Текст книги "Каменная баба"

Автор книги: Семен Бронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

–Земля слухами полнится. Особенно в школе... Значит, Ирина Сергевна тебе нравится? -Нравится. И что с того? -Значит, и другим может понравиться,– самым неожиданным образом отвечал тот и умолк, не желая распространяться на эту тему дальше... Кафе было как кафе: клеенки вместо скатертей, металлические ножки под столами и стульями вместо деревянных, пьющие вместо едящих. Матвей Исаич, когда хотел похвастать своим заведением, говорил, туманно и многозначительно, что в нем иной раз устраиваются по вечерам местные юбилеи и даже свадьбы – может, так оно и было, но сейчас оно работало явно по дневному, а не вечернему графику. Молодые люди сели за столик. Кроме них еще двое сидели в дальнем углу и пили водку да официантка, одна на весь зал, подсчитывала за соседним столом выручку и доставала из карманов кучи мятых рублей и трешек. Алексей выбрал место рядом, чтоб привлечь ее внимание, но она ничего вокруг не замечала. Основные события развертывались у стойки, где Матвей Исаич торговал привозным кавказским вином и где толпились посетители и завсегдатаи вполне определенного вида и тремора – один краше другого: против них и предостерегала Кузьму Андреича его многоопытная попечительница. -Не зря наша литература торгашей не любит,-не вытерпел тот, поскольку никто не подходил к ним: Кузьма Андреич не пользовался кредитом у Матвея Исаича – ни денежным, ни моральным.– Пойти биточки взять?..– За прилавком можно было не только вина выпить, но и приобрести по умеренным ценам заранее разложенные по тарелкам блюда.– Я, признаться, проголодался... А с ними это?..– и показал глазами под стол, где их ждала жгучая крымская мадера. -Я б не советовал.Уж очень они синие. Кузьма Андреич поднял голову: -Думаешь, отравит? -Сам отравишься... Ничего, спасем!– прибавил он, видя, какое впечатление произвели его слова на легковерного учителя.– Не робей! С врачами – как за каменной стеной: с того света вытянем... Сам придет, никуда он не денется. Я, пока мы сидим тут, на целый лист нарушений высмотрел.– Алексей Григорьевич, действительно, все вокруг себя примечал и как бы мысленно записывал.– Надо посидеть, психическую атаку выдержать. И мадера подождет. Она к мясу хороша, а не к биточкам, которые неизвестно из чего делаются. -Из чего?!– вдвое против прежнего испугался Кузьма Андреич. -Да из чего только не делают. Я в одном кафе крысу видел разделанную... Ну ладно. Ты уже и поверил. Нельзя ж так на все реагировать. Ты лучше по сторонам гляди. Видишь, твой приятель вино разливает? Я тебя сейчас своему ремеслу выучу – ты тогда не будешь так вздрагивать. Сколько ты у него нарушений санитарных норм нашел? Знаешь, есть такие картинки загадочные: сколько видите несоответствий?.. Кузьма Андреич забыл о синем мясе и переключился на кавказское вино. Директор кафе был тяжеловесный, неповоротливый, но безусловно смышленый и знающий свое дело виночерпий: волшебную, слегка мутноватую влагу он разливал и отмерял всякий раз одним и тем же наработанным, скупым и в то же время щегольским движением руки, опрокидывающим бутылку и заполняющим стакан каждый раз до одной высоты – соответствовала ли она необходимым граммам, никто не знал, но то, что все получали поровну, было несомненно. Посетители всякий раз нетерпеливым, почти царственным мановением руки или даже одного мизинца останавливали его, чтоб не перелил лишнее: это входило в обряд причащения; другой, не менее важной, его частью было столь же небрежное, но рассчитанное до мелочей оставление сдачи в пользу питейного дома – во всем мире ведь бедные люди содержат богатых своей благотворительностью. -Ничего особенного не вижу,– сказал Кузьма Андреич, который, как ни присматривался к действиям своего врага, не нашел в них ничего предосудительного. -Значит, так нас приучили... И такому человеку – три балла?! Ты не его парню – ты ему самому трояк вкатил. Лучше бы ты сыну секретаря райкома пару поставил – он бы только посмеялся, а эта публика чувствительна очень. По больному месту бьешь. -А ты откуда знаешь? -Что ж я, не вижу его? Тут ты точно был не прав. Подумаешь, колбасу не так написал. Что ее вообще писать? Ее есть надо. -Тут не только колбаса. Еще кое-что почище было. Я чуть не сел посреди класса. -Интересно... Что молчишь? Выкладывай давай. У нас время есть. Еще пять минут в запасе – потом в наступление перейдем. С мадерой наперевес. Что он такого отчеканил?.. Кузьма Андреич приготовился рассказывать. Он не в первый раз делал это и выдержал паузу – чтоб создать надлежащее настроение: -Я его спрашиваю, какое стихотворение Пушкин посвятил своей няне, – знаешь, что он ответил? -Нет, конечно. И не догадываюсь.– Алексей и правильного ответа не знал – не то что ошибки Матвеевого отпрыска. За короткую минуту он перебрал в памяти немногие известные ему стихи великого поэта, но ни одно из них не отвечало требованиям учителя. -"Мороз – Красный Нос"!– излишне громко и с наигранной патетикой произнес Кузьма Андреич, так что Матвей Исаич, слышавший это и знавший, что к чему, застыл за стойкой и даже перелил одному счастливцу через край – после чего выругался и обтер тряпкой прилавок: решил, что Кузьма Андреич издевается над ним в его же логове. -А его написал Некрасов?-не то вспомнил, не то спросил Алексей. -Нет, Лермонтов!– съязвил Кузьма Андреич.– Ты, я вижу, тоже бы из трех баллов не вылезал. -Это точно,-согласился Алексей, нисколько этим не задетый.– Еще за счастье бы почитал... А что ты хочешь от них вообще? От своих, как ты говоришь, оглоедов? -Для начала хочу, чтоб прочли все "Горе от ума", от корки до корки. Это мое первое требование в восьмом классе – кто не прочтет, больше трешки не получит. -А в кино нельзя его посмотреть? -Еще скажи – по телевизору!.. В театре – полбеды, можно, но театра нет. Есть, вернее, но "Горе от ума" не ставит. Так что пусть читают. Ее вообще можно понять только читая: на слух только канарейки петь учатся... Это было сказано веско и убедительно, и Алексей поддался внушению: -Надо будет почитать... Дашь как-нибудь... Ну все, наблюдение кончилось – засучили рукава, поехали... Что это они у вас все из одного стакана пьют?– спросил он хорошо поставленным голосом, через весь зал, хозяина заведения.– А мы потом удивляемся: откуда у нас инфекции?.. Действительно – эта частность ускользнула от взыскательных очей литератора – но пили все из одного стакана. Матвей Исаич лишь слегка ополаскивал его водой, текущей струйкой из крана, но мог бы и этого не делать: гости его считали это излишним, полагая, что вино само себя дезинфицирует и моет свою посуду. Трудно представить себе тишину, воцарившуюся в кафе, до того равномерно гудевшем, после этого казенного и бездушного вмешательства. Матвей Исаич поднял бровь в знак удивления, чуть помедлил, вытер тряпкой очередную бутылку, отставил ее, обтер тем же полотенцем собственную физиономию, покрытую крупным потом. -Все,– сказал он очереди.– Стаканов нет. Растащили, а из этого он пить не позволяет,– и ушел внутрь помещения – его сменила официантка: последить в его отсутствие за порядком и за сохранностью имущества. Очередь замерла на миг и затем ахнула. Вначале все решили, что кафе посетила комиссия, против которой не попрешь и которую можно обойти только с тыла, стали приставать к официантке, чтоб отпустила им товар с черного хода, но она дала им понять, что речь идет не о профессионалах, а о любителях санитарии, о никому не известных представителях общественности. Такую самодеятельность никто стерпеть не смог – очередь распалась и пришла в движение, а самые решительные сделали шаг к столику, за которым сидели молодые люди. -Может, ты стаканы дашь?!.-подступился к Алексею один, особенно раззадорившийся, но и остальные были не краше: стали за ним стеной и глядели исподлобья и угрожающе. Кузьма Андреич, хоть и не был трус, но шепнул доктору: -Мотаем отсюда?– в минуту опасности он забывал напыщенный слог и мог изъясниться вполне современно и доходчиво. Сам он был плохой защитой москвичу: сельские педагоги, да еще летом, да в выходной день, страшны только детям – и то не всяким. -Не бойся.– Москвич почувствовал себя, напротив, в родной стихии.– Шум этот сейчас уляжется... Матвея Исаича мне позови,– сказал он официантке. Простые слова, но они означали, во-первых, что он знает директора по имени-отчеству, во-вторых – привык к их громкому произнесению. Бойцы отпрянули, внутренне надломились, а официантка помедлила: словно отмечая в своем сознании некие знаки препинания строптиво повела плечом и пошла за хозяином. Очередь отшатнулась к стойке и с мрачным видом стала ждать разрешения спора, отнявшего у нее уже столько душевных сил и физического напряжения... Матвей Исаич вышел, угловатый и нерасторопный, из кухни и вразвалку, со строгим выражением лица, пошел к столу, где его ждали привередливые посетители. Он был не прочь проучить заносчивого Кузьму Андреича, а его спутника посчитал заезжим гастролером: таким же, как и учитель, дурным и бестолковым... -Вы, собственно, кто такие?– без лишних церемоний спросил он.– Его я знаю,– он указал пальцем на учителя,– он учит в школе буквы выводить. – Хуже про Кузьму Андреича и сказать было нельзя, а в следующую минуту он собирался предложить обоим безоговорочную капитуляцию и немедленное оставление помещения во избежание народной суеты и смуты, но Алексей Григорьевич предупредил его, спросив, чего ради он не хочет признавать в нем свое прямое санитарное начальство. Матвей Исаич в ответ не пошевелил ни одной мышцей лица, но общее выражение его сразу как бы обмякло и стало сонным и задумчивым, будто Алексей Григорьевич вверг его своим вопросом в бог знает какие грезы. Директор лихорадочно вспоминал санитарную иерархию области, но никак не мог вписать в нее, даже предположительно, этого нахала в заграничных джинсах. Очередь поняла одно: развязка откладывается – и разбрелась в унынии кто куда; некоторые даже за столики присели, что здесь было не принято... -Я заместитель Ивана Александрыча по санэпидработе,– помог директору приезжий.-На место Михал Ефимыча приехал – помните такого? А зовут меня Алексей Григорьич... Такое обилие имен и отчеств подействовало на Матвея Исаича еще более одуряющим образом. Он поглядел на молодого человека как сквозь сон и задумчиво произнес: -Ивана Александрыча я знаю, конечно... И Михал Ефимыча помню – хотя этого уже смутно... Тоже вот придирался – только из-за мытья посуды... Но тогда воды горячей не было, а теперь другая напасть... Стаканов не напасешься: заимствуют для своих целей... Говоря это, Матвей Исаич как оборот вокруг своей оси сделал: изменился в лице и сделался совсем иным человеком – в медвежьих ухватках его появилась прежде ему не свойственная обходительность и даже медлительная грация. Следующим и естественным при такой метаморфозе шагом было приглашение обоих друзей в контору, во внутренние покои кафе, подальше от чужих ушей и нескромных взглядов: -Ко мне пройдемте... Здесь разговаривать неудобно... Вдруг у вас, и правда, есть что сказать... Как Иван Александрыч поживает? Давно его не видел – надо будет зайти завтра... Вы-то когда сюда приехали?.. Он поневоле терпел учителя и обращался к одному Алексею Григорьевичу, ощупывая и оглаживая его взглядом. -В подсобке накрой: там удобнее,– сказал он официантке.– А этим новые стаканы вынеси. Открой коробку... Она беспрекословно подчинилась, извлекла из картонной коробки тонкостенные сосуды, еще снабженные фабричными наклейками, и, сменив на боевом рубеже Матвея Исаича, начала разливать старое вино в новые склянки. Очередь пила молча: каждый из своего стакана и едва ли не с благоговением – даже сдачу забирала: будто новое стекло не могло ужиться со старыми традициями. Матвей Исаич не вполне еще расстался с сомнениями: -Иван Александрыч, говорите, в добром здравии?.. Что это он вас послал – вместо того, чтоб самому прийти?.. Там Таська всеми этими делами заправляет – бывает у меня время от времени... Теперь вы ходить будете?.. Он собственноручно, короткими мужскими движениями, хозяйничал у плиты в углу подсобки, где стоял стол и два стула: успел крупно нарезать овощи и открывал ножом консервы. Помещение было обычное: с ободранными и грязными обоями, с настенным календарем трехлетней давности, оставленным из-за яркости фотографии, изображающей заснеженное нагорье – наверно, в Альпах. У каждого директора закусочной или продовольственного магазина есть такой закуток: торговое сердце заведения, где осуществляются самые важные и интимные расчеты, он же – небольшой склад, хранящий самый ходкий товар, и угол для готовки и приема пищи. -Я тут на месяц всего.– Алексей решил играть в открытую: все равно завтра проверит у Ивана Александровича.– Но месяц буду у вас хозяином... Матвей кивнул: в знак того, что нисколько в этом не сомневался, и осклабил широкое, складчатое, помятое жизнью лицо в радушной, хотя и минорной улыбке. -У меня тут немного всего,– согласился он,– но с голоду не опухнете. Не магазин, конечно, но ведь и там не густо?.. И вы будете ходить?..– уже из озорства, хотя и с простодушной миной, спросил он Кузьму Андреича, сидевшего как на угольях и обоими баками своими показывающего, что не имеет отношения к происходящему.Никак не может моему дураку четыре поставить,– пожаловался он, кося один, проницательный, глаз на доктора, другой, неподвижный, оловянный, на учителя.– Оно, конечно, в наше время отметка по литературе мало что значит, но все-таки?.. Хотелось бы, чтоб все как у людей было...– Он взял в охапку нарезанные овощи, ссыпал их на расстеленную на столе газету, поставил вскрытые консервы, осмотрел сервировку стола, остался ею доволен.– Ни разу четыре балла по русскому не получил. -Когда будет грамотно писать и материал знать, тогда и получит,-отрезал неподкупный учитель. -Так это когда будет?не согласился Матвей.– И я ему ничем помочь не могу. Ценники вон Машка пишет – над моими алкаши и те смеются. Если б счет да цифры... Однако ж работаю вот... -В каком он?-Алексей приготовился выступить в роли посредника. -В седьмом,– проворчал учитель, косясь на помидоры. -Поставь. Научится еще. Что тебе стоит? -Нельзя. Слишком неграмотный. По сути дела, и на тройку не знает. -Весь в меня,– с горестью, но и не без затаенной гордости признал директор.– Так и останемся оба неучами... Так что ж вы будете?..– Он задумался: как метрдотель над меню званого обеда.– Кусок мяса я для вас найду, помидоры дал – еще могу подрезать. Из деликатесов только шпроты: с ними теперь туго. Ивана зачем-то осудили, обидели – теперь ничего возить не хочет: мне они не нужны, говорит. Что творим, сами не ведаем... Вы с Иваном знакомы, конечно?..– Это он расставил последние сети: чтоб, не дай бог, не опростоволоситься и не накормить мошенника. -Лукьяновым? А как же? Вместе у Таисии торчим. Не знал только, что его осудили. -Условный срок получил,-сказал Матвей.– Он об этом не распространяется, но это не секрет... Ну что ж, вы и в самом деле оттуда. Недели не прошло, а со всеми перезнакомились. Ко мне вот зашли, у меня порядок навели... А что? Правильно. Для начала надо шороху нагнать: чтоб уважали. Вам бы в торговле работать,– с меланхолической каверзой в лице прибавил он. -А в санитарии нельзя? -Можно и в ней. Это уж к чему душа лежит больше. Маша!..– Матвей Исаич посчитал деловую часть беседы законченной.– Мясо во дворе пожарь. Чтоб сюда дух не шел. Закуску я им подал, а ты – это...– и развел большой палец с мизинцем в стороны, после чего покинул гостей, передоверив их официантке. -Ну что, мальчики?-Официантка, перенявшая эстафету, в свою очередь, приветливо улыбнулась.-Бутылочку? Неплохой портвейн, говорят. Семнадцать градусов. -У нас есть,-вставился учитель, но доктор толкнул его под столом, а Маша сделала вид, что не заметила этого. -Значит, берем. Одну или две? -Одну,– сказал Кузьма Андреич – на правах старшего.– И в счет поставьте,– строго прибавил он, хотя в карманах у него, по его собственному признанию, было негусто. -Поставлю, поставлю,– успокоила она его.– У нас только так – по счету и никак больше.

Она достала вино, подала два стакана из новой серии, открыла бутылку тем ловким и метким движением, которым другие режут курам головы, и ушла во двор, где был треугольник земли, отгороженный от остального мира двумя высокими заборами. -Помидоров, между прочим, в меню нет,– придирчиво заметил Кузьма Андреич, и в глазах его зажегся огонек народного мстителя. -Будут,-сказал москвич.– Еще не вечер...– но и у него были замечания к хозяину:-Встречает нас не по первой категории. Мог бы и посидеть. Надо будет еще шухеру нагнать... Ладно. Давай! За Петровский уезд, за Ирину Сергевну – хоть она с Пироговым спит. Или спала, как ты говоришь... -Да тише ты!– испугался Кузьма Андреич.– Ты еще на площадь с этим выйди! -И за эту – как ее? Наталью Ефимовну? -Ефремовну. Ее нет уже, уехала. -Жаль. А за твою соседку пить не будем... Будем или нет?переспросил он, увидев, что Кузьма Андреич замялся и как бы пропустил ход в игре.– Она к нам прийти сюда хотела!.. Кузьма Андреич нашелся: -Вряд ли ей бы доставило удовольствие, что ты за нее пьешь,– язвительно проронил он, уходя таким образом и от ненужного столкновения и от предательства.– Может, пойдем отсюда?..– прибавил он, усомнившись напоследок в разумности происходящего.– Завтра только об этом говорить и будут. Что мы портвейн пили. Ты же про мадеру говорил? -И до нее очередь дойдет. Какая разница? -Как – какая? Первый разговор будет – кто что пил. Мадеру – еще полбеды... -А портвейн – полная хана? Строго тут у вас. Не преувеличивай. Чтоб бороться с врагом, надо знать его. Знаешь, кто это сказал? -Гамлет? -Сам ты Гамлет. Нарколог знакомый: вместе пили на практике. Слушай, а как это в слове "колбаса" три ошибки сделать можно? Я только две вижу. -А четыре не хочешь? Ты их сочинений еще не видел. -Покажешь? Дай почитать – вместе с "Горем от ума": чтоб не так скучно было. Давай... Портвейн действительно дрянной. Из отжатой мездры, видно, делают. Или мезги, как правильно?..– но Кузьма Андреич, не знавший ни того слова, ни другого, прикинулся надменным филологом, осуждающим всякое неправильное словоупотребление... Матвей Исаич, соблюдая этикет: пусть не по первому разряду, но одному из следующих – навестил их, сделал для этого перерыв в бойкой винной торговле. -Ну что? Заправились слегка? Мясо было не жесткое?.. Это его интересовало потому прежде всего, что он сам настраивался пообедать и для этого – выпроводить визитеров, по его мнению, засидевшихся. Для этого он на время удвоил старания и одарил их той улыбкой заходящего на покой светила, какая появляется иной раз у хозяев, когда они хотят отделаться от гостей, им надоевших. Алексей Григорьевич увидел и это отступление от протокола, но виду не подал: -Нормальное мясо,– отвечал он.– Оно, кстати, не от тарасовской телки?.. Матвей Исаич не сразу его понял: -Это которая?.. Что-то я не упомню... -Которую у вас Таисия арестовала. Или ее сестра из ветнадзора... Теперь только Матвей уловил предательскую нотку в его голосе. Он насторожился и лицо его приобрело давешнее, отяжелелое, но теперь еще и рассерженное выражение. -Кто у меня что арестовать мог?.. Не те птицы – при всем моем к ним уважении... Приобрела просто по выгодной цене, купила оптом, и больница ей оплатила, кажется...– Он знал такую манеру: сначала поесть, потом наговорить гадостей – и подумал, что недооценил доктора и зря оставил его с Машей и с треклятым учителем.– Нет, того уже и копыта съели... Эта, кстати, тоже из Тарасовки... А что, собственно? -Да бычок – того, протухший был,– сказал Алексей, не боявшийся ни бога, ни дьявола... Он паясничал, но еще и подначивал мнительного и пугливого Кузьму Андреича: ждал, что после его кощунств того вывернет наизнанку. Но лекарства часто бывают хороши только в малых, отмеренных дозах – большие организмом отторгаются и не усваиваются. Кузьма Андреич, боявшийся как огня всякой заразы и отравы и еще недавно переменившийся в лице от одного упоминания о голубизне биточков, здесь проявил завидную выдержку и будто оглох: не согнулся пополам, как ожидал от него Алексей Григорьевич, а выпрямился, удивленно уставился на него и сказал с насмешкой: -Что-то ты как-то не по-медицински выражаешься? -Вот именно! Золотые слова да ко времени сказаны!..– с чувством сказал Матвей Исаич, наглухо запер двери, вернулся, расставил глаза в разные стороны: один, недовольный, на Алексея, другой, ласковый, на учителя (ему удавались и не такие трюки), пожаловался: -Вам бы на телевидении работать. Последние новости объявлять... Что вам известно про все это?.. Он замолк и, судя по вопросу, ждал ответа, но глаза его начали совершать совсем уже круговые, заговорщические движения, призывая Алексея к молчанию и указывая то на торговый зал, то на Кузьму Андреича. Доходя до учителя, они останавливались и как по волшебству тускнели и теряли в конспиративных целях прозрачность: хоть он похвалил его и обласкал половиной своего взора, но отношения к нему менять не думал. Матвей Исаич был не из пугливых людей: таким нет места в торговле, особенно – отечественной, но всякая опасность приводила его ум, тело и прежде всего – глаза, будто они были у него на лице пожарниками, – в состояние повышенной огневой готовности и особенного, бойцовского, лицемерия. Алексей Григорьевич притворился, что не видит всего этого, и продолжал игру, движимый озорством и главное – чувством безнаказанности: -В Тарасовке зараза объявилась – никто не знает какая: бьются над этим. А вы там мясо покупаете. -Господи, страсти какие!-озаботился Матвей Исаич, не выпуская из виду Кузьму Андреича – и не зря, поскольку тот не преминул позлорадствовать: -А потом у людей животы болят! -Да будет вам!– не на шутку разозлился директор.– Вы у меня два года как не были, а теленок в прошлом месяце проходил! Вы у меня в пять лет раз бываете! Когда вам животом мучиться?.. Думаете, я не помню? Я вам скажу, что вы у меня в позапрошлом году на Пасху ели!.. Нельзя ли потише вообще?открыто уже выговорил он Алексею, и с лица его спала прежняя нарочитая маска, означавшая, что до сих пор он не принимал их всерьез – теперь же поневоле отнесся иначе и потому стал проще и естественнее.– Кому все это знать надо? Мне да вам – ему зачем?..– не удержался он и ткнул носом в сторону учителя, который все слушал и запоминал на будущее. -Это в ваших интересах. Вдруг придут с ревизией. -Кто?! Кому это надо все?!. Час от часу не легче!.. Это у вас от портвейна. Зачем было эту дрянь пить, когда белое есть?..– и достал из-под полок затерявшуюся бутылку водки.– Будете, Кузьма Андреич? Пока мы с вами окончательно не разругались, а это ни мне, ни вам не нужно. Я считаю, надо. После таких ужасов...– Кузьма Андреич не отвечал, Матвей Исаич посчитал его молчание за согласие и налил обоим по стакану.Надо будет документы посмотреть. Не помню, оформлял я его или нет. Может, так прошло. -Оформляли. Поскольку больница его купила. -Это как раз ничего не значит... Но будем считать, что так... Знаете что? Пусть Кузьма Андреич бифштексы ест и водкой их запивает, а мы с вами пойдем куда-нибудь, чтоб аппетит ему не портить. Куда идти только? Такие секреты, что хоть в туалете запирайся. Пойдемте на двор – больше некуда. Загнали, как говорится, в угол... Они вышли во внутренние пределы кафе. Там гудел примус и шипела сковородка. Матвей Исаич почувствовал себя здесь в относительной безопасности и звукоизоляции. -Что за эпидемия? -Трудно сказать. Лихорадка и во рту язвы. На губах и на деснах... Хорошо, что Матвей Исаич вывел его наружу: этого бы Кузьма Андреич не выдержал. -Я что-то про все это слышал. Только концы с концами не свел... Вы бы потише все-таки,– попенял он Алексею, снова признавая в нем ровню.– Разве можно так? -Учителя боитесь? -Что мне учитель?.. Кто его слушает?..– Матвей Исаич помешкал, не зная, разъяснять ли, нет, столь очевидные для других вещи.– Вы мою бражку видели? Ту, что у стойки пасется?.. Разнесут вдребезги, если что. Я ж каждый день на работу, как на передовую, хожу. Народ, сами видели, какой – горячий да переменчивый... Вы-то сами не боитесь? -Нет,– беспечно отвечал тот.– Я приезжий. -А им все едино. Повесят обоих на одном крюку: вас с одной стороны, меня – с другой... Говоришь, проверить могут? -Могут. Если зараза опасной окажется. -Это понятно... А сделать ничего нельзя?..– и лицо Матвея приобрело просительное, едва не подобострастное выражение.– А я в долгу не останусь... Деньги?..– совсем уже вкратце спросил он. -Да нет... Мне тут кое-что надо... Но я пока воздержусь... Он набивал себе цену и, по молодости лет, переигрывал. Матвей Исаич помолчал, попытался представить себе, что может понадобиться молодому москвичу в Петровском, но, будучи человеком положительным, от этого праздного занятия отказался и согласился – к обоюдной, как ему показалось, выгоде: -Ладно. А в этом деле сейчас поможешь. Идет? -Обязательно. Журнал есть – с обходами санитарного врача? -Есть конечно. -Я туда задним числом акт проверки впишу. Ничего, что на "ты"? -Да хоть Мотькой зови – что за вопрос? Пойдем обратно, здесь писать негде. -На заборе можно. -Это если вы только. Я, когда пишу, все со стола убираю и еще места не хватает...– Он пошел в подсобку, посмотрел там на Кузьму Андреича, который с недоверчивым и предвзятым выражением лица изучал лежащее на тарелке мясо, взял из ящика стола засаленную тетрадку, молча вернулся к доктору:– У сына взял. Таисия в нее обходы вносит. Когда нужно ей что. Что писать будем? -Сам напишу: вы ошибок наделаете. Нарисую, что мясо то видел и одобрил к реализации. Где купили и как, не мой вопрос, я в это не вникал, а удостоверил качество: покажешь, если комиссия придет. Запись глупая, но для дурака сойдет. У тебя отписка, а мне на неопытность спишут. И вообще, ищи меня тогда: меня и след простыл – я к этому времени далеко отсюда буду. -Так-то все сходится...– Матвей никак не мог понять, дурачат его или делают ему одолжение, но ход мысли гостя признал правильным.– Пусть так... И откуда ты? Где теперь таких молодцов пекут? -В Москве, конечно. -Тогда все ясно!..-Матвей как бы успокоился.– У вас там мысль работает, на месте не стоит... Может, тебе денег все-таки дать?..– засомневался он и начал подсчитывать в уме, о какой сумме может пойти речь.– Они никому еще не помешали. А если нужно будет, я тебе и так помогу... Не люблю, понимаешь, в кредит торговать и в долгу оставаться. Торговля должна в один момент кончаться: ударили по рукам и разбежались. По-русски. Чтоб не искать потом...– Он уже полез в карман за деньгами, но Алексей настоял на своем: -Оставь себе. Зачем мне эти трешки? Мне справка нужна. Бумага за бумагу. -Что за справка?– Матвей не любил бумаг и как мог избегал их.– Я ж тебе говорил: и писать толком не умею. Можно считать, неграмотный. У меня и машинки нет. Одна только печатка. -Справка из облздрава. -А я тут при чем? Где я, где облздрав – не выговоришь? -Торговля все может. -Через трест?.. Так они за так ничего делать не будут. -Там эти деньги и отдадите. Матвей хотел сказать, что там, пожалуй, мятыми рублями и трешками не обойдешься, но смолчал: в отличие от Алексея, не швырялся чужими тайнами... -Ладно,– сказал он, кончая разговор, становящийся для него утомительным.– Разберемся. Что за справка, потом скажете. А акт сейчас составляйте...– и Алексей Григорьевич, упираясь в дощатый забор, нацарапал в тетради формулу со всеми ее необходимыми заклинаниями, после чего оба вернулись в подсобку. -Мясо ваше, небось, остыло... А мое сгорело совсем,– запоздало укорил он москвича.– Пока мы с вами цидульки эти писали. Собакам придется выбросить...– и полез в подвал за новым куском говядины: сам он никакой заразы не опасался... -Что приуныл, Андреич?..– Алексей, довольный: не результатами сделки, а процедурой ее заключения – подсел, нетрезвый, к учителю, придвинул к себе стакан с желтоватой жидкостью.– Что это? Портвейн, мадера или самогон – уже не разбираю. -Мешать не надо. Пить нужно одно что-нибудь,– и с этим Алексей согласился: -Это ты правильно излагаешь. Это мне и Гамлет говорил. Сейчас мы с тобой клюкнем по одной-другой и к женщинам пойдем. -Это уж точно без меня. -Слыхали? От ворот поворот! Вы тоже так считаете?..– обратился он к Маше, которая сидела у двери и поглядывала поочередно то в зал, то на обоих гостей: вдруг пожелают что-нибудь, но она не стала его слушать: закричала, вместо этого, на некоего злоумышленника, положившего глаз и руку на новые стаканы: -Поставь стакан!.. В карман уже засунул!..– негодуя, сообщила она им.– На улице пить!.. Нечего было распаковывать!..-и устремилась в зал: восстанавливать порядок. -Что раскричался?– выговорил москвичу учитель.– То про мясо орешь, теперь про это?.. Завтра ж доложат кому следует. Уедешь через месяц, а мне тут до конца дней моих околачиваться... Домой они вернулись разными путями. Алексей Григорьевич решил все-таки отправиться на известный промысел и начал поиски от порога: постучался к Маше, показавшейся ему доступной и заслуживающей его внимания – Кузьма Андреич воспользовался этим и украдкой, но с достоинством удалился. Маша развеселилась от предложения москвича, отказалась, сославшись на известные семейные обстоятельства,– зато помогла ему найти дорогу домой: луны не было, сгустившиеся сумерки окутали Петровское непроглядной тьмой, сделали его переулки и дома одинаково черными и неузнаваемыми, а он не знал ни адреса хозяев, ни их фамилии. Маша, почувствовав к нему, после его авансов, естественную симпатию, стала расспрашивать его подробности, могущие вывести их на верный путь, но он припоминал только то, что никак не выделяло его хозяев среди прочих жителей: они были приезжими, имели дом, дощатый сарай, козу и колодец – у кого их тут не было? Помогли Мишка с Тонькой: оба оказались довольно популярными в Петровском лицами – если верить подросткам, случайно остановившимся возле кафе и принявшим участие в розысках: установив их личности, припомнили и хозяина, плотничающего в совхозе, и его половину, словоохотливую и нигде не работавшую. Маша рассказала Алексею, как идти, и он, хоть и не без труда, но добрался в тот вечер до дому и был встречен там радушными хозяевами. Тем нечем было заняться в этот вечер (как и во многие другие тоже), и они охотно посидели с ним во дворе, пока он способен был сохранять необходимое полувертикально-полунаклонное положение. С Кузьмой Андреичем все было в одно время и сложней и проще. Он, конечно же, дошел до дома: идя, что называется, на автопилоте, но, как это часто бывает, неведомые силы, поддерживавшие его на всей траектории маршрута, отказали ему, едва он ступил на порог жилища – тут он рухнул и с трудом дополз до дивана гостиной. Эта комната была у учителей общей и, несмотря на всю доверительность и близость их отношений, не предназначалась для личного пользования. Перед этим Валентина Егоровна, встревоженная долгим отсутствием соседа, несколько раз выходила ему навстречу, доходила до освещенной фонарями главной улицы и немедля возвращалась: чтоб не подумали, что она ждет кого-то, а не просто дышит воздухом. Кузьма Андреич наперед знал, что так и будет, и потому подошел к дому огородами – они, естественно, разминулись: в очередную ее проминку до шоссе и обратно. Увидев и услыхав его, валяющегося в тужурке и в выходных туфлях на ничейном диване и непотребно храпящего, Валентина Егоровна испытала сильнейшее движение души и обнаружила силу и хватку, которые трудно было заподозрить даже в ее жилистом и костистом теле: недолго думая, она молча, рывком подняла спящего сожителя, взвалила его на закорки и поволокла в спальню. При этом он: и она явственно это ощущала – вовсе не спешил перебирать ногами и соучаствовать в общем движении: напротив, едва ли ему не сопротивлялся. Два дня потом они не разговаривали, на третий она вызвала его на решительное объяснение, но я на нем не присутствовал и дать отчета о нем не в состоянии. А Матвей Исаич, которому эта беспримерная история не давала спокойно спать, отправился на следующее утро, как и обещал, за разъяснениями к Ивану Александровичу. С последним его связывали десятилетия служения, если не на одном поприще, то в близком соседстве одно от другого: один поправлял другого, так что излишнее посещение Матвея Исаича кончалось лечением у Пирогова, и обратно – один поставлял клиентов другому. Иван Александрович занимал трехкомнатную квартиру в том больничном доме, о котором в Петровском в свое время было так много толков и разговоров, что они не истощились и поныне. Комнаты были заставлены благопристойной, много лет назад купленной мебелью, хорошо сохранившейся благодаря стараниям домовитой и бережливой Галины Михайловны. Отношения между супругами, после бурного романа Ивана Александровича с Ириной Сергеевной, переживали полосу мирного затишья и были прохладными, но умеренными и терпимыми: как климат в Финляндии. -Как живете? Ничего, что я вас в воскресенье с утра потревожил? Умные люди в эту пору, говорят, дома сидят, а глупые по делам шастают...– Матвей Исаич остановился в прихожей, как бы не решаясь или затрудняясь идти дальше.– Галину Михайловну, гляжу, ничто не берет: все такая же обольстительная и привлекательная...– и круглое меланхолическое лицо его выразило тут мимолетное, но проникновенное и ему одному понятное сожаление. -Да куда уж там? Стара стала – молодые есть.– Это предназначалось, конечно же, для ушей Ивана Александровича, с досадой слушавшего их разговор из соседней комнаты и не торопившегося выйти. -Что молодые? Молодость теперь на дороге валяется, а настоящая красота дома сидит.– С женщинами приличного круга Матвей Исаич вел себя дамским угодником и едва не ловеласом – но особенного, уважительного, почти робкого свойства: он никогда не опускался до грязных ужимок и скабрезностей и вообще был слишком профессионал, чтоб затевать романы с клиентками, к числу которых относил все петровское население. Дамы ценили эту редкую и врожденную деликатность и выделяли его среди прочих, хотя ни об одной из них не было известно, чтоб она всерьез увлеклась этим высокообразованным неучем.– Хозяин дома? -Дома. На дачу собирается. -А вы не хотите? -Зачем?.. Чтоб там на него глазеть? Он мне и здесь надоел, со своими фокусами. Каждый раз новыми... Иван, к тебе посетители... -Мне к нему пройти? -Да проходите, конечно! Что спрашиваете, Матвей Исаич? Будто первый раз, право... Вы на него внимания не обращайте – он с утра ищет что-то, меня спросить не хочет...– но Иван Александрович, хоть и с опозданием, но вышел навстречу раннему гостю: -Извини, Матвей – шурупы понадобились: полку на даче прибить надо. Никак найти не могу. Раньше все помнил, что где лежит, а теперь память отшибает. -А ты как думал? Не то будет!..– позлорадствовала жена, но он, не обращая внимания на это почти обязательное в семейном кругу подзуживание, гостеприимным жестом пригласил Матвея в гостиную.– Присаживайся. Давно тебя не видел – не ходишь ко мне. -Так и ты ко мне не заглядываешь,– отвечал тот, садясь в предложенное ему кресло. -Тоже верно. Но оно и к лучшему, что мы друг в друге не нуждаемся – так ведь?.. Иван Александрович был в это утро в благодушном настроении или хотел предстать так перед своим давним знакомцем, но первое упоминание о новом докторе и о тарасовской телке, произведенной тем в тухлого бычка, вывело его из равновесия и разозлило – дальше некуда. Матвей протянул ему тетрадь с автографом его подчиненного. -А это что?– не понял Иван Александрович. -Акт о приемке. Того мяса самого. -А что коряво так? Пьяный был совсем? -На заборе писали. Там доски неструганые. Пирогов только головой покачал: -А он на голове при этом стоял?.. Кому он нужен вообще, документ этот? -Сказал, для дураков. -Ну если для них только! Так для них никаких бумаг не хватит. Что он взял с тебя? -Ничего. Про какую-то справку говорил. Иван Александрович знал, о какой справке шла речь, но был слишком зол, чтоб объяснять это Матвею: -Пообедал? -Не один, а с Кузьмой Андреичем. -И этого сплетника с собой припер? Считай, прогадал ты с ними. -Не надо было брать?..– Матвей вздохнул и поглядел с сомнением на злосчастную тетрадку.– Сам предложил. Я б не додумался. Не понимаю же ничего в делах ваших... Не понадобится, говоришь? А я ее возьму все-таки, потому как обходы спрашивают. -Бери, конечно. С тобой ясно все... Этот-то что о себе думает?! Бандит какой-то! -Это ты чересчур. Какой он бандит?– Матвей во всем любил меру.– Молодой просто, важничает. И водку с вином мешает... Я виноват...– В нем заговорило нечто вроде совести.– Подпоил парня. -Да ты вообще здесь первый враг. -Не говори. А что делаю? План только выполняю... Слушай? Хочешь, отдам тебе этот акт? Раз он тебе так не нравится? Листки переписать можно...– Матвей был способен иной раз на широкие жесты и поступки, но и Пирогов не любил лишний раз одолжаться: -Спрячь его, никому не показывай и забудь, о чем он!.. Это же скот! Коровы!– проговорился он.-Люди мрут – полбеды, а скотина! Хуже этого ничего нету. Такое начнется, что не обрадуешься. -А что может быть?.. Сибирская язва?..– Струсив, Матвей готов был предположить худшее. -Не знаю,– сказал Пирогов.– Я не ветеринар, доктор – это не по моему ведомству. Зачем вот он в это дело сунулся – ума не приложу. -Через месяц уедет. Сам сказал. -Если так дальше пойдет, его и раньше здесь не будет. Это место, Матвей, самое склочное – тут за неделю такого можно нашустрить, что потом за год не расхлебаешь... Особенно теперь... Захотят выгнать если, легче всего здесь предлог найти. -Понятно. Спасибо, что сказал. Все-таки великое дело – образованность: как это у вас гладко все выходит, слушать – одно удовольствие. Один говорит одно, другой другое, а все равно – убедительно. Тебе колбасы не нужно? – Он достал из мятой клеенчатой хозяйственной сумки, которая всегда была при нем, батон копченой колбасы.– Снова колбаса объявилась. -Ангел прилетел, принес? -Зачем? Старый канал заработал. -Иван за старое взялся?!– Пирогов ушам своим не поверил. -Ну! Открыл, говорит, сезон...– и Матвей помедлил, прежде чем расстаться со следующей новостью: знал им цену.– Днями был у Воробьева. -Один? -Не один, а с Анной Романовной. Они по одному в гости не ходят. -Это ты точно знаешь? -А как еще? Либо точно, либо не знаешь вовсе... Пирогов не хотел, в выходное утро, настраиваться на дрязги.