Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

40

Ни Молотовский, ни другие военкоматы ничего существенного в ход оперативных поисков не внесли. Действительно, 162-я стрелковая дивизия формировалась на Урале. Призывников-уральцев было не так уж много. Костяк личного состава образовали запасные части, дислоцировавшиеся в Удмуртской АССР и в областях, прилегающих к Молотовской. Списочный состав этих частей военным комиссариатам неизвестен. Выявлено 87 человек, которые прошли через призывные пункты и осенью 1941 года в составе 162-й сражались под Вязьмой. Почти все они из стрелковых полков и, как не без основания думал Дальнов, едва ли могли знать рядовой и сержантский состав отдельного противотанкового дивизиона. Давать задания местным органам КГБ на опрос этих лиц пока воздержался. Смутная, но все же надежда была на одного человека из этой группы. В июле 1944 года он вернулся в ряды Красной Армии из партизанского отряда на Гомельщине. Воевал в Польше, Восточной Пруссии, в самом Берлине. Демобилизовался в звании старшего лейтенанта. Военно-врачебной комиссией признан «негодным к службе в мирное время и ограниченно годным второй степени в военное время». В начале Отечественной этот человек, по некоторым данным, командовал орудийным расчетом в 527-м отдельном противотанковом дивизионе. Фамилия его Смирнов, звать – Леонид Герасимович. Паспортная служба милиции дала справку, что в 1946 году Смирнов выехал в Гомель на постоянное место жительство.

Не поручить ли перспективного свидетеля Новоселову? От Минска до Гомеля не так уж далеко. Окажись, что Смирнов и Алтынов общались в каких-то пределах, допрос сподручнее вести человеку, который сам занимается расследованием и в подробностях знаком с делом. Если со Смирновым – пустой номер, тогда можно потревожить и других из восьмидесяти семи, служивших в Уральской дивизии.

Поколебавшись некоторое время, Павел Никифорович позвонил в Минск. Новому поручению Новоселов втайне порадовался: хоть проветрится от замутивших бумаг. Но, прощаясь с Ковалевым, состроил кислую мину. Александр посмотрел на него исподлобья, сказал:

– Не притворяйся, Юрий Максимович. Артист из тебя, как из меня папа римский.

Новоселов облегченно рассмеялся:

– Оперативника ноги кормят, а следователя… Виноват, я хотел сказать – голова. Вон она у тебя какая большая. Воспользуйся моим отсутствием, покрути шариками с удвоенной нагрузкой.

Хоть и шутливо говорил Новоселов, но в сказанном содержалась истина. Чекистская профессия каждого была все же предопределена складом характера. Дорогу на оперативную работу проложили Новоселову общительность, способность мгновенно ориентироваться в хитросплетениях человеческих отношений, предугадывать, казалось бы, непредсказуемые шаги людей, к коим проявлен интерес. К этим качествам, выраженным, быть может, не в столь острой форме, у более медлительного и степенного Ковалева добавлялись исследовательская хватка и аналитичность.

На пожелание покрутить шариками Ковалев ответил с напускной ворчливостью:

– Покручу, покручу. Не задерживайся только.

– На одной ноге обернусь.

Юрий сдержал свое слово – в Гомеле пробыл всего сутки.

На квартиру Смирновых он пришел до наступления сумерек, с порога объявил, что он из Свердловска и жаждет поговорить со своим земляком. Леонид Герасимович подивился на длинновязого улыбчивого парня и в силу какого-то предчувствия малость встревожился. С беспокойством запоглядывала на приезжего с Урала и Галина Кронидовна. Никакого тумана Новоселов не собирался напускать, предъявил удостоверение, смягчая официальность, назвал себя: Юрий Максимович.

– Дождался, пока тебя самого не разыскали, – попеняла мужу Галина Кронидовна.

Новоселов отметил про себя, что в этой семье уже была нужда вот в такой встрече, и решил выложить самое главное сразу. Если окажется все не то и не так, о второстепенном и потом поговорят. Спросил:

– Чего дождались, Леонид Герасимович? Не об Алтынове ли собирались сообщить нам?

Смирнов пораженно откинулся на спинку стула.

– Вы знаете Алтынова?

– В какой степени я знаю его, коснемся этого несколько позже. Пока, Леонид Герасимович, удовлетворите мое любопытство. Войну вы начали в пятьсот двадцать седьмом отдельном противотанковом дивизионе сто шестьдесят второй стрелковой дивизии? Так?

– Да, так.

– Вместе с Алтыновым Андроном Николаевичем?

– Алтынов был стахшиной первой батареи, я командовал сохокапяткой в третьей. Его имени и отчества никогда не слышал. Если говорим об одном и том же человеке…..

Новоселов открыл полевую сумку, вынул фотографию, увеличенную со снимка 1945 года, положил перед Смирновым. Тот даже не прикоснулся к ней, отодвинулся даже, произнес с расстановкой:

– Не-го-дяй…

Галина Кронидовна растерянно посмотрела на гостя, стала торопливо одевать дочку.

– Не буду вам мешать. Погуляю с Маринкой.

Новоселов промолчал, возможно, не слышал того, что сказала Галина Кронидовна, обратился к Леониду Герасимовичу:

– Расскажите, почему – негодяй?

Смирнов собрался было говорить, но вдруг почувствовал – не может говорить. Не о чем. На самом деле, о чем он будет рассказывать вот этому молодому человеку, который слышал выстрелы, пожалуй, только в тире? О том, как он, Смирнов, вызвался прикрывать отход окруженцев, потому что оставшийся для этого старшина Алтынов был тяжело ранен, смертельно ранен? О том, что у старшины, как оказалось, не было даже царапины и этот старшина, бросив сержанта Смирнова, сбежал к врагу?

Ведь это слова, только слова! Чем он может их подтвердить? Да еще после газетной заметки Захарова? Куда как легче перевернуть все с ног на голову: не Смирнов стрелял в дезертира-предателя, а тот всадил пять пуль в трусливую спину Смирнова…

Вглядываясь в лицо Леонида Герасимовича, прихваченное тревожной и злой досадой, Юрий сердцем разгадал причину смятенного молчания. Достал из сумки другую фотографию – из тех, что обнаружили в трофейных документах. Здесь Алтынов в немецкой форме, с медалью на френче.

Вот этот снимок Леонид Герасимович взял в руки. После долгого рассматривания перевел тяжелый взгляд на чекиста.

– Расскажу… Теперь почему-то подумалось: вы не можете не поверить мне.

– Поверю, Леонид Герасимович, каждому вашему слову поверю, – покрутил головой, чтобы увидеть Галину Кронидовну. – Куда исчезла ваша супруга? Смертельно хочется чаю.

Разговор затянулся до рассвета. Меньше всего он касался Алтынова. Что о нем говорить? Смирнову на это хватило и десяти минут. Был ли в дивизии капитан Мидюшко, не ему, сержанту, знать, а что в артдивизионе не было, это – точно. Леонид Герасимович рассказывал о Маме-Симе, о белорусских друзьях, с которыми свела судьба в партизанском отряде.

Прощаясь, Новоселов сказал:

– Леонид Герасимович, заранее приношу извинения. В скором времени придется вас потревожить. Очной ставки с Алтыновым не миновать.

– К чему извинения. Ведь и мне не терпится поглядеть на него.

– Алтынов пока на свободе. Пусть все известное нам при нас и останется. Хорошо? А развеять легенду о его героизме предоставьте мне. Сделаю это незамедлительно через смоленских коллег.

41

Новоселов сидел на крашенном белилами подоконнике и через окно, взятое в ажурную решетку, наблюдал за стройкой, где работали немецкие военнопленные. Раздражение все сильнее распирало его. Вытянул из кармашка «чугун с цепочкой», откинул крышку. Без пяти шесть. Желчно сквозь зубы процедил:

– Какая трогательная идиллия…

Саша Ковалев удивленно встопорщил брови:

– О чем этак?

– Полюбуйся, – махнул Новоселов за окно.

Ковалев подошел к товарищу, вглядываясь в городской пейзаж, спросил:

– Что тебе не по сердцу?

– Видишь? Фартучки снимают, мастерки складывают… По нашему законодательству трудятся: восемь часов, перерыв на обед… Сплюнуть хочется…

– Знаете, ребятки, мне тоже хотелось…

Ковалев и Новоселов разом обернулись на голос. В проеме двери, держа папку, как держат все женщины в мире – прижатой к груди, стояла Серафима Мартыновна Свиридович. Впору бы броситься к ней, стиснуть в объятиях. Ясно же – перевод принесла, которого, маскируясь деланным спокойствием, ждали с таким нетерпением.

Новоселов, вспоминая рассказ гомельского свидетеля – Леонида Герасимовича Смирнова, глядел на женщину с восторженным удивлением. Небольшого роста, худенькая, Свиридович, если не очень приглядываться, казалась девчонкой. Разведчица, подпольщица… Пережитого ею кому другому – на три жизни хватит. На пенсию пора, а она все воюет.

«Любопытно, как поведет себя, если сказать, что был в Гомеле, виделся со Смирновым?» Подумав это, решил – лучше сюрпризом. А для сюрприза сейчас не время и не место.

– Давайте-ка запрем наши находки в сейф, – предложила Серафима Мартыновна, – и ко мне. Сбегала в перерыв, тесто поставила. Пирог с ранними яблочками состряпаем, Столовки-то надоели, наверно?

Было бы свинством отказаться от предложения Свиридович, но… И Новоселов поспешил на помощь другу, застывшему с растерянной физиономией:

– Мы только одним глазком, Серафима Мартыновна, а затем – чай. С пирогом, с удовольствием, с безграничной благодарностью.

Смотрели не одним, а шестью глазами, отпущенными богом на троих.

– Я расшила дело. Перевод – страница к странице. Так вам будет удобней, – Серафима Мартыновна подала два защемленных скрепкой листка. – Начните с этого.

Касаясь висками, Ковалев и Новоселов читали:

«Казачий батальон 624.

Характеристика на Алтынова.

Алтынов имеет твердый характер, знает, что он хочет. Свою роту, которая вначале была самой плохой в батальоне, он сделал лучшей. В бою отличается ухарством и храбростью, поэтому отмечен наградой для восточных народов – «Бронзовый меч второй степени». Но когда Алтынов находится под влиянием алкоголя, он совершенно перевоплощается, становится развязным, властолюбивым и делает такие вещи, в которых он сам позже раскаивается, потому я его неоднократно предупреждал. Последний выговор ему был дан за несколько часов до преступления. Почему он так быстро забыл его, мне самому непонятно.

Командир батальона обер-лейтенант Блехшмидт».

Сейчас бы сполоснуть лицо холодной водицей, положить немецкую папку слева, рабочую тетрадь справа – и до утра: читать, думать, анализировать, раскладывать по полочкам… Но пройденная марафонская дистанция давала себя знать. Друзья-чекисты понимали, что ни холодная водица, ни какой другой допинг не вернут сейчас силы. Для нового забега нужна передышка. Самым разумным виделось – принять приглашение Серафимы Мартыновны. И все же немецкое следственное дело удерживало.

– За какие, интересно, грехи кавалера «Бронзового меча» – под суд? – спросил Новоселов, изымая из папки другие листы.

Серафима Мартыновна ориентировалась в этих листках, как в собственном доме, указала страницы:

– Это показания казака Егорова Сергея. Из них много прояснится.

Первый допрос снимал представитель команды тайной полевой полиции при 624-м батальоне Альфред Марле.

«У Алтынова я служу денщиком…» – начал читать Ковалев и тут же ехидно протянул:

– Ничего не скажешь – их бла-го-родие…

– Кроме денщика, – вставила Серафима Мартыновна, – у Алтынова были еще конюх и личный повар.

– Повар, конюх и плотник… – пробормотал Ковалев.

– Плотника, кажется, не было, – улыбнулась Серафима Мартыновна.

– Плотник – сам Алтынов. И сейчас в Кошуках топором тюкает, – пояснил Ковалев и продолжил чтение:

«В тот день командир роты вернулся сильно выпивши, но на ногах держался. На кухне были я и задержанные гражданские лица. Алтынов прошел в свою комнату и велел дать покушать. Повар Блукер приготовил ему и отнес. Поев и полежав, ротный вышел на кухню в нижней рубашке и кальсонах, стал распоряжаться, кому и где спать. Девчонкам Ленке Гуповой и Варе Тарочке показал на широкую скамейку возле печки, отцу Гуповой и старым женщинам – на полу, а Латышкиной на печке. Керосиновую лампу задули. Алтынов сразу же забрался к Варьке Тарочке. Она толкнула его, и он упал на пол. Варьке убежала, а Ленка забралась на печку к Латышкиной. Тогда ротный приказал мне арестовать Варьку Тарочку. Я пошел выполнять приказ, но Тарочку не разыскал. Вернулся, зажег спичку и осветил на печке, думал, Варька Тарочка там, но там была Ленка Гупова. Ротный стал приставать к ней, велел слезать. Она заревела. Латышкина загородила ее собой и стала ругаться всякими словами. Алтынов сходил в комнату, принес наган и велел мне светить. Спичка только сверкала и не зажигалась. Алтынов сказал: «Таких расстреливать надо» – и выстрелил три раза на печку. Все кричали, на крик открылась дверь. На улице была луна, и в кухне стало светло. Я увидел на печке Латышкину с прижатыми к шее руками, по ним текла кровь. Старуха кричала. Дверь захлопнулась. Тогда я снова зажег спичку, и ротный выстрелил в Латышкину еще раз…

Я и повар Блукер по приказанию Алтынова вынесли старуху на двор. Ротный показал на пустую картофельную яму и велел бросить ее туда. Старуха хрипела. Алтынов стрелял в нее еще. Потом велел идти на кухню и расстрелять всех задержанных. Я сказал, что выполню его приказ утром. Закапывали яму, тянули время. Алтынов вернулся в дом и лег на пол со старой женщиной по имени Анна. Потом, когда встал, опять заказал Блукеру еду и велел Лене Гуповой идти с ним в комнату, а ее отцу пригрозил наганом: «Помалкивай, ничего с ней не сделается. Она будет только заводить граммофон». Старик сильно убивался и тянул девчонку к себе. Алтынов наставил на него наган и толкнул Лену в комнату. В комнате он ел, набивал патроны, а Ленка ставила пластинки. Потом пришел обер-лейтенант Блехшмидт…»

Наступившее долгое молчание нарушила Серафима Мартыновна:

– Вижу, теперь не оторвешь вас, а я, ребятки, досыта начиталась. Давайте вот как сделаем. Я отправлюсь домой и займусь пирогом, а вы через час-полтора приходите.

42

– Какой период жизни Алтынова раскрылся нам? – спросил Новоселов.

Ковалев, тщательно вчитываясь в строки перевода, ответил:

– События происходят в апреле тысяча девятьсот сорок третьего года. Точнее… Вот. Для разбирательства Алтынов был передан в группу ГФП города Полоцка девятнадцатого апреля… Стоп, погодим. С извечными вопросами, где и когда – успеется. Послушай, что собственноручно пишет эта сволочь, прости меня господи, за мягкое выражение. Пишет господину инспектору суда заявление:

«Настоящим прошу господина инспектора сообщить мне о результатах моего дела. 15 мая состоялось судебное разбирательство, но никакого приговора вынесено не было, так как суд убедился, что расстрелянная мною женщина была шпионкой. Что касается изнасилования, то никакого изнасилования не было. В настоящее время не то что насиловать, а только помани пальцем, так любая рада убиться, только бы со мной…»

Саша Ковалев ядовито фыркнул, повозился с ремонтом измятой папиросы, прижег ее. Заставляя Юрия отклоняться от клубов дыма, продолжил чтение:

«Я считаю, что честному казацкому офицеру нельзя сидеть из-за этих бандитов. Наоборот, нужно постараться как можно быстрее рассчитаться с ними. Если я виноват из-за каких-то собак-бандитов, то прошу мне дать высшую меру расстрела, а если не виноват, то прошу: на любую поставьте меня работу, тогда я возьмусь крепче вылавливать этих гадов – евреев, коммунистов, большевиков. Как честный офицер-казак, я должен и даже обязан отдать свою жизнь только за немецкий народ, за дело немецкого командования и за дело фюрера Адольфа Гитлера. Я убежден, что о моих результатах, которые я обещаю немецкому народу и немецкому командованию, вы услышите скоро после моего освобождения. Я обязуюсь оправдать это доверие перед немецкой властью и бороться с большевистской бандой.

Прошу не отказать в моей просьбе и учесть мою биографию».

– Юра, хочешь послушать биографию господина Алтынова?

– Читай. И это вытерплю.

«Родился я в 1916 году в семье крестьянина-казака в Оренбургской губернии в станице Павловская, хутор Ивановск. В 1929 году нас раскулачили, отца выслали на 5 лет в Сибирь, и осталось нас пять человек, я самый старший. Дом отобрали, жили где попало. В 1937 году взяли в армию, где пробыл полтора года. В 1939 году меня осудили за то, что я обозвал комсомольца. Мне приписали индивидуальную политику. Отбывал наказание в Смоленске, где меня освободила немецкая армия».

– Ну вот, а мы думали, что наш землячок, – насмешливо заметил Новоселов. – Как видишь – оренбургский казак.

– Законченному мерзавцу мало того, что законченный. Немцам довески нравятся: раскулачен, судим за политику… Вот он и подбрасывает эти довески.

– Не дошли руки у смершевцев до этих бумаг в сорок пятом. Знать бы не знали с тобой, что был на свете такой человечишко.

– Чует мое сердце, Юрий Максимович, одним Алтыновым наша работа не закончится. Все его окружение – мертвое или живое – придется перетряхивать.

– Перетряхнем, – зловещим голосом проговорил Новоселов. – Все сделаем, Саша. Мидюшко бы еще из Туретчины…

– Есть тут кое-что и о Мидюшко.

– Н-ну-ка…

Телефонный звонок оборвал восклицание Новоселова. Он тотчас выхватил из кармана часы и виновато заморгал.

– Серафима Мартыновна, больше некому, – сказал он, снимая трубку.

Действительно, звонила Свиридович. Клятвенно заверили, что немедленно отправляются к ней.

43

В основе немецкого следственного дела – конкретный факт: безмотивное убийство женщины. Преступник задержан, свидетельских показаний достаточно. Пора сказать свое слово имперскому правосудию.

Что же, оно сказало?

С пунктуальностью, присущей его профессии, Александр Ковалев предварительное и судебное разбирательство разложил па составные, в которых одно событие неизбежно вытекало из другого.

– Юрий Максимович, – обратился он к товарищу, – не забыл, о чем писал господин Алтынов в своем прошении на имя господина инспектора суда? Ну, а кто такой инспектор суда? К твоему сведению – генерал Фрей, командир 201-й охранной дивизии… Так вот. Вняв его, то есть Алтынова, объяснениям, генерал Фрей подписывает сию отстуканную на машинке бумагу: «В суд 201-й охранной дивизии. Срочно!» Похоже, обеспокоен, как бы суд вверенной ему дивизии не наломал дров, поскольку «Срочно!» с восклицательным знаком. За этим окриком следует:

«1. Старуха, которую офицер расстрелял на скорую руку, по показаниям обвиняемого и свидетелей, говорила следующее: «Чего орешь тут? Это немцы-паразиты поступают с нами, как свиньи, и грабят нас, изверги, но ты же русский, а не немец». Вопрос о том, свидетельствует ли это утверждение действительности, для оценки дела играет решающую роль.

2. Показания Тарочки, что Алтынов хотел ее изнасиловать, сомнительно, поэтому нельзя констатировать, что он продолжал применять силу, узнав, что Тарочка не согласна.

3. Внебрачная близость с Кусаковой Анной по ее добровольному согласию, это доказано».

Александр прикурил остывшую папиросу, через сложенные дудочкой губы запустил струйку дыма в обжитую мухами электролампочку, иронично хмыкнул:

– Письмо советника, да еще командира дивизии… К советам командира надо прислушиваться. И на свет появляется «Обвинительный акт». Юра, ты чего глаза закрыл? Слушаешь?

– Конечно.

– Слушай хорошенько, а то не поймешь ничего. Вот он «Обвинительный акт»: «Алтынов заподозрен: 1. В попытке, применяя силу, принудить женщину к допущению внебрачной близости. 2. В законно самостоятельном поступке: не будучи убийцею, – в преднамеренном убийстве человека». Ты что-нибудь разобрал в этой абракадабре?

– Что тут хитрого, – откликнулся Новоселов. – Постаравшись, можно и до смысла докопаться: преднамеренное убийство на законно самостоятельной основе. Надо же!

– А ты думал. Насторожи уши, читаю дальше: «Защитником обвиняемого назначен военно-судебный инспектор Вейзер из военно-полевой комендатуры 749. Представителем обвинения – военно-судебный инспектор Павлик из штаба 201-й охранной дивизии…» Как его произносить: Па́влик или Павли́к?

– Павли́к, наверное. Па́влик – это уж что-то по-нашенски. Ковалев читал дальше:

«Дело будет разбираться в здании штаба 201-й охранной дивизии в городе Полоцке 15 мая в 8.00 в первом здании (столовая)». В субботу 15 мая 1943 года в столовой для немецких оккупантов состоялся гнусный нацистский спектакль.

Вызывается свидетельница.

– Назовите свою фамилию, возраст, род занятий.

Сказанное председателем суда старикашка из эмигрантов излагает на русском языке. Старая женщина с болезненно-красными, испуганными глазами отвечает:

– Кусакова Анна. Пятьдесят семь годов. Нигде не працую.

– Кусакова Анна, отвечайте: был ли Алтынов твердым в своей настойчивости, когда лег с вами?

Русское отребье в зале ржет. Судейство ухмыляется и ждет ответа…

В утробе сидящего на передней скамейке Алтынова клокотало бешенство, но избави бог показать это. Запрокинул голову, разглядывал на беленом потолке коричневые разводы сырости.

К судейскому столу подходит вторая свидетельница, сообщает о себе:

– Кузьменко Ефимия. Шестьдесят годов. Працую в калгас… гэто… в селянской абшчыне.

– Что вы имеете сообщить суду по существу разбираемого дела?

Выслушав перевод, рассерженная издевательским допросом Кусаковой, Ефимия начинает задиристо:

– Ночью со сваццяй пошли в поле. У нас там у яме бульба. Казаки трымали нас и привели у веску Шелково. В хаце я познала Алтынова. Гэто ён, – махнула рукой в сторону Алтынова, – з казаками на той неделе собрал калгас… гэтих… селян на сходку в амбар Репиньи Ивановны, амбар зачынили, пасля падпалили…

– Кузьменко, – переводит старикашка председателя суда, – не отвлекайтесь, говорите по существу дела. Что вы знаете об убийстве Латышкиной?

– Я спала на полу. Як стали стрелять, я замотала голову кофтой и ничего не бачыла.

– Судом установлено, что Алтынов лег…

– Ничого не ведаю, ничого не бачыла, – замахала женщина руками. – И не пытайте про такой стыд.

Третий свидетель, четвертый, пятый… Председатель суда Якоби, обвинитель Вейзер, защитник Павлик попеременно изощряются в кабацком остроумии…

Ковалев поиграл желваками, тяжело вздохнул:

– Может, хватит?

– Надо же знать, – возразил Новоселов.

– Тогда сам читай. Меня уже мутит… Бедная Мама-Сима. Слово за словом переложить все это на русский…

– Прочитай, чем закончился сволочной балаган, и на том закончим.

– Снова за подписью командира дивизии генерала Фрея, Под грифом «Секретно»:

«1. Так как благодаря допросу свидетелей обосновано подозрение, что расстрелянная женщина являлась пособницей бандитов, а поддержать дисциплину достаточно путем помещения обвиняемого в рабочий лагерь, от дальнейшего судебного разбирательства этого дела отказаться.

2. Составленный обвинительный акт берется обратно и дело прекращается.

3. Передать в 624-й батальон для сведения обвиняемому. Дальнейшие шаги по увольнению обвиняемого из немецких вооруженных сил могут исходить оттуда».

– Что же изошло оттуда? Уволили? – спросил Новоселов.

– Кого? Кавалера «Бронзового меча»? Юра, господь с тобой. А вот то, о чем говорил тебе вчера. На свет выплывает имя Прохора Мидюшко. В деле есть его рапорт командиру батальона Блехшмидту. Читаю:

«Поскольку должность командира 3-й роты в настоящее время занята, а командир 2-й роты Суханов убит во время прочески леса, прошу вашего ходатайства перед вышестоящим командованием о назначении на вакантное место офицера-казака Алтынова Андрона. Беру на себя ответственность за его дальнейшее поведение».

– В высшей степени странно, – удивился Новоселов. – Лопоухий нарушитель границы Петька Сомов утверждал, что Алтынов всем нутром ненавидел Мидюшко. За что? Вон какая забота о нем.

– Узнаем, Юра. А пока еще одно, касаемое Алтынова, – Ковалев подал два листка – с немецким и русским текстом.

На подлиннике бросалась в глаза ярко-фиолетовая круглая печать: полудужьем – «Stalag-352», а ниже – орел со свастикой. Это была справка, представленная суду из Минского лесного лагеря. В ней сказано:

«Военнопленный Алтынов Андрон, личный номер 27088, имел при себе справку пленившей его воинской части, которая удостоверяет, что он перебежчик. В лагере добросовестно нес службу старшего полицейского, отличался при выявлении политических комиссаров и лиц, зараженных еврейством. В свое время документы казака Алтынова были переданы в контрразведку, где он предусматривался для особых целей.

Пересыльный лагерь 352.

Оберштурмфюрер СС – (подпись неразборчива)».