Текст книги "Каменная баба"
Автор книги: Семен Бронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Игорь Иванович был вне себя – и было из-за чего: его можно было упрекнуть сейчас только в том, что он, вместо того чтобы предаваться горю и грусти, шумит, как прежде, скандалит и жалуется. Мальчик был в тяжелом состоянии: бледный, со впалыми щеками и с напряженным животом, хотя, конечно, и с сохранением дара речи, – ему можно было на расстоянии ставить диагноз запущенного перитонита: дотронуться до живота он теперь позволял, но сама рука не поворачивалась мять его и ощупывать.
–Когда это случилось?– спросила она.
–С утра. Вечером ничего не было,– тоном пожиже сказал отец, затем перешел к угрозам:– Вы давайте делайте что-нибудь. А не так, как в прошлый раз: ничего нет, одни выдумки!
–Я же предлагала вам больницу?
–С чем? Ни с чем?!. Диагноз надо вовремя ставить! Вы деньги, между прочим, за это взяли!
–Я у вас не брала ничего.– Геннадий в эту минуту потупился, а Игорь Иванович поглядел по очереди на обоих.
–Значит, другие за вас взяли. Или вы через них.
–Ничего я не брала.– Хоть относительно этого она была спокойна.– Ни сама, ни через кого-либо другого... И какое это имеет сейчас значение?..
–Как – какое?– взвился он, но в следующую минуту испугался мрачности ее тона и замер в тягостном ожидании.
–У вас телефон есть?– неудачно спросила она, задев его больное место.
–Какой тут телефон?!– рассвирепел он.– Я, когда нанимался, ставил это одним из условий: обещали – да только где он?! Там же, где тринадцатая зарплата!
–У соседей есть...
Геннадий знал эти места. Они пошли звонить Пирогову. Он, слава богу, был на месте и вызвался приехать. Они вернулись к инженеру. Тот, пока они отсутствовали, по-мужски ухаживал за больным: поправлял одеяло и подушки, сдвигал и раздергивал шторы, добивался лучшего освещения – делал, словом, то, что делают в таких случаях отцы и что больному вовсе не нужно. Одновременно он предавался мести, копил зло и выплеснул его наружу, едва они снова появились в доме:
–Я уже составил план жалобы! Вы в прошлый раз и карточку как следует не заполнили!..
Это был шантаж с его стороны: без вымогательства, но с далеко идущей войной нервов.
–Поступайте, как считаете нужным – это ваше право,– размеренно сказала она и тут же, опровергнув себя же, вскипела:– Что вы делаете?! Прекратите сейчас же!..– Это он взялся поить сына с ложечки.
–Пить ему даю. У него во рту пересохло!
–Не лезьте, куда не просят! Это вам не романы писать! Дело знать надо!..
Он невольно подчинился ее начальственному окрику – хотя и с оговорками и с ворчанием:
–Вы, я вижу, все знаете. В прошлый раз в особенности.
–Сейчас главный врач приедет. Если я вас не устраиваю.
–Подождем. Что делать остается?
–На работе все в порядке,– некстати подсунулся Геннадий.– Я был там сегодня.
–Да мне, знаете, как-то до фонаря, что на работе вашей делается!-высокомерно и сварливо отозвался тот.– Мне здесь хватает!..– Игорь Иванович мотнул головой в сторону сына, и, хотя он был по-своему прав и его, во всяком случае, можно было понять, Геннадий опешил от такой необычной в этих краях откровенности.
–Нехорошо он выразился,– сказал он, когда инженер вышел за чем-то.– До фонаря...
–За сына волнуется,– объяснила Ирина Сергеевна.
–Все равно... Не полагается...– и спросил прочувствованно:– А вы каждый раз в такие истории попадаете?
–Не каждый. Через раз.
–Все равно... Никаких нервов не хватит... Обратно на мотоцикле поедем?
–Поедем, если возьмете,– без всякой задней мысли согласилась она, и он, окрыленный ее согласием, кивнул и уже представил себя на железном коне с русоволосой, рослой царевной на жестком кожаном крупе...
Мечтам его не суждено было сбыться. Пирогов приехал на "Жигулях" и одним этим больно уколол сердце влюбленного: способ и средства передвижения расставляют нас по местам не в одной только столице. То, что последовало далее, подтвердило ревнивые опасения Геннадия...
Иван Александрович вошел в сердце инженера, как входит ключ в хорошо смазанный замок, как врезается нож в масло. Ирина Сергеевна предупредила его о характере и литературных наклонностях отца, и он постарался на славу: был само внимание и обходительность.
–Тут перитонит, она права,– как бы извиняясь, вкрадчиво и негромко сказал он, едва оглядел живот и приложил к нему пальцы: они были короткими и толстыми, но чувствительными и нежными, как у скрипача или домушника,– Ирина Сергеевна знала их прикосновение.
–И что делать?– Игорь Иванович нашел наконец себе ровню и забыл на время свой гнев и склоку.
–В область повезем,– отвечал Пирогов с округлой мягкостью в лице и в голосе.– У меня там знакомый в хирургии – отдам его в хорошие руки...– Он снова поглядел на малыша, как бы оценивая на глаз его шансы.– Опасно, конечно, но ничего: думаю, обойдется. Вы говорите, день всего, как состояние ухудшилось?
–Вчера еще на ногах был. Смотрел энциклопедию. А что это у него?
–Сейчас перитонит. А с чего началось, сказать трудно... Сколько времени это продолжается?
–Месяц. Он говорил все время, что у него игла там... Может, правда, иголка по организму странствует?
–Это вряд ли...– Пирогов подумал.– А вот рыбья кость, возможно. Рыбу в прошлом месяце не ели?
–Да кто ж это сейчас вспомнит?.. Была б жена, сказала. А я не помню, что ем...
–Правда?..– Пирогов, до сих пор относившийся к нему с пониманием и сочувственно, здесь как бы споткнулся и поглядел вопросительно.
–Было б что помнить,– объяснился тот.– Едим же черт знает что...
–Это точно,– эхом откликнулся Иван Александрович, которому все стало ясно.– Одевайте его. Жены так и не будет?
–Обещалась прийти, если отпросится.
–Ничего, нам Ирина Сергевна поможет.– Пирогов посмотрел на свою спутницу особым, деликатным, образом, не понравившимся Геннадию, но возразить ему было нечем: не он здесь распоряжался.– Женщины лучше нас это умеют,– объяснил он свое предпочтение.– У них это в крови. Мы всякий раз что-нибудь да забудем, а они, как вы сказали, все помнят. Пойду бензином заправлюсь. Ехать сорок километров – хорошо, что вспомнил.
–Я за бензин плачу!– сказал инженер и, забыв принципы, попытался всучить ему розовую десятку.
–Не надо.– Иван Александрович аристократическим жестом отвел его руку, чем вовсе покорил инженера, который, при всех своих непомерных притязаниях и амбициях, оставался человеком топорным и грубо скроенным.– Оставьте: мы перед вами виноваты... Сохраните для моего приятеля.
–Сколько с собой взять?
–Не знаю. Там разберетесь... Можете вообще не платить – он и так сделает.
–Так он пусть другим делает!– завелся Игорь Иванович и пошел за более крупной суммой в спальню, а Иван Александрович посмотрел ему вслед и переглянулся с Ириной Сергеевной. Он словно нарочно не замечал Геннадия, и тот тоже не смотрел в его сторону, но украдкой ловил каждый его жест, каждое движение...
Ирина Сергеевна одела малыша, снарядила его в дорогу. К дому подкатил заправившийся бензином Иван Александрович, и они поехали вчетвером, с больным ребенком, лежавшим на коленях отца, в областную клинику. Геннадий уехал домой один – на враз опустевшем и уже не столь дорогом его сердцу мотоцикле...
Татьяна не могла понять, отчего он дуется.
–Про деньги спрашивал,– чтоб отвязаться от нее и ввести в заблуждение, сказал он. Она сообразила, о чем речь, и сразу поверила: нас легче всего обмануть там, где у нас нечиста совесть. Взяв в свое время аванс, она намеревалась истратить его на съестное и выложить на общий стол, но почему-то до сих пор этого не сделала. Прежде она с деньгами не связывалась – тут же черт дернул ее перейти на товарно-денежные отношения.
–Так прямо и сказал?– Она осеклась, но в следующую минуту предприняла попытку оправдаться:– Так это ж ты не за это деньги брал. А за то, что на рыбалку с ним ходил осенью. Червяков ему копал, целый день с ним проваландался...
Действительно, был такой случай, но только Татьяне могло прийти в голову связать оба события воедино.
–Он, пожалуй, заплатит,– проворчал Геннадий.– Тот еще гусь.
–А мне откуда знать? Деньги – они деньги и есть, на них не написано, за что они.– Он смолчал, не стал спорить.– Ничего. Разберемся как-нибудь... Пригласим обоих. Раз это ее гроши были. Как считаешь?..– Геннадию была безразлична судьба денег (все равно не ему они доставались), но возможность провести вечер с Ириной Сергеевной пришлась ему по душе, и он, покобенившись из приличия, согласился.– Мужской день скоро? Вот и пригласим. С ним тоже полезно знакомство завести. Раз он такой влиятельный... Кажется, между ними есть что-то...
Геннадий уверился в подозрениях, мелькнувших и у него тоже.
–С чего ты взяла?– спросил он с неожиданной грубостью.
–Думаю так. Не зря он с самого начала тут вертелся... А тебе что?
–Да ничего!..– и ушел явно не в духе. Татьяна не знала, что и подумать, но потом решила, что дело в деньгах: в последнее время она все чаще склонялась к этому мнению...
Операция прошла успешно. Была удалена рыбья кость, застрявшая возле аппендикса, проткнувшая кишку и вызвавшая местное и затем общее воспаление брюшины. Послеоперационный период протекал, однако, с осложнениями нравственного порядка...
Примерно через неделю после их общего визита к больному Иван Александрович зашел к ней в амбулаторию. Они не виделись с тех пор, последнее их любовное свидание было месяцем раньше – все это время Ирина Сергеевна не заговаривала о новой встрече, и Иван Александрович не заводил об этом разговора, следуя золотому правилу, согласно которому лучше ждать, чем добиваться и упрашивать.
–Слушай, возьми ты этого мальчишку к себе. Он в клинике не уживается. Там ничего делать не надо – положить только. Можно было б домой отпустить, но этот чудак и слышать ничего не хочет, пока швы не снимут. Пуганая ворона, говорят... Возьмешь?
–Надолго?– Она обрадовалась его приходу: соскучилась по нему – но выдержала нужный тон и надлежащую осмотрительность.
–Дня на три на четыре, но у него счет на часы идет. Лупят его там, что ли? Отец говорит, несовпадение характеров. У меня, говорит, то же самое было... У тебя палаты свободной нет?
–Если мой кабинет только.
–Можешь на три дня уступить?
–Могу, конечно. Что для главного врача не сделаешь?
–Ну и сделай. А то он трубку оборвал: и домой звонит, и в больницу.
–С работы?
–Из дому! Ему после этого телефон поставили.
–Вот молодец какой. Как это у него получается?
–Написал, что чуть сына не потерял из-за этого. И копию контракта выслал.
–Написал все-таки... А у меня вот телефона нет.
–А мы с тобой такого договора не заключали... Зачем он тебе? Чтоб дома доставали? Сама не знаешь, чего просишь... Как ты живешь вообще? Не виделись столько.
–Каждый день в больнице встречаемся.
–В больнице!.. Что у тебя нового?
–Ничего особенного... Хозяйка вот к себе в гости зовет. Нас обоих. На мужской день.
–Двадцать третье?.. Что так?
Она усмехнулась.
–Деньги у инженера взяла и не знала, что они за мой визит. Теперь рассчитаться хочет.
–И ты этому веришь? Чтоб она у этого олуха деньги взяла и не знала, за что они?
Она постаралась выгородить Татьяну:
–Не сама, а через Геннадия.
–Это амбал, что у него в доме был?.. Тоже на простака не похож... С ними, Ирина, ухо востро держать надо...
Она посмотрела ему в глаза – впервые за долгое время.
–Какая тебе разница? Я с тобой хочу посидеть. Могу я себе это позволить?.. Больше ведь негде... Придешь или нет?
У него сжалось сердце, и он почувствовал себя в одно время и мерзавцем, и глубоко несчастным человеком.
–Приду, конечно. За тобой куда хочешь приползу и приеду,– и у нее отлегло от сердца и в душе взыграло.– Я ведь с ума по тебе схожу. Читаю истории твои, вижу твой почерк и дурею от него – разглядываю, как мальчишка, твои записи... Не веришь?
–Почему не верю?– сказала она.– У самой то же самое. Только у тебя хоть дневники есть, а у меня одни только подписи – гадаю по ним о характере. Вместо строчки только точки – как в песне поется...– Он стремительно встал, чтоб выйти.– Ты куда?
–Боюсь, накинусь на тебя сейчас, а сюда люди войдут, застукают... Когда это будет?
–Двадцать третье? Послезавтра.
–Два дня подожду,– и на этом они расстались: оба в нетерпеливом ожидании...
А с сыном инженера (если снова забежать вперед) все кончилось благополучно. Она разместила его в ординаторской, он устроился со всеми удобствами и повел себя хозяином: регулярно проветривал помещение, каждое утро звал санитарку подмести под кроватью и, когда Ирина Сергеевна заходила к нему взять книгу или что-нибудь из ящиков, ревниво следил за тем, чтобы она не меняла положения вещей, аккуратно разложенных на столе и на подоконнике:
–Расческу не трогайте, пусть там будет, Ирина Сергевна... И детскую энциклопедию тоже.
–Почему?
–Она там лежит хорошо. Дотянуться можно...– но ей казалось, что он ведет себя как молодая хозяйка, вытесняющая старую из кухни и зорко следящая за тем, чтоб та не вмешивалась в заведенный ею порядок: она даже переодеваться здесь перестала – после того, как он сказал, что для этого должна быть отдельная комната...
–А пепельница зачем?– На столе, на второй или третий день после его вселения, появилась огромная пепельница – из массивного письменного прибора, какие дарят на юбилеи большим и малым начальникам.– Ты куришь разве?
–Я не курю, это вредно, но ко мне ребята из отделения приходят – я для них приготовил: иначе мусорят очень.
–Больше тебя не обижают?
–Теперь нет. Теперь у меня комната своя, отдельная, они это уважают очень. Вообще уважают тех, у кого есть что-нибудь: машина, например, или отдельная квартира.
–Это ты правильно говоришь, Кирюша.– Она сама была не прочь стать хозяйкой собственного жилья с отдельным входом и, того лучше – выходом.
–Не зовите меня Кирюшей, Ирина Сергевна. Меня Кириллом звать.
–И по отчеству?
–Можно и по отчеству, но это уже необязательно...
Отец выписал его из этой идиллии на пятый день после снятия швов – и то под нажимом Ивана Александровича, которому Ирина Сергеевна нажаловалась, что ее выжили из ординаторской и комната насквозь прокурена. Игорь Иванович явился в больницу с букетом роз, пламенеющих, как у Блока, красными факелами на белом снегу.
–Откуда это?!
–Из области. Прямо с самолета... Вы же денег не берете.
–Вы меня еще в роман с этим вставьте... Какие розы! Сроду таких не дарили!..– Она была растрогана: инженер оказался с подходом и с понятием.
–Надо марку держать. Хоть и живем в этом Петровском. Так ведь, Ирина Сергевна?
–Стараемся. Не знаю, что из этого получается.
–Все получится! У вас для этого есть все основания...
Он излучал неловкое и неумелое довольство жизнью, и это было тем более странно, что она привыкла видеть его лицо перекошенным совсем иными и прямо противоположными чувствами: радостная улыбка его словно не знала, как пробиться на поверхность, и вырывалась наружу самым необычным и даже противоестественным образом...
–Довольны, что выписываетесь?
–Это – и еще, что он с ребятами поладил... Много ли человеку надо?.. Спасибо за отдельную палату, Ирина Сергевна. Век этого не забуду!
–Пустяки какие. Говорить не о чем...– а сама подумала: мне б кто дал такую...
25
Двадцать третье февраля, или, как его называют, Мужской день, или День защитников Родины, хоть и занял место в череде наших праздников и нашел свой угол в народной душе, но отмечается без того всеобщего подъема, с каким чествуют, например, Первое мая или Международный день Восьмое марта: это, говоря ученым языком, праздник-факультатив – хочешь, гуляй, не хочешь, сиди дома. Ивану Александровичу поэтому ничего не стоило улизнуть в этот вечер от Галины Михайловны: она подарила ему утром две пары теплых носков, и на этом семейное торжество и кончилось – для нее, во всяком случае, потому что в доме Татьяны к приему ее мужа готовились сразу трое: хозяйка, ее квартиросъемщица и обоюдоласковый Геннадий, бывший у них на подхвате и на посылках.
Татьяна разделывала селедку.
–Он и смотреть на нее не станет, а я стараюсь... Ест он ее?
–Не знаю. Мы в больнице не обедаем.– Ирина Сергеевна нарезала тонкими ажурными кольцами дорогую копченую колбасу, купленную для этого случая в области. Она была в выходном платье и пребывала в праздничном настроении и в трепетном ожидании.– Перехватим что-нибудь – и то хлеб.
–А я думала, знаешь...– намекнула Татьяна, желая хоть таким образом получить от нее подтверждение своим догадкам.
–Не мешай Ирине Сергевне!– распорядился Геннадий с неожиданной заботой в голосе.– Не видишь, колбасу режет?
Татьяна оторопела:
–И что с того?
–Нож острый. Я наточил.
–И что дальше?.. Колбасу не так скромсает?
–Пальцы поранит. А они ей в работе нужны.
–А кому они не нужны?..– и Татьяна поглядела на него подозрительно и с невольной досадой.– Опекает тебя, смотрю. Пойди мусор лучше вынеси. И не в ведро: чтоб селедкой не воняло. Выбрось куда подальше. К соседу лучше всего... Уставился на тебя во все глаза,– сказала она, когда он вышел.-Опасная, гляжу, женщина...– Она уже и на "ты" с ней перешла, но Ирина Сергеевна была только рада этому.– Не знаешь, значит, чем твой друг без тебя питается?
–Нет,– отперлась Ирина Сергеевна, но затем призналась: не было смысла скрывать то, что должно было открыться вскоре.– Не этим с ним заняты.
Татьяна удовлетворенно кивнула:
–Поначалу так. А потом – чего только делать не приходится. И волком завоешь, и пташкой запоешь.
–А Коля где?– Ирине Сергеевне не хотелось продолжать разговор в этом духе.
–Соскучилась?.. В другой комнате сидит. Не люблю звать его, когда Геннадий дома.
–Не ладят?
–Почему? Что им делить? Ни к чему просто... Так. Селедку я разделала, дальше что? Сыром займусь. Хлопотное это дело – важных персон приглашать. Весь стол заставить надо – чтоб скатерти не видно было...
Геннадий в ее отсутствие тоже пускался в откровенности:
–У вас, Ирина Сергевна, благородство во всей фигуре светится. Я в женщинах больше всего благородство уважаю и представительность...
Что-то в его голосе заставляло предполагать, что Татьяне недоставало либо одного, либо другого, или того и другого вместе, но он красноречиво умалчивал об этом.
–Не выдумывай. Все женщины одинаковы...– Он мотнул головой, готовясь с горячностью опровергнуть это – она его опередила:– Коля один, ничего?
–А что ему сделается? Мы ему пожрать принесем, голодный не останется... Ирина Сергевна, а вы мотоцикл любите?..– и прилип к ней ищущим, преданным, собачим взглядом.
–Не ездила никогда. С вами только.
–Надо будет научить вас. Потом с него не слезете. Я на своем и на работу езжу и на рыбалку. И в туалет, простите за грубое слово...– и заискивающе улыбнулся, робко с ней заигрывая.– Он у нас далеко – можно и прокатиться. Особенно когда подпирает.
–Где это тебя подпирает?– спросила, с сомнением в голосе, Татьяна, сумевшая неслышно подойти к ним и стать в двери незамеченной. Он нисколько не потерялся.
–Говорю, мотоцикл надо Ирине Сергевне освоить. Будет по району ездить. Ей пойдет.
–А мне нет? Может, меня сначала выучишь?
–А ты и на велосипеде не умеешь.
–Это верно. Никак не могу понять, как эта штука на двух колесах держится. И как самолет с неба не падает – тоже непонятно.
–Ну вот. А вы на велосипеде ездите, Ирина Сергевна?
–Езжу.
–Я так и думал.
–А это почему?– не отставала ревнивая Татьяна.
–По тому, как она на мотоцикле сзади сидела.
–Все с мотоциклом этим. Не может забыть никак. Капусты принесла. Надо было с утра вытащить – теперь сразу не разморозится.
–И так сойдет. Закус хороший... Может, откроем?..– В Геннадии замолк на время ухажер и заговорил любитель спиртного.
–Подождешь.
–Чего ждать?
–Гость придет – тогда и откроем. Хуже нет, как пить врозь. Человек придет – еще трезвый, а мы уже поддатые. Никакого взаимопонимания...– и хотя Геннадий был иного мнения, но спорить с женщинами, воевать с ними из-за слов, было не в его правилах.
–Было б кого ждать,– сказал он только.– Был бы он человек – как, например, Ирина Сергевна, а то...– и не договорил: будто вспомнил данный некогда обет молчания.
–А он что?.. Ты говори, говори, да не заговаривайся...– но Геннадий не думал ни говорить, ни заговариваться, а только глянул с насмешкой, и Татьяна снова не поняла причины его недовольства...
Иван Александрович разделся в прихожей, вошел в комнату и огляделся, излучая довольство жизнью. Он вырвался из дома к любимой женщине и был в лучшем настроении.
–На улице хорошо: весной запахло. Были сегодня?
–Откуда?– отвечала за всех Татьяна.– С утра режем, метем да стряпаем... – Она сразу признала в нем того, кого в народе называют котом, и почувствовала себя с ним легко и привычно: она хорошо ладила с этой разновидностью мужчин – неверных, но доступных в обращении.– И где это вы весну учуяли?
Пирогов тоже пригляделся к ней: и ему нравились разбитные женщины.
–Да подтаяло, как в марте, самую малость, и сыростью запахло. Хотя февраль еще.
–Завтра опять подморозит.
–Подморозит – не беда...– Он обвел взглядом знатока выставленное угощение, оборотился к Ирине Сергеевне:– Вон сколько всего. Я понимаю теперь, почему ты от анютинской посылки отказалась. У самой стол ломится...
В его отношении к Ирине Сергеевне не было той беспечной легкости, какую он уже успел найти с Татьяной, было больше любовной уважительности, но в ней-то и высвечивается истинное желание, и Татьяна, тонко улавливавшая оттенки чувств, позавидовала Ирине Сергеевне и даже приревновала его к ней, хотя у нее не было для этого, конечно же, никакого основания.
–Это она у анютинского председателя была,– распространился Иван Александрович, вышучивая свою подругу,– целый выводок у него пересмотрела и ничего не взяла за это. Ей ящик целый нанесли, а она его чужой старухе уступила.
–Меня там не было,– сказала Татьяна.– А что в посылке было?
–Да то же, что везде. Масло, сало, куры. Что дарят у нас? Кто-то ему принес, а он передал дальше. Так, наверно, и ходит до сих пор по кругу.
–Но кто-то ест все-таки?
–Начальники. Те никому ничего не отдают.
–Вот мы и будем сегодня начальниками. Давайте садиться лучше. А то и самогон согреется и колбаса заветреет... А из вас двоих кто начальник? На работе один: из больницы вышли – другая?..– Она снова оглядела их – со смешанным чувством зависти и насмешки. Они составляли вдвоем занятную парочку. Иван Александрович был мягок, округл, непринужден и обходителен, Ирина Сергеевна, напротив, с его приходом повела себя с чинной благопристойностью, но за тем и за другим, за оживленностью и за сдержанностью, в равной мере угадывались сила и напор физического влечения. Оно смущало и будоражило Татьяну, и она обернулась к Геннадию: в поисках опоры и поддержки.– Где он, начальник мой?.. Что-то я его совсем из виду потеряла...
Геннадий при появлении Ивана Александровича демонстративно уселся в стороне, в единственном в комнате кресле, и поглядывал оттуда на гостя, ничем себя не выдавая и не обнаруживая. Иван Александрович умудрился не поздороваться с ним отдельно, и он был на него за это в претензии, хотя напрасно расценил как личный выпад: это было в привычках Ивана Александровича. Потом, это был только повод, а не причина – на самом деле именно то, что так будоражило и приятно волновало Татьяну, его раздражало и выводило из равновесия.
–Что молчишь, в разговоре не участвуешь?..
Геннадий в ответ только встал и начал открывать бутылку. Тут и до Пирогова дошло, что пора наконец обратить на него внимание.
–Мы с ним уже у того инженера виделись. Вы же на заводе работаете?..
Иван Александрович был, как говорят, в своем репертуаре. Для всякого так называемого простого человека нет ничего несноснее, чем подобное начало разговора. Геннадий и до того был не расположен к нему – теперь же говорить ему с Иваном Александровичем стало решительно не о чем. Его хватило лишь на то, чтоб ответить на дежурный вопрос – с преувеличенным старанием, как делает это у доски школьник:
–На заводе.
–И как вам там?
–Да обыкновенно,– отвечал тот с вызовом в голосе.– Что внутри, что снаружи -одинаково...
Татьяна пришла ему на помощь: решила, что Геннадий плохо объяснился:
–Он в цехах и на территории работает. Электрик у меня...– и пригляделась к своему другу, уже готовому к ссоре.– Опять губы надул? Что это с тобой сегодня?.. Не так сказали что?.. Вы его по шерстке гладьте: не любит, когда поперек, любит, чтоб внимание уделяли. У Ирины Сергевны это хорошо получается – тает от нее прямо...
–Правда?– удивился Иван Александрович и оглянулся на Ирину Сергеевну: будто в первый раз увидел.
–Ну! Она же с детьми работает – ко всем подход знает. Что дети, что мужчины -никакой разницы.
–Я об этом как-то не думал,– сказал Пирогов.
–А вы и не догадаетесь. Женская работа тонкая. Нет такого мужика, чтоб его баба не объехала.– Ирина Сергеевна покачала тут головой, но в разговор не вмешивалась.– Я вот живу с ней полгода и никак в толк ее не возьму. Одинаковая всегда и домой ходит, как на работу...– Она уколола, кажется, Ирину Сергеевну, но та этого не заметила.– А про вас говорят, вы по району много мотаетесь?
–Вызовы делаю.
–Правда?!– Она поняла его превратно.– У вас, наверно, в каждой деревне приют есть, где остановиться можно? Ночь провести?!– и засмеялась, обнажая золотой зуб – главную свою примету и украшение.
–Фельдшерские пункты?– Пирогов сам не раз о них думал.– Там фельдшера сидят, место стерегут.
–Не пускают?..– Она потянула рот в игривой и порочной улыбке.– И как из положения выходите?
–Да так и выходим. То здесь, то там урвем...– и поглядел с любовной шутливостью на Ирину Сергеевну, которой эта откровенность показалась лишней: она предпочитала отмалчиваться, схожая в этом с Геннадием...
Татьяна не унималась:
–По углам ютитесь, на часы смотрите? Это неинтересно! Как школьники какие-нибудь! Это пока во вкус войдешь, настроишься...
–А что делать? Может, вот Ирине Сергевне квартиру дадут – тогда легче будет.
–Ты для меня или для себя стараешься?– спросила она.
–Для обоих,– спокойно возразил он, а Татьяна, как водится, подумала о себе:
–Съедет от меня? А я уже к ней привыкла. Частной практикой с ней занимаемся.
–Слышал уже,– сказал Пирогов. Татьяна поняла намек, но не смутилась:
–Это вы про те деньги? Так они за рыбалку: инженер сам ловить ее не умеет, их вот нанял – за небольшую плату.
Пирогов не стал спорить с ней, оборотился к ее другу:
–Он у вас рыбалкой подрабатывает?.. Ты извини меня, Геннадий,-сфамильярничал он.– Это я так, к слову, без зла всякого.
–А мы на "ты" уже перешли?– натянуто осведомился тот.– На брудершафт вроде не пили?
–Я старше.
–Правда? А я этого не заметил...– Его слова можно было посчитать за комплимент, но впечатление было обманчивым: прозвучали они колко и враждебно, и благоразумный Пирогов оставил их без внимания...
Они сели за стол, стали пить – все кроме Ирины Сергеевны. Она не хотела мешать любовный хмель с пьяным: берегла ясность мысли для любовных объятий, чтоб были ярче и памятнее, – дорожила теперь не только минутами телесной близости, но и остающимися после них воспоминаниями и не хотела, чтоб они были замутнены парами алкоголя. Геннадий мешкал за столом и все подливал себе самогона. Ирине Сергеевне захотелось вовлечь его в беседу:
–Геннадию не нравится разговор наш?
–Точно!– откликнулся тот.– Ни одного путного слова не сказали!
–Скажи тогда,– осадила его Татьяна.– За тебя стараются, а ты еще и ломаешься... А он всегда так: станет в стороне и ждет – а потом, видишь ли, не так все сделали!
–Когда я в стороне стоял?!– грозно нахмурился он.
–Не стоишь, не стоишь... Смотришь только, как другие работают.
–За других стараться?.. Лакеи в двадцатом году отошли!
–Почему в двадцатом?– спросил Иван Александрович, поскольку остальное было ясно. Геннадий не удостоил его ответом, и Татьяна объяснила за него:
–Это у него бабка так говорила. С Поволжья. Померла недавно.
–Наверно, долго шло до них?
–Наверно... До кого-то и вообще не дошло... Что не едите ничего? Для кого я целый день старалась?..
Ирина Сергеевна все не могла забыть про Колю. Без него стол был для нее не полон.
–Коля так и будет там сидеть?– спросила она у матери, которая, похоже, забыла о сыне. Оказалось, не забыла, а все рассчитала.
–А почему нет?– хладнокровно отвечала она.– У него там телевизор.
–Пусть познакомится хотя бы. Они ж запоминают на всю жизнь такие вещи.
–Надо разве?..– усомнилась Татьяна, потом передумала, сказала Геннадию:– Приведи его. Раз гости хотят. Может, еще пригодится... Возьмете его к себе фельдшером?– обратилась она к Ивану Александровичу, и Геннадий, уже поднявшийся за Колей, остановился послушать: как он выйдет из положения.– Пусть этот пункт сторожит. Хорошее дело, я смотрю. Если с правильного конца взяться.
Пирогов не любил давать лишних обещаний.
–Когда он фельдшером станет...– Он хотел сказать: "меня здесь не будет", но поостерегся: незачем дразнить судьбу и накликать на себя старость раньше времени – особенно в присутствии двух молодых женщин. Геннадий прекрасно его понял, сказал с торжеством и с открытой издевкой в голосе:
–Я ж говорю: когда ему нужно, он молодой, когда не нужно, старый. У нас есть такие на заводе... – и теперь только пошел за Колькой.
–Ершистый молодой человек,– заметил, когда он вышел, Иван Александрович, и это тоже прозвучало как бы шутливо, а на деле – всерьез: Геннадий допек его придирками.
Татьяна попыталась выгородить приятеля:
–Да обычный он... Не знаю только, что с ним сделалось сегодня... Что за вожжа под хвост попала...– и поглядела, в поисках ответа, на Ирину Сергеевну, которая поняла уже причину перемен, но прикинулась несмышленышем...
Геннадий вернулся с Колей. По виду обоих, по выражению их лиц, можно было заключить, что разговаривают они редко. Мальчик боялся взрослых и избегал их общества – Ирина Сергеевна была для него редким исключением. Его спросили, сколько ему лет, в каком классе учится и кто у него учительница.
–Анна Максимовна,– послушно и старательно отвечал он.– Но она болеет, сейчас Валентина Егоровна ее заменяет. Завуч наш.
–Хорошая она? Завуч этот?..– Иван Александрович, наслышанный из верного источника, сильно в этом сомневался.
–Хорошая,– отвечал Коля.– Строгая потому что.
–И хорошо это?
–Хорошо. Иначе мы балуемся.
–Это ты его научила?– спросил Пирогов Татьяну.
–Господь с вами. Сама в первый раз слышу.
–В школе так говорят,– объяснил Коля.– И еще говорят, про учителей надо говорить только хорошее. Они нас учат.
–Раз говорят, значит, так и есть,– рассудила мать.– Уроки выучил?
–Выучил... Сочинение будет... Не напишу, наверно.
–Что за сочинение? Никогда не было.
–Что-нибудь из жизни... Кузьма Андреич приходил – говорит: алло, мы ищем таланты. Ему Анна Максимовна не давала это делать, а Валентина Егоровна разрешила.
