Текст книги "Каменная баба"

Автор книги: Семен Бронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

–Видела на пятиминутке. Это вы на них не ходите, а нам приходится.

–Да я за сорок лет устал на них ходить. И как вы ее находите?

Анна Романовна еще раз оглядела Ирину Сергеевну и вынужденно признала:

–Симпатичная вроде... Иван Александрович этого и хотел...– И пояснила:-Я с ним в области была, когда он ее запрашивал: дайте, говорит, какую-нибудь девицу после института – помоложе да покрасивше.

–А вы что там делали?– не поверил Иван Герасимыч.

–Как профорг в облздрав ездила. Я профорг в больнице,– не без тайного удовольствия сообщила она Ирине Сергеевне.

–Погоди,– засомневался хирург-скептик.– Помоложе – это, положим, отдел кадров сделать может, но покрасивше как? У них что там, альбом с фотографиями?

–Достаточно того, что помоложе. Оно и будет красивее. Можно подумать, вы не знаете...– и Анна Романовна, потеряв, после получения второй подписи, всякий интерес к разговору, пошла к начальнику пути, сошедшему в последнюю неделю с рельсов и нуждавшемуся если не в капитальном, то в основательном косметическом ремонте.

–Отнеслась к тебе критически. Колкость сказала,– заметил Иван Герасимыч.– Ты будь готова к этому: тут ухо востро держать надо.

–Вы про помоложе да покрасивее? Я не обиделась, слышала уже об этом... Кто ее Иван?

–Шофер больничный. За него она и трясется. Соперница новая объявилась.

–Здесь познакомились?

–С собой привела. Темный мужик: что у него в прошлом было, никто не знает. Она, однако, за него держится... Та еще парочка. Ведут себя на людях как любовники.

–Ухаживают друг за другом?

–Скрывают свои отношения, будто о них не знает никто! Будто связи своей стесняются... "Ухаживают!.." Скажешь тоже. Доктор и шофер – это когда такие пары были? А сейчас все возможно.

–Любовь, значит. Чем шофер хуже доктора?

–Не говори глупостей. И не будь наивной... Не знаю, как насчет любви, а выгода от такого сожительства прямая. Он хоть и больничный шофер, а гоняет машину почем зря, и главный с ним справиться не может, потому что эта профоргша заодно с ним. Ладно, о них еще думать... Придешь, значит, на свиданку?

–Приду. На Вторую Советскую.

–Сама-то на какой живешь?

–На Третьей Интернациональной. Названия у вас звучные.

–Да тут, как ни назови, все едино. Сильный на слабом сидит и слабого погоняет... Все, кончен бал, пойду к Марье Федоровне: пусть тесто ставит, пироги раскатывает. С чем ты их любишь?

–Что будет, то и полюблю. Я, Иван Герасимыч, женщина простая, непривередливая.

–Да уж! "Я женщина простая, свое наверстаю!" Знаем мы таких! Тебе палец в рот не клади.

–Переоцениваете вы меня. Приписываете достоинства, которых нет у меня. Но все равно -приятно.

–Значит, умею еще. Я ведь тоже – кавалер был в свое время не из последних... Приходи, словом. Все веселей, чем торчать дома...

4

Рубленый дом-пятистенка благодаря террасе, выстроенной в пору расцвета врачебной деятельности Ивана Герасимыча, походил более на дачу городского жителя, чем на избу крестьянина. Сходство поддерживалось беседкой, стоявшей перед крыльцом и повторявшей его общие очертания, круглой клумбой, засаженной садовыми незабудками и анютиными глазками, с тремя почерневшими скамьями по периметру и скромной, но нездешней ухоженностью сада. Сам хозяин, долговязый и облаченный в самые что ни есть деревенские портки и рубаху, стоял широко расставив ноги, как на ходулях, между грядками и сосредоточенно их разглядывал.

–Ты?– удивился он, когда Ирина Сергеевна появилась в проеме калитки: будто не ждал ее.– А я ищу для тебя что-нибудь. Недавно еще всего завались было. А сейчас нет ничего.

–И не было, зачем врать?– высунулась из террасы его супруга Марья Федоровна, разглядывая оттуда новую гостью: она была, как водится, иного мнения, чем муж.– Кочанный салат, которым ты так гордишься? Так он не уродился в этом году, да и в прошлом был так себе. Но салат хороший,– выйдя из дома, заверила она гостью, продолжая украдкой ее рассматривать.– Если заинтересуетесь, дадим весной рассаду: она у меня к этому времени в ящиках подходит.

–Клубника, может, где затерялась,– стоял на своем Иван Герасимыч.– Не вижу сослепу... У нас сорт клубники есть – до октября родит. Ей-богу! Сам бы не поверил, если б сказали.

–Клубника найдется...– И Марья Федоровна тоже наклонилась над грядкой, уже взрыхленной и подверстанной к зиме.– Мы ее в покое оставили. Родит мало, а по пустякам наклоняться не хочется... Были бы дети с внуками, может, и нагибалась бы, а для себя...– и не договорив очевидного, подала Ирине Сергеевне с десяток зеленовато-белых ягод, которые успела накопить в горсти:– Попробуй – скажешь, на что похожа.

–На малину и клубнику разом.

–А еще на фейхоа,– подсказал всеведущий хирург.– Есть такой фрукт грузинский.

–Можно и с ним сравнить,– согласилась Марья Федоровна.– Или с ней. Не знаю, как этот фрукт неприличный склоняется... Погоди. Обмою сейчас. Врачи все-таки...– И, отобрав ягоды, помыла их под садовым умывальником и подала снова.– Так вот ты, значит, какая. Хорошо, что привел он тебя. По отзывам, ты не так выглядишь.

–Говорят уже?

–А о ком тут молчат? Погоди, что это я о тебе на рынке слышала?.. Не то тебя главный врач на машине катал, не то ты с парнем молодым с улицы в степь подалась. Шли, шли и вбок свернули,– и поглядела с женским любопытством.

Ирина Сергеевна не стала отпираться:

–Все верно говорят. До дома главный врач подвез, а в степи ваш учитель, Кузьма Андреич, каменную бабу показывал, главную вашу достопримечательность.

–И все в один день?

–В один.

–Поэтому и гудят. Если б в два хоть.

–Чепуха все,– неодобрительно вмешался хирург.– Учитель виноват. Нашел куда девушку пригласить, компрометировать ее. Нет чтоб на танцы какие-нибудь. Или у речки посидеть, под деревом. Все б чин чинарем было.

–Может, у него другие интересы, чем у тебя? Может, ему у речки сидеть не хочется?

–Да, не хочется! И хочется и колется! Не люблю я его.

–А чем он тебе не нравится? Курчавый юноша. Волосы в разные стороны растут?

–Волосы – бог с ними, а вот то, что ноги у него в разные стороны идут, это хуже. Ходит враскорячку, будто кур топчет. Плоскостопие у него, что ли?

–Тебя послушать, так только ты здесь один кавалер достойный, всех остальных в расход списать надо... И не за это ты его не любишь. А за то, что с начальницей своей спит.

–И это верно. Не люблю в России начальства.

–А где оно хорошее?

–Не знаю. Я в других странах не жил – что видел, за то и отвечаю. И что мне начальство любить? Ему от меня работа была нужна? Так я и работал как проклятый.

Марья Федоровна не раз уже все это слышала.

–Вот без квартиры и остался,– и объяснила Ирине Сергеевне:– Поленился, когда квартиры давали, похлопотать, пойти куда надо с заявлением, и остались с носом: квартира мимо нас проехала – живем, как встарь, без водопровода и центрального отопления. Про канализацию не говорю уже, привыкли: лучше даже, когда это все на расстоянии.

Иван Герасимыч насупился. Хотя история и ушла в прошлое, но злободневности своей не утратила и продолжала вызывать споры между супругами.

–Я ж заявление написал, передал – что суетиться? Сами должны были прийти.

–Ключи тебе на блюдечке поднести! Кто у нас кому что должен? Может, тебе нравится тут? А заявление ты так написал, для компании? Да из вредности?

–А мне здесь и нравится.

–А мне каково воду таскать и зимой печку топить? Могли б и квартиру взять и дом себе оставить.

–Это уж дудки! Я не секретарь райкома.

–Медведев же так сделал?

–Так он со своей супругой для этого развелся. А как жили вместе, так и живут... Давай соорудим развод фиктивный – может, дадут еще квартирку, холостяку? Я тут как раз заведующей загсом чирей вскрыл. Будешь разводиться?

–Чтоб мне потом каждый встречный глаза колол? Об этом Медведеве с тех пор только это и говорят. Пять лет прошло, а все удивляются.

–Зато у них квартира с дачей... Не хочешь, так помалкивай. И давай Ирину Сергевну пирогами кормить. А то ты, с байками своими, заморила ее совсем: с утра, небось, не емши. Да и я оголодал, живот к спине прилипает...

Стол был накрыт на террасе. На скатерти старинного шитья, со сквозными кружевными прорезями, красовались самовар, цветастые чашки и крупно нарезанные желтые, словно лакированные, пироги с разной начинкой. Они сели с трех сторон. Стояла теплая безветренная предосенняя погода, из незастекленной террасы видна была полукружная зеленая панорама сада – в ней все дышало покоем и миролюбием.

–С чем они?– Ирина Сергеевна посмотрела на пироги с завистью.

–Угадай, если в хозяйки готовишься. Придется еще воображение поражать. Самое верное средство для этого... Бери – чего стесняешься?

–Мне, с моей комплекцией, только пирогами и увлекаться... С рисом, курицей и грибами... С опятами.

–Верно. Луку еще зеленого положила – не попало тебе, наверно. А ты что печешь?

–Когда мне печь было? В студенческом общежитии?

–Она ж сирота казанская,– сказал Иван Герасимыч с неожиданной каверзой в голосе.– Что подадут, то и съест.

–Не казанская, а рязанская,– невозмутимо поправила его она.– Курник могу испечь, ватрушку с творогом. Что будет под рукой, как Иван Герасимыч говорит, то и запеку.

–А ты его не слушай, это не его епархия. От курника бы и я не отказалась. Целиком курицу запекаете?

–Можно и так. Только свою, домашнюю.

–А не магазинную, синюю?..– и обратилась к Ивану Герасимычу:– Говорила я тебе, кур надо заводить, а не яму рыть: рыбы ему захотелось, видишь ли... Что ты мне про сиротство ее толкуешь? Она вон свежее предпочитает. У нас одни знатоки о качестве продуктов помнят – остальные рецепты спрашивают.

–Едим же все равно все подряд?

–Это беда наша, но важно не то, что ешь, а чего хотел бы – вот в чем суть твоя настоящая.

–Так всю жизнь вприглядку и едим, воображением питаемся... Конечно, она себе цену знает, прибедняется только. Таким всего труднее. Ладно. Что-то раскаркался я на покое, как та галка. Чай у тебя свежий? Или со вчерашнего дня?

–Что спрашивает?! Ну что спрашивает!– возмутилась Марья Федоровна.-Когда я тебе вчерашний чай подавала?! Болтун чертов!..– и уставилась на него с вызовом – искренним или наигранным, она сама толком не знала.

Потом они сидели втроем возле выкопанного встарь пруда: заполненной водой ямы, с некогда прямоугольными, а ныне закругленными, поросшими травой и кустами берегами.

–Гордость моя была,– рассказывал хозяин, иронически поглядывая на любимое детище.– Хотел рыбное хозяйство завести, литературы накупил, да ничего не вышло: не захотела она у меня жить, создание оказалось капризное не куры с индюшками. Их и надо было разводить – верно она сказала.

–Сами копали?

–Мужики помогли. Соседу, правда, землю на участок высыпали: забора тогда не было. Я недоглядел, а он наутро прибежал, весь из себя вышедший объясняться. Пришлось и его в компанию брать – за ущерб, им понесенный. Мужики вечно какого-нибудь ежа подложат – при лучшем к тебе отношении. Чтоб не задавался. Карпов здесь разводили. Вот такие карпы были,– не удержавшись, показал он.– Когда это было?

–Двадцать лет назад.– Марья Федоровна, как все женщины мира, была лучше, чем ее муж, осведомлена в датах и сроках нашего быстротекущего существования.

–Главного еще не было?.. Точно. Потом появился. Когда карпы подросли.

–Что вы о нем думаете?– спросила Ирина Сергеевна.

–Что думаю? Ты меня о нем не спрашивай: я его недолюбливаю, поэтому не могу объективным быть.

–Энергичный человек,– подсказала Марья Федоровна.

–Ну да. Нам тут только энергичных и недоставало... Как тебе это объяснить? Вечно он делал что велят – себя при этом не забывая. Вот как сейчас помню. Сидим здесь с соседом, водку пьем...

–Вы и водку пили?

–А ты думала? Это я сейчас трезвенник стал, как болеть все начало, а раньше-то?.. Бежит мимо, катится – нас высмотрел, хотя мы за забором пригнулись, спрятались – кричит: бросайте все, идите лектора из области слушать, хороший лектор очень, интересный!.. Зачем ему это надо было? Такое унижение?

–Слушателей надо было организовать,– объяснила супруга.– Зато он дом больничный выстроил.

–И всех при этом перессорил? У нас лучше никому ничего не дать, чем кого-то обидеть.

–И строить не надо?

–Почему – строй, если охота. Только помни про эту особенность нашу. И себе лучший кусок не бери. А то вышло, что для себя делал, а другие – так, заодно, потому что себе одному не выстроишь. Сейчас вот корпус больничный затеял...

–Опять плохо?– спросила Марья Федоровна.

–Так стены можно поднять – только кто в них работать будет? Люди плохо с ним уживаются. Мужики в особенности. Людей надо собирать, а не кирпичи класть. Дай мне людей – я тебе и в палатках госпиталь разверну. Война ж это показала. А нет врачей – и дворец не поможет.

–Сейчас ты, пожалуй, ничего уже не развернешь,– напомнила ему супруга.

–Это точно,– согласился он.– Сейчас как бы самого не развернули. Уже подбираются.

–А сосед где?– спросила Ирина Сергеевна.

–Тебя, гляжу, все мужчины интересуют, без исключения... Съехал, как на пенсию пошел. Сейчас кости греет в Феодосии. Инженер хороший был. Ему тут ходу не давали.

–Скучает по нему,– объяснила Марья Федоровна.– Очень уж хорошая компания была. Водой не разольешь. Ведром водки если только.

–Не преувеличивай,– сказал он ей.– Подумает еще, пьяница я горький.

–А ты все боишься? Когда пил, боялся, сейчас... Какой-то ты пьяница трусливый.

–Ты ж знаешь, с чего это началось?

–Знаю и не будем, давай, об этом...

В их семейном дуэте она играла первую скрипку, но оба, несмотря на взаимные препирательства, хорошо оттеняли и дополняли друг друга и, видимо, не могли друг без друга обходиться. Если Иван Герасимыч был похож на длинную железную печную трубу, то полная, раздавшаяся вширь Марья Федоровна – на саму печку, долго сохраняющую тепло после того, как дрова в ней давно выгорели....

Они еще раз пили чай – уже со сладкими пирогами и с домашней наливкой, и, уходя от них, Ирина Сергеевна, разомлевшая, но не потерявшая от этого ума и соображения, испытала двойственное чувство: теплое – от уюта домашнего очага и грустное – от предчувствия его скорого упадка и разрушения...

5

Медицинская репутация Ирины Сергеевны складывалась самым непредвиденным и случайным, но в целом благоприятным для нее образом. Так обычно и бывает: хороший, вдумчивый врач в конце концов возьмет свое и найдет дорогу к сердцам пациентов, но это всегда – гонка с препятствиями, и слава в таких случаях похожа на скакуна со скверным и непредсказуемым характером: медицинская практика таит в себе неожиданные подвохи и сюрпризы, и чем дольше в ней работаешь, тем большим дураком подчас себя чувствуешь...

Первое ее боевое крещение произошло не в кабинете поликлиники, где сами стены защищают врачей от нескромных глаз и нелестных для них мнений, а на больничном дворе, где нет поддержки и прикрытия и где языки и нравы свободнее. В тот день (это было на исходе того же августа) в больницу из пионерского лагеря привезли десятилетнего мальчишку, которого в самом конце смены, под занавес, угораздило споткнуться, упасть и – совсем уже некстати пожаловаться на боль в запястье. В город отправлялась машина, и его выслали с ней: от греха подальше – хотя видимой травмы не было. Ирина Сергеевна ощупала его руку (хоть это была не ее прерогатива, а хирурга) и объявила во всеуслышание:

–Тут перелом.– Она видела уже однажды нечто подобное.– Надо рентген делать...

Зрители вокруг были, однако, иного мнения, и в особенности – Иван Лукьянов, муж Анны Романовны, тот самый третий больничный Иван, который не нуждался в отчестве: коротко стриженный и крепко сбитый мужик, державшийся во дворе хозяином.

–Какой это перелом? Нет тут его.– Ввиду своей физической близости к врачебному корпусу он считал себя достаточно подготовленным к такому диспуту. Кроме него в консилиуме, на правах безмолвных слушателей, участвовали шофер пионерлагеря, больничный истопник и санитарка, совсем уже случайно затесавшаяся в эту пеструю компанию: шла мимо по своим делам и невольно остановилась.– При переломе отек должен быть и искривление конечности. Почитай справочник хирурга,– нарочито не глядя на Ирину Сергеевну, предложил он коллеге-шоферу, и тот, хоть и не собирался делать впредь ничего подобного, отнесся к его словам с видимым уважением. Иван и в самом деле почитывал справочную врачебную литературу, пылившуюся на полке его жены: та к ней не прикасалась, это его возмущало, и он брался за книги сам – чтоб добро не пропадало вовсе.

–На рентген везите,– скупо повторила новая докторша, не пожелав вникать в особенности случая.

Иван поглядел на нее с досадой и превосходством. Привлекательная, несмотря на свою крупную полноту (а может быть, и благодаря ей), Ирина Сергеевна понравилась ему (как и многие другие женщины в Петровском и за ее пределами), и он хотел посрамить ее, готовя таким образом плацдарм для последующего ухаживания. Ирина Сергеевна так его и поняла, но ее не устраивал подобный мужской подход к делу.

–Опять в область ехать? Только что оттудова... И зачем, главное?..-Лукьянов выразительно пожал плечами и обвел насмешливым взглядом собравшуюся вокруг публику.

Своего рентгенолога в больнице не было: был техник, делавший в определенные часы снимки,– их читал затем приезжавший раз в неделю специалист-консультант; для более сложных процедур и для срочных исследований, каким был снимок перелома, больных везли в областной центр, до которого было сорок километров.

–Это не горит. Завтра снимут и отвезете. Пока надо гипс положить.

–Как же не горит? Когда перелом? – возразил, задетый за живое, Иван, которому, из азарта уже, не терпелось сгонять в область – тем более что всегда можно было найти и иное, попутное, применение поездке и совместить приятное с полезным...

–О чем спор?..– супруга ревниво высмотрела его из окон поликлинического кабинета, неслышно подошла к ним и недоверчиво всех оглядела.

–Да вот, она говорит, перелом здесь, а я думаю, растяжение.– Взгляды присутствующих вновь скрестились на малолетнем пациенте, который был не рад уже, что оказался в центре общего внимания, и подумывал над тем, как сбежать: пока руки и ноги целы.– Ты как считаешь?..– Он охотно бы обратил все в шутку и продолжил знакомство с Ириной Сергеевной на иных, более приятных для него началах и основаниях, но в дело вмешалась жена, и отступать ему было некуда.

–Я в этом мало что смыслю.– Анна Романовна и обычно-то легко ссылалась на свое невежество, а тут сам бог велел: чью сторону ни прими, все будет плохо.– Рентген сделаете, узнаете.

–Сделаем! Завтра же и отвезу,– пообещал Иван.– Что я, переломов не видел? Каждый год с уборки привозят. А после нее еще больше!

Анна Романовна испытующе поглядела на него.

–Давно приехал?..-и поскольку он не отвечал на этот вопрос, задала следующий:– Что делать собираешься?

–С доктором вот разговариваю.

–За детьми сходи... Суп разогреешь и картошки сваришь... Не задерживайся...– и Анна Романовна, ни на кого больше не глядя, невнимательная и рассеянная, пошла в амбулаторию – зарабатывать на жизнь, а Иван, когда она отошла на известное расстояние, ругнулся:

–Пеленки, ребенки – ничего больше не знает...– и поглядел в поисках участия на Ирину Сергеевну, но та осталась невозмутима: педиатру не пристало сочувствовать подобным мужским жалобам...

На следующий день он отвез мальчишку в область и вернулся с неутешительным для себя и лестным для Ирины Сергеевны заключением о том, что у пациента перелом лучевой кости в типичном месте. Особенно уязвляли его слова: "в типичном месте".

–Какое ж оно типичное? Когда не было такого никогда?

–Они с такими не обращаются,– примирительно сказала Ирина Сергеевна.-Ходят нераспознанные.

–А это может быть,– охотно согласился он, вновь обретая опору под ногами.– Тут с переломом позвоночника – и то гуляют. Без гипсового корсета...

Перед Ириной Сергеевной-то он оправдался, но на больничном дворе и потом – на рынке его высмеяли и как бы понизили в ранге или должности: всякое поражение в открытом бою влечет за собой такого рода переоценку. Его, правда, и без того недолюбливали: за напор, за развязность, за то, наконец, что он женился на враче, нарушив тем договор об общественном согласии и равновесии. Зато акции Ирины Сергеевны теперь поднялись – на столько же пунктов, насколько упали Ивановы, и показывали твердый курс на повышение.

6

Следующая история наделала шума и пошла ей в равной мере и во вред и на пользу: подпортила репутацию в глазах начальства и прибавила славы среди всех прочих – такие качели добра и зла сопровождают многие наши поступки и начинания.

До сих пор педиатрические вызовы в район выполнял сам главный. Он заменял врачей в отпуску, к какой бы медицинской профессии они ни принадлежали, и считал, что способен делать это: ему нравилось быть семи пядей во лбу, и он много читал, чтобы соответствовать этим притязаниям. В этот раз его на месте не было, и выехала она. Вызвали ее в загородную школу-интернат, где двух учеников прохватил понос. Такого рода пустяки обычно остаются без внимания, но интернат был какой-то образцово-привилегированный, областного подчинения, а медсестра не то труслива в работе, не то чересчур ответственна. Прибыв на место, Ирина Сергеевна незамедлительно выявила и третий случай того же заболевания. Трое поносящих – это уже серьезное дело: очаг инфекции, требующий немедленного и решительного вмешательства. Ирина Сергеевна так и вмешалась: устроила изолятор в красном уголке, на время переоборудованном и переименованном ею в инфекционную палату; возле двери поставила часового; туалет для персонала отдала больным, часто им пользующимся,– те препровождались туда под конвоем. В районную эпидемиологическую станцию полетело извещение о возможной дизентерии в образцовой школе-интернате, а сами поносящие были, с соблюдением необходимых предосторожностей, отправлены на грузовике в инфекционную клинику. Ирина Сергеевна, руководя всеми этими перемещениями и перестановками, сохраняла, среди общей сумятицы и сутолоки, завидное хладнокровие и распорядительность.

–Всех по местам расставила!– не удержалась и выразила восхищение здешняя поломойка, на что повариха, имевшая свой интерес в деле, располагавший ее к недовольству, возразила:

–Посмотрим еще, что скажут ей за это...

Действительно, в облздраве, услыхав про массовую заразу или отравление в этом не совсем обычном интернате (у нас все, что больше трех,– массовое), схватились за голову и начали сразу наводить справки: что за доктор и почему он, никого не спросясь, ставит такие грозные диагнозы. Прежде позвонили в приемный покой клиники и узнали мнение дежурного доктора.

–Засор кишечника,– пренебрежительно сказал тот, но учеников на всякий случай взял: их, на тот же пожарный случай, пролечили и после трехкратных отрицательных анализов отпустили, поставив при выписке диагноз, немногим отличающийся от слесарного. После этого уже сотрудница школьного отдела облздрава, непосредственно отвечавшая за школы-интернаты и заочно относившаяся теперь к Ирине Сергеевне как к личному врагу и недоброжелателю, пошла с докладом к начальству. Дело дошло до Сорокина, заведующего облздравом, и тот, не желая подымать шум в столь щепетильном и деликатном деле и найдя другие предлоги для поездки в Петровское, прибыл сюда с инспекцией. Иван Александрович был его хороший знакомый. Посидев в кабинете и выпив, они вызвали Ирину Сергеевну. Разговор вел один Иван Александрович Сорокин сидел поодаль и с сочувственным видом помалкивал. Оба были навеселе, подогреты коньяком, стоявшим без утайки на столе, но если Ивана Александровича хмель располагал к красноречию, то Сорокина – напротив, к столь же выразительной фигуре умолчания. Пирогов начал, как водится, с вопросов самых общих и приличествующих случаю:

–Как устроились, Ирина Сергевна? Я с вами толком еще не виделся. С тех пор, как подвез до дому...– И перешел на "ты":– Ты у нас месяц уже?..

Шел сентябрь, и она сама не заметила, как начала свыкаться со здешней жизнью.

–С хозяйкой ладишь? У нас с ней до сих пор проблем не было. Питаешься как? Может, стесняешься на кухню ходить? Иди туда без всякого: ты ж пробу должна снимать, для своих гавриков...

Она послушно отвечала, и вводная часть беседы сама собой подошла к благополучному завершению.

–У тебя вызов был в интернат?– как бы невзначай спросил он и остановился в невнимательном ожидании. После полбутылки коньяка, выпитой ими в два счета и обоих только раззадорившей, у Ивана Александровича не было никакого желания заниматься подобного рода воспитанием, но Сорокин именно за этим сюда и приехал: так сказал, во всяком случае. На деле же Сорокин явился сюда из любопытства: его потянуло на новую докторшу. Начав пить, он испугался, что дело пойдет так и дальше, и настоял на вызове Ирины Сергеевны: чтоб покончить хотя бы с формальностями.

Ирина Сергеевна поняла, откуда ветер дует: до нее уже дошли слухи о недовольстве в области.

–Была,– признала она.– Троим с поносом дизентерию поставила, в инфекцию их отправила.

–А у них что нашли?

–Дисбактериоз.

–Может, его с самого начала и надо было ставить?– предположил Иван Александрович и поглядел официальнее прежнего.– Чтоб шуму лишнего не поднимать?

–Тогда бы их там не приняли. Я диагноз усилила, чтоб обратно не привезли.

–Усилила?– эхом повторил за ней главный и обратился за помощью к Сорокину.– Мы тут обычно приуменьшаем инфекции, а ты усиливаешь?

–Я же не холеру им поставила,– Ирина Сергеевна и не думала уступать ему,– а дизентерию... И думаю, была она у них,– не удержалась она, как Галилей на суде инквизиции: она была самолюбива и чувствительна в том, что касалось диагнозов, и каждую свою ошибку в этой скользкой и ненадежной области воспринимала как личную неудачу и едва не катастрофу.

Иван Александрович снова поглядел на Сорокина, но тот по-прежнему не вмешивался, а глядел в сторону, хотя несомненно слушал и даже получал от разговора некое удовольствие. Пирогов воззрился на Ирину Сергеевну:

–Сколько времени ты работаешь?

–Я же говорила вам, Иван Александрович... Два года до вас и у вас месяц.

–Это много... С инфекционистами до сих пор дела не имела?

–Нет, бог миловал. Здесь, я полагаю, главное – вовремя меры принять. Чтоб потом не к чему было придраться.

–Это ты напрасно так думаешь. Они всегда найдут к чему придраться – как ты говоришь... И главное для них не это. А чтоб на их территории инфекций не было. Чтоб исчезли вообще, с концами... Ну что вы скажете?– обратился он к своему начальнику.– Как с ней быть?.. Слушай, Ирина Сергевна, ты в следующий раз остерегайся инфекционные диагнозы ставить. Не ставь их вообще, ладно? Меня зови посоветоваться... Не потому, что мы сомневаемся в твоем опыте и знаниях, а уж очень ответственное дело: по шее за него дают... Заворот кишки ставь, гангрену, хоть шизофрению, а из инфекций только грипп в эпидемию и ОРЗ: это хоть круглый год, этого они не считают. Я ж всегда под рукой.

–В тот день вас не было.

–Подождать могла. Я не на неделю уехал: вечером уже дома был...– Она помалкивала, выжидала, и он распространился далее, хотя не находил у нее надлежащего отклика: – Они после тебя в тот же день туда прикатили, шмон устроили, пыль нашли на шкафах, на кухне ножи для мяса и овощей перепутаны, швабры не маркированы...

–Не подписаны?– спросила она, потому что со школьных и студенческих лет добивалась от преподавателей ясности и точности в изложении.

–Конечно. На каждой швабре написано должно быть, из какой она палаты. А то, не дай бог, из одной комнаты в другую таскать начнут. Все по взысканию получили, а школьному отделу в облздраве на вид поставили – за то, что плохо за ними смотрят. Пыли на шкафах не видит... А знаешь все почему?

–Чтоб лучше контроль осуществляли.

–Да, жди! Это тебе не экзамен... Чтоб в следующий раз дизентерию не ставили. Их за нее тоже по головке не гладят.

–Ладно, учту в следующий раз,– согласилась для видимости упрямая Ирина Сергеевна: ей надоели мужские жалобы, облеченные в форму выговора.– Вас на поносы буду звать... Можно идти?..– и приняв их молчание за согласие и не дожидаясь формального разрешения, вышла, что со стороны выглядело, может быть, не слишком учтиво: как нежелание разделять их общество...

–Разозлилась,– прокомментировал ее стремительный уход Иван Александрович.– Так-то она девушка работящая, толковая... Не думал только, что такая строптивая.

–Не знаю, куда ты смотрел.– Сорокин в эту минуту протрезвел и глянул проницательно. Хотя они были приятели, но Иван Александрович был с ним на "вы", а он – на "ты": как и с другими главными врачами в области.– А зачем ты сам по вызовам мотаешься?

–Не все другим доверить можно.

–Этой можно,– безапелляционно решил тот.– На таких ездить надо. Характера у нее на двоих хватит, так пусть за двоих и работает...

Ирина Сергеевна рассказала Ивану Герасимычу про вызов на ковер и про последовавшую за ним обструкцию.

–Да плюнь ты на них!– отмахнулся он.– Все ты правильно сделала. Хорошо, так кончилось, а если б в самом деле холера? Тут чего только не бывает... Загнали б тогда за Можай, с такой философией. Они ж всегда найдут к чему придраться,– слово в слово повторил он главного, хотя движим был иными и даже противоположными чувствами.– И Сорокин мораль читал?

–Нет, он как раз помалкивал.

–А то я уже удивился. Он мужик неплохой – насколько это вообще у нас возможно... Авантюрист, правда, отчаянный и хитрый, бестия, но это его как-то не портит, не пристает к нему... И что в начальство пошел? Чего я понять в России не могу – это когда неплохой по натуре и задаткам человек вверх лезет.

–Так если бы не лезли, было б совсем плохо?

–А тут все равно никогда хорошо не будет.

–Это вы напрасно, Иван Герасимыч. Эти взгляды ваши вредные.

–А я весь такой – не заметила разве?.. Теперь будешь на каждый понос начальника звать?

–Нет, конечно. Не всему надо верить, что начальство говорит.

–Смотри, какая умная... Начинаете вы теперь с того, чем мы в свое время заканчивали...

7

Следующая история произошла уже не с ней, а со вторым педиатром Раисой Петровной, только что вернувшейся из отпуска и полной сочинских впечатлений, которыми она спешила поделиться с окружающими – хотели они, или нет, ее слушать. Ирина Сергеевна была в этом деле сторонней наблюдательницей, нечаянной свидетельницей, но оказалась втянута в него по самые уши, вовлечена в роковой круговорот событий, который тем вернее цепляет нас и всасывает в свою воронку, чем незначительней была изначальная тому причина: поскользнулись ли мы на ровном месте, или нас просто толкнули в спину. Медицина – дело опасное, чреватое смертельными исходами, и тот, кто однажды решил заняться ею, должен постоянно готовиться к худшему...