Текст книги "Горячее сердце"

Автор книги: Сергей Бетев

Соавторы: Лев Сорокин,Г. Наумов,Владимир Турунтаев,Анатолий Трофимов,Юрий Корнилов,Сергей Михалёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц)

– Уже до этого дошло? – удивился Белобородов. – Рановато, брат. А как мы жили? Ну, как… Моя Вера Ивановна в ВЧК работала.

– Тогда конечно… – покивал Леонид. – А ее мамаша как?

– Вера Ивановна без матери росла. А ты не с будущей ли тещей?..

– Да от нее все и идет, – вздохнул Леонид. – Так-то бы у нас с Ленкой помаленьку все бы образовалось…

– Не знаю, что и посоветовать, – улыбнулся Белобородов. – Одно могу сказать: надумаешь жениться – уводи жену с собой. Поди, найдется какая-никакая комнатешка. Выхлопочем.

– В чем и дело, – смущенно качнул головой Леонид. – Не отпустит ее мамаша: такой дом на троих… Единственная дочка…

– Что значит – мамаша не отпустит? – строго поглядел на него Белобородов. – А сама Елена что думает?

– Не было еще у нас с ней об этом разговора, – вздохнул Леонид.

– Ну так поговорите! Как же ты собрался жениться, если не знаешь самого главного: пойдет за тобой твоя будущая жена на край света или нет? Женитьба – дело серьезное. Я понимаю – любовь и все прочее, тоже ведь был молодым, но сам подумай: ты не хуже моего знаешь, какая у нас работа, и если еще дома не будет покоя… Мне, понимаешь, сейчас с тобой о делах надо говорить, а приходится вот о чем…

– Вы ж сами спросили, Алексей Игнатьич, я и не собирался…

– Спросил, потому что вижу: грусть-тоска тебя гложет, весь взвинченный – не подступись… Ну ладно, пора к делам переходить. Тут кое-что любопытное всплыло. На, почитай. Пока хоть отсюда и досюда…

Леонид читал, а Белобородов неторопливо расхаживал по кабинету, потирая подушечками пальцев виски и что-то бормоча себе под нос.

Из протокола допроса:

«В о п р о с: Кого из агентов японской или иных действовавших против СССР разведок вы знали среди проживавших в Китае русских белоэмигрантов?

О т в е т: Вполне возможно, что среди знакомых мне русских белоэмигрантов были агенты действовавших против СССР разведок, однако достоверными сведениями на этот счет я не располагаю, поскольку вербовка агентуры проводится тайно. На одном из предыдущих допросов я упоминал о бывшем белогвардейском офицере Зарецком, состоявшем, как я предполагаю, на службе у японских разведывательных органов.

В о п р о с: На чем основано это ваше предположение?

О т в е т: В частности, на том, что сам я был завербован при его непосредственном участии. Зарецкий познакомил меня с сотрудником японской разведки Сэйко Камиро и в дальнейшем при необходимости передавал мне его поручения.

В о п р о с: Кого еще вы можете назвать?

О т в е т: В Шанхае – кажется, в начале 1930 г. или в самом конце 1929-го – один бывший белогвардейский офицер, фамилий не помню, в разговоре со мной обмолвился о том, что давал согласие на заброску в СССР и что ему за это было обещано вознаграждение в тысячу долларов. Однако впоследствии он отказался от этого намерения, опасаясь, что на советской территории его могут узнать люди, с которыми он встречался до эмиграции.

Как теперь припоминаю, однажды в Харбине я оказался свидетелем встречи офицера японской разведки с Флоренским Владимиром Степановичем, который сейчас работает на Увальском заводе заместителем начальника электроцеха.

В о п р о с: Когда и при каких обстоятельствах это произошло?

О т в е т: В июне 1931 г. я пришел в фотоателье Жаровой для конспиративной встречи с сотрудником японской разведки Камиро. Там, в глубине вестибюля, за плотными портьерами, располагалось небольшое кафе. Камиро явился несколько позднее меня. Когда он вошел в кафе, один из посетителей поднялся со своего места и шагнул ему навстречу. Тепло поприветствовав друг друга, они обменялись несколькими японскими фразами, после чего тот посетитель вышел и больше при мне в кафе не появлялся. Камиро сказал мне, что это его старый русский друг Владимир Степанович Флоренский и что они познакомились еще в те времена, когда тот занимал пост министра в правительстве Колчака».

– Ну и ну! – помотал головой Леонид: похоже, еще одно крупное дело, да какое – министр!

Сдвинув брови, не отрывая завороженного взгляда от протокола, он молча покачивал головой из стороны в сторону.

– Кажется, твой старый приятель? – напомнил ему Белобородов.

– Не такой старый, – с широкой улыбкой возразил Леонид. – Двух месяцев нет, как познакомились. Подумать только: с министром, как сейчас с вами, разговаривал! Правда, с бывшим…

– Поди, не совсем как со мной? Маленько посерьезней и построже?

– Да пожалуй, – в тон ответил Леонид. – Как вы думаете, зачем было Макарову выдавать его нам?

– Пока трудно сказать. Возможно, затем, чтобы избавиться от свидетеля своего провала. Флоренский, по его предположениям, тоже связан с японской разведкой, он может сообщить своим хозяевам о том, что Макаров арестован, и тем самым спутать Макарову все карты в той игре, которую он задумал вести.

– А если Флоренский – его сообщник?

– Сообщника Макаров не стал бы нам выдавать. Сообщник, оставаясь на свободе, мог бы подыграть ему и тем самым нейтрализовать всю нашу работу, которую Макаров надеется нам навязать.

– Ну, хорошо, – сказал Леонид, – пускай для Макарова Флоренский – опасный свидетель, которому надо любым способом помешать связаться с японцами. Но ведь Макаров не знает: возможно, Флоренский уже сообщил о его аресте? И тогда что получится? Японцы ведь не дураки, сообразят, что к чему…

– Да… – протянул Белобородов. – Пока у нас только вопросы. Ответов на них нет. Ответы надо искать. Будем работать.

– Я как чувствовал! – не сдержался, похвалился своей проницательностью Леонид. – Еще когда в электроцехе с этим Флоренским встретился, мне лицо его сразу не понравилось. Такая, скажу вам, кулацкая мордализация!.. Ишь, министр! Наверное, спит и во сне новую Антанту видит…

– Лицо человека – это, конечно, зеркало его души, – поднял Белобородов на Леонида вдруг потяжелевший взгляд. – Но по этому зеркалу еще нельзя судить о классовой сущности его владельца. А что он там во сне видит… Ты его сны подглядывал? Нет? И сам он тебе их не рассказывал, верно? А потому будем покуда считать, что на данный момент времени Владимир Степанович Флоренский – советский гражданин, трудящийся представитель нашей советской интеллигенции, беспартийный, в прошлом министр колчаковского правительства, после разгрома колчаковщины эмигрировавший за границу, но впоследствии осознавший свою тяжкую вину перед родиной, раскаявшийся в содеянном и легально вернувшийся в Советскую страну, чтобы честным трудом искупить вину и вновь обрести родину, которая умеет строго наказывать, но умеет и великодушно прощать. И наоборот: умеет великодушно прощать, но умеет и строго наказывать…

– А как же быть с показаниями Макарова? – спросил Леонид.

– Погоди, не перебивай! На данный момент времени у нас с тобой имеются нуждающиеся в проверке показания агента японской разведки Макарова, которые дают основание предполагать, что Флоренский также связан с японскими разведывательными органами. Только предполагать! Обличающим документом показания Макарова служить пока что не могут. Ты меня понял, Леня?

– Алексей Игнатьич, я ж понимаю! Ну, вырвалось нечаянно!

– Это хорошо, что вырвалось, – улыбнулся Белобородов.

– Что?.. – не понял Леонид, осудил или одобрил тот его.

– Я говорю: хорошо, что вырвалось. Хуже, если б это осталось в тебе, а после когда-нибудь увело бы тебя не в ту сторону. Потому и почел необходимым прочитать тебе мораль. Думаю, в любом случае не повредит. Обидно, что ли? Ну, пообижайся – дольше будешь помнить урок, – и Алексей Игнатьич перешел на обычный деловой тон: – В общем, так, Леня: надо тебе срочно ехать в Увальск. Заниматься Флоренским. Мне сейчас вот так некогда будет – на днях, видимо, тоже поеду в командировку, по другим делам. Так что тебе самому придется кое-какие вопросы решать. Когда возьмешь в заводском отделе кадров личное дело Флоренского, прежде всего обрати внимание на места его пребывания внутри страны – где учился, где работал до революции и после нее – и сразу пошли, куда возможно, запросы…

– Начну с нуля, – согласно кивнул Леонид.

– Вот так будет лучше, – одобрительно заметил Белобородов. – Постарайся определить главную направленность его дореволюционной деятельности, а для этого важно установить его партийную принадлежность. Постарайся понять, что привело его в правительство Колчака, тогда и весь дальнейший его путь – там, за границей, – легче будет проследить. Флоренский – фигура непростая. Наперед могу сказать: трудно тебе с ним будет. Поэтому почаще заходи к Козыреву, не стесняйся лишний раз спросить.

Козырев – начальник отдела. Их с Белобородовым начальник.

– Ясно, буду советоваться, – опять согласно кивнул Леонид. А сам подумал: со всяким пустяком к Козыреву не пойдешь.

– Завтра сможешь выехать в Увальск? – прищурился Белобородов.

– Почему вы спрашиваете? – удивленно вскинул брови Леонид. – Надо – поеду.

– А невеста что скажет?

– Шутите… – помрачнел Леонид, хотя и в самом деле мелькнула у него мысль о Лене и именно такая: что она скажет… – При чем тут невеста? Надо – и точка.

– Тогда пошли к Козыреву. Замолвлю за тебя словечко.

20

Поздним вечером он забежал к Лене. Еще издали заметив в ее затянутом белыми занавесками окне красноватый неяркий свет, прошел через маленькую боковую калитку в палисадник и три раза негромко стукнул в оконный переплет.

Цветущий табак раскрыл к ночи свои белые венчики всюду, куда ни глянешь, – на клумбах и вдоль всей стены дома. Запах стоял густой, одуряюще сладкий. Леонид собрался было сорвать один цветок, но только протянул руку, как на занавеску упала тень и в окне появилось улыбающееся личико Лены.

Немного погодя с мягким скрипом отворилась парадная дверь, и Лена сбежала с крыльца на дорожку. Леонид распахнул перед нею калитку, и они вышли на улицу.

– А я уже трусить начала, – обычным своим щебечущим голоском призналась Лена. – Думала: рассердился и больше не придешь.

Словно ничего и не было – ни слез, ни тяжелого объяснения, ни тарелочки с голубой каемочкой. Леонид почувствовал, как сразу спала нервная напряженность, с которой он ожидал короткого, резкого разговора. К этому разговору он готовился весь вечер. «Или – или» – вот так он собирался говорить с Леной. Ее обезоруживающая незлобивость привела его в замешательство. В эти минуты ему особенно не хотелось ее огорчать. Но не сказать об отъезде он тоже не мог.

– Ленок, – начал он робко. – Ты, наверное, думаешь, что я по тебе совсем не скучал… Ну, во время работы и правда было некогда, а так, в другое время, я только о тебе и думаю. Так скучаю, что прямо сил никаких нет…

– Нет, ты не думай, я все понимаю! – быстро проговорила Лена. – И пускай работа у тебя всегда будет на первом месте! Мне даже нравится, что ты не такой, как многие другие. Что ты из тех, кто всем на свете готов жертвовать ради дела. Это же хорошо! Ведь ты у меня такой, правда? Я сегодня весь вечер об этом думала, и мне было ужасно стыдно за свою истерику. Правда! И мама… Она просто не понимает. Но ты ведь не сердишься на нее? И еще я знаешь, о чем подумала? Когда-нибудь про тебя будут писать в газетах и рассказывать детишкам…

– Ну, навряд ли, – пробормотал Леонид, однако ему приятно было именно от Лены услышать такие слова, и он даже подумал, что детишки уж точно с раскрытыми ртами слушали бы кое-какие его рассказы. Да хоть и про Макарова – и сейчас поучительно было бы им послушать. Но – нельзя. Нельзя пока ничего такого… – Ленок, я еще так мало сделал! Еще столько работы…

Лена сжала своей маленькой, слабой ручкой его пальцы.

– Но когда-нибудь потом, Ленечка. – Он увидел совсем близко перед собой ее умоляющие глаза. – Когда-нибудь потом ты сможешь… как все? Приходить каждый день домой…

– Даже не знаю, когда такое будет, – вздохнул Леонид и, набравшись духу, выговорил наконец: – Ленок, я завтра опять еду.

Лена выпустила его руку, и некоторое время они шли молча. Леонид ждал, поглядывая на нее сбоку. При свете луны ее лицо казалось очень бледным и невыразимо красивым.

Вдруг она остановилась, прижала кулачки к горлу и, борясь со спазмами, произнесла жалобным, прерывающимся голосом:

– Ну что ж, Ленечка… Поезжай, если надо. Я буду ждать…

Вдалеке за домами играл духовой оркестр.

– Ленок?.. – Леонид осторожно провел ладонью по ее щеке.

– М-м?..

– Пошли в сад, потанцуем?

– М-м!.. – кивнула Лена.

Часть вторая
Знак Козерога

1

Еще с демидовских времен маленький Увальский заводик с двумя работавшими на древесном угле домнами славился необычайно высоким качеством чугуна, который до революции почти весь шел на экспорт, а при Советской власти – на выплавку легированных сталей, в которых так нуждалась наша оборонная промышленность.

В конце 1931 года советские руководящие органы приняли решение о значительном расширении завода, и сейчас вся правобережная часть Увальска, если смотреть с высокого левого берега, представляла собой громадную новостройку: возводились цеховые корпуса, зияли отрытые котлованы, а чуть в стороне двумя широкими улицами протянулись желтеющие свежим деревом бараки рабочего поселка.

Однако и теперь, на втором году второй пятилетки, нет-нет да и случались на заводе всевозможные сбои, непредвиденные заминки и даже аварии. Давала себя знать нехватка, а чаще и просто неопытность, неподготовленность кадров.

Четвертый участок механического цеха, размещенный в отдельном новом пристрое, должен был с весны этого, 1934 года приступить к выпуску оборонной продукции. Но вот уже на исходе лето, а пусконаладочным работам не виделось конца. Сроки сдачи участка в эксплуатацию сдвигались дважды: сперва с апреля на июнь, а теперь уже с июня на октябрь.

Неблагополучное положение дел на этом участке и послужило официальным поводом для выезда Леонида Пчельникова на завод.

2

У всех, кто имел прямое отношение к пуску и эксплуатации четвертого участка, были пропуска с особой отметкой: при входе на участок стоял вахтер с кобурой на ремне.

В разговоре с начальником цеха Леонид выяснил, что рабочим некоторых вспомогательных служб, в частности электрикам и слесарям по тепло– и водоснабжению, выдавались временные пропуска, действительные только на период ведения работ. Однако у руководителей этих служб имелись постоянные пропуска. С особой отметкой. Леонид попросил назвать этих руководителей поименно. Как он и предполагал, среди них был и Флоренский.

Тут было над чем подумать. Ведь, приходя на участок проверять и корректировать работу своих людей, Флоренский, несомненно, имел возможность наблюдать за установкой основного оборудования, а после пуска станков – за изготовлением оборонной продукции. Да, было над чем подумать…

А дальше вот какая любопытная всплыла деталь. Не так давно Флоренский по собственной инициативе предложил заменить на участке два старых отечественных станка одним заграничным, мотивируя тем, что у заграничного станка производительность и точность обработки намного, по крайней мере вдвое, выше.

– Может, дельное предложение? – на всякий случай спросил Леонид у начальника механического цеха. – В чем же загвоздка?

– В том, что советы давать легче всего, – ответил тот. – Как в шахматах: кто сбоку стоит – всегда хорошо играет. Потому что посоветовал и пошел дальше. А ты сиди и выпутывайся после его подсказки как знаешь. В свое время мы хотели поставить этот станок на другом участке, но обошлись. С год он простоял во дворе, а сейчас посмотрели – нет ни паспорта, ни инструкции. Да кто-то вытащил плунжеры из цилиндров, теперь поставь-ка их на место: все они разные, поди угадай, в каком цилиндре какой плунжер должен стоять. Козловский, наш технолог, сперва было взялся за это дело, а когда я спросил, надежно ли будет станок работать, так ничего толком и не ответил. Этак с одним станком знаете сколько можно провозиться! Сложнейшее устройство, одних маслопроводов не счесть… Ну, вытащим старые станки, фундаменты сломаем, этого «иностранца» поставим, – а как он не заработает? Опять все переделывать? Так и в новые сроки не уложимся. Понимаете, что будет? Тюрьма! И – поделом!

Леонид понимал. И постарался узнать все, что можно, о Флоренском. Оказалось, что тот время от времени самолично обходил все заводские цеха и службы – говорил, что по должностной инструкции обязан периодически осматривать теплосети и водоводы. Не исключено, что это всего лишь предлог. Во всяком случае, устроился он очень удобно: весь завод как на ладони…

Семьи у Флоренского не было, жил он замкнуто, в маленькой комнатушке в коммунальном доме на левом берегу. С соседями по квартире почти не общался, поскольку вообще мало бывал дома – целыми днями, а часто и по ночам пропадал на заводе.

По словам начальника электроцеха, Флоренский сумел выжать из старой заводской котельной все, на что она была способна, и минувшая зима была, в сущности, первой за несколько последних лет, когда котельная работала без аварий. Во всяком случае, не было ни единой остановки котла.

Технолог механического цеха Козловский оказался маленьким, худощавым человеком с остроносым, желтушным лицом, к которому словно приклеилась подобострастно-страдальческая улыбка.

Леонид беседовал с ним в кабинете начальника механического цеха. Они устроились по обе стороны массивного письменного стола, украшенного богатой, во многих местах попорченной резьбой.

Хозяин стола перед уходом наказал секретарше никого в кабинет не пускать.

Предупредив Козловского, что о содержании их разговора никто не должен знать, Леонид вначале поинтересовался общецеховыми делами: как работают люди, многие ли станки нуждаются в замене и, в частности, почему на улице, под открытым небом, стоят заграничные станки, за которые государство платило золотом.

Желтушное лицо Козловского постепенно становилось апельсиновым. Давая объяснения, он испуганно моргал и заикался, но продолжал улыбаться все так же подобострастно-страдальчески.

Оказывается, некоторые станки пришли на завод не по назначению, и им невозможно найти применение, по крайней мере в механическом цехе, другие же либо разукомплектованы, испорчены во время транспортировки и хранения, либо настолько сложны по устройству и в управлении, что их просто рискованно ставить на линию – такой станок может в два счета выйти из строя, а своими силами его не отремонтировать.

– Вы сами-то в этих станках небось разбираетесь? – спросил Леонид.

– Безусловно, – Козловский пригнул голову в кивке. – Как инженер, я обязан в них разбираться. Но работать на таких станках и я не сумел бы, для этого необходим навык.

– Неужели у вас нет рабочих такой квалификации, чтобы?..

– Представьте себе! – развел руками Козловский. – Почему мы и предпочитаем старые отечественные станки – люди привыкли к ним. Притом отечественные станки гораздо надежней, по ним хоть кувалдой бей – и после этого будут работать. А заграничные очень капризны: чуть что – уже залихорадило.

– Но разве нельзя научить наших людей и на этих станках хорошо работать? Пригласить инструктора, из Свердловска хотя бы…

– Это можно! – поспешно согласился Козловский. – И мы даже думали об этом. Как только пустим четвертый участок…

– А кстати, – словно бы спохватился Леонид, – ваш начальник цеха мне говорил, что на этом участке недавно предлагали произвести замену нескольких старых станков, поставить вместо них какой-то заграничный и вы сначала будто бы поддержали эту идею.

– Что-то не припомню, считал ли я такую замену возможной, хотя и не могу спорить… Одну минуту… – Козловский выхватил из кармана брюк большой носовой платок и стал сморкаться, стараясь делать это как можно бесшумнее и деликатнее, а потому потратил на всю процедуру столько времени, что Леонид успел исписать целую страницу в своей тетради.

Наконец, аккуратно сложив платок и сунув его в карман, Козловский выразительно поглядел на лежавшую перед Леонидом тетрадь:

– Можно задать вам вопрос: вы меня допрашиваете официально?

– Я вас не допрашиваю, Федор Артурович, – поспешил успокоить его Леонид. – Мне необходимо выяснить некоторые технические детали, и я пригласил вас как опытного специалиста. Надеюсь, вы поможете мне разобраться в тех вопросах, в которых я мало смыслю?

Леонид постарался улыбнуться как можно добродушнее.

– Но вы не только технические детали записываете? – продолжал допытываться Козловский, недоверчиво кося глаз на тетрадь.

– Федор Артурович, позвольте, мы хоть по очереди с вами будем задавать друг другу вопросы, – попытался Леонид перехватить инициативу. – Кстати, вы не ответили еще на мой предыдущий.

– Какой именно?

– Насчет предложения о перестановке станков. Сперва, говорят, вы отнеслись к этому делу с интересом, но затем…

– А что, разве…

Леонид остановил его жестом:

– …а затем, после беседы с начальником цеха, сразу остыли.

– У начальника было свое собственное мнение на этот счет, – сказал Козловский, покачивая головой, – а к его мнению, должен заметить, мы, специалисты, всегда прислушиваемся с особым вниманием. Иван Федорович – человек партийный, активный участник революции, а в гражданскую войну командовал артиллерийской батареей. Иван Федорович ко всем вопросам подходит с государственных позиций. Наше дело – выдавать техническую документацию, предлагать конструктивные решения, и я в меру сил стараюсь, знаете…

– Все правильно, – остановил это словоизвержение Леонид. – Но как инженер вы разве не должны иметь собственное мнение по техническим вопросам? Тем более что у начальника цеха, кажется, нет даже среднего технического образования.

Голова Козловского закачалась, заходила как на пружинке.

– Я, право, не могу утверждать этого, поскольку документ об образовании не всегда свидетельствует о том, что его владелец действительно является специалистом своего дела. И я мог бы привести вам сколько угодно примеров другого рода, когда…

– Давайте, Федор Артурович, вернемся к станкам. В каком порядке их расставить, переставлять заново или нет – все это чисто технические вопросы, которые входят в вашу компетенцию.

– Пожалуй, вы правы: это – чисто технические вопросы. Но…

– Если не ошибаюсь, была высказана мысль о том, что один заграничный станок мог бы заменить два отечественных…

– Это еще надо доказать… Простите, вы сказали, что у нас обычная беседа, поэтому я так вот перебиваю… Да… Пожалуй, вы правы: у меня на этот счет должно быть свое мнение, и оно у меня есть, но я человек не тщеславный, из-за чего, между прочим, терплю насмешки от собственной супруги. Как-то она сказала…

– Кстати, от кого исходила эта идея – заменить станки?

– Я уж теперь точно не скажу… – задумался Козловский.

– У вас такая плохая память? Это ж вот, совсем недавно было!

– Да, я уже вспомнил! – потряс рукой Козловский. – Идея, кажется, исходила от Флоренского, заместителя начальника электроцеха.

– Кажется или именно от него? – потребовал ясности Леонид.

– Если хотите, то именно от него… – вздохнул Козловский.

– Но какое отношение к станкам имеет этот человек?

– Н-ну… – Голова Козловского опять начала описывать витиеватые кривые. – Есть такие люди… Как бы это вам сказать… Проявляют интерес… Здесь у нас производство особого характера, вы знаете, что я хочу сказать, – Козловский оглянулся на дверь. – И я на месте Флоренского не стал бы интересоваться чем-либо, кроме дела, непосредственно меня касающегося…

– В какой форме проявлялся этот интерес? – спросил Леонид.

– В самой, я бы сказал, активной, – Козловский опять оглянулся на дверь. – Я просил его заниматься только своими делами…

– Но если в голову случайно пришла хорошая мысль, почему бы ее не высказать вслух? – возразил Леонид. – Вот и вам тоже ведь его идея замены станков показалась интересной.

– В таком случае я вам все скажу! – лицо Козловского в этот момент выражало отчаянную решимость. – Предложение Флоренского мне действительно вначале показалось интересным, и мы даже пытались привести плунжерный станок в рабочее состояние. Но пока мы с мастером занимались станком, Флоренский расхаживал по участку и убеждал всех и каждого в том, что вообще все наши, отечественные станки, установленные на участке, морально устарели и их надо немедленно выбросить, а взамен поставить иностранные. Все станки заменить, вы понимаете! И если бы его, Флоренского, была на то воля, он так бы и поступил. Вы понимаете, как это разлагающе действует на людей, такие вот разговоры! И вот тогда мне пришло в голову… Мне открылась вся подоплека его идеи с заменой станков… Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Если можно, растолкуйте подробней, – попросил Леонид.

– Видите ли… Есть у человека этакое пристрастие к… Вы ведь знаете, где он жил до недавнего времени?.. Словом, если станок заграничный, то он непременно лучше наших, отечественных, У капиталистов ведь как? Устарел морально станок, хотя и мог бы еще работать, – давай новый, а этот в переплавку. Нам такое никак не подходит. Слишком расточительно. Это во-первых. Но допустим, мы поддались на подобную буржуазную агитацию. Заграничные станки есть, один-два можно поставить взамен старых. Допустим, провозившись месяц-другой, поставили. А наладить эти заграничные станки не сумели. Новая задержка. Вот на это, мне думается, и расчет.

– Вы уверены, что не сумеете наладить заграничные станки? – спросил Леонид.

– Я не уверен, что мы сможем их быстро наладить и запустить, – Козловский сделал ударение на слове «быстро».

– А Флоренский знает, что плунжерный станок неисправен?

– Право, я… Ну разумеется, знает, ведь мы вместе смотрели…

– И тем не менее продолжает настаивать на его установке?

– Вот это, знаете, меня и настораживает! – с живостью воскликнул Козловский. – У меня нет иного объяснения его настойчивости, кроме как… Вы понимаете? Право, я хотел бы ошибиться…

– Вы встречались с ним где-нибудь еще помимо завода?

– Вас уже информировали? – подавленно спросил Козловский.

– Хотелось бы услышать от вас. Для уточнения.

– Ага… Что ж, если необходимо уточнить, то я попросил бы записать мой ответ в следующих выражениях: одно время я действительно поддерживал с Флоренским добрососедские отношения, которые затем вынужден был прекратить.

– По каким соображениям?

– Если уж до конца быть откровенным, – Козловский вяло махнул кистью руки, – то меня с первого дня нашего знакомства тяготило общество этого человека. Да, я приглашал Флоренского к себе домой и сам, бывало, забегал к нему, так сказать, на огонек. Отдать долг вежливости, и только… И только… Притом не так чтоб уж часто, а вернее сказать, изредка… Бывают, знаете, люди, с которыми чувствуешь себя не очень уютно. Ведь если я пришел в гости или, допустим, ко мне пришли, то хочется поговорить о чем-нибудь таком приятном, задушевном. Так сказать, поблагодушествовать. А когда с первых минут начинаются этакие брюзжания, всякие недовольства – тут, извините, при всем уважении… Я вам скажу такое, чего вы можете и не знать. Как-то вот тоже напросился Флоренский за грибками. За рыжиками. У нас с женой есть свои места на примете. Далековато, правда, с ночевкой всегда отправляемся. У знакомой старушки в Мореновой ночуем. И на этот раз тоже. Но вот, понимаете, какое дело: Флоренский и часу не пробыл с нами в том доме, под каким-то предлогом вышел – и, понимаете, нет его и нет!.. Вернулся под утро…

– Как же он объяснил столь долгое отсутствие?

– Будто бы ходил в ночное, пасти лошадей. Возможно, и ходил, возможно… Я, знаете, не проверял. Но Елизавета Макаровна, хозяйка дома, где мы остановились на ночлег, видела, как Флоренский разговаривал на улице с одним крестьянином, а вернее, единоличником, который упорно отказывается вступать в колхоз…

– Он заговаривал с вами об этой встрече с единоличником?

– Н-нет… Он все про лошадей, про лошадей… Хотя, помнится, что-то такое спросил у меня: мол, почему желающих вести хозяйство единолично принуждают непременно вступать в колхоз? Но я тут же прекратил этот разговор…

Леонид все подробно записал.

3

Автобиография Флоренского Владимира Степановича (из личного дела):

«Родился в 1893 г. в г. Алатырь б. Симбирской губернии. Отец, Степан Филиппович Флоренский, в то время преподавал в городском духовном училище, в наст, время – священник. Мать, Мария Александровна Флоренская, домохозяйка, умерла в 1928 г.

Семи лет поступил в духовное училище, а после него – в семинарию, в которой проучился один год, и перешел в Симбирскую гимназию. Закончил ее в 1909 г. с золотой медалью и поступил в Петербургский политехнический институт, который закончил в 1914 г., получив диплом первой степени. В следующем, 1915 г. сдал экстерном государственные экзамены в Казанском университете (юридический факультет). Параллельно с учебой, с 1911 г., работал в переселенческом управлении Главного управления земледелия и землеустройства России. В 1913 г. перешел работать в экономическое бюро, занимавшееся составлением документов о хозяйственных ресурсах на территории нынешней Казахской АССР, где предполагалось строительство Южно-Сибирской железной дороги.

В 1915 г. был принят на службу в качестве государственного чиновника особых поручений 6-го класса – заведующим статистическим отделом переселенческого управления в г. Омске. В связи с военным положением одновременно был назначен ответственным по заготовкам зерна и фуража для действующей армии.

Осенью 1916 г. был вызван в Петроград и получил направление на должность заведующего отделом продовольственного снабжения населения России при так называемом «Особом совещании по продовольственным делам», которое после февральской революции было преобразовано в Министерство продовольствия. До сентября 1917 г. курировал три волжские губернии – Самарскую, Казанскую и Симбирскую, затем был откомандирован в Омск для оказания помощи краевому продовольственному комитету.

После установления в Омске Советской власти первое время оставался в аппарате Западно-Сибирского продовольственного комитета, а в январе 1918 г. был назначен представителем Московского и Туркестанского продовольственных комитетов с местом пребывания в г. Омске. В этой должности оставался и после контрреволюционного переворота.

Во второй половине 1918 г. я был приглашен на должность заведующего продовольственным отделом Западно-Сибирского комиссариата при так называемом Временном Сибирском правительстве. Но вскоре упомянутый комиссариат был упразднен, все бывшие отделы стали именоваться министерствами, а их руководители – управляющими. В октябре 1918 г. произошла новая реорганизация: был создан верховный орган власти, Директория, а при ней – Совет министров. Бывшие управляющие министерствами стали именоваться министрами. Т. о. я стал министром продовольствия. В этой должности оставался и при Колчаке, т. к. для правящей верхушки я был удобной подставной фигурой. Но еще до падения колчаковского режима, поняв всю его антинародную сущность, я подал в отставку и уехал из Омска. Работал механиком в депо. А уже при Советской власти был приглашен в управление Забайкальской железной дороги коммерческим директором.

Не разобравшись до конца в происходивших событиях, в 1921 г. я эмигрировал в Китай, воспользовавшись для этой цели служебной командировкой на станцию Маньчжурия…»

4

Вернувшись из Увальска, Леонид уже не застал Белобородова, который был откомандирован на Алтай для выполнения важного задания. Не оказалось на месте и Козырева: начальник отдела тяжело заболел и находился в больнице. Докладывал Леонид заместителю Козырева Ладонину.