от вопросов, этим вы можете только осложнить свое положение.

– Ничего я Степанову не передавал, – холодно взглянул на Федора Некрасов. – Вы что-то путаете.

– Нам путать не полагается, Некрасов. Вы не мальчик и должны понимать: если записка передана Степанову через Чалышева, это вовсе не означает, что вы к ней не имеете никакого отношения. Где сейчас находятся люди из шалаша?

– Не знаю.

– Больше ничего не скажете?

– Я ответил, что не знаю, где они. – И вдруг сорвался: – Вы меня с постели подняли, спать не дали, фактически арестовали незаконно и увели черт знает куда!..

– Спокойно, Некрасов. Вы отказываетесь говорить?

– Да, отказываюсь. Если арестовали, представьте санкцию!

– Представим, – заверил его Федор и посмотрел на старшину: – Можете его увести?

– Да.

– Пожалуйста…

Федор понял, что старшина побеспокоился и о месте для Некрасова.

Когда остались одни, Федор предложил допросить Чалышева.

– Чалышев серьезно растерялся, судя по тому, что сразу назвал Некрасова. Уходить ему от дальнейшего разговора уже нет смысла. А нам необходимы сведения, основание для ареста. Кто-то из вас утром выедет в Свердловск за санкцией прокурора.

…Чалышев был не просто растерян, а по-настоящему испуган. Видя это, Федор не стал начинать с вопросов, которые интересовали его больше всего.

– Расскажите, с какого времени вы знаете Степанова и при каких обстоятельствах состоялось ваше знакомство? – спросил Федор.

Чалышев, видимо, не ждал этого вопроса и вздохнул с облегчением.

– Я живу в Хомутовке с тридцать девятого года, с того времени, как устроился грузоотправителем на участок углежогов от Яшминского леспромхоза. Проработал уже полгода, когда решил выяснить возможность отправки угля железной дорогой через Дедово. Пошел туда и вышел к разъезду недалеко от стрелочной будки. Увидя возле нее стрелочника, подошел к нему и спросил, как найти начальника разъезда. С этого и разговорились. Стрелочник был Степанов. Он тогда сразу сказал мне, что пришел я напрасно: с Дедово никаких грузов не отправляют, так как там нет ни тупика, ни погрузочной площадки. Потом Степанов спросил меня:

– Вы приезжий ведь?

– Откуда вам известно? – спросил я в свою очередь.

– Не встречал вас раньше, – объяснил он. – Мы тут вокруг знаем людей-то.

Получилось так, что рассказал тогда Чалышев Степанову свою колхозную историю, которая привела его к тюрьме. А тот усмехнулся.

– Выходит, нашему брату крестьянину никуда иного хода нет: тебя вот, по твоим словам, обвинили за то, что ты вроде колхоз загубил, а меня выслали за то, что я артель с самого начала признать не захотел. На поверку-то и вышло одинаково: я хоть и не через тюрьму, а тоже всего лишился… Живу теперь второсортным. Недавно коровенку завел, так и ту не знаю, как удержать, с сеном больно плохо: полоса отчуждения здесь бедная, косить негде.

Решил тогда Чалышев порадеть новому знакомому, чья жизнь оказалась чем-то схожей с его собственной.

– Пожалуй, я тебе с этим помогу, – сказал он. – Таких, как мы с тобой, здесь есть еще несколько. Поговорю с лесником яшминским, Иваном Некрасовым: мужик серьезный и у власти нынешней тоже в пасынках ходит. Много натерпелся сам, твою беду поймет.

Так Чалышев свел Степанова с Некрасовым, который вскоре выхлопотал ему сенокос. Виделись друг с другом не часто, но, когда сходились, за разговорами часто вспоминали старое время, жалели об утраченном.

Война заставила расстаться. Чалышева и Некрасова призвали в армию. Думали, расстаются насовсем. Но судьба и на этот раз смилостивилась: скоро Чалышев, а потом и Некрасов вернулись живыми, хоть и ранеными.

Тут уж и разговоры пошли иные. Рассуждали о войне. Но не тревожились общей заботой, а вроде бы радовались вражеским успехам.

– Не против нас воюют, а против порядков государственных. Пусть кто-нибудь другой боится немцев-то, нам все равно хуже не будет, – чаще других высказывал мысль Некрасов. – А скорее всего новым хозяевам мы сгодимся.

С ним не спорили.

– А нынче в начале лета, – рассказывал Чалышев, – встретил меня Степанов и сообщил, что видел в лесу двух молодых мужичков в зеленых телогрейках, которые вицы рубили. Спросил, откуда они, а те ответили, что с разъезда. Степанов-то своих всех знает и сказал им, что таких у них на разъезде нет. Мужички те испугались и признались ему, что отстали от воинского эшелона… Но он сказал им, что в их дела вмешиваться не намерен. А сам-то спросил меня тогда, что ему делать. Я посоветовал молчать.

Чалышев услышанное передал Некрасову, который решил сходить в лес и узнать хорошенько, что за люди там скрываются. В лесу находились дезертиры.

– Плохи, видно, совсем дела, если народ от ружья в лес бежит, – сказал тогда Чалышеву.

А еще через несколько дней пошел в лес вместе с Чалышевым и отправил парней к нему в баню.

Некрасов сказал им, что железнодорожника с Дедово, который первым встретил их, они могут не бояться. Да еще обнадежил, что Степанов и он сам, Некрасов, по мере сил помогут им продуктами.

– И какие планы у этих дезертиров?

– О планах сказать ничего не могу. Знаю от Степанова, что интересовались они в последнее время туннелем, спрашивали, много ли поездов тут проходит, про грузы узнавали…

Чалышев рассказывал обо всем так, как будто был в этой истории случайным свидетелем и о действительных делах знает мало, только понаслышке. Когда же ему задавали конкретные вопросы: как фамилии дезертиров? с какой целью интересовались туннелем? почему с ними завел дружбу Некрасов? – Чалышев уходил от ответов, говорил, что об этом лучше спрашивать не его, а Некрасова или Степанова.