Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 51 страниц)

44

Через минских коллег Ковалев и Новоселов навели справки об Иване Андреевиче Стулове. Печально, но ничего не поделаешь. Бывший секретарь Витебского подпольного обкома партии и член военного совета 4-й ударной армии после войны был переведен на работу в Москву и там, тяжело заболев, умер.

Через два дня, завершив все работы в КГБ республики, выехали в Витебск. Как и в Минске, устроились в общежитии воинской части. Первый визит, разумеется, в управление госбезопасности, второй – к легендарному партизанскому вожаку Минаю Филипповичу Шмыреву. Не сразу решились на это. Думали: стоит ли докучать человеку с израненной, мучительно исстрадавшейся душой и лезть в нее с этими грязными тварями Алтыновым и Мидюшко. От Серафимы Мартыновны Свиридович и витебских коллег свердловские парни знали теперь о Шмыреве, кажется, всё.

За голову партизанского командира немцы предлагали огромную сумму в рейхсмарках, землю и скот. Никто не клюнул на соблазны. Тогда захватили его четырех несовершеннолетних детей и потребовали вызвать отца. В противном случае они будут казнены. Четырнадцатилетней Лизе удалось отправить из тюрьмы записку:

«Папа, за нас не волнуйся. Никого не слушай и к немцам не иди. Если тебя убьют, мы бессильны и за тебя не отомстим, а если нас убьют, папа, ты за нас отомстишь».

Какой мучительной сердечной боли стоило членам бюро обкома вынести решение, запрещающее Шмыреву сдачу на милость врагу. Понимали: не будет пощады ни ему, ни детям. Отца, когда он в таком невыразимом отчаянии, возможно, не остановило бы и это решение. Но в лютом палаческом рвения гестаповцы ускорили расстрел детей Миная Филипповича. Чудовищная казнь свершилась 14 февраля 1942 года.

Уральских чекистов Минай Филиппович принял тепло и сердечно. Константина Егоровича Яковлева, конечно же, не забыл. А вот как он погиб – не знает. В течение всего лета 1942 года немцы делали попытки закрыть разрыв в обороне, ликвидировать знаменитые Суражские ворота, но без успеха. Лишь в конце сентября, когда были подтянуты свежие танковые соединения и активизировались действия авиации, прореха в немецкой линии обороны была закрыта. В сентябре же, вслед за созданием Центрального штаба партизанского движения, начал действовать и Белорусский штаб. Миная Филипповича перевели туда. Майор Яковлев оставался в бригаде, руководил партизанской разведкой и контрразведкой.

После крупной карательной операции и гибели Константина Сергеевича Заслонова, командовавшего всеми партизанскими силами Оршанской зоны, диверсионная работа на железнодорожных магистралях несколько ослабла. Белорусский штаб партизанского движения произвел передислокацию отрядов, стал интенсивнее засылать в тот район специальные чекистские группы. По заданию Центра одну из таких групп возглавил Константин Егорович Яковлев. Весной 1943 года она действовала на железной дороге Орша – Горки.

Рассказывая все это, Минай Филиппович извлек из стола канцелярскую папку с надписью «Рельсовая война», пояснил:

– Свидетельства мужества наших людей.

В то время Шмырев активно занимался подбором новых материалов для открытого в 1944 году Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны.

– Поглядите, что писала главная железнодорожная дирекция группы армий «Центр» в ставку Гитлера. Фамилии вашего земляка тут, вядома, мы не сустрэтим, но… Читайте.

«…Налеты партизан приняли столь угрожающие масштабы, что пропускная способность дорог не только снизилась и значительно отстает сейчас от установленных норм, но и вообще на ближайшее будущее положение вызывает самые серьезные опасения. Потери в людях и особенно в драгоценнейшей материальной части очень велики. Только в зоне главной железной дороги группы армий «Центр» подорвалось на минах число паровозов, равное месячной продукции паровозостроительной промышленности Германии».

Минай Филиппович аккуратно завязал папку и сказал о Яковлеве:

– О том, что ён не вернулся с задания, в штаб партизанского движения передали в конце мая сорак третяго.

Саша Ковалев робел говорить. Пришли к Герою Советского Союза, прославленному Батьке Минаю, чтобы у него, непосредственного участника интересующих их событий, узнать что-то и – нате вам! – со своими уточнениями. Но и умолчать нельзя было. Минай Филиппович, похоже, заметил состояние Александра, подбодрил с улыбкой:

– Чаго язык прикусцив? Говори.

– Минай Филиппович, – с запинкой начал Ковалев, – погиб Яковлев двадцать девятого апреля. Тяжело раненный, он попал в руки некоего Вильгельма фон Робраде, возглавлявшего Оршанскую группу тайной полевой полиции. После пыток расстрелян.

Шмырев с напряженным вниманием смотрел на Ковалева.

– Аткуль дазнався?

– Вот, – подал Александр аккуратно переписанное донесение фон Робраде.

Шмырев прочитал, тяжело, покряхтывая, поднялся.

– Старасць не радасць, – как бы извиняясь, произнес он.

Подошел к другому столу, где в кажущемся беспорядке лежали фотографии, письма, еще какие-то папки, но махнул рукой и вернулся на прежнее место. Новость о Константине Егоровиче не выходила из головы.

– О бое в Нестерове было вядомо. Предполагали, что там мог быть и отряд Яковлева. Перед гэтим чекисты разрушили мост через реку Басня. Видать, уходили на юг, за Клендовичи. Мы тольки предполагали… Ну, а вы уверены, что гэто Яковлев? Приметы, время, вядомо, многа значат. И усё ж…

– Николай Борисович Орлов убежден, что это Яковлев.

– Яки Орлов?

– Вы встречались с ним. В то время он был старшим оперуполномоченным особого отдела четвертой ударной армии.

– Лысы старши лейтенант? Маладой з себя?

Ковалев рассмеялся:

– Подполковник теперь. И далеко не молодой.

– Усё равно годов на двадцать маладзей мяня. Савмесна працуете?

– Мой начальник.

– Поклон ему низкий.

Встреча затягивалась, а к делу, которым занимались уральцы, ничего конкретного не добавилось. Что ликвидация предателя Брандта проводилась по разработке Яковлева, это Шмырев подтвердил, даже назвал фамилии исполнителей приговора: чекисты Стасенко и Наудюнас. Но о Мидюшко и Алтынове, к сожалению, ничего не слышал. Ничего не сказала ему и фотография Алтынова.

45

Бутылка в руках полицая потряхивалась, поблескивала на солнце. Константин Егорович покусал губу, гадливо вспомнил слова Брандта: «Я еще жить хочу». Хочешь жить, очень хочешь, Александр Львович. Знаю. Только ничего из этого не выйдет…

Яковлев понаблюдал, как его сподвижники опоражнивают бутылку с водой и стал углубляться в лес.

А через час примерно Брандт стоял перед начальником отдела СД и разводил руками. На самом деле, он же не утверждал, что этот «Иван Иванович» обязательно придет на условленную встречу. Бравады хватило, видно, на один раз, второй встречи струсил.

Молодой, узколицый штурмбанфюрер СС усмехнулся и не очень деликатно поправил Брандта:

– Он не струсил, господин редактор. Просто оказался умнее вас.

Слышать такое было неприятно. Брандт дергал носом, отводил взгляд. Штурмбанфюрер поднялся со стула, добавил к сказанному:

– Будущее ваше крайне незавидно. Сожалею, но помочь могу только советом: уносите ноги. Хотя бы на время.

Сказал это и ушел со своей челядью.

Снова, спасибо ему, выручил бургомистр Родько. Звонил кому-то в Минск, доказывал, что творческую командировку редактора в Германию нельзя откладывать. С ним согласились, и Брандт исчез из поля зрения витебчан на длительное время.

Вернулся он в начале ноября уставшим, задерганным, но внешне марку выдерживал, не куксился. Бодрило то, что по улице круглосуточно фланировал парный патруль, что эти проклятые «ворота» в линии фронта, через которые красные шастали туда и обратно, накрепко заперты, что так называемую Россонскую республику – партизанскую зону – несколько ужали, вытеснили банды за правый берег Дриссы.

Александр Львович стал реже взбадривать себя коньяком, засел за обработку материалов, собранных во время поездки по Восточной Пруссии. Первая статья под названием «Это мы видели сами», сверстанная подвалом, появилась в «Новом пути» 18 ноября 1942 года. Начиналась она лихо:

«Вражеская пропаганда старается представить условия жизни наших работников в Германии ужасающими…»

Далее шли факты, напрочь опровергающие «вражескую пропаганду». Оказывается, в Германии нет русских, которых бы насильно угнали туда. На хлебных нивах, в рудниках, на строительстве дорог работают сплошь сытые и безгранично счастливые добровольцы.

Поначалу перо Брандта несколько спотыкалось. Как бы там ни было, Александр Львович все же сознавал, что, когда писал, нет-нет да вспыхивали стыдливые мысли и рука подрагивала. Но слабые укоры совести скоро пригасли. Все черное, что выдавалось за белое, стало казаться поистине белым, даже без крапинок.

Через четыре дня снова подвал: «В саксонской деревне». Мерзость так и перла из творческого воображения Александра Львовича:

«Наемные рабочие повсюду в Германии рассматриваются у крестьян как члены их семьи и нисколько не чувствуют себя «несчастными эксплуатируемыми». Сидят с семьей хозяина за одним столом, получают бесплатную пищу, имеют комнату, постель, одежду…»

Начальник штаба 624-го казачьего батальона Прохор Савватеевич Мидюшко, заглянувший к Брандту во время очередного приезда в Витебск, читал вторую статью в рукописи и откровенно хохотал:

– Александр Львович, милый, у тебя великолепный язык!

Брандт щурился, ожидая подвоха.

– Нет-нет, – уточняя, подтверждал его догадку Мидюшко, – я не в смысле стиля. Я о языке как таковом. Очень уж длинный он у тебя. Ты можешь им, как корова, облизать собственную ноздрю. Недавно мы расстреляли четырех пацанов за распространение листовок. Храбрые сволочата. Не побоялись, что им могут пятки к затылку подтянуть, удрали от «бесплатной пищи» как раз из Восточной Пруссии. Вот в их листовках – настоящая правда про «комнату, постель, пищу».

– Так какого… ты хочешь! – матюкался болезненно ранимый Брандт. – Неужели писать то, что пишут в листовках?! Ты же первый повесишь меня.

– Повешу. Во имя фюрера, хотя он и порядочная дрянь… О чем твоя следующая статья? – решил не углублять темы Мидюшко.

Брандт опрокидывал в хмельную душу новую рюмку, как мышь, одними передними, грыз кислое яблоко. Душа отмякала, и он переставал обижаться. Наслаждаясь тем, что говорит, Александр Львович ответил:

– Тема навеяна Отто Бисмарком. По поводу Франко-Прусской войны он заметил: «В этой войне победил немецкий школьный учитель». Представляешь, какая глубокая мысль? Учитель дает знания, воспитывает юношество, и оно, став солдатом, одерживает победу над врагом. Так будет и на этой войне. Я назову статью: «Учитель снова побеждает».

Мидюшко опять не пощадил Брандта:

– Если так будет и в этой войне и снова победит школьный учитель, как ты собираешься утверждать, то наше дело швах. Тебе ли не знать, чему и как учили советских голодранцев. Кстати, и ты к этому руку приложил. Так что же вытекает из вашей с Бисмарком философии?

– Прохор Савватеевич, – трясся Брандт, из рюмки выплескивалось, – ты циник! В чью ты веришь победу?! Английский изучаешь. Может, твоя цель…

– Моя ближайшая цель – выжить, – таинственно улыбаясь, Мидюшко дружески обнял Александра Львовича, предложил: – Давай выпьем за успех твоих сочинений.

Очередной номер «Нового пути» вышел 1 декабря. Ожидаемой статьи друга Мидюшко не обнаружил. Вместо нее вся третья страница, окантованная черной рамкой, обливалась слезами по убиенному Александру Львовичу.

«От рук сталинских наймитов, – писал бургомистр В. Ф. Родько, – погиб выдающийся работник на ниве возрождения родины, интеллектуальный аристократ и человек большого сердца…»

Днями раньше, а точнее – 26 ноября, выпал пушистый, идеально белый снежок. Он нежно поскрипывал под толстыми подошвами ботинок, купленных Брандтом в Германии. Настроение было прекрасным. Александр Львович дружески кивнул патрульному полицейскому, охранявшему покой редакторского дома, пошагал вдоль Кленников. Тихо, пустынно. Он да патрульный. Нет, вон второй полицай. Конопатый, курносый. Снял варежку, снежинки на ладонь ловит. Еще один прохожий с утренней заботой на челе. Приостановился на едва наметившейся тропке, уступил дорогу идущему навстречу Брандту, но тут же окликнул: «Брандт!» Александр Львович обернулся, успел услышать еще два слова: «Тебя предупреждали» – и следом резкий грозовой разряд. Пуля угодила в «большое сердце интеллектуального аристократа».

Стрелял Михаил Стасенко. В его сторону, клацнув затвором, устремился полный отваги патрульный. С тропы, что ближе к забору, товарища подстраховал Петр Наудюнас. Опрометчивый полицейский кувыркнулся, обвалялся в снегу и затих. Конопатый, что ловил снежинки, трезвее оценил обстановку – сразу сиганул за угол. Стасенко и Наудюнас – через забор, где вооруженные гранатами их ждали еще двое из группы подстраховки: Сенька Матусевич и Женя Филимонов.

Ушли тем же путем, каким уходил некогда Константин Егорович Яковлев.

46

Стол в комнате офицерского общежития был накрыт картой Витебской области. На солдатской неказистой тумбочке, где стояла электроплитка, Юрий Новоселов приготовил холостяцкий ужин и вознамерился убрать карту, застелить стол скатертью из развернутого номера «Известий», но Саша Ковалев не позволил.

– Пожуем на подоконнике. Светло, свежо, и мухи не кусают.

Юрий насчет высказанных Сашей преимуществ подоконника сильно сомневался: на улице сумерки, пыльная августовская духота – створки не откроешь. Правда, мухи не кусают, но ползают, изверги, пятнают стекла. Гоняться за ними нет времени. Но возражать товарищу не стал. Карту Саша всегда хочет иметь перед глазами. На ней обозначены Суражские ворота, Ушачская партизанская зона, овалами очерчены названия деревень, по которым прошла в лихую годину орда 624-го казачьего карательного батальона.

Карта у Саши редкостная. Строители, прокладывая траншею через двор разрушенной школы, наткнулись на металлический ящик, обернутый несколькими слоями клеенки со столов школьного буфета. Директор, завуч или кто-то из педагогов спрятал от оккупантов учебные пособия до своего скорого, разумеется, возвращения. Но, видно, не судьба была ему возвратиться.

Захватанные ребячьими руками таблицы Менделеева, муляжи, реторты, старенькие гироскопы и электроскопы, отрытые через много лет, не имели теперь эквивалента стоимости. Их цену нельзя было выразить ни в бумажных, ни в золотых рублях и ни в какой другой валюте, потому что в этом металлическом ящике с незамысловатыми учебными пособиями находилась и частица благородной человеческой души. Десятком карт области, по-видимому, не успели попользоваться. Они были отпечатаны фабрикой Главного управления геодезии и картографии в 1941 году и находились в складской упаковке. Из музея через Свиридович одна из них попала на стол Александра Ковалева.

Если бы рядом с этой картой положить карту послевоенного выпуска, Ковалев не обнаружил бы на ней многих деревень из тех, которые он очертил синим карандашом. Они сожжены карателями дотла.

Коровка, Кашино, Бетская, Вишневая, Латышки, Шелково, Лазовка, Ворожно, Гнилища, Кулаково, Козьянка… И еще, и еще… Какие из них восстановлены, какие заросли бурьяном-самосеянцем? Всем ли сполна воздано за эти пепелища, за насильственно и мучительно-жестоко отнятые жизни?

Есть у ребят крепкие юридические знания, есть, несомненно, и практика сбора доказательств, расследования действий (бездействий тоже!), направленных против интересов государства и его народа. Немало дум передумано о людях, которые по тем или иным причинам оказывались перед лицом закона. Казалось, могли бы выработаться сдержанность в проявлении чувств и профессиональная холодность. Нет же. Они то и дело сталкивались с чем-то таким, от чего душа сотрясалась от необычной боли, удивления и странной оторопи.

По ходу работы Ковалеву и Новоселову приходилось знакомиться с множеством сопутствующих документов и свидетельских показаний, которые давали обильную пищу для размышлений.

В одном ряду с сотнями официально зарегистрированных, известных и мало известных партизанских формирований Белоруссии значится и Первая антифашистская партизанская бригада. Но ведь до 16 августа 1943 года она носила другое наименование – Русская национальная народная армия и входила в состав… германских вооруженных сил. Командующий этой «армией», а затем командир партизанской бригады – в прошлом подполковник, начальник штаба одной из дивизий Красной Армии. Подполковник и приближенные впоследствии к нему люди попали в плен в первые дни войны. Как и многие тысячи других, не миновали в заточении мук и страданий. Но скоро, очень скоро пришло к ним и другое. Уже в июле 1941 года в лагере военнопленных города Сувалки (Польша) по инициативе этих людей сколачивается «боевой союз русских националистов». На съезде этого БСРН в Бреслау (Вроцлав) утверждается программа-манифест о создании независимой России. Без большевиков, евреев, но дружественной Германии. Позже из «союза русских националистов» эти господа (так во всяком случае они обращались друг к другу) формируют «армию», а по сути – карательную бригаду, вооруженную немцами до зубов и ими отправленную на подавление партизанского движения в Минской и Витебской областях.

Ни битва под Москвой, ни разгром немцев под Сталинградом не отрезвили «русских националистов». Лишь полтора месяца спустя после сокрушительного поражения гитлеровских войск на Курской дуге они начинают переговоры с партизанскими вожаками о переходе бригады на их сторону.

Какая чаша весов народного суда перетягивает в данном случае? Та, на которой содеянное под штандартом фюрера, или та, на которой боевые действия против фюрера?

Ковалеву и Новоселову не пришлось решать этой альтернативы. Три четверти бывших карателей и почти все командование бригады погибли в боях.

Говорят, мертвые сраму не имут. Верно. Срам остается их матерям, женам, детям.

От вины и невины этих людей болела голова других чекистов. На долю уральских ребят выпало событие несколько иных масштабов. Свердловское УКГБ выяснило, что некий Егоров Сергей Харитонович, 1922 года рождения, служивший денщиком у Алтынова, живет и здравствует в Камышине Сталинградской области. Мало того, после войны вступил в партию.

…Поужинав, говорили о завтрашнем дне. А день этот немного грустный. Как оперативный работник, Юрий Новоселов сделал здесь все. Пора друзьям расставаться. Новоселову «по пути» в Свердловск необходимо заехать в Камышин и вместе с белорусскими чекистами решить судьбу Сергея Егорова. Не так уж безгрешен унизительно падший лейтенант, прислужник командира карательной роты. Следовательскую работу по документированию установленных фактов по всем событиям Ковалев выполнит без Новоселова.

Но вот уже в который раз Новоселов предлагает:

– Позвоним Орлову. Николай Борисович поймет нас. Ведь мы больше месяца без выходных. Если на то пошло – по две смены ежедневно!

Не о денежной компенсации, не о каком-то ином вознаграждении настаивал поговорить Юрий. Слава богу, материальное стимулирование, хотя и зовется ведущей силой, не касается чекистов, не оно побуждает их совесть к труду.

– Одни сутки, – внушал Новоселов товарищу, – и не обоим, тебе одному. Пока ты ездишь на могилу Василия, за тебя в упряжке я похожу. Потом махну в Камышин, никуда не денется алтыновский холуй.

– Ни за сутки, ни за двое не уложусь, – упорствовал Ковалев. – Будет отпуск – съезжу.

– Тогда из тридевятого царства придется, а сейчас – под боком.

– Ничего себе – под боком. До Гродно поездом, потом верхом на авось да небось… Спасибо, Юра, но нереально это. Забудем.

– Зачем упрямиться, Саша! – в отчаянии воскликнул Новоселов.

– При чем тут упрямство… Мне вон куда надо, – кивнул Ковалев на карту.

– О, подлые особи! – Новоселов, растопырив пальцы граблями, трагически потряс ими перед своим лицом. – Изведется ли когда-нибудь эта нечисть?!

– И чума не сама извелась.

– Опять туда же – работать надо?

– Иного не остается.

В глазах Новоселова укор и усталость. Махнул рукой.

– Дай свой вопросник, – попросил его Ковалев.

Юрий небрежно кинул на карту толстую тетрадь в дерматиновом переплете. Собирая с подоконника остатки ужина, остыл немного, пристроился рядом с Ковалевым.

– Давай прокрутим – все ли сделали, – сказал Ковалев и, отыскав нужную страницу, зачитал: – «Чем занимался Алтынов после пленения до перевода в лагерь № 12 в Чехословакии, то есть с декабря 1941 года по сентябрь 1944 года?»

– Ну, насчет того, как в стане врага оказался… Тут формулировку надо менять, – отозвался Юрий. – Не взят в плен, а добровольно сдался.

– Так и пометим. И добавим еще: в Минском лагере был старшим полицейским. Контрразведкой охранной службы предусматривался для каких-то особых целей.

– И гадать не стоит – в доносчики метили.

– Дальше. Из «Шталага-352» Алтынов переходит на службу в 624-й карательный батальон, – Ковалев полистал рабочую тетрадь, подчеркнул несколько строк. – Судя по документам 201-й охранной дивизии, этот батальон в составе 7-го казачьего добровольческого полка прибыл из Шепетовки весной 1942 года. Получается, что дубинкой из резинового шланга со свинцовой начинкой Алтынов охаживал военнопленных до мая – июня 1942 года, потом два с лишним года, до перевода в лагерь № 12, отличаясь «ухарством и храбростью», воевал с партизанами Витебской области.

– Почему до перевода? – вопросом приостановил товарища Новоселов. – Насколько нам известно, никто его туда не переводил.

– Возникает новая загадка: как командир роты германских вооруженных сил оказался в лагере советских военнопленных в Чехословакии?

Ответа на нее у ребят не было. Но напрашивались три версии. Первая: водворен туда принудительно за какую-то провинность в карательном подразделении. Вторая: неизвестным образом пробрался в лагерь по собственной инициативе, чтобы вернуться на тавдинскую землю обычным военнопленным, освобожденным Красной Армией. Третья, не менее вероятная версия: водворен в лагерь немецкими разведывательными органами в качестве агента с заданием на далекое будущее.

Какое из предположений соответствует истине? Тут друзья ничего определенного сказать не могли. Вероятнее всего, проявится после опроса свидетелей и самого обвиняемого.

Ставился на разрешение и такой вопрос: «О выполнении какого задания Алтыновым в Теплице говорил Казаков на допросе в 1945 году?»

Запрос в Чехословакию сделан, ответ получен. Ожидаются результаты опознания Алтынова по фотографиям свидетелями Яном Холечеком и Феро Климаком. Некий Николай Подхалюзин, с которым Алтынов обучался в диверсионно-разведывательной школе РОА, отыскался в сибирском лагере, этапирован в Свердловск. Из мест заключения доставлен и другой курсант этой школы – Михаил Казаков, тот самый, который давал показания о Николае Подхалюзине, Сашке-СБ, Андроне Алтынове и еще нескольких учащихся и преподавателях «зондеркоманды». К сожалению, не придется повидаться и поговорить с инструктором парашютного дела Пашкой Виговским и специалистом-подрывником Николаем Алексеевым. Они расстреляны еще в 1945 году.

Выяснялось в командировке и такое: где и когда встретились Мидюшко и Алтынов? Не вместе ли сдались в плен?

Нет, в Красной Армии служили в разных частях. Мидюшко ушел к врагу на второй день нападения гитлеровской Германии на СССР – под Перемышлем. Встретились предатели в мае – июне следующего года, когда Алтынов из пересыльного лагеря № 352 получил назначение в 7-й добровольческий казачий полк. Мидюшко к тому времени обжился в полку, имел кое-какой вес и положение.

Вопрос о том, при каких обстоятельствах Алтынов оказался в плену, прояснится, надо полагать, в показаниях учителя гомельской школы Леонида Герасимовича Смирнова, сослуживца Алтынова, если он действительно – сослуживец.

Был и такой вопрос: «Откуда Алтынову, находившемуся в местах лишения свободы с июня 1945 года по декабрь 1954 года, известно, что Мидюшко в данное время находится в Турции?»

Ответа пока нет. Но чтобы возбудить уголовное дело по вновь открывшимся обстоятельствам и арестовать Алтынова, сие значения не имеет. Прояснится в ходе следствия. Как прояснится и таинственная, важная сторона дела, помеченная в тетради вопросом: «Что по сей день связывает Алтынова и Мидюшко?»

Прокрутив все это, окончательно убедились – совместной работе здесь, в Белоруссии, пришел конец.