Текст книги "Каменная баба"
Автор книги: Семен Бронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
–Подпись надо было поставить: документ в область повезли,– с избытком уже прилгнула Ирина Сергеевна, и Татьяна мельком кивнула: в знак того, что ей не надобны подробности:
–Ну да, вы же теперь важная шишка стали...– и ушла к себе, а Ирина Сергеевна осталась сидеть, устрашенная и раздавленная собственной изворотливостью и почти наглостью...
Санэпидотдел располагался в глубине больничной территории: позади посадок елей и берез, которые разрослись и скрывали его от чужих глаз не хуже взрослого леса. Ирина Сергеевна, никем не замеченная, вышла из своего отделения через черный ход и, держась забора, подошла к флигелю сзади. В окне горел свет. Прежде чем открыть дверь, она помешкала: если прежде Иван Александрович добивался и соблазнял ее, то теперь она сама сознательно шла к нему на прием или на свидание. Назад, однако, дороги не было, и если ее колебания и проявились в чем-то, то только в том, как беззвучно открыла она дверь и как неслышно прошла потом через сени: чтоб предстать перед ним упавшею с неба кометою. Иван Александрович, хоть и дожидался ее, но шагов не расслышал.
–Откуда ты?!– оторопел он, когда она выросла у него перед глазами.
–Старалась как незаметнее...
Он выскочил из-за стола, за которым писал какие-то бумаги, схватил ее в поспешные объятия, стал слущивать с нее одежду, как листья с кочана капусты.
–Зачем надела столько?!
–Холодно,– сказала неправду она: ей было жарко; он же почувствовал себя хозяином ее крючков, кнопок и пуговиц, и ее одежда: шуба, верхнее, валенки полетели в разные стороны, а оба они неизвестно как очутились на диване в смежной комнате.
Флигель санэпидотдела состоял из двух комнат: первой, где ждал ее Иван Александрович и где Таисия днем принимала посетителей, и другой, имевшей вид дежурки, где кроме старого, видавшего виды дивана были еще стол со стульями, шкаф и электрический чайник. Окна были зашторены, в доме натоплено, как в бане.
–Что так жарко?– спросила она чуть погодя, теснясь на диване возле широкого в плечах и в животе Ивана Александровича.
–Истопник перестарался.
–А ему ты что сказал?
–Сказал, что буду ночевать: работы много.
–Ночевать?– Она не была готова к этому.
–А что?
–Хозяйку не предупредила.
–Скажешь, срочный вызов был. Если в нашей профессии и есть что хорошего, так то, что всегда можно из дома смыться. И предлог найти благовидный.
–Буду знать это,– сказала она, покоробленная его бесстыдством.
–А ты не знала?
–Прежде не думала.
–Подумай... Погоди, надо постелить... Напал на тебя, как медведь на пчелиный улей...
Он встал, подошел к шкафу, где на полке лежали стопкой больничные простыни. Она посмотрела на него украдкой: ей было еще неловко разглядывать его обнаженного.
–Ты здесь как дома себя чувствуешь?– спросила она: потому что хороший доктор никогда не теряет способности подмечать существенное и делать из него надлежащие выводы.– Знаешь, что где лежит.
–Таисия показала.
–А ей что ты сказал?
–Она не спрашивала.– Он постелил простыни и подлег к ней, сместив ее к спинке дивана, потому что, когда он встал, она успела лечь удобнее; руки его между тем чувствовали себя на ней, как на вверенном ему больничном имуществе.– Надо будет здесь диван поставить – поместительней.
–И так хорошо.– Она представила себе, как несут через больничный двор новый диван и какими комментариями сопровождают это, и мысленно ужаснулась.-Таисия поняла, наверно?
–Не знаю, поняла, нет – лишнего в таких случаях не спрашивают.
–А что она здесь делает?
–Печати ставит и справки выдает.
–А серьезно если?
–А серьезно – время не настало эти вещи спрашивать...– Он снова подступился к ней с любовными притязаниями, и Ирина Сергеевна вспомнила Наталью Ефремовну, хваставшуюся мужской выносливостью своего суженого.
–Ты ненасытный какой-то,– пожаловалась она: чтоб не быть на нее похожей.– Дай это переварить. Как из тюрьмы сбежал.
–А так оно и есть, Ирина Сергевна. Что сопротивляешься?
–Дверь закрой сначала.– Действительно, он так торопился, что забыл запереть на ключ входную дверь.– И свет потуши: через шторы все видно... А я одежду приберу: все валяется.
–Надо будет и тебе ключ сделать. Чтоб следила за этими пустяками...
На ночь она с ним не осталась: у нее были свои соображения о том, что может и чего не должна делать, в отличие от супружеской четы, пара любовников (а еще больше боялась она выйти утром из флигеля и прошествовать при свете дня через двор, где каждый мог уставиться на нее в упор и домыслить все прочее). Иван Александрович, как ни хотел избежать этого, но остался ночевать во флигеле: он уже обещал жене, что не придет в этот вечер, и его неожиданное возвращение было бы не менее подозрительно, чем заранее не согласованное отсутствие...
Утром они встретились на лестнице и как ни в чем не бывало поздоровались. Иван Александрович самым любезным тоном спросил ее, как здоровье и не надоели ли ей вечерние приемы: не темно ли возвращаться вечером домой, на что она отвечала, что все идет как надо и она не хочет менять своего расписания. Сотрудники больницы, при сем присутствующие, ничего предосудительного в их разговоре не нашли, хотя и прислушивались к нему самым дотошным образом – как и ко всему другому, что говорится начальством мужского пола молодым и привлекательным женщинам: они же договорились таким образом о новой встрече через два дня в том же флигеле...
Но ушат холодной воды на нее в этот день все-таки вылили. Она уже кончала прием в поликлинике, когда в кабинет вошла Таисия и молча подала ей ключ от своего отдела.
–Ивана Александровича нет, а мне домой идти надо...– и Ирина Сергеевна, оторопев, не нашла ничего лучшего как взять ключ и молча положить его в ящик.
Таисия лишилась последних сомнений, удовлетворенно кивнула – и еще и пожаловалась:
–Печь натопили – не продохнешь. Еле высидела сегодня,– и ушла с тенью усмешки на лице, вызванной полнейшим замешательством Ирины Сергеевны...
Та вся испереживалась из-за ее слов, зареклась ходить во флигель, не знала, куда деть проклятый ключ, и, нарушая конспирацию, отнесла его в кабинет к Ивану Александровичу, который был в области и лишь недавно оттуда вернулся. Он сильно удивился происшедшему:
–Приперлась к тебе с ключом? Я ей скажу.
–Этого еще не хватало! Продолжать эту историю! Не надо было мне брать его!
–Аа!– отмахнулся он.– Эта никому не скажет. Сама по обрыву ходит.
Она снова ужаснулась: на сей раз тому, в какую угодила компанию.
–Откуда она узнала?
–А мне откуда знать? Я не говорил... Всякий раз один вопрос: как узнали,– неосмотрительно вырвалось у него – она посмотрела на него особенным образом, и он поправился:– Я не себя – других имею в виду...– Это прозвучало неубедительно, но она была еще на той станции любовного влечения, когда любимому прощаются его прежние прегрешения.– Может, Иван сказал,-предположил он затем.– Они приятели.
–А он откуда взял?
–Вез нас обратно.
–Мы же не говорили ничего?
–Это, Ирина, на лицах написано и опытным человеком как с листа читается...– Она вспомнила Ивана, который вез их из Анютина в Петровское, и нашла задним числом, что он и впрямь был тогда необычно для себя внимателен, молчалив и вежлив: ей было не до пустяков, и она не обратила на это внимания.– Но теперь у тебя зато ключ есть.
–Есть,– признала она, потому что ключ остался у нее.
–Вот и приходи – располагайся там, чай поставь, я вечером приеду... Плюнь на все, никого это не касается...
Она слегка растерялась, потому что была уверена как раз в обратном.
21.
До Нового года осталось два дня, и все думали, как провести его. Праздник этот, сам по себе прекрасный и неповторимый в своем ежегодном возобновлении, таит в себе иной раз болезненные шипы и самолюбивые колючки. Кто с кем проводит его – вопрос этот бывает настолько серьезен и чувствителен, что можно, вслед за древними, сказать: назови мне, с кем ты встречаешь его, и я тебе скажу, кто ты. Проще всего, конечно, сделать это в узком семейном кругу, но, во-первых, надо еще иметь его, этот узкий круг, и, во-вторых, не доказано, что вы и тогда получите полную свободу действий: если вы живете в провинции и повязаны по рукам и ногам житейской паутиной и путаницей, то могут и вас к себе зазвать и к вам напроситься, и вы не сумеете отказать, потому что могут надолго на вас обидеться...
Ирина Сергеевна не имела возможности провести этот вечер в компании Ивана Александровича, и они обсуждали проблему в ее самом отвлеченном и неличном преломлении: неприменительно к собственному положению. Это было в их второе сошествие во флигель, в котором на сей раз и натоплено было в меру и их ждала еда, припасенная Таисией, искупавшей таким образом свою недавнюю бестактность.
–Где будешь справлять?– спросила она его.
–Придется, наверно, к Тимоше идти, с Раисой Петровной. Там еще одна пара будет и, может, еще кто: Раиса Петровна любит кого-нибудь на десерт позвать, для разнообразия.
–А вы постоянные гости?
–Стало быть, так. Скука смертная, а куда денешься?
–А другая пара кто? Не из-за Раисы Петровны же ты туда стремишься?
–Синицин с женой. Председатель райсовета здешнего.
–Благопристойная публика... Хороший человек хоть?
–Неплохой. Дипломат великий.
–Не главный, значит. А самый важный кто?
–Главный здесь – первый секретарь райкома Зайцев. Мы как бы его ориентации придерживаемся: он, кстати, будет туда из области звонить, поздравлять – надо будет по очереди сказать что-нибудь подходящее.
–Самый главный на телефоне будет? А вы заранее готовитесь? Подобострастничаете?
–Таковы правила игры. Стараемся,– и сам усмехнулся сказанному.
–А каждому по отдельности он позвонить не может? Или прийти к вам ко всем?
–Он в области живет – здесь у него служебная квартира. В нашем доме, больничном, между прочим.
–А еще какие круги есть?– Она все не унималась: не могла простить ему того, что он справляет праздник в ее отсутствие.
–Тебе знать надо?..– Он склонился над ней, стал водить подбородком по ее груди: это была одна из его любовных прелюдий, но она на этот раз воспротивилась:
–Погоди. Успеешь еще. Продолжай, а то нить рассказа потеряешь. Меня к себе не зовешь – дай послушать хоть. У кого второй круг?
Он откинулся на спину. Диван в этот раз показался им шире прежнего: привыкли к нему и приспособились.
–Есть еще Воробьев, второй секретарь. Этот из здешних и погрубее. Около него народ попроще ошивается: мы, в сравнении с ними, вроде как белая кость, чистюли и интеллигенты. У него, кстати, Анна Романовна будет.
–С Иваном?
–А как же? Куда она без него?.. Разоденутся так, что не узнаешь.
–Вы с ним в контрах? С Воробьевым?
–Как с ним можно в контрах быть? Так – в прохладных отношениях. Если обратится с чем, я ему не откажу, конечно, но, во-первых, не с тем желанием, что для своих, а во-вторых – только в рамках законности. Чтоб себя перед ним же не компрометировать. Да он ко мне и обращаться не будет: сделает все через Анну Романовну. Что тут обычно нужно? Больничный задним числом дать да из запоя вывести.
–Она это может?
–У них Иван это делает. У него свой метод. Ведро рассола дает и по почкам лупит.
–Интересно-то как... Что ж ты раньше мне всего этого не рассказывал?
–Когда? В прошлый раз недосуг было, да и сейчас не очень. Времени много занимает... Осталась бы на ночь, я б тебе не то еще рассказал.
–На ночь я с тобой оставаться не буду: это уже разврат полнейший. А Иван Герасимыч у вас на каком положении? Он меня к себе звал. Не знаю, серьезно или нет.
–Раз звал, значит, серьезно. Здесь с этим не шутят.
–Не позовет, я с Колькой вечер проведу.
–А это кто?– приревновал он (и она на это рассчитывала).
–Сын хозяйки. Она уходит со своим парнем, а он один остается.
–Вот с ним и справляй. А я к тебе приду попозже.
–Как же ты хозяев оставишь?..
Она имела в виду, конечно же, не их, а ту, другую, ходившую за ним неразлучной парой в ее воображении, но не могла спросить о ней прямо – он понял и отвечал двусмысленно:
–Мы тут так друг другу надоели, что куда хочешь отпустят – был бы повод или причина.
–В Новый год таких причин не бывает,– сказала она с легкой меланхолией в голосе и сменила тему:– Ты мне про Ивана Герасимыча не сказал. Какое место он у вас занимает?
–Иван Герасимыч? Никакого. Он в Петровке не в счет.
–Как это?– не поверила она ушам.– Почему так говоришь?.. Нехорошо.
–Да он сам себя так вел всегда.
–Как?
–Бузотер. Выпивал, паясничал.
–А тебе это не нравится?
–Мне все равно, а другим поперек горла. Пьющий хирург... И сосед у него был – тот еще тип. Буян известный.
–Про него я уже слышала.
–Видишь? Даже ты слышала...– Он с любопытством поглядел на нее.– Ты у нас тоже строптивая?
–Не строптивая, а работящая. Не люблю, когда работать мешают.
–Это верно... Тебя не поймешь: эти качества обычно несовместные... У него сын молодым погиб в аварии. Военный моряк был. Из-за этого он и повредился.
–Опять нехорошо сказал.
–Говорю, как умею. Что это ты меня экзаменовать сегодня взялась?..– и снова приступился к ней – уже с более серьезными намерениями, а она уступила ему лишь после некоторого сопротивления: не умела сразу переключаться, переводить свои мысли на иные рельсы...
Иван Герасимыч пришел к ней в кабинет тридцатого и сделал вполне официальное предложение: едва не волновался, произнося его.
–Приду, конечно, Иван Герасимыч,– обрадовалась она.– С превеликим удовольствием. -Вот и хорошо,– грубовато сказал он.– Форма одежды свободная. Можешь на шпильках приходить, можешь в валенках. Себя только не забудь...
Хотя Иван Герасимыч и предложил ей прийти в чем угодно, но сам оказался в черной паре, которая шла ему: подчеркивала рост, выгодно обрамляла худые плечи и падала отвесными складками со стариковских бедер; он был все-таки слишком тощ для нее. Он и галстук сначала повязал, но быстро от него отказался, назвав удавкой: он с непривычки теснил ему глотку.
–Иван Герасимыч какой нарядный!– заметила Ирина Сергеевна, снимая шубу. Сама она была в выходном платье из темно-вишневой тяжелой парчовой ткани, с глубоким вырезом и короткими рукавами: оно, по общему мнению, хорошо облегало и прорисовывало ее руки, плечи и шею.– Завидный кавалер у вас, Марья Федоровна.– Она любила говорить мужчинам комплименты: не потому что ждала от них сдачи той же монетой, а потому, что по натуре своей была щедра на авансы и забывчива на долги.– Костюм – как от портного только. Хорошо сидит на вас, Иван Герасимыч.
–Этому костюму в обед сто лет будет.– На Марье Федоровне были старинные, из серебра, серьги и брошь с гранатами.– Надевает его редко. Случаев не представляется. Когда в последний раз было? Когда соседа провожали?
–Когда в театр областной ездили. Пять лет назад... Соседа – что его в костюме провожать? Я его, помню, в телогрейке у пруда обмывал. В глине весь изгваздался.
–Неправда, Иван Герасимыч. Сперва за столом вчетвером сидели – ты тогда в костюме был.
–Разве? А я не помню. Проводы эти на неделю затянулись – во всем успел побывать. И в князи и в грязи.
–Вы и в театры ездите?
–Теперь уже не ездим. Это у нас затейник был, Михал Ефимыч: он организовывал. Фуксман или Фиксвам – не помню. Все хотел передружить нас всех. Кота с собакою.
–Я о нем слышала уже. Весело было?
–Да забавно... А вообще – все одно. Который час у нас?– и Иван Герасимыч щегольским движением заголил руку, справился о времени.-Одиннадцать? То-то у меня живот подводит. Что так долго шла?
–Метель метет – еле дом ваш отыскала...– На самом деле к хозяйке, поменявшей в последний момент новогодние планы, пришел ее друг Геннадий и с ним еще пара, и они ни за что на свете не хотели отпускать ее – она насилу вырвалась.– Не знаю, как назад дорогу найду.
–А мы и не дадим, не дожидайся! Тебе уже пуховик до потолка взбили утонешь в нем, не вынырнешь. Все честно будет: приставать не буду, я человек порядочный.
–Ну что за болтун!– не выдержала Марья Федоровна.– Сколько можно болтать попусту?!
–А что ты хочешь? Ты посмотри на нее: какой разрез, какие очертания! Что я, каменный?.. Что-то вы похорошели в последнее время, Ирина Сергевна? К чему бы это?..– и старик, заподозрив что-то, проницательно уставился на нее, а она невольно смутилась.
В гостиной стояла празднично убранная елка.
–Где елку нашли, Иван Герасимыч?– Ирина Сергеевна подошла к дереву-подростку: от него веяло воспоминаниями детства, и она расчувствовалась.– Свежесть какая!
–В саду срубил.
–Прежде не разрешал никогда.– Марья Федоровна достала из холодильника заранее заготовленные закуски.– А сегодня, как тать какой, с топором во двор вышел. Гулять так гулять, говорит.
–А что жалеть? Не тот возраст: пора подчищаться... Там их пять еще осталось. Хватит, наверно? А, Ирина Сергевна?.. Жаль, ты детский доктор, я б к тебе лечиться пошел. Анна Романовна у меня участковый врач – с ней, пожалуй, долго не протянешь.
–Глупости не болтайте, Иван Герасимыч. Кто в Новый год об этом говорит?
–Мрачно слишком? Сейчас выпьем – повеселеем...– Иван Герасимыч достал с подоконника пузатый графин с лимонно-желтой жидкостью.– Толстобрюшка моя. Сколько с ней переговорено всего, а уж сколько выпито!..– и от актерской полноты чувств едва не расшаркался перед хрустальной посудиной.
–Дороже нет никого,– подтвердила и Марья Федоровна.– Спать с ней ложится.
–Спать не спать, а в тот ящик меня с ней положите...– Иван Герасимыч начал разливать драгоценную влагу по стопкам. Ирина Сергеевна отстранила рюмку:
–Мне нельзя, Иван Герасимыч.
–А это почему?
–Я от вина меняюсь. Драчуньей становлюсь или плакать начинаю.
–Родственная душа, значит?.. Так для того и пьют. Как еще иначе подерешься или в жилетку кому поплачешь? Не поймет никто, а пьяному сам бог велел. Верно, Марья Федоровна?
–Молчи уж, Иван Герасимыч.
–А у тебя одно на уме – меня стеречь да не пущать...– Он присмотрелся к Ирине Сергеевне.– А что это у тебя глаза на мокром месте? Влажные... Пила уже сегодня? Не могла до нас вытерпеть?
–Хозяйка иначе не пускала.– Так оно и было, но она сама не знала, отчего разнюнилась.
–И чем поили они тебя?
–Самогоном, думаю.
–Знаешь теперь вкус его? Вот он главный зачинщик драк и есть, с него тут все в бутылку и лезут. Ну что, проводим Старый год? Поехали...– Он выпил одним глотком, Ирина Сергеевна – помешкав, Марья Федоровна – без суеты, размеренно.
–Хороший,– одобрила она.– Откуда взял?
–Зинка по старой памяти подбрасывает.– Зина была старшей сестрой в хирургическом отделении, где он прежде работал.– В поликлинике я спирт не беру,– сообщил он Ирине Сергеевне.– Во-первых, дают мало, на инъекции не хватает, во-вторых, главному передают, а он непременно припомнит. Не сразу, а при случае. Ничего особенного не скажет, а не захочешь брать вдругорядь...– Иван Герасимыч примолк, пережидая минутную досаду.– Ладно, господь с ним. Его еще в этот вечер вспоминать... Сколько уже? Одиннадцать двадцать? Телевизор включать не будем? Все равно в Москве еще день, никто нас поздравлять не станет. Там когда справлять начнут, мы уже под столом валяться будем... Ирина Сергевна, скажи что-нибудь... Что это она все помалкивает? Влюбилась, что ли?
–Сама не пойму, Иван Герасимыч.
–Если не понимаешь, значит, влюблена без памяти. Опасное дело. Лучше, когда все ясно: тогда проходит быстрее.
–Специалист!– съязвила Марья Федоровна.
–А в этом деле без вина не разберешься. И каждый раз на ровном месте спотыкаешься. Как наваждение какое! Сейчас все рассказать можно: Марья Федоровна не взыщет...
–Кто сказал?
–Да, конечно, не будешь: тебе уже не до этого.
–А тебе до того?
–Так не о нас же разговор, о ней: у нее все впереди.
–И ты ее учить вздумал?
–Учить не учить, а опытом поделиться можно.
–Так у женщин, наверно, другой опыт, чем у мужчин? Сейчас мы двенадцать часов, с этой чепухой, и пропустим.
–Не пропустим: я слежу... Почему разный опыт? Грешим же вместе? На пару, так сказать?
–Ну и что, Иван Герасимыч?– подстрекнула его Ирина Сергеевна: ее занимали сейчас как раз эти проблемы:– Каким опытом хотели поделиться?
–Да что делиться? Пустяки все, как Марья Федоровна говорит... Кажется, совсем пошлая интрижка: с больной связался, с истеричкой...
–Это еще с кем?!– взъерошилась его супруга.
–Ты ее не знаешь.
–Как я могу кого-то в Петровском не знать?
–С этой стороны не знаешь, во всяком случае...– и продолжил свою исповедь:– Сам понимаешь, что пустое, а как к развязке дело идет, тут тебе и слезы, и признания, и сам размяк: не знаешь, на вечер к ней пришел или на всю жизнь остаться...
–Ничего себе!– поразилась Марья Федоровна.– Кто ж это мог быть у него? Когда это было?
–Когда, когда – в прошлые года.
Ирина Сергеевна вернула его к разговору:
–Вы ж сказали – истеричка?
–Так это разве сразу узнаешь? Это потом ясно становится, а я тебе что, психиатр – такие диагнозы с первого взгляда ставить?.. Домой придешь – там жена: ее тоже вроде любишь...
–Слава богу, не забыл!..– ввернула Марья Федоровна, а Иван Герасимыч продолжал не смущаясь:
–Ей тоже вроде на всю жизнь обязался. Разрывает на части – хоть стреляйся... А потом время пройдет, в себя придешь – ну и олух ты был, думаешь...
Марья Федоровна посмотрела на него презрительно.
–Все-таки есть в вас во всех что-то отвратительное... Давай, Ирина, выпьем. И правда, не люби женатых: они все такие – раздвоенные!..– но переметнулась затем в стан врага своего:– Кого это она себе нашла?
–Да вот сам думаю – кого? Нашелся кто-то – мужики еще не перевелись.
–Почему мужик? Может, молодой человек с приятной наружностью?
–Может, и парень,– согласился, уже безразличнее, Иван Герасимыч, поглядел на часы и спохватился:– Двенадцать почти?! А мы тут разговорами занялись?! Давай! Чтоб был этот год лучше прежнего!..
Потом сели смотреть фотографии. Иван Герасимыч принес из спальни большой семейный альбом в потертой бархатной обложке.
–Сейчас всю нашу подноготную увидишь. Врачи глазам верят, а не ушам... Вот это мы с Марьей Федоровной. В твоем возрасте.
–Вы одногодки?
–Да вроде того... Она только всю жизнь была у меня за старшего.
–Не болтай чепухи!– приказала она, ни в чем не давая ему спуску.– Я тебя на полгода младше!..
На первой странице желтый, потрескавшийся снимок изображал их обоих вскоре после свадьбы: судя по торжественности их вида и по желанию позировать парой. Оба были, конечно, иными, чем теперь: Марья Федоровна робела и серьезничала и была как бы ведома своим мужем, но в этой подчиненности уже угадывалось последующее главенство; Иван Герасимыч же глядел ясным соколом, присевшим лишь для того, чтоб взлететь повыше: нетерпеливый, слегка снисходительный, с дерзким вызовом во всей долговязой артистической фигуре – и тоже в черном костюме, только с бабочкой.
–Никогда бабочки не носил, а тут нашел у приятеля,– сказала Марья Федоровна.
–У Володьки Осипова,– уточнил Иван Герасимыч.– Сейчас завкафедрой в Симферополе.
–И костюм все тот же?– пошутила Ирина Сергеевна, но Иван Герасимыч не принял такого юмора:
–Ну да, тот же! Тот истлел давно... Не такой уж я нищий.
–А что?– вмешалась Марья Федоровна, восстанавливая справедливость.– Не первый, конечно, но третий. Хочешь, посчитаю?
–Она все считает. Отчего женщины так счет любят – не знаешь, Ирина Сергевна?.. Это сразу после института. Я в Новосибирске кончал.
–И Марью Федоровну там нашли?
–Там и нашел. Прилип к ней, как ракушка к крейсеру.
–Опять не так?– заподозрила та.
–Все так. Никаких претензий... А это наш единственный – во всех своих обличиях и регалиях...
Сын их был запечатлен на ряде последовательных снимков: вначале грудной младенец, потом трехлетний мальчик, школьник, наконец – морской офицер в щегольском мундире, очень похожий на отца в его возрасте.
–Что с ним случилось?– осторожно спросила Ирина Сергеевна, боясь задеть рану в сердцах родителей, но Иван Герасимыч отвечал внешне бесстрастно и без запинки: -Да ерунда вышла... Поломка в реакторе. Он на атомной подлодке служил. Надо было буксир вызывать и в порт идти, а начальство решило своими силами неполадку устранить. -Боялись, что взорвется,– сказала Марья Федоровна. -Да не этого они боялись!– уже с горячностью опроверг хирург.-Если и боялись чего, так что с должности сымут – за аварию в чужих водах! Они ж кем угодно в таких случаях пожертвуют! Когда под ударом их звездочки! Для них же все остальные – быдло!..– Он помолчал.– Не имели права пускать его туда. А он вызвался – добровольцем. Какую-то трубку там запаял, а туда и носа совать было нельзя. Дурак!
–Нельзя так о покойном, Иван,– сказала жена.
–А как его еще назвать? Дурак – он и есть дурак... Вообще не надо было ему в этот флот идти. Я всегда был против.
–Направили же?
–Мало ли что?!– Иван Герасимыч ощерился в неприятной, оскорбленной гримасе.– Сказался б больным, изобразил психа опасного – его б враз оттуда выставили, комиссовали – ходил бы сейчас на торговом судне, а здесь бы его жена с детьми дожидалась... Они ж не предупреждали никого об опасности!.. Сволочи!..– Он переждал вспышку застарелого гнева.– Ладно, смотри дальше... Это я в отделении. Заведовал когда-то. Сам заведующий, сам доктор, и у меня три сестры, как у Чехова, и четыре санитарки...
На снимке была видна небольшая операционная. Иван Герасимыч склонился над обнаженным больным, глубоко уйдя головой в его широко раскрытый живот, рядом стояла медсестра: та самая Зина, которая, по старой памяти, наливала ему теперь спирту.
–А это когда было?– спросила Ирина Сергеевна.
–Лет двадцать тому?..– Иван Герасимыч обратился за помощью к супруге, которая не помогла ему на этот раз, занятая мыслями о сыне.– Я тогда лихой был. Из операционной не вылезал, на мне весь район держался.
–Видишь, Иван, себе же противоречишь,– Марья Федоровна додумала наконец грустную думу.– Тоже на рожон лез. Как и сын твой.
–Это ты не путай!– оборвал он ее.– Это разные вещи. Народ мы такой – за здорово живешь работаем, свое где-нибудь в другом месте сорвем, но жизнь-то нам остается!.. Такого в России еще не было, чтоб право на жизнь отнимали... Им же все нипочем: как с цепи какой сорвались!
Марья Федоровна встревожилась.
–Успокойся ты... Что раскипятился?
–Да я спокойный совсем – откуда ты взяла?– и снова перевернул страницу.-А это мы террасу сколачиваем. Сосед мой: он работой руководил – и здешний один, Петька Власов. Я ему грыжу сделал, так он мне помогать взялся. Я ему говорю: нехорошо после операции, а он: ничего, только полезно.
–Еще бы!– к Марье Федоровне вернулся ее критический дух.– Когда не столько строили, сколько пили.
–Терраса же стоит?.. Не без того, конечно... Во всем результат важен, все остальное – частности...
Они стали смотреть снимки дальше, как вдруг в ближнее окошко забарабанили. Иван Герасимыч вздрогнул от неожиданности.
–Кто это?!.– В Петровском в окно так запросто не стучали: так могли поступить лишь очень близкие люди или чужие – в случае пожара или иного несчастья. Он подошел к стеклу, всмотрелся в темноту и скорей угадал стоящего там человека, чем его увидел.
–Пирогов!..– Он обернулся к женщинам, изобразил на лице крайнюю степень иронии и недоумения и пошел открывать неурочному гостю: если он и ждал к себе кого, то Ивана Александровича в последнюю очередь. Ирина Сергеевна, ожидавшая его еще меньше, обомлела и приросла к стулу, не зная, радоваться ли ей или заранее бить тревогу...
Иван Александрович разделся в прихожей, вошел в гостиную, потирая замерзшие руки, и ловко разыграл удивление, увидев за столом Ирину Сергеевну:
–Ирина Сергевна здесь? Вот не ожидал...– и отвечая на немой вопрос Ивана Герасимыча, объяснился:– Шел мимо – дай зайду, думаю. Жена приболела, отпустила меня встретить Новый год у Тимофея Фроловича с Раисой Петровной, а там тоже не слава богу: хозяину нездоровится – эпидемия гриппа, видимо, начинается. Посидели и разошлись – домой возвращаться рано, жена спит, а я недогулял малость...– и выставил на стол из бокового кармана рыжую бутылку английского виски.
Иван Александрович выглядел оживленным. Черты лица его пришли в обычно не свойственное ему движение. Общее выражение его было любезно, предупредительно и деликатно. Он шутливо улыбался и обращался предпочтительно к Марье Федоровне: обегая взглядом взъерошенного Ивана Герасимыча и скользя им поверх притихшей Ирины Сергеевны. Иван Герасимыч недоверчиво уставился на принесенный заморский напиток. Марья Федоровна, блюдя святые для нее законы гостеприимства, пригласила Пирогова к столу:
–Садитесь, конечно – гостем будете... Вы у нас не были никогда?..
Иван Герасимыч оторвал взгляд от четырехгранной емкости и посмотрел на Ивана Александровича, который усаживался возле Ирины Сергеевны, уже предчувствующей худшее.
–Вроде не был.– Иван Александрович церемонно и благожелательно огляделся по сторонам.– А вы, смотрю, тверезые?
–Да если и были выпивши, то теперь вытрезвели,– признался Иван Герасимыч, который никак не мог взять в толк, чего ради тот к нему явился. В то, что в новогодней компании двое заболели, он поверил: как многие другие проницательные, но одновременно и простые умом люди, он верил, когда врали по пустякам (хотя всякое большое надувательство строится именно на мелочах), но никак не мог принять главного – того, что Иван Александрович зашел к нему, потому что его так повело и осенило: это уж никак не умещалось в его сознании. Пирогов уклонился от иных объяснений своего незаурядного поступка.
–Давайте виски попробуем. Вискаря, как мы в институте говорили. У вас тут что?– и кивнул на пузатый графин.
–Водка с лимоном,– соврал теперь и хирург: почувствовал вдруг в его подношении нечто вроде подкупа.– Я, пожалуй, ее пить и буду. Тебе что, Марья Федоровна?
–Виски. Не пила никогда.
–Разве? Забыла просто. А ты, Ирина?
–Водку. Не буду мешать.
–И правильно сделаешь,– и стал разливать белый спирт, оставив рыжий без внимания.
–Разделились,– подытожил Пирогов и, сам не зная отчего, встрепенулся.-На белых и на красных.– Он налил себе и Марье Федоровне, оборотился к Ирине Сергеевне:– Как Ирина Сергевна себя чувствует? Какая она в обществе? Я ведь ее на работе только и вижу...
Тут до Ивана Герасимыча начало доходить, что Пирогов пришел сюда не для него, а из-за Ирины Сергеевны, и он решил, что тот захотел воспользоваться случаем, чтоб познакомиться с ней поближе, приволокнуться в праздничной и интимной обстановке.
–С Ириной Сергевной все в порядке,– произнес он вслух.– Притихла только, когда пришли вы. А до того у нас весело очень было.
–Начальство – поэтому. Не знаешь иной раз, куда от начальствования своего деться.
–А вы его на вешалке оставляйте,– посоветовал ему Иван Герасимыч.– Как вам дом наш?
–Хороший дом. – Иван Александрович огляделся из приличия.– Я себе сейчас такой же строю.
