Текст книги "Родительский дом"
Автор книги: Сергей Черепанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Тут, почти по соседству, проживал еще один родственник, Игнатий Корин. Родство было не очень-то близкое: жена Корина, Зоя Платоновна, приходилась племянницей Андрею Кондратьевичу. Но Корин не признавал, дальний он или близкий. «Ты прежде смотри: каков перед тобой человек? – говорил он. – С того и отмеряй ему свое внимание, уважение или презрение».
Время – не время, а к нему, чтобы он не принял в обиду, следовало непременно зайти.
По виду мужичок неказистый, с корявинкой на лице, с лысиной до затылка. Умел он, как и Андрей Кондратьевич, все делать своими руками. Обстроился ничуть не хуже людей. Небольшой его домик на три окна в улицу обгорожен садиком, где есть сирень, и акации, и тополь с белой березой. Во дворе флигелек, амбарушка, погреб и добротная баня рядом с колодцем. В комнатах, когда бы ни зашел к нему в гости, все прибрано, чисто вымыто, изволь у порога разуться, надеть домашние тапочки и тогда уж ступай за стол. Была у Корина еще одна страсть. Каждое лето брал он отпуск и вместе с такой же малорослой и рябенькой Зоей Платоновной отправлялся в вояж. Облетали они уже весь юг и запад страны, плавали на пароходах по Волге, по Днепру, по Енисею, везде фотографировались на память, и на целую зиму хватало у них добрых воспоминаний.
– А я уж сам собирался наведаться к Дарене, поглядеть, как же вы управитесь с ней, да хоть малость ее защитить, – прямиком высказал Корин. – Не бросать же одинокую женщину без подмоги!
Павел Андреевич стерпел этот укор.
– Не вижу, кто ее собирается обобрать?
– Давай, Паша, не станем вилять, начистоту давай, по-мужски. Отцов дом продадите, деньги поделите – и до свиданьица! Дарена – женщина видная, найдется подходящий, по ее нраву, человек, она с ним обкрутится, не станет же век вековать в одиночку, захочет новую семью завести. А Женьку куда подевать? Об этом подумали? Парнишка с рождения осиротел, теперь у него второе сиротство. Раз в приемышах побывал, сроднился, и опять по новой в приемыши. Дарена его не обидит, а новый отчим сумеет ли так же, как Афоня, приветить?
– Женька записан, на нашу фамилию, а о том, что усыновлен, покуда не знает.
– А вырастет и узнает, что его выкинули – никому из вас, Гужавиных, не простит! Будет вернее, если вы нам его отдадите на воспитание. Мало ли племянников у дядей и теток живут. Мы с Зоей бездетные. Без детей двор все равно что пустой. Иной раз утром проснусь, от тишины можно оглохнуть. Тем более Андрей Кондратьич заранее мне на Женьку доверенность выдал. Не на бумаге, а на словах. Если-де, чуть-чего, мальчик окажется без внимания, то свои руки подставь и своим трудом определи его к взрослой жизни.
– Дарена не согласится, – убежденно сказал Павел Андреевич. – И не советую об этом с ней заговаривать.
Корин сердито сверкнул глазами:
– Тогда учти, Паша, и Терентию передай, я вас на всю округу ославлю, если Дарену и Женьку обидите!
Мужской разговор с Кориным, хоть и чуточку возбужденный, понравился Павлу Андреевичу. После него, больше, чем после разговора с теткой Александрой и Никитой Петровичем, все сомнения и колебания отпали. Ничто не должно разрушаться!
Из лесхоза доносило ширканье пилорамы и частый перестук движка. Дальше по угору недвижимо стоял сосновый бор, и оттуда наносило свежий запах живицы. Бор погибал от запустения и вырубок, словно те, кому он был дан во владение, не собирались здесь жить.
Женька сидел у ворот на скамейке босой, не подпоясанный ремешком и такой же горько задумчивый, как и Дарья Антоновна. Он не встал навстречу Павлу Андреевичу, не кинулся его обнимать, а потупился и стал смотреть в сторону.
– Ты чего же нахохлился? – добродушно, как прежде, спросил Павел Андреевич. – Буканко тебя укусил, или дурной сон повидал?
– Дяди Тереши боюсь, – признался мальчишка. – Он велел нам с мамой убираться отсюда. Не разрешает здесь жить.
– Ты, наверно, ему нагрубил? – понимая его душевное потрясение, попытался отвлечь Павел Андреевич.
– Я молчал.
– Ну, и дальше молчи. Мы сами с ним разберемся.
– Почему он меня чужим называет?
– Так ты же не его сын.
– Да еще и приблудным.
– А это уж совсем ерунда. Скорее, мы с ним приблудные. Оба дома не живем, только в гости сюда приезжаем на время.
– Тогда зачем надо дедушкин дом продавать? Дедушка тут все делал и делал, а вы оба приехали и еще какого-то старика привели.
– Давай не станем разбираться: зачем, почему? Вот я поговорю с дядей Терешей, и все прояснится. Согласен так?
– Ладно уж!
Женька оживился. Жизненные горечи у детей всегда быстро проходят. Им бывает достаточно одного доброго слова.
А Дарья Антоновна уже собрала свои вещи, навязала узлов.
В горнице на отцовой кровати неприбранная постель, на полу шерстяное одеяло, истоптанные половики отброшены в дальний угол.
Терентий и покупатель сидели за круглым столом, оба разгоряченные затянувшимся торгом.
Верно, брат стал неузнаваем. Пополнел. Брюшко нагулял. Плечи не корчит, как прежде. Держит голову прямо. На переносице очки в золоченой оправе. На правой руке широкое обручальное кольцо.
С одного беглого взгляда Павел Андреевич убедился, сколь круто вынесла «серебряная струя» Терентия снизу вверх.
Покупатель не шел с ним ни в какое сравнение. Худенький старичок. Под носом жидкие усики. Пиджак и брючишки заштопаны. Зато глазаст и чрезмерно подвижен. Ерзает на стуле, говорит быстро, каждое слово выстреливает.
– Шесть тыщ! Довольно! Больше все хозяйство не стоит.
– Восемь! – упрямо твердил Терентий. – И оформление купли-продажи за твой же счет.
– Шесть! Дороже не дам!
– Восемь – и по рукам! Здесь же природа, река, в город автобусы ходят. Где еще такое место найдешь?
– Природа славная, но она в состав хозяйства не входит. Не дорожись, Терентий Андреич! Не в очереди стоят покупатели. Отпугнешь высокой ценой, а потом и за бесценок рад будешь отдать.
Павел Андреевич с тем и другим вежливо поздоровался:
– О чем так торгуетесь?
– Желаю сделать приобретение, да хозяин шибко настырный, – с досадой сказал покупатель. – А вы кем изволите быть?
– Это мой старший брат, – вспыхнул Терентий.
– Значит, вас уже двое, хозяев-то, – смекнул старичок и насторожился: – Только не вздумайте меня объегорить! Я хоть и не шибко грамотный, но соображение имею. Строения у вас не новые, придется многое ломать, переделывать.
– А хоть все сломай! – бесстыдно объявил Терентий. – Тут мы тебе не указчики. Но цену снижать не станем!
Он говорил уже не от себя, а и от брата, чтобы ему угодить, себе придать вес.
– Вдобавок тебе же и вся мебель достанется.
– Мебелишка у вас своедельная.
– Да, ее отец мастерил, – подтвердил Павел Андреевич.
– По теперешнему времени она для печки на растопку годится, – упорствовал покупатель.
– Ладно, две сотни рублей можно скинуть, – заторопился Терентий. – Кабы не срочность. Мне тут недосуг прохлаждаться.
Павел Андреевич стоял перед ним, вглядывался, не появится ли на его лице хоть чуточное смущение, но Терентий лишь помрачнел.
– Так ведь и мне не от простой поры, – сказал покупатель.
– Оба вы напрасно торгуетесь, – прекратил спор Павел Андреевич. – Еще не решено, продавать ли родительский дом. Ты, брат, поспешил. Я тебе доверенности не давал, с Дареной ты не советовался, родственников вообще обошел. Извинись перед этим гражданином за беспокойство, и пусть он домой отправляется…
Старик сразу понял, что дело не состоится, и полном горстью высыпал на Терентия брань:
– Прохвост, зараза тебя возьми!
– Но, но! – грубо оборвал Терентий. – Сократи язык и поимей немного терпения. Все равно назначим дом на продажу! Погуляй покуда по местности…
Старик плюнул на пол:
– С тобой дальше разговаривать не хочу!
Он хлопнул дверью и ушел. Терентий хотел выдержать марку, показать себя брату честным и справедливым, но с раздражением не справился:
– Я не для себя же старался. Больше выручим от продажи, так и на каждый пай больше достанется. Мужик денежный и здорово соблазнился. Пенсионер. Намерен сад вырастить, фруктами и медом промышлять. Делать деньги надо уметь! На мою цену он все равно согласился бы.
Перед ним на столе лежала опись всего движимого и недвижимого в хозяйстве, которую он успел накануне составить. Терентий подал ее Павлу Андреевичу:
– На, смотри, все ли учтено? Возможно, Дарья что-нибудь утаила, не могу поручиться.
– Эту бумажку порви, – предложил ему Павел Андреевич. – Не пригодится…
– Ты, что ли, с кем уже сторговался?
– Не начинал! Продажа не состоится.
– Сам сюда переселиться намерен?
– Переехал бы, да тут работы себе не найду.
Терентий недоуменно уставился на него.
– Значит, не так, не этак, а как же? Чужому человеку отдать? Дарье?
– Она не чужая.
– Я ее за родню не считаю!
– Воля твоя! Но у нее равная доля в наследстве с тобой и со мной, да еще Женьке в придачу.
– Так пусть мою долю мне выплатит наличными деньгами.
– Обойдешься, – усмехнулся Павел Андреевич. – Говорят, ты богатый стал, даже пьянку забросил.
Терентий не почувствовал скрытой насмешки, развернул плечи, откинулся на спинку стула:
– Хотя бы! Нагулялся вдоволь и образумился.
– А Феньку-то любишь?
– Я днем на нее не смотрю, а ночью все кошки серые, – хохотнул Терентий. – С лица не воду пить, с фигуры не манекена делать. Зато она баба с большим умом. Она меня первая поддержала и пожалела. Не отопрусь, всю молодость провел я беспутно. Почему так – не стану доказывать. Тема эта глубокая, в ней, как в омуте, всяких чертей дополна. Может, еще в ту пору надо было взять меня да встряхнуть, а я слышал только попреки: и тунеядец-то, и выпивоха, и шатун – конченый человек! Но ведь люди все разные. Ты стал инженером, у тебя на учение хватило характера. Работаешь, и в этом твое удовольствие. Но есть ли у тебя время дать волю душе? Нету! Живешь, а истинного вкуса жизни не чуешь! Зато я иначе смотрю: пока не состарился, надо от жизни взять все.
– Не считаясь с бесчестием!
– Какое же это бесчестие? Лучше, что ли, было бы ломать хребет изо дня в день? Ты мне родной брат, Павел, от тебя не стану утаивать: без любви с Фенькой живу, зато в полном довольстве.
– Работаешь где-нибудь?
– Приходится. Чтобы злые языки не болтали. В одной конторе оформился сторожем. Сутки просижу на вахте, двое свободен. Трудовой стаж накапливается, и милиция не пристает.
Он снял очки, аккуратно протер их белым платочком и победно покосился на Павла Андреевича:
– Еще что спросишь?
– Пить перестал, куда же теперь свободное время деваешь?
– Находится дел, – опять уклонился Терентий. – Иногда жене помогаю. Недавно в городе особнячок подсмотрел, собираюсь купить. Цена сносная – двадцать тысяч…
– Ого! – изумился Павел Андреевич.
– Не хибара ведь, не на семи ветрах, а вполне по нашим желаниям, – внушительно произнес Терентий. – Строение из кирпича, четыре комнаты, пятая кухня, веранда, чулан, фруктовый сад на усадьбе, огород десять соток, водопровод, канализация, газ, водяное отопление, телефон…
– Видать, жена у тебя большая добытчица! Но надолго ли? – холодно спросил Павел Андреевич.
Глаза у Терентия тревожно забегали. Наверно, он и сам не был уверен в прочности привалившего ему капитала, но и честно признаться, чтобы не унизить себя, совести не хватило.
– Экономим: рубль к рублю, копейка к копейке! И, конечно, деньги с неба не падают, лишь иногда в прорехи текут, тут их и надо ловить…
Он сказал осторожно, с оглядкой, не выдавая промысел Феньки.
– Однако, Павел, мы уклонились. Давай кончать с разделом. И по домам. Если ты намерен все хозяйство Дарье оставить, то клади мою долю в наличных деньгах на стол, я тотчас уеду, а ты дальше поступай как угодно. Про чужие судьбы я знать не хочу.
Он встал из-за стола, прошелся по горнице, пнул ногой сброшенное на пол одеяло, распахнул настежь окно.
– Не кипятись, не выказывай, каким тебя воспитала Фенька, – потребовал Павел Андреевич. – В довольстве, как сыр в масле, купаешься и неужто еще не насытился?
– Не ты ли мне предел установишь?
– Прежде попытаюсь тебя убедить. В нашей семье, начиная от прадеда, никогда дележей не случалось. Ты первый затеял. Забыл давний обычай: двор Гужавиных неделим! Он корень, а мы всего лишь отростки. Афони нет, зато Женька остался!
– Ему место в приюте!
– Наглец ты, Тереха! Как у тебя язык повернулся. Вот и мальчишке успел уже выдать семейную тайну. Чего этим выгадал? Заставил его пострадать. Если еще раз обмолвишься, предупреждаю, при нем же дам тебе оплеуху.
– Так! Так! Эвон куда дело зашло! – как бы только что догадался Терентий. – За моей спиной сговорились. Недаром же я перед поездкой сюда к адвокату сходил, потом заранее опись составил. Миром не договоримся. Придется в суд подавать.
Павел Андреевич взял у него опись, просмотрел и с усмешкой вернул ему в руки.
– Все чашки, ложки, ухваты зачислены. А почему же за печкой тараканов не сосчитал и в подполе мышей не учел?
– Посчитаю, если понадобится… Да вот еще отцов шкапчик остался. Ключи от него Дарья мне не дала.
– Значит, не понадеялась.
Павел Андреевич сходил на кухню, взял у Дарьи Антоновны ключи от заветного шкафа, подвешенного на крючья в простенке. В нем хранились все семейные документы за многие годы. Там же лежало письмо Терентия, присланное отцу, последнее, злобного содержания. Видимо, старик его не раз перечитывал и держал наверху, сразу под крышкой.
Терентия перекосило. Он это письмо хотел цапнуть, но Павел Андреевич успел отобрать.
– Не тронь! Оно нам еще пригодится…
– Уличить меня собираешься?
– Мы, Гужавины, жили пока без позора, а ты помнить обязан, чем отцу век поубавил.
Лезть в драку Терентий не осмелился, однако побагровел, и глаза у него стали свирепыми.
– Мало ли, чего могло быть! И все же права на наследство отец меня не лишил. Ведь и от тебя он тоже мало радости видел. Ты еще раньше меня убрался из дома.
На дне шкатулки были сложены стопками почтовые переводы вместе с деньгами. Не часто, не из месяца в месяц посылал их отцу Павел Андреевич, а накопилась тут изрядная сумма. Отец всегда сообщал, что перевод пригодился, между тем ни рубля не потратил. Сберег. Но почему, для чего? Он никогда не выказывал себя скрягой, даже осуждал тех, кто имеет кубышки, а по-человечески не живет. И не догадался бы Павел Андреевич, как оценить поступок отца, если бы не подсказала Дарья Антоновна:
– А куда было тратить? Нам хватало моего заработка и пенсии Андрея Кондратьевича. Иногда он доставал переводы, перебирал их один за другим, а потом письмо Терентия заново перечитывал. Думаю, тут в шкатулке были у него и горе, и радость!
Павел Андреевич не стал развязывать стопки, положил их обратно, а Терентий вцепился:
– Не прячь! Эти деньги надо тоже в опись включить! Не имеет значения, что ты посылал. Все, найденное в отцовом доме, подлежит разделу на равные доли.
Прямо он не глядел. Ему было явно неловко запускать руку в чужой карман, но кучка наличных денег завораживала.
– Настаиваешь? – спросил Павел Андреевич.
– Требую! – категорически ответил Терентий.
Пересчитывать трояки и пятерки он взялся сам, так казалось надежнее, но деньги все-таки жгли ему руки, он часто сбивался, разнервничался, а тут еще в горницу прибежал Женька сказать Павлу Андреевичу, что для рыбалки уже все приготовлено. Терентий топнул ногой и заорал:
– Брысь отсюда, паршивец! Черти тебя навязали…
Это выплеснулось из него неожиданно, сразу обнаружив необоримую неприязнь к сироте. Испуганный Женька заревел. Дарья Антоновна схватила его, прижала к себе. Пожалуй, она взяла бы ухват и отходила им злого обидчика, если бы не опередил ее Павел Андреевич. Чуть позднее он и сам удивился, как это вышло, что в одно мгновение резким ударом сшиб Терентия с ног. Тот стукнулся затылком об пол, а когда очухался и поднялся, злорадно сказал:
– Я тебе, Пашенька, и это пришью на суде при разделе! Хоть и брат – драться не смей!
– Однако тебе было сказано: Женьку не тронь! – погрозил ему пальцем Павел Андреевич. – Повторишь если – снова получишь!
– А я твоих угроз не боюсь!
– Извинись и скажи Женьке, что обругал его не намеренно, если есть в тебе хоть капелька совести!
Гнев у того и у другого остыл, но они еще продолжали смотреть холодно и враждебно.
– Не хочешь? – спросил Павел Андреевич. – Тогда сейчас же вали отсюда! Не состоится дележ!
Составленную опись он порвал на клочки, выбросил в окошко, на ветер.
– Обращайся в суд. Адвоката найми. Не то двух. Твоя Фенька оплатит. Только вряд ли что-нибудь выиграешь!
– Что мое, то отдай! Так и суд порешит, – повторил свое желание Терентий. – Я вот сейчас схожу в поселковый Совет, призову оттуда комиссию, заново движимое и недвижимое перепишем, оценим да еще и акт на тебя за побои составим.
Ничто под ним не шаталось, не колебалось.
– Ты прежде фамилию перемени, – насмешливо заметил Павел Андреевич. – Гужавины меж собой никогда не судились.
– Ничего, так сойдет.
– Ну, что ж, станем судиться! – согласился Павел Андреевич. – Оказывается, человек ты без роду, без племени. Я еще по наивности думал: дескать, сговорюсь с тобой, и в один голос мы скажем: «Наш дом – это наши отец и мать, наше детство и родина! Место, где проживают Гужавины, на всей земле для них – одно-разъединственное!»
– Перестань меня агитировать, – обозлился Терентий. – Место, место, а что оно значит для меня, если тут уже не живу…
– Только учти, не я и не Дарена выйдем на суд с тобой. Всю родню позовем. На одной стороне станешь ты со своим адвокатом, на другой мы: кто перетянет? И не просто за наследство станем судиться. Еще и спросим: за чей счет ты богато живешь, что в тебе выше…
Павел Андреевич не сказал, что же есть выше всех благ в человеческой жизни, но и так было понятно: место среди людей! Если нет в тебе совести, не дороги честь и достоинство, никого не жалко, никому в беде не хочешь помочь, подбираешь объедки с чужого стола, тяготишься трудом, то не миновать тебе всеобщего позора и людского презрения.
Терентий понуро уперся глазами в стол. Розовое довольство у него на щеках потускнело. Казалось, он взвешивал: выигрыш или проигрыш. Не лишиться бы уже нажитого?
– Ты, Павел, таким вражиной меня представил, в пору американским буржуем назваться, – после длительного раздумья произнес уныло Терентий. – Возможно, я перехватил. Очень даже возможно. Но неужели я совсем конченый, безнадежный и хуже голодной собаки? Не подумай, будто я угроз испугался. Здесь испозорят, а в городе весь позор как дождиком смоет. В Боровое могу не казаться.
Терентий поднял голову, протер платочком очки, снова надел их:
– В конце-то концов, не миллионы надо делить. Каждому из нас причтется от силы тысячи две.
Он еще не высказывал своего согласия, но уже начал томиться от желания стать выше себя, как случалось и прежде после попоек. Тогда он словно подымался из грязи, трезвел, оглядываясь по сторонам, и при виде яркого солнца, чистого неба устремлялся к душевному очищению.
– Понятно, деньги могли бы мне пригодиться. Купим особняк, так еще на устройство понадобятся, – как о невозвратимой утрате, однако благородно, без сожаления сделал новый шаг к уступке Терентий. – Я так и рассчитывал. И не думай, будто я не переживал ничего! Легко ли со всеми разлаяться?..
Павел Андреевич выжидал, когда он дозреет, понимая, сколь трудно Терентию выпускать на волю жар-птицу.
– Но если по правде сказать, так это Фенька настропалила меня, – вдруг вырвалось у него признание. – Она же меня и к адвокату водила на консультацию…
– А разве ты своим умом жить не умеешь? – спросил Павел Андреевич. – Взял бы отрезал – и баста!
У Терентия дрогнули губы, какое-то слово осталось на кончике языка. Он еще подумал, поколебался и, наконец, припечатал ладонью об стол.
– Ладно! Ради отца, чтобы не порочить его светлую память, не станем ломать давний обычай. Отступаюсь!
Для него это была торжественная минута великодушия: он не просто согласился с братом, а дарил, жертвовал, воздвигал себе памятник.
– Не такой уж я дурной!
Потом он сам же, под диктовку Павла Андреевича, написал соглашение о признании Женьки наследником всего неделимого хозяйства, оставленного Андреем Кондратьевичем. Было заявлено, что ни сейчас, ни в будущем никаких претензий по наследству братья Гужавины своему племяннику не предъявят. Подписались оба. Ниже подписалась Дарья Антоновна. Позднее подтвердили соглашение Александра Кондратьевна, Никита Петрович и Корин. Затем документ заверил поселковый Совет.
– Ну, вот, покончено честь по чести, – похвалился Терентий, усаживаясь за семейный стол обедать. – Родительский дом – это действительно, как святая купель. Поблудишь по белу свету, приедешь в него весь испачканный, а окунешься в купель-то, и опять ты человек человеком!
Зато после обеда он снова помрачнел, замкнулся, долго сидел на крылечке, горбатился. Возвышенные чувства оказались недолгими. Он явно сожалел о содеянном и ругал себя за поспешность, а путь назад был отрезан, написанное пером – не вырубить топором!
При нем Павел Андреевич вместе с Женькой поправили и подкрасили деревянного петуха на крыше ворот. Терентий туда не взглянул. И рано, задолго до прихода городского автобуса, не прощаясь, вышел из дома. Шагал, шагал вдоль улицы, медленно, нехотя, пока отчаяние не повернуло его назад. Постучал он в окошко горницы, позвал Павла Андреевича и выговорил почти принужденно:
– Слышь, брат! Сделай же и для меня доброе дело: отдай те деньги, кои хранятся в отцовой шкатулке! Прошу! Не могу я к Феньке вернуться с пустыми руками.
Взял, не считая. И даже вечереющее солнце не обогрело его, закатилось за белое облако.
