Текст книги "Каменная баба"
Автор книги: Семен Бронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)
–Так уж и от всего? И от уборки?
–От этого нет, но вся медицина перед ней падает!– и высыпал на стол черные горошки.
–И что это такое?..– Гусев заинтересовался: как и все смертные, он любил, когда подчиненные заводили разговор о том, что не касалось дела, но могло иметь отношение к нему лично.
–Мумие. Препарат восточной медицины. Авиценна его любил. Боготворил прямо. Все как рукой снимает. Потапов вон двадцать пять штук взял. На одну ночь, наверно,– и подмигнул ему, чтоб не обижался: нужно, мол, для дела.
–А у него одно на уме. За это ему и попадает. Тут не знаешь, куда от чирьев деться, а он топает, как медведь. До баб, наверно, всю ночь ходил поэтому... От чирьев сгодится?
–Так именно поэтому и брал! Говорят, лучшее средство. Только его тогда не пить надо: чтоб побочных действий не было – которыми Владимир Сергеич интересуется,– снова прошелся он по Потапову, так что тот надулся и усомнился: так ли нужно это для дела, или же это очередная подножка со стороны его вечного соперника, – а примочки на шею класть.
–Горошками?
–Нет, горошки для другого – я вам массу примочечную приготовлю: будете шею себе обкладывать и сверху чем-нибудь теплым прикрывать. Оренбургский платок найдется? Старый, без синтетики. Примотайте: шерсть, сама по себе, тоже лечит. Хорошо – волчья, а еще лучше – заячья....– Именно таким обилием частностей он и убеждал самых отчаянных скептиков: люди могут отвергать идею, но не в силах бороться с житейскими подробностями.
–Но и горошки можно взять? Они, наверно, не для одного этого? Не для Потапова?
"Все, зациклило!"– раздражился Потапов, но на лице его отразилась одна лисья преданность и шкодливость: так проказливый школьник признается в своих проделках и готов первый над ними смеяться.
–Да берите, конечно! Для того и принес! У одной на моих глазах давление с восьмидесяти до ста сорока поднялось: встала и пошла ногами сучить – а до того целый год лежала!..
Потапов поднял голову и задумался: он слышал эту историю в несколько иной ее интерпретации – но вслух этого не сказал: был уже повязан с Сорокиным.
–Оно у меня и так повышено,– предостерег Гусев, почувствовавший неладное в его молчании.
–А оно, если повышено, понижает, если понижено, повышает!– но Гусев был не так прост:
–Ладно. Ты ври, ври, да не завирайся... Но горошки я все равно возьму. Сам если пить не буду, родным вышлю... Это интересно вообще. Живем-то мы на Востоке, а не на Западе... Ты только писать мне будешь всякий раз: кому, как и от чего принимать.
–Нет вопросов!– сказал Сорокин, и Гусев отобрал у него весь его запас, с которым он пришел в обком, но в данном случае Сорокин не роптал и мысленно не бранился: понимал, что из всех возможных вложений капитала – это самое выгодное.
–Ладно,– сказал Гусев, аккуратно пряча кисет с мумие в портфель.– Но вы, наверно, не за этим сюда пришли? Подарки кто-нибудь один несет, а вдвоем просить обычно ходят? Чтоб не сразу выставили...– и поглядел каверзно на обоих.
–Да тут такая штука, Сергей Максимыч. Ты разрешишь, я уж начну?-обратился он за извинением к Потапову.– Я лучше владею материалом.
–Гони!– приказал Гусев.– В ваших делах никто ничего не смыслит.
–Не совсем так, но в общем и целом верно,– состорожничал Сорокин.– Так вот. В Петровском вспышка инфекции...
–Знаю. Оттуда нахал один приезжал – я с ним по телефону разговаривал. Бруцеллез.
–Так вот – не бруцеллез, Сергей Максимыч, а ящур.
–А это еще что?
–Коровий насморк, но им и люди болеют...
Гусев воззрился на него непонятливо и пренебрежительно:
–И дальше что? Я тут при чем? Пусть дальше сморкаются... В чем дело-то?
–В том, что этот ящур почище бруцеллеза будет. При нем скот стадами сжигают и на целые районы карантин накладывают.
–А мне этого не говорил!– обиделся Потапов, но и Гусев оторопел и переменился в лице:
–Ладно, ты меня не пугай только!.. Мало нам бруцеллеза этого? На каждом совещании обосранные ходим... Ваши ж доктора сказали, это бруцеллез?! Кабанцев с этим! С модным парикмахером!
–Они не мои,– уверенно сказал Сорокин.– Мои правильный диагноз поставили.
–А чьи же?!– Гусев угрожающе насупился.
–Это сложный вопрос. Мы с Владимиром Сергеичем как раз этим занимаемся...– и Сорокин поглядел на Потапова, приглашая его в свидетели.-Система врачебного усовершенствования. Подчиняется напрямую министерству здравоохранения.
Гусев понял, что уткнулся в очередной административный тупик, которыми так богаты отечественные лабиринты, и отступил:
–Те еще усовершенствователи!.. Кто знает про все это – про ящур ваш?
–Никто пока. Мы да Пирогов, Иван Александрыч, бывший главный врач больницы этой, да еще пара докторов его... Ко мне прежде всего с этим приехал. В приемной ждет.
–Пусть сидит. Не раззвонил никому? Молодец какой... А почему бывший?
–Так его за бруцеллез и выгнали. Что вспышку допустил.
–Да?.. Это мы умеем...– и Гусев насмешливо поглядел на Потапова, который не защищался и уже одним этим признал свою неправоту, а на большее Сорокин пока не рассчитывал.– А с другой стороны, пусть оно так и остается,-сказал осторожный руководитель.– Надо разобраться еще, есть он, ящур этот, или нет его... Кто сейчас в Петровском? Зайцева учиться послали? Тоже – на усовершенствование?
–Воробьев,– подсуетился услужливый Потапов, но Гусев одернул его: тот все еще был в опале.
–Сам знаю... Думаю... Как его?
–Егор Иваныч,– подсказал Сорокин, и Гусев его помощь принял, набрал номер телефона и позвал Воробьева. На лице его отобразилась любезность, обычно ему не свойственная и потому для подчиненных опасная:
–Егор Иваныч? Как у тебя дела там? Это я, Гусев Сергей Максимыч... Решил позвонить: думаю, как новому человеку на новом месте?.. Не новый?.. Ну хорошо, если так... Слушай, как у тебя со вспышкой этой?.. Снизили на тридцать процентов? Это хорошо. А никаких новых действий не предпринимаешь? Обследований или консультаций каких-нибудь? Ты гоняй медиков – они только болтать да обещать умеют, а дела от них не дождешься... Уже начал?.. Ладно... Пришлю... Давай...– и бросил трубку, не простившись.– Хочет симпозиум устроить: профессора с ветеринаром свести. То, что как раз надо. У нас есть ветеринар приличный?
–Есть, кажется.
–Вот и пошлите его. На симпозиум этот. И профессора туда же – ему там самое место... Пусть съездит – специалист ваш, кому верить можно – только пусть пока помалкивает. Подождем ясности с этим ящуром... И как твое мумие подействует,– окоротил он Сорокина, уже ходившего в именинниках, и поглядел на него с острасткой: чтоб не задавался раньше времени.– Теперь все, надеюсь?..– и глянул иным, откровенным образом: чтоб поскорей выметались.– В театр идите на премьеру,– прибавил он только.– В драмтеатре "Тартюфа" ставят.
–Так это когда будет?!– опешил Потапов.– Только роли раздали.
–Через месяц. Чтоб заранее знали: день этот не занимали. Какую роль Семеновой-Черной дали?
–Молодухи – не помню, как по имени,– сказал Потапов, отвечавший в обкоме за театры.
–Марианны?
–Наверно. Я в классике плохо разбираюсь,– честно признался тот.
–Просили за нее,– лицемерно объяснил Гусев.– Это мы с тобой еще обсудим, – сказал он Потапову и, против всякой логики, съехидствовал затем:-А в чем ты вообще разбираешься? Как кобыл от жеребцов отличать?.. Тоже вот – пустили козла в огород. Да ты ему еще пилюли эти дал... Ладно. Валите оба отсюдова...– и Потапов вышел обескураженный, не зная, плакать ему или смеяться, а за ним Сорокин, у которого таких проблем не было.
В приемной их дожидался Пирогов.
–Все нормально,– сказал Сорокин.– Погодить надо. Мы с тобой обо всем этом еще переговорим. Такие дела пошли, что не всякому расскажешь.
–Про Михал Михалыча забыли,– вспомнил Потапов, который должен был держать в голове слишком много дел сразу.
–Не все в один присест. Что раньше времени на рожон лезть?..– и обнадежил обоих:– Будем ждать, как мумие подействует...
Егор Иванович вызвал к себе Анну Романовну. Он сидел в зайцевском кабинете. Был глубокий вечер. На его столе была настольная лампа с толстым зеленым стеклом, почти не пропускавшим света,– она оставляла стены и окна в полумраке и высвечивала только яркий круг на письменном столе. Точно так же и мысль самого Воробьева, несмотря на все его усилия и понукания, освещала лишь то, что было у него под носом, в непосредственной от него близости, но не могла пробиться и пролить свет на то, что лежало рядом, но чуть сбоку. Он не мог понять одного: с какой стати позвонил ему Гусев и стал расспрашивать о бруцеллезе. За этим крылась загадка, но Анна Романовна не могла помочь в ее решении:
–Может, просто поинтересоваться хотел, посочувствовать?
Он глянул с недоумением.
–Да ты что?.. Что тебе тут, детский сад? Или у меня в Кремле родственники?.. Не такие у нас с ним отношения.
–Не знаю, Егор Иваныч. Я человек маленький.
–А я и не говорю, что большая. Но хоть на мысль навести можешь?
Она поневоле задумалась:
–Не знаю. Я в этом не участвовала. Утром только выслала Сорокину докладную – так он сам об этом просил.
–Может, это как-то связано?.. Сорокин – та еще штучка.Что ты ему написала?
–Ничего особенного. Обычное.
–Не то, что будешь в Москву на Пирогова жаловаться?
–Да что вы говорите, Егор Иваныч?..– и Анна Романовна поглядела на него вразумляюще.– У меня одна мысль только – как домой пораньше сбежать, пока Иван совсем от рук не отбился. Готовить же перестала, с этими нагрузками новыми.
–А то у нас был один,– некстати припомнил Воробьев.– Писал, что у нас колодцы отравлены, – разбираться приезжали... Я вот тоже не знаю. Тут же нужно, чтоб война началась – чтоб он за трубку взялся. Не звонит никому – за него это другие делают, а здесь – нате... Может, это другая болезнь какая-нибудь?.. Не бруцеллез вовсе?.. А с другой стороны, что ему до этого? Ему все эти болезни – до Африки... К тому же мероприятия мои одобрил,– с важностью прибавил он.– Я симпозиум организую: ветеринара с вашим братом рядом сажаю, хочу обоих выслушать, а он говорит, именно это делать и надо. Журавлева присылает: это его ветеринар личный – он мне уже звонил оттудова... Значит, бруцеллез, раз так? Какая еще болезнь у нас двух специалистов требует?
–Никакая. Нету больше.
–Значит, она и есть. Готовься к симпозиуму. Он здесь, в этом кабинете, будет... Пирогова бы обо всем расспросить,– чуть ли не передумал он затем.-Он поумней тебя будет.
Анна Романовна подняла голову.
–Так за чем дело стало? И взяли бы его?– Она тоже за словом в карман не лезла.
–Так потому и не беру, что умнее. Мороки много слишком... Пусть он однако тоже поприсутствует... Ладно, как говорится, бог не выдаст, свинья не съест... Или наоборот: бог не съест, свинья не выдаст? Тут не знаешь, кого в чем опасаться...
На следующий день в его кабинете собрались представители многих древних профессий: присутствовали Егор Иванович, Анна Романовна, профессор-инфекционист, областной ветеринар Журавлев и местный по фамилии Запашный. Ждали еще Пирогова, который по рассеянности задерживался – а если говорить по существу, то решил прийти после начала слушания дела: чтоб не отвечать на лишние вопросы, которые должны были повлечь за собой столь же ненужные ему ответы. Профессор сидел как на иголках: через два часа у него была назначена встреча со скорняком, который шил ему шубу из левого меха, в коей он должен был перещеголять самого Шаляпина в дохе, запечатленной Кустодиевым – вспоминая об этом, он невольно щурился и вздрагивал. Запашный развлекал Воробьева, а с ним заодно и всех других, рассказом о лошадиных болезнях:
–Колика приключается от объядения и от быстрой езды: если вскоре после кормежки – а также от простуды, зеленого гнилья и другого вредного корму – и от запора...
Он любил старый слог. Дома у него была старинная, едва не наизусть выученная им книга по коневодству: он заимствовал оттуда целые отрывки, справедливо полагая, что лучше все равно не скажешь.
–Зеленого корма они не любят – это так,– признал Воробьев, который в начале службы имел дело с конной милицией и теперь, как охотник, соприкасался иной раз с исчезающим лошадиным племенем.– У меня была одна – у нее от травы живот вздуло и пошла ногами сучить.
Ветеринар извлек из своей книжной памяти и по этому поводу тоже:
–Лошадь делается беспокойна, топает, скребет передними ногами. При этом часто на свой живот озирается...
Профессор вспомнил про скорняка и мельком огляделся.
–Вот-вот. Так оно и было.– Воробьев призвал всех к столь же верному воспроизведению истины.– А делать-то что? Если в следующий раз случится?..
Предположение это, в наш век служебных машин и многоцилиндровых двигателей, было самое невероятное, но ветеринар дал необходимую справку:
–Гашеную известь хорошо внутрь дать и прямую кишку очистить. Введя в нее правую руку, смазанную маслом...
Воробьев засмеялся – он любил лошадей, но не до такой степени.
–Это я тебя тогда позову. Но говоришь ты хорошо. Доходчиво. Не то что некоторые.
–Книги хорошие есть,– скромно объяснил тот.– Ясно написанные. Сынишка только в моей последние страницы вырвал – не найду никак. Говорит, затолкал в печку. Папка слишком много ее читает, говорит. Маленький – а понимает... Наверно, в трубу вылетели...
Профессор очнулся от спячки, в которую они вогнали его своими непрофессиональными суждениями:
–Кто заболел?.. О чем мы вообще?.. Зачем меня вызвали?!.– Когда он был в ударе, то поражал слушателей блеском импровизаций, но и у него бывали тупые, лишенные вдохновения пустоты, когда он воспринимал мир как рыба сквозь стекло аквариума: тускло и обесцвеченно.
Воробьев помолчал: держа дыхание и сбивая профессора с темпа – этому он тоже научился в милиции.
–О лошадях,– объяснил он, когда счел это нужным.– Не увлекаетесь?
–Нет,– отрекся, с чистым сердцем, профессор.– С коровами и овцами имею иной раз дело по службе, а лошадей давно в глаза не видел.
–А я наоборот!– Ветеринар обрадовался тому, что нашел человека, так удачно его дополняющего.– Коров не признаю, а лошадей обожаю. Мы с вами хорошую бы пару составили...
Профессор примолк, не зная, как отнестись к этому комплименту, потом вспомнил о шубе, заерзал, заволновался.
–Хорошие чучела, между прочим, делает,– отрекомендовал Воробьев своего таксидермиста.– Можете, в случае чего, обращаться...
Тут подоспел Пирогов.
–А мне-то они зачем?– ввинтил он, ни в чем не разобравшись.– Покойников потрошить и мумии из них делать?
Профессор и на него уставился с искренним недоумением, Воробьев же оскорбился:
–При чем здесь мумии? Если я чучела люблю?.. Может, для того и охочусь... Все-таки нет в вас выдержки, Иван Александрыч..
–Есть такая беда,– охотно согласился с ним Пирогов.– Всю жизнь маюсь из-за этого...
Профессор посмотрел на часы, ужаснулся увиденному, изломил дугой брови, взвился над стулом, взмолился:
–В чем все-таки задача наша?! Я вникнуть никак не могу!
Воробьеву, уже раздосадованному Пироговым, не понравились ни этот изгиб бровей, ни трагические интонации:
–Разговариваем... Так просто нельзя посидеть? Редко же видимся...
–В этом кабинете?!
–А чем вам мой кабинет не нравится?– насторожился Воробьев.– Он для всего годится...– и, выдержав надлежащую паузу, пошел затем, в интересах дела, на попятную, на уступки:– Хотя можно и начать, с другой стороны...– Он оглядел докторов, сидевших вперемежку в белом и в черном, как фигуры на шахматной доске:– Отчего у нас инфекции в гору пошли – вот чего мы собираемся. Что это за болезнь такая, которой переломить хребет нельзя?
Профессор взметнулся над столом выше прежнего.
–Так выяснили уже! Бруцеллез, афтозная форма! Вам не передавали разве?!
У Воробьева оставались сомнения на этот счет, и он обратился к Пирогову:
–И вы так считаете?
–Так прямо и говорить?– потянул тот.
–А как же?– отвечал тот снисходительно.– Партии говорят только правду.
–Ну если партии, то я тоже так считаю. Профессору виднее. Он специалист по этому заболеванию...
Воробьев уже явственно почувствовал во всем этом обман и злой умысел, но в заговоре участвовало слишком много участников. Он отступил:
–Докладывайте, Анна Романовна.– Милиция тоже иногда оказывается беспомощна – до поры до времени, конечно.
–Я мало что знаю,– сказала она, поднимаясь в качестве ведущего конференцию.– Их вела Ирина Сергевна – она бы лучше все рассказала... Может, ее позвать?..
–А вы не можете?..– Воробьев и ее уже заподозрил в двуличии.
–В общих чертах только... Они как-то мимо меня прошли... Я не знала, что мне их докладывать придется...
Это была сущая правда. Так уж получилось, что она ни одним из больных не занималась, а тем, что не имело к ней прямого отношения, не интересовалась: для своих дел не хватало сил и терпения, а для чужих-то? (Она была напрочь лишена врачебного любопытства и слишком твердо стояла на земле, чтобы витать в облаках и читать по звездам,– в этой сфере ее интересовали одни погодные предсказания.)
–Про случаи мы все знаем.– В Иване Александровиче заговорило вдруг коллегиальное чувство, и он помог ей.– В прошлый раз говорили. Что-нибудь новое появилось?
Он задел Воробьева за живое: помощь врага никогда не приходит вовремя.
–Появилось. Давайте другую сторону заслушаем.
–Какую?!– завопил профессор.– Во всем этом деле одна только сторона! Моя!
–Докторов по скотине,– и Воробьев кивнул ветеринару:– Давай, коновал, соревнуйся...
Его протеже оказался лучше докторов подготовлен к симпозиуму. Он по заданию секретаря съездил накануне в Тарасовку и привез оттуда впечатления, которые постарался облечь в переплет, достойный испорченной сыном книжки.
–Сообщаю,– сказал он, и это было последнее употребленное им современное слово.– На языке и губах у осмотренных заметил я мутные прыщи, в иных местах лопающиеся...– здесь он, волнуясь, подглядел в черновичок,– и образующие красные язвы, подобные широким ссаднениям. У одного сосунка кожа сошла с языка чулком и оголила красное мясо...
–У кого?!– ужаснулся профессор: до него никак не могло дойти, что его пригласили наряду с ветеринарами.– Мне этого не показывали!
–У коров,– укоротил его Воробьев, восстанавливая порядок.– Тоже послушать иной раз не мешает. Хорошо же излагает. Говорит понятно.– В его устах это было высшей похвалой: он за свою жизнь наслушался столько путаницы и невнятицы, что другому хватило бы на десять – в старых же оборотах речи ему слышалось что-то родное, петровское.– Не мешайте. Если сами не умеете...– Профессор на этот раз не подскочил, а, напротив, только глубже вжался в стул: и взлет и спад эти были у него как бы две волны одного душевного порыва...
–Прыщи между копытами,– продолжал вводить его ветеринар в соблазн и в искушение,– тоже трескаются, сходят и струп оставляют. У двоих ноги вспухли и сошло копыто. Те же грозди на сосках и на вымени. Не иначе как молоко должно быть заразное...
Областной ветеринар тут невпопад крякнул, но вслух ничего не сказал. Пирогов, хотя и слушал с насмешливостью, заинтересовался:
–У наших только копыт нет, а так – все одно к одному. Занятно.
Профессор воодушевился наконец, но на свой лад:
–Так вот оно что?! Теперь я понял. Это очень интересно! Можно говорить об афтозной форме бруцеллеза у животных! Параллельно такой же форме у людей! Это еще не описывалось! Хотите, статью вдвоем напишем?
–Не бруцеллез это,– вдруг сказал ветеринар районный.– Было название: нас в техникуме учили – я только его не помню. И в оглавление не поглядишь: сынишка книгу порвал... Кощей, что ли?..
–Какой Кощей?!– бросился в бой за родную болезнь профессор.-Бессмертный, что ли?!. Какого года книга ваша?
–Тридцатого.
–Тысяча девятьсот?
–Зачем? Одна тысяча восемьсот тридцатого.
Профессор тут заметно успокоился и язвительно произнес:
–А вы знаете, когда был открыт бруцеллез? Нет?..– Будь Запашный студентом, ему бы не миновать осенней переэкзаменовки.– В 1887-м году Брюсом: отсюда бруцеллы – и в 1910-м Дюбуа. В России им стали заниматься с 1922 года, а до этого у нас для него и названия не было!– В голосе его послышались менторские, из твердого металла, нотки.– Так что из книги вашей вы ничего вычитать не могли. Заболевание, конечно, существовало, но описывалось под самыми фантастическими именами...
–Вот я и помню что-то фантастическое,– робко возразил ветеринар, никогда в жизни не сидевший рядом с профессором.– Кощей не Кощей... Убей бог, не помню...
–Подумай – может, вспомнишь,– напутствовал его Воробьев и перекинулся на Журавлева:– Может, гость нас рассудит? Как-никак, личный ветеринар Сергея Максимыча...– но тот и не думал вмешиваться в их дела – более того, встал, закрывая своим телом дебаты.
–Поглядеть надо. Я понаслышке не умею,– и обратился к коллеге:– Дворы мне назови, где ты видел все это.
–Зачем? Лично свезу. За честь почту,– и этим все и закончилось: профессор даже успел к скорняку на свидание...
Областной ветеринар оглядел одного бычка, другого – ему было довольно.
–Что тут судить-рядить?– пробормотал он.– Ящур – он и есть ящур.
Районный хлопнул себя по лбу.
–Ну ящур, конечно! Как я забыть мог?! Я ж говорил, что-то сказочное!..
Через день Сорокин и Потапов снова были вызваны перед ясные гусевские очи и с ними, в качестве понятого – Иван Александрович. Гусеву были нужны точные сведения об объекте.
–Значит, ящур у вас,– огласил он полуофициальную новость и пытливо, насквозь переглядел всех и каждого: словно пересчитал по пальцам.– Что делать будем?
Вопрос был к Потапову как к старшему. Тот посмотрел в памятку, подготовленную ему отделом СЭС по особо опасным инфекциям.
–С людьми?
–Со скотом. Люди как-нибудь сами выходятся.
–Со скотом если, то пораженные животные изымаются из стада и подлежат уничтожению, для чего устраиваются специальные бойни, огораживаемые и охраняемые; остальные животные из стада должны содержаться отдельно, чтобы избежать соприкосновения со здоровыми; пастухи должны быть различны; села, в которых выявлен ящур, изолируются, подъезды к ним посыпаются негашеной известью; все въезжающие на территорию должны миновать спецпропускник и проехать через ящик, наполненный смесью торфа с той же известью; вся сельскохозяйственная продукция не подлежит вывозу из данного района...
Гусев прервал его – ему хватило этого:
–Заладил! Зачастил! Наговорил на пятилетку... Кто будет делать все это: спецпропускники да карантины?
–Не знаю,– признался Потапов: он, с высоты своего положения, мог не знать частностей.– Бойцы особого отряда, наверно.
–Общесоюзного? В противогазах которые? На всю страну прогремим?.. А нельзя все это похерить да от бруцеллеза дальше лечить? Как нас профессор учит? Мне тут и про сельскохозяйственную продукцию тоже не нравится...-Потапов в ответ только пожал плечами: мол, как изволите, так и будет.– Что скажешь, Сорокин? У тебя башка хитрая, и сам ты мужик увертливый.
–Это хорошо б, конечно,– сказал тот.– Нашим мужикам только ящура не хватало. Но ведь наружу может выйти. Просочиться.
–А кто скажет?.. Кто вообще может ваши диагнозы оспорить? Они ж хуже, чем судебные приговоры. Там хоть на кассацию подать можно. Или под амнистию подвести.
–Все так. Но есть москвич этот. Если б он сам им не болел. А так непременно протреплется.
–И у него родственник в министерстве,– вполголоса прибавил Иван Александрович, который не имел пока права говорить в этой компании громче.
–Это все тот же?– спросил Гусев.– С которым я разговаривал?
–Он,– сказал Сорокин.– Так уж сложилось. Не убивать же его за это?
Гусев внимательно посмотрел на него.
–Нет. Убивать не надо. Если б он умер от нее – другое дело.
–Так от нее не умирают,– сказал Сорокин.– Такая болезнь нехорошая.
–Что от нее только у начальства голова болит?– завершил его мысль Гусев.– А кто вообще первый сказал про него, про ящур этот? Кому он в голову пришел? Кому понадобился?
–Не знаю,– сказал Сорокин.– Я в отпуску был...– и оглянулся на Пирогова: выручай, мол, и заодно сам выпутывайся...
Если бы Иван Александрович был глуп и тщеславен, то непременно отстоял бы свои авторские права и похвастался приоритетом в этой области, но он таким не был.
–Так он же и поставил,– нажаловался он.– Сам пляшу, сам гуляю. Дали мне его, на мою голову.
–А кто дал?– спросил Гусев, но Пирогов и здесь оказался на высоте.
–Не помню, Сергей Максимыч. Удружил кто-то, а кто, не помню...
Гусев внимательно посмотрел на него: Иван Александрович сидел, почтительно потупившись, но в верноподданном смирении его чувствовались уверенность в себе и достоинство.
–Там, Сергей Максимыч, его место другой пока занято,– вставился Сорокин, посчитав момент подходящим.– Его за бруцеллез сняли. А теперь, я понимаю, ящур? Неувязочка...
Гусев согласился с ним – хотя, как всегда, по-своему:
–Главное, там умный человек теперь нужен. Кого на его место поставили?
–Есть такая Анна Романовна. Как доктор средняя очень... Мужа недавно за спекуляцию осудили...
Гусев, услыхав это, поморщился, подумал, набрал телефонный номер.
–Егор Иваныч? Опять я. Повадился тебе звонить... Слушай, там, оказывается, не бруцеллез совсем, а другое заболевание. Приедешь, я тебе расскажу – разговор не телефонный... Тоже со скотом связано... Слушай, у тебя кто там главным врачом в районной больнице?.. Анна Романовна? Она, говорят, заменяет Ивана... Как тебя...– Ему подсказали.– Не заменяет, а на его месте сидит? Так ты переставь их снова. Что тебе стоит обратную рокировку сделать – это ж не шахматы?.. Не тянет?.. Ладно, подумаю!..– Он не дослушал, бросил трубку, повторил за Воробьевым:– Не тянет!.. Кто не тянет, неясно... Это я сделаю,– пообещал он Сорокину и спросил, видя, что у того еще что-то на уме:– Что еще?..
Сорокин решил попытать счастья. Его останавливало одно: неизвестно было, как подействовало на Гусева мумие: он сам ни слова не проронил об этом, а Сорокину было не с руки спрашивать.
–Сергей Максимыч, надо бы с самого начала все это сельскому хозяйству отдать. Что нам впутываться, с нашими нищими ресурсами и худыми специалистами? Не по Сеньке шапка. Пусть Михал Михалыч этим и ведает: у него силы и влиятельность... Да оно так и есть: это его ведомство. Не из-за людей же весь сыр-бор разгорелся...
–Это ты за обоих теперь стараешься?..– Гусев язвительно поглядел на него, потом на Потапова.– Хотите все на отсутствующего свалить?
–Вообще не хочу иметь с этим ничего общего. С этими бойцами в противогазах. Ну что я рядом с ними? Нуль без палочки.
–Может, ты и нуль: когда захочешь, но пройдоха тот еще – я тебя насквозь вижу!..– и Сорокин, которому показалось сначала, что Гусеву помогло его средство, теперь сильно в этом засомневался.– А с другой стороны – пусть так и будет,– передумал тот, не зная, куда слить злость и найдя наконец удобную воронку.– Говорил я ему: нечего в отпуск летом ездить – уборка на носу: мне вот из-за него приходится всем заниматься – а он мне: что ж я, если на мне сельское хозяйство, никогда летом в отпуск не пойду? Ну и иди! Приедет – в самое пекло попадет. Мы его еще раньше времени вызовем... Что еще?!.– насмешливо спросил он, читая на лице Сорокина немой вопрос и иносказание.– Хочешь знать, как мумие твое подействовало?.. Всю постель перепачкал чернотой твоею! И пижаму с рубашкой тоже! Не отстирает теперь никто!..– и видя, что тот всерьез сдрейфил, заухмылялся и открыл ворот рубахи.– Вот!..– Он показал белую длинную гусиную шею – все приподнялись и заглянули под белье.– Нет ничего!– Шея и в самом деле была девственно чиста и свободна от всего лишнего.– Сошли совсем!– объявил он, будто это была его заслуга и выдумка, а никак не сорокинская, и лицо его в этот момент каким-то особенным образом оскалилось и в нем проглянула странная дурашинка, иногда освещавшая его: тогда из него, как чертик из сюрпризной коробки, высовывалось нечто неуместное, отчасти непристойное и даже потустороннее; но в следующий миг крышка захлопывалась, на лицо вешался замок и черты его приобретали прежнее, заостренное и взыскательное, выражение...
Так или иначе, но за считанные минуты здесь, в этом кабинете, были решены судьбы Ивана Александровича, Анны Романовны, Воробьева – и Петровского с Тарасовкой в придачу...
–Ну и как?– спросил Сорокин Потапова, когда они вышли из кабинета.-Помогли тебе мои катышки?
–Все нормально,– снизошел до ответа тот.– И с ними хорошо и без них неплохо...
40
Ирина Сергеевна и Алексей Григорьевич пошли навестить больного Ивана Герасимыча.
–Ирен!– воззвал он к ней на улице, воспользовавшись удобным случаем.-Когда ты снова меня осчастливишь? Сколько ж можно ждать? Опять впустую время уходит!..
За два дня, что протекли после его чудесного выздоровления, Алексей не мог добиться от Ирины Сергеевны не только что нового свидания, но и обещанного ею совместного чаепития: если она и не пряталась от него, то искусно его избегала.
–Ты как одна знакомая моя – из той эпохи, когда я только начинал эти фарсы. Она меня тоже манежила, дрючила, потом говорит: "Ничто не должно переходить в систему". Ты тоже так считаешь?..– Ирина Сергеевна отмолчалась.– Хоть идти с собой позволяешь. За счастье должен почесть, как ты говоришь... Как это ты не боишься? Увидят же?
–Мы оба в халатах и к больному идем. К этому не придираются.
–В халатах? Для маскировки?.. Это класс. Сколько ни учись здесь, все мало не покажется. Буду теперь на свидания в белом халате ходить. Чтоб милиция не останавливала.
–Будет чепуху молоть. У Ивана Герасимыча, смотри, не проболтайся... Пришли уже...– и свернула к деревянному дому, темневшему среди зелени за низким, потерявшим краску забором.
–Это у него такая дача? – удивился Алексей и пошел за нею.
Они, никого не встретив, прошли в спальню к старику: Ирина Сергеевна знала расположение комнат в доме. Иван Герасимыч лежал на кушетке, дремал, когда они вошли, и не слышал их прихода. Алексей нашел его сильно изменившимся за время болезни их обоих: он осунулся, лицо его заострилось и как бы тронулось серым, подернулось золою. Кроме того, верхняя губа по какой-то причине вспухла и всецело его преобразила: странно, как подобные пустяки могут менять общее выражение лица – оно словно пошло на сторону, повернулось иным боком. Впрочем, так казалось, пока он был в сонном забытьи – когда же очнулся, то стал больше похож на себя: портреты пишутся в бодрствовании, а не в покое.
–Ты, Ирина?.. И Алеша с тобой?.. С которым мы маху дали?.. Ящура распознать не смогли...– Он захотел сесть или упереться в локоть, но не смог и, вместо этого, повернулся на бок: так было проще разговаривать.– Потому как не видели никогда... В медицине секрет есть один: будь ты хоть семи пядей во лбу, а чего не видел, того знать не можешь... Так и будешь до конца жизни шишки набивать... Потому как болезней – миллион: всех не сосчитаешь... Хотя хватит одной, чтоб на тот свет свалиться...
