Текст книги "Каменная баба"

Автор книги: Семен Бронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

–Прострел, небось: они ему не то мазь какую-то втирают, не то массаж делают. -Не знаю, что они ему втирают,– сказал Матвей с сомнением в лице и в голосе.– Очки, наверно, но он после этого и за колбасу снова взялся... Хотя мне это только на руку. Хороший снабженец вообще. -Вот и возьми его себе. С супругой вместе. А я посмотрю, как ты себя при этом чувствовать будешь. Матвей подумал немного. -Нет. Пусть лучше у тебя остаются. -То-то и оно... Наговорил ты мне загадок, Матвей. -Что поделаешь? Надо делиться со старым приятелем. Я хоть и неграмотный, а людям цену знаю. Не больной пока, но лечиться когда-нибудь придется...Так будешь колбасу брать? Или отвык от нее совсем, без Лукьянова? -Почем она? -Да о чем ты говоришь?– привычной скороговоркой зачастил тот и, вместо ответа, достал из той же сумки оберточную бумагу и завернул в нее колбасу – одним из тех скупых, отточенных и изящных движений, которые обличали в нем умелого торгаша и которыми он сам любовался и гордился.– Я тебе еще одну вещь хотел сказать – не знаю, обидишься или нет, но я это по-дружески. -Я на умных людей, Матвей, не обижаюсь. -Ну раз так... Зря ты начальников выделяешь,– сказал он, подавая Пирогову сверток.– Одни у тебя, понимаешь, в любимчиках ходят: ты с ними и здороваешься и разговариваешь, а другой – как сирота какой или пасынок: слова для него не найдешь хорошего. Пирогов усмехнулся, признавая в душе справедливость замечания. -А для тебя все одинаковы?– спросил он только. -Все!– Матвей произнес это с полнейшей убежденностью.– Входят в одну дверь, выходят с сумками в другую. Как корова траву жрет. Что пожарный, что райкомовец, что эти – в погонах которые... -Что врачи,– прибавил для счету Иван Александрович. -Ну с вами не совсем так,– свеликодушничал Матвей.– Не без пользы люди. Тоже иной раз сходишь. Как прыщ какой не на том месте вскочит. -А другие без пользы? -Совершенно!– уверил его Матвей.– Поэтому их и беречь надо. Никому же не нужны... Ты ко мне завтра придешь?..– и напомнил, поскольку тот не сразу его понял:– На проводы к Зайцеву? Опять банкет у меня устраивают, все в кафе вверх дном перевернут. Сколько потеряю на этом, одному богу известно. Хорошо хоть, меняются они нечасто. -Пойду, наверно. Куда я денусь? -Вот и помирись там с Егором Иванычем, приласться. А то со света сживет. Тот еще хавала... 33 В воскресенье Алексей Григорьевич отлеживался, в понедельник, выздоровев, с легкой душой отправился в больницу. Санэпидотдел оказался закрыт: Таисии не было, она запирала флигель на время своего отсутствия. Алексей нисколько не расстроился из-за этого, а пошел в амбулаторию знакомиться с Иваном Герасимычем, о котором был уже наслышан; впрочем, любой хирург был для него фигурой, заслуживающей внимания. Иван Герасимыч тоже хотел поглядеть на приезжего, объявившего, что хочет работать в его области: новые люди всегда интересовали его больше, чем старые знакомые. Правда, в последнее время любопытства в нем из-за плохого самочувствия поубавилось: болела спина и беспокоила необычная слабость и разбитость. Он обошелся бы поэтому и без Алексея Григорьевича, но когда тот явился в амбулаторию, представился и спросил, не нужна ли помощь в приеме больных, натура старика взяла свое – он как бы очнулся, приободрился и вылез из скорлупы, в которую его загнало затянувшееся недомогание. У него на приеме был давний его знакомец Степан, который корчился от боли в плече, неестественно выгнутом и вывернутом. Иван Герасимыч знал, что у него: он тысячу раз это видел – но испытывал то мешкотное и почти безвольное состояние, какое бывает у старых или очень больных людей, когда они хорошо понимают, что от них требуется, но чтоб приступить к делу, не хватает душевных сил и внутреннего подъема: их надо собирать по частям и по крохам, а на это уходит время. -Что это, знаешь?– спросил он Алексея. Тот подскочил к Степану. -Вывих! А я не вправлял никогда!..– и лицо его выразило при этом воодушевление. Иван Герасимыч глянул поверх очков на больного, затем на разгоряченного доктора. -Конечно вывих. Что ж не учили вас ему? Самое расхожее дело. А еще в кружок ходил. -У нас это редко. -У вас писчий спазм больше? Показать, как это делается? -Показать конечно! Обезболим только новокаином! -Новокаином?..– Иван Герасимыч поглядел на пациента, подававшего выразительнейшие сигналы о помощи.– С новокаином каждый сможет. Надо хоть раз так сделать: вдруг в поле случится. А оно так обычно и бывает. Это Степан – я еще его отцу грыжу делал... Дашься? Степан разжал зубы. -Давай!.. Быстрей только! Сил терпеть нету!.. -Терпи...– и Иван Герасимыч взялся за его плечо и локоть.– Смотри, Алеша. Одной рукой берешь здесь, другой тут и вот так делаешь...– Он показал движение, не делая его.– Давай! Сильней только!.. Что он тебе, барышня?!. Алексей приложил усилие – раздался характерный щелк, и рука стала на место: на удивление всем и в первую голову – целителю. Степан охнул и начал немедля растирать больную руку здоровой. Ирина Сергеевна, вошедшая в эту минуту в кабинет и ставшая невольной свидетельницей вправления, неуютно поежилась: она не была хирургом по призванию. -Молодец,– скупо похвалил старик.– Хватка у тебя есть, а остальное приложится. В нашем деле надо силу в руках иметь – без нее и соваться нечего. А я думал, не сделаешь,– прибавил он: не то, чтобы польстить молодому врачу, не то, напротив – чтоб не зазнавался.– Как тебя угораздило?– спросил он Степана. -Конбайн смазывал. Неудобно сделали – не подзалезешь. -Болит?.. Пойдем, я тебе спирту дам. Тоже вот – обезболивает... Они скрылись в смежном чуланчике, где хирург хранил свой неприкосновенный запас, не подлежащий стороннему учету и ревизии. -Не люблю я этого.– Ирина Сергеевна еще находилась под впечатлением недавней сцены.– Как это у вас получается? -Привычка нужна,– снебрежничал практикант, затем поправился:– У меня ее еще мало, но здесь, думаю, набью себе руку. С утра два гнойника было и рожистое воспаление – жаль, меня не было...– Он полистал лежавшие на столе карточки так, словно это были бог весть какие документы, и Ирина Сергеевна, отличавшаяся иной раз внушаемостью и легковерием, посмотрела на них так же: будто ее собственные амбулаторные карты не шли ни в какое сравнение с хирургическими.– Надо было гнойник вскрыть: не делал этого никогда. Сложное дело – гнойная хирургия: жизни не хватит, чтоб ее изучить, но что-то надо знать каждому. Говорят, сюда после уборки надо приезжать: пьянка начинается и с ней – травматическая эпидемия. Можно было б остаться на два месяца...-Он взглянул на Ирину Сергеевну, интригуя ее внезапно родившимся в нем решением.– Надо подумать. -Подумайте,– согласилась она.– Тут для всех работы хватит. -Это точно. Хирург – он и в лагере хирург, как мне один говорил. -Вы и такую возможность допускаете? -А почему нет? С моими-то наклонностями?..-и оглядел ее в упор, без стеснения.– Вы, Ирина Сергевна и впрямь роскошная женщина. Даже в белом халате. Глаз не оторвешь... Иван Герасимыч вышел из чулана с повеселевшим Степаном. -Случай разбираете?.. Полежи сегодня,-сказал он Степану.– А то как бы тебе другую работу не пришлось искать – с этими комбайнами неудобными...– Степан, уже настроившийся на иной лад, отнесся к его совету с обычной в этих местах беспечностью, но не стал спорить из уважения к хирургу. Иван Герасимыч довел его до двери, запер ее на задвижку.– Чай будем пить?.. Что скажешь, Ирина? Этот до ночи готов пациентов принимать, а нам совесть надо знать. Ставь чайник...– и, резко повернувшись, охнул:– Опять!.. Черт!.. Как ножом в бок пырнули!..– Он еле доковылял до стола, и Ирина Сергеевна, обеспокоенная, проследила за его неловким передвижением.– Знакомы, гляжу? -Виделись,– скупо сказала она, а молодой доктор, не отличавшийся ни особенным тактом, ни излишней скромностью, разоткровенничался: -Хотели даже одно дело с ней провернуть, да не вышло ничего...– и опережая вопросы старика, объяснил:– Попросил ее похлопотать за меня перед главным, а он от ворот поворот дал. Хоть и сказали, что она имеет на него влияние. Иван Герасимыч тут чуть-чуть усмехнулся, а Ирина Сергеевна опешила, но сердиться не стала: в голосе москвича было беспечное подтрунивание, на которое она не обижалась. -Таисия постаралась?– спросила она только. -Разведка донесла, да ошиблась, видно. С вашим главным каши не сваришь: выскакивает как намыленный... Ирина Сергеевна пропустила и это мимо ушей, а в лице Ивана Герасимыча Алексей нашел благодарного слушателя: -Видишь, как он быстро во всем разобрался? И трех дней не прошло...– и поглядел со значением на детскую докторшу.– А что на санитарный факультет пошел?– спросил он еще.– Если хирургию любишь? -Там конкурс был меньше, а после его окончания можно было работать кем угодно. Потом все переменили, хотя закон обратной силы не имеет. -Он у нас никакой силы не имеет.– Старик не упускал случая для нападок такого рода.– Ни прямой, ни обратной... Но хоть поступил. Вывих вот вправляешь. А то б инженером был каким-нибудь – трубы чинил, а не кости. -С теми баллами, что я получил, можно было и на лечебный попасть. С избытком даже. Я на все пятерки сдал. Поднапрягся. -Но не на лечебном же сдавал? Может, там бы пару схлопотал?..– Иван Герасимыч никому не позволял водить себя за нос.-Говоришь гладко слишком. Вслушиваться надо, чтоб на крючок не попасться... Вот и знакомая твоя призадумалась...– Он насмешливо оглядел Ирину Сергеевну, которая витала в эмпиреях, поотстав от их разговора и как бы временно отсутствуя.– Перед Москвой спасовала?.. Напугал ее пятерками своими. Разве можно ими перед женщинами хвастать? -Это только при поступлении пятерки были. Потом-то тройки с четверками. Я вообще лентяй порядочный, но хирургией увлекся по-настоящему. -Слыхала? Полный вираж сделал...– и старик поглядел с любопытством на новичка.– Ты всегда такими кругами говоришь? Не поймешь, где начал и где кончил?.. Так бы и говорил с самого начала, что лентяй. Зачем людей пугать? Ирина Сергевна вон отойти никак не может... Ирина Сергеевна что-то додумала, встряхнулась: -Я не из-за этого. -А из-за чего? -Думаю, что за болезнь в Тарасовке. -Кто о чем, а немытый о бане... И что там? Могла бы и мне показать, между прочим. -Покажу. Я же вам все непонятное показываю. Это была лесть, ни на чем не основанная и потому особенно приятная Ивану Герасимычу.– Лихорадят – некоторые уже с неделю, сильно потеют, и у всех во рту язвы: миллиметра два-три, с белым венчиком. Рентген ничего не дает, анализы тоже. Я одного в область свезла, но его из приемного покоя завернули: говорят, съел что-то лишнее. -А они других болезней не знают... Не бруцеллез? Тут бруцеллез: когда я работать начинал, был и до сих пор вылечить не могут,– сказал он Алексею. -А мне в облздраве не сказали. Могли бы известить эпидемиолога. -Жди – будут они тебе докладывать. Не он?-спросил он Ирину Сергеевну. -Не похоже. Я думала уже. Что-то острое и одинаковое. А бруцеллез, говорят, всякий раз разный. -Да вроде того... Не знаю...– Иван Герасимыч наскоро перебрал хранившийся в его памяти архив местных инфекций и отступился.– Пусть у Пирогова голова болит. Вон идет...-В коридоре послышались знакомые, волевые, дробные шаги начальства.– Вроде не ходил в последнее время. Теперь ты, Алеша, его приваживаешь?.. – и в следующую минуту дверь на задвижке затряслась, готовая вылететь из петель под напором бесцеремонного Ивана Александровича. Пирогов не терпел затворенных дверей но не как клаустрофобы, боящиеся остаться взаперти и в одиночестве в замкнутом пространстве: не любил, когда закрывались на ключ другие. -Что случилось?!– поневоле спросил хирург: вид у главного врача был самый рассеянный и измученный, а ответ последовал и вовсе уж непредвиденный: -Цыгане одолели! Из кабинета выжили!..– и на лице его отразились тайные мучения, сопоставимые по силе с одной зубною болью. Иван Герасимыч ко всему был приучен, но здесь и он изумился: -Кто?! -Цыгане... Из Китая идут: они, оказывается, и там есть – в Венгрию. Из огня да в полымя, из кулька в рогожку. Вошли сразу десять человек – лопочут все по-своему! Иван Герасимыч глянул озадаченно. -А что им нужно-то? Мы тут сидим, ничего не знаем. -Товарища своего забрать хотят. У них не принято, чтоб цыган в больнице умирал,– объяснил он Ирине Сергеевне, избегая Алексея взглядом, а относительно Ивана Герасимыча считая, видно, что он и без него это знает (он не умел или не любил говорить со всеми разом).– В поле нужно умирать, с кибитками. Привезли ночью: у него аппендицит, оперировать надо, а и это тоже нельзя – как судьбе угодно, так и будет. Из операционной вытащили. Со стола сняли, а я уже хирурга вызвал из области. -Жаль,– сказал москвич.– Я это дело и без хирурга бы оформил. -Хорошо бы,– согласился Пирогов.– А они б тебя за это в табор взяли и до Москвы б с собой подбросили. -Что это вы его так?– заступился за москвича Иван Герасимыч.– Он только осмотрелся тут, представление о всех нас составил, а вы его назад гоните? -Значит, есть за что. Раз говорю,– уклончиво сказал Пирогов: поберег разоблачения до более удобного случая.– Выпишу цыгана: все равно выкрадут... Вдвоем прием ведете? -Вдвоем. Веселей вроде.– Иван Герасимыч перестал думать о кочующих цыганах, вернулся к более оседлым заботам.– Много ль старику надо? Увидел возле себя молодого, и воображение разгорелось: есть, думаю, кому передать рукомойник этот,– и поглядел насмешливо на мраморный умывальник. -Так он еще не доктор? -Через год будет – какая разница? Время быстро идет: пройдет свою интернатуру... Столько лет ждали – можем еще год подождать.– Он посмотрел на Алексея так, будто речь шла о решенном деле, и молодой человек не подтвердил, но и не опроверг этой сделки. Пирогов усмехнулся: -Для него место уже в Москве есть. Не то в хирургической клинике, не то в кафе привокзальном. Алексей Григорьевич не обиделся: он словно был напрочь лишен этой способности – и заметил примирительно: -Почему или-или? Можно и совмещать... Иван Герасимыч решил, что оба неудачно шутят, и оскорбился за молодого: -Какое кафе?! Что ты мелешь?!. Ты ж хирург прирожденный! Сегодня вон вывих сам вправил! Приедешь сюда – за два года так насовершенствуешься, что всех своих профессоров за пояс заткнешь! Они ж не умеют ничего профессора эти! Взятки умеют брать и совать их кому надо да друг друга локтями отпихивать, а в работе-то – не очень! Кишка тонка, хоть много гонору!.. Поторопись только. А то меня, глядишь, совсем скрючит. Месяц как плохо себя чувствую. -Радикулит?– полушутя-полусерьезно спросил Иван Александрович.– Рентген сделайте. И щит себе сколотите. На жестком надо спать,– на что старик возразил с досадой: -Сделал уже! Собрали мужики: доски в сарае без дела лежали... Две ночи вылежал и плюнул: все то же самое, только мук новых натерпелся. Да досок вот лишился. Приезжай, Алеша. Видно, самое время. -Я б приехал. Справка нужна. -Какая там справка? Приезжай, а мы тебя тут определим: своя рука, говорят – владыка. Так ведь, Иван Александрович? – впервые за много лет обратился он к главному с вопросом, таившим в себе замаскированную просьбу, и тот, надо сказать, оценил это: не отказал сразу, но сделал это более уклончиво: -Там надо разобраться, что к чему... Зачем она тебе, справка эта?– помолчав, нехотя обратился он к практиканту. Тот, наученный опытом, не стал вдаваться в подробности. -Говорил же? Что одно и то же жевать? Пирогов прикинулся простаком. -Да, понимаешь, главные врачи – народ такой: недоверчивый и непонятливый. Им все разжевать и в рот положить надо – иначе не доходит... В чем закавыка, так сказать? Казус юридический? Москвич не сразу расстался с последней тайной – словно боялся, что, вынесенная на людской суд, она лишится большей части своей привлекательности. -Закон есть. По нему, если кто-то в каком-то качестве месяц отработал, то может занимать эту должность и впоследствии. -Кто тебе сказал?– не поверил Пирогов. -Знакомый в министерстве. Не мой, конечно, а отца. -Вот пусть он и берет тебя туда. Без всякой справки. -Он уходит оттуда. -В этом все и дело. Что-то я шестнадцать лет главным врачом работаю, а о законе этом не слышал. -Его редко применяют. Когда помочь только хотят. -Или помешать.– Пирогов был, как водится, беспощаден.– Тебя, прежде чем на работу хирургом брать, надо минимум пять лет в хорошей клинике учить. Чтоб ты тут не напортачил. Не так разве, Иван Герасимыч?.. Если б старик с ним согласился, мир в их отношениях был бы обеспечен всерьез и надолго, но он, конечно же, не сделал этого: -Оно и так и не так... Был бы порядок в стране, было б так, а сейчас?.. Кто здесь после меня работать будет?.. И, потом, не так страшен черт, говорят, как его малюют. Народ у нас терпеливый – не обидится, если не то что-то вырежешь. Совсем-то вряд ли зарежешь – пустяк если какой, какие-нибудь гланды лишние. Гланды, кстати, никогда оперировать не берись: на тот свет можешь отправить – дело специальное... Что – клиника?– обратился он к Пирогову.Это когда было? Сейчас же ими там никто не занимается. Оперировать не дают: чтоб лишней конкуренции не было – я это не знаю сколько раз уже слышал. Здесь хоть практика и работа живая... Обезболивать будет всех подряд. Новокаином шпарит – жалеет, что ли? -Обезболивать надо прежде всего потому,объяснил москвич,– что так работать проще. -Вот в чем дело... На кружке рассказывали?.. Видите – он и в теории подкован. Дайте ему справку эту... Как считаешь, Ирина? Пирогов не стал дожидаться вступления в бой тяжелой артиллерии, упредил ее: -Пусть сначала определится, куда ему идти: в хирургию или в санитарию. Любит слишком по кафе ходить... Купаться пошел?-спросил он москвича: тот понял, что запахло жареным, встал и повесил халат на вешалку. -Пообедать надо сначала. Хозяйка к обеду ждет. -И здесь устроился? Как это у тебя выходит все? -Это и им сгодится. Я тушенки с собой привез... Плохо готовит, правда. -Из тушенки не наготовишься... Ты к Матвею сходи. Он кормит хорошо. -Был уже. Нельзя слишком часто. -Этому тоже в кружке учили? -Нет, это уже из практики... В прошлом году целый год одно кафе пасли... Есть туда ходили,– пояснил он тем, кто его не понял.– Хозяин зеленел от злости, когда приходили, а кормил все-таки. Потому как боялся: вдруг еще раз придем с проверкой... Пирогов внимательно посмотрел на него: чтоб получше запомнить – такая откровенность была и ему внове. -Ну ты здесь на месяц всего,– произнес он вслух.– Матвей выдюжит... Зачем тебе хирургия?-не выдержав, обратился он не столько к нему, сколько к докторам, сидевшим в амбулатории.– Тебе в санитарии самое место. -Это для души, а то для прокорма,– объяснил молодой человек.– Пообедаю – потом купаться пойду...– и отправился восвояси, метнув предварительно длинный, с поволокой, взгляд на Ирину Сергеевну. Пирогов удивился: -За кого вы просите? Не видите, какой гусь? -Никакой он не гусь,– проворчал Иван Герасимыч, хотя откровения Алексея Григорьевича и на него произвели известное впечатление.– Так гусенок просто. Что из него слепят, то и будет... Подумаешь, Матвея почистит: не обеднеет... А на приеме мог бы посидеть, а не так – слетать без спроса. Из-за того, что хозяйка его ждет...– но тут уж Ирина Сергеевна вступилась за москвича: -Это вы как мужчина рассуждаете, Иван Герасимыч. Что может быть важнее обеда для хозяйки? Хирург глянул иронически: -Ну тогда он кругом чист. Как стеклышко... -Проходимец он,– сказал Иван Александрович.-Не буду: как возьмешься кого ругать, так обязательно обратного результата добьешься – все жалеть начинают, защищать от начальника. И вообще не до него. -Случилось что? Кроме цыган ваших? -Конечно... Зараза в Тарасовке, с этим кафе история... Он вон пошел туда и Матвея напугал до смерти. Чтоб напоили его...Шантажировал, попросту говоря. Тот ко мне вчера пришел, от страху трясся... Он тоже трясся: не от страху, а от злости, но держал себя в руках и, сообщая им эти новости, с одной стороны, преувеличивал их, с другой – не договаривал до конца, достигая этим особенного воздействия на слушателей. Хирург, во всем любивший ясность, вынужден был спросить: -Ничего не понял!.. Что у Матвея было? -Мясо одно проходило...– Пирогов не стал вдаваться в подробности, но хирург, зная обычную, черную, подоплеку и изнанку его слов и мыслей, насторожился: -Что за мясо?.. Опять пустяки какие-нибудь?.. -Не совсем...– Пирогов поворотился к Ирине Сергеевне, выбирая теперь ее в прямые собеседницы.– Матвей, проходимец известный, купил его у тарасовского фельдшера, а у того сроду коровы не было. Таська тоже не нашла ничего лучше как купить его и в больничный котел отправить: жалко ей, видите ли, мяса стало...– Он произносил это степенно, почти бесстрастно, но в глазах его замелькали гневные искры. -А зачем вы нам все это рассказываете?– спросил, совсем уже невпопад, Иван Герасимыч, который, сколько ни жил рядом с начальством, никак не мог вникнуть в тайную глубину его намерений, слов и поступков. -Зачем рассказываю – этого я и сам толком не знаю,– признался Пирогов.– Надо же иной раз поделиться... -Все пустое,-заочно решил хирург.– Вечно вы, Иван Александрович, с кормежкой страху нагоняете. И отравления всюду ищете... Пирогов посмотрел на него с особенным, пристрастным, любопытством. -Легко живется вам, Иван Герасимыч. Думать ни о чем не надо...– и хирург поперхнулся от незаслуженной обиды и нахохлился.– В Тарасовке зараза новая – какая, не известно, там мясо покупают: чье, понять нельзя, не в сезон заколотое, едят его больные дети, а вам все нипочем и горя мало...– Старик понял, что не прав, но из упрямства и из-за давних счетов с Пироговым не признал этого.– Вы больных в область посылали?– спросил Иван Александрович у Ирины Сергеевны. -Одного. Других родители не отдают. В район еще отпускают, а в область не допросишься. Пирогов кивнул: это не было для него новостью. -А Кабанцев так и не едет? Я ведь сам ему звонил. -Потому и не едет,– сказал хирург.– Понял, что что-то серьезное. -Это точно,– сказал Пирогов.– Надо было санитарку на телефон посадить. Теперь ехать к нему надо. Самому – или Ирину Сергеевну послать: у нее это, может быть, лучше, чем у меня, получится... Предчувствие у меня нехорошее, а оно редко меня обманывает. -А с ним вообще хоть всю жизнь ходи, не ошибешься,– проворчал хирург. -И это так... Что-то мы с вами сегодня, Иван Герасимыч, в мыслях сходимся. -Не к добру,– согласился тот, и Пирогов усмехнулся. -Зайцев еще уходит,– отвечая иным, уже собственным мыслям, продолжал он.– Тоже ни к чему...– но этого Иван Герасимыч уже не понял: был слишком далек от районной дипломатии: -А он здесь при чем? -Да так,-уклонился Пирогов.– Все одно к одному... Доктор новый,– снова притемнился он и перевел насмешливый взгляд на Ирину Сергеевну:– Она все. Возьми и возьми, говорит, эпидемиолога. Накликала – заразу новую... Опять идет!..– В коридоре послышались шаги Алексея Григорьевича, и сам он в следующую минуту появился на пороге.– Тушенка кончилась?.. Алексей ответил не сразу – он был склонен к сценическим эффектам. -Ирину Сергевну в Тарасовку вызывают!– объявил он по истечении необходимого времени.– Тяжелый случай. Торцов по фамилии!.. -Смерти только недоставало!– сказал Пирогов, а Ирина Сергеевна порывисто встала.– Едешь? И я б с тобой, да зван на прощальный вечер к Зайцеву. И машина там же! Со всех сторон нагнали – гостей свозить и развозить... Не знаю, что ты делать будешь. -На попутных поеду. -Я провожу,– вызвался москвич.– Черт с ним, с обедом: я в больнице кусок перехватил. -Да ты нигде не пропадешь,– сказал Пирогов, а Алексей Григорьевич, поблагодарив его взглядом за поддержку, продолжал: -И права у меня юношеские – поведу, в случае чего: если найдем машину. -Не забудь с собой их взять. Здесь их на каждом шагу спрашивают...– Молодые люди вышли.Слыхали?– подосадовал Пирогов.– Права у него юношеские. -Да вы никак ревнуете его?– сдерзил хладнокровный старик.– Это возрастное. Сколько вам? -В прошлом году пятьдесят исполнилось. Вам тогда нездоровилось. -А теперь каждый день так. Об этом только и думаю. Пирогов удовлетворенно кивнул: -Каждый о своем... Что вот там? Хоть волком вой. Каждую минуту что-то случиться может... Опять он нагонял страху и зачем-то сгущал краски. Старик не мог не заметить этого. -Да вы, сколько я вас помню, все одно говорите, а Петровка как стояла, так и стоит и ничего с ней не делается...В пылу полемики он не заметил, что вступил в спор с собственным скорбным взглядом на вещи, но в погоне за истиной Иван Герасимыч ни перед чем не останавливался и, если надо, противоречил себе же.– Случиться может, конечно – только не с ней, а с нами... Я вот в последнее время о смерти думаю. Тоже, скажу вам – радости мало. -А что о ней думать?– и тут не согласился с ним Пирогов: он рассеялся, встал, чтоб не продолжать бесполезный спор, в котором две стороны, как параллельные прямые, не могли сойтись вместе.– Это все – увертки ваши. Пыль в глаза пускаете. -Ничего себе – увертки!– Старик за все совместно прожитые годы так и не смог привыкнуть к прямодушию начальника.– На вас креста нет! -Это уж точно!– живо откликнулся тот, скорее довольный, чем задетый его колкостью.– Дьявол и есть! А вы не замечали до сих пор? Сейчас только разглядели?...– и ушел, празднуя новую победу над своим вечным идейным противником... Молодые люди вышли на тракт, соединявший Петровское с другими районными центрами и подведомственными ей селениями. Они долго голосовали, останавливая движущийся мимо транспорт, но он либо направлялся в другую сторону, либо мог подбросить до половины пути, что было хуже, чем ловить попутку в Петровском. Ирина Сергеевна относилась к этим неудачам как к чему-то неизбежному и привычному, Алексей Григорьевич же – как к собственному поражению. -Что ты не добьешься, чтоб тебе постоянную машину дали?– не заметив в пылу досады, как перешел на "ты", спросил он, провожая взглядом разбитую инвалидную коляску, которая не соизволила даже притормозить в ответ на его отчаянное размахивание. -Дают, когда есть. Одна машина на больницу. -Все у них есть. Надо только трясти их – как груши с дерева... Ирина Сергеевна остановила комбайн, возвращавшийся из районных мастерских: комбайнер съехал на обочину, приметив Ирину Сергеевну, которая недавно лечила его сына. Он мог бы отвезти их до Тарасовки, но для этого ему пришлось бы сделать изрядный крюк, и Алексей Григорьевич в таком случае должен был тесниться с Ириной Сергеевной на переднем сиденье, что было неудобно, или того хуже – висеть на подножке или болтаться в бункере. Алексей Григорьевич был ко всему готов, но Ирина Сергеевна, помешкав, раздумала, и комбайн загромыхал дальше. Алексей Григорьевич решил, что нельзя более занимать выжидательную позицию и что пора приступить к активным действиям. -Что за "Волга" стоит на площади?– Он давно приметил эту машину: наблюдательность его была весьма вороватого свойства. -Секретаря райкома нашего.– Ирина Сергеевна думала, что пресечет этим нездоровые поползновения, но только раззадорила: его тянуло к сильным мира сего, и он воспользовался подвернувшейся возможностью. -Вот и попросим его. Ему со всего района сегодня машин понагнали, а его собственная тачка без дела стоит – мы ее и позаимствуем. Подумаешь: секретарь райкома. Пусть знает, что его врачам не на чем по району ездить. Я уже "Волгу" водил. Пошли! -Вам не терпится за баранку сесть? -Точно!– признался он.– Люблю быструю езду, а по степи гонять – чувствую, одно удовольствие! -Никто вам "Волгу" не даст. -Это мы еще посмотрим. И не такие номера откалывали. Чем начальство выше, тем с ним забавнее... У него в запасе была не одна присказка такого рода, и он щедро делился ими при случае. Ирина Сергеевна помедлила: она была уже раз у Зайцева и не желала повторять этот опыт – но пошла-таки за Алексеем Григорьевичем: иногда и ей хотелось быть ведомой. Райком был одним из самых закрытых и охраняемых советских учреждений, и в обычное время Алексею Григорьевичу вряд ли удалось бы добиться приема у Зайцева, но так уж вышло, что тот день был для первого секретаря прощальным и как бы днем открытых дверей: каждый мог попросить у него аудиенции и решить вне очереди свои проблемы. Ирина Сергеевна в последний момент осталась-таки в приемной и стала слушать разговор оттуда, из-за неплотно прикрытой двери. В кабинете кроме Зайцева сидели и, наверно, выпивали перед их приходом: Воробьев, которого можно было назвать уже не вторым секретарем, а полуторным, и предрайисполкома Синицин, человек внешне и внутренне ничем не примечательный и потому пользовавшийся в районе большой популярностью: те двое были личностями и, стало быть, – препротивными. Алексей Григорьевич постучался, вошел и начал говорить одновременно: -Здравствуйте! Я вижу, все в сборе?-Это обращение он считал одним из самых удачных: еще со студенческой поры, когда входил с ним в экзаменационную комнату.– У нас, Тимур Петрович,(он узнал в приемной имя и отчество первого секретаря),– срочное дело! В Тарасовке новая инфекция – не совсем ясная, не исключена эпидемия, тяжелый случай, может грозить летальным исходом, а все машины отдали вам на проводы! -Неужели?– сказал первый секретарь и оглянулся с любопытством на соратников; из всего сказанного Алексеем машины привлекли его внимание в первую голову: автомобиль в провинции, да и не только там – дело наиважнейшее. Предрайисполкома, ведавший материальным обеспечением районных мероприятий, встрепенулся: -Надо было. Из области десять человек приедут. Свои как-нибудь доберутся. -А зачем с утра?– резонно спросил Зайцев, который уезжал на следующий день и мог позволить себе определенное здравомыслие и даже некоторую либеральность суждений. -Да там – цветочками запастись, съездить кой-куда. Машины надо помыть...– от души врал Синицин: на самом деле автомобили выстроились в ряд во дворе райисполкома и ждали его приказов. Так было надежнее – предрайисполкома знал, что потом их не соберет: все будут в разъезде, а он будет висеть на телефоне и матюкаться. -И скорую забрали?-удивился Зайцев: по-видимому не одобряя таких действий. -Нет. Скорую оставили,– снова солгал Синицин и посмотрел украдкой на Алексея: чтоб не вмешивался. -Скорую оставили,– уступил ему Алексей.– А детскую докторшу без колес оставили. В приемной сидит. Позвать? -Не надо,вмешался второй секретарь (или полуторный).– Видели. А вы-то кто такой, собственно?..– Он перенимал бразды правления и решил проучить зарвавшегося юнца, но Зайцев, не желавший уходить и на пять минут раньше срока, жестом остановил его и предложил незнакомцу: -Вы б, правда, представились для начала? -Алексей Григорьевич!– отрекомендовался тот.– Здесь – временно исполняющий обязанности заместителя главного врача по санэпидработе, а в миру – выпускник московского медицинского института!.. Титул был громкий, и даже Воробьев вынужден был на время умолкнуть. Зайцев, пребывавший в благодушном расположении духа, отнесся к похвальбе Алексея Григорьевича снисходительно, а постоянное место жительства гостя его заинтересовало: -Москвич, говорите? И где там живете? -В Дегунино. А раньше на Красной Пресне жил. Пока дом не снесли. -Но Дегунино – это ведь тоже Москва?..– Зайцеву было приятно похвастать перед теми двумя знаниями московской географии.– Я в Москве бывал не однажды. -Конечно!– заверил его москвич.– Скоро метро будет. Зайцев мельком кивнул. Разговор занимал его все более. -И давно у нас? -Четвертый день... Или пятый?.. Один напрочь выпал. -И уже здесь?..– Зайцев поглядел на тех двоих, приглашая их позабавиться его прыткостью. – А так и надо. Кто смел, тот и съел. -Я тоже так считаю. Это и мое кредо тоже. У нас много общего... Тимур Петрович поглядел на него: с тем любопытством, которое начальству заменяет порой все прочие чувства. Ирина Сергеевна отошла от двери: она была теперь спокойна за коллегу, за которого поначалу тревожилась. Предрайисполкома здесь как-то преувеличенно и сам не зная чему засмеялся: надо было дать знать о себе, а не сидеть тупым чурбаном. Воробьев – и тот скрепился, попытался улыбнуться, но лицо его вместо этого выдавило коварную придворную ухмылку. -Поэтому и пришел к вам,продолжал москвич.-Где, думаю, еще машину взять, как не у секретаря райкома?.. Это был явный перебор. Зайцев тонко улыбнулся, не зная, как выйти из затруднительного положения, в которое был поставлен не содержанием просьбы, но ее формой. Синицин пришел ему на помощь: -А что за эпидемия? Я не слыхал что-то. -У детей. Язвы во рту и лихорадка.– Алексей Григорьевич еще ни одного больного в глаза не видел, но судил о них с видом знатока и эксперта: так и надо поступать в начальственных кабинетах. -А это пусть,успокоился Синицин.-Бруцеллез – вот кто нам житья не дает. План из-за него не выполняем. -Суют в рот что попало,– пренебрежительно отозвался Воробьев,а потом у них язвы. И машину им подавай. -Все важно,– не согласился Зайцев, который, по положению своему, должен был блюсти чистоту догмы.– Все связано единой цепью. Что-то упустишь – потом в десять раз больше усилий приложишь, чтоб выправить. Учебники сейчас читаю,– пояснил он Алексею, будто тот лучше других мог оценить это.– В высшую партшколу поступаю. -В Москве? -А где ж еще? У нас других нет...– и адресовался уже тем двоим, в назидание:– У детей язвы, доярки из-за них не спят, а у вас из-за этого план горит: они ни о чем больше не думают. -А они вообще ни о чем не думают,– проворчал Воробьев, почувствовавший уже вкус власти, но от дальнейшего спора, за ненадобностью, отказался, и Зайцев продолжил без помех: -Все надо пресекать в корне, в момент его зарождения – этому нас учат классики. Иначе любой пустяк может стать решающим фактором. И вообще – береженого бог бережет, хотя его и нету...– совсем уже по-домашнему закончил он и спросил у Алексея, перейдя с ним на "ты" на правах старого знакомого:– Один в Тарасовку едешь? -Говорю ж, с Ириной Сергевной. Слыхали такую? -Слыхал!– засмеялся тот, нисколько не задетый его дерзостью: он ходил уже в московской броне, защищавшей его от петровской действительности.– Сама, смотрю, стала наставницей? Прежде в наставляемых ходила...– Ирина Сергеевна отсела от двери: хоть и не пошла к ним, перед их взыскующие очи, но получила-таки очередную нахлобучку.– Ей бы "Волгу" эту,– расщедрился хозяин района: благо это ни к чему уже его не обязывало.– Вот кто по району больше всех ездит. -Я и говорю!– подхватил москвич.– Слово в слово! А в Тарасовку особенно надо дать! Святое дело! Чтоб не стало фактором!.. Он уговорил Зайцева. -И вправду дать?– спросил он, оборотившись к напарникам.– Все равно без дела стоит, на солнце печется. Сколько нам сидеть еще? Дела передавать? -Полчаса, от силы,– солгал зловредный Воробьев, но председатель взглянул на вещи шире и реальнее: -Часа два. Никак не меньше. -Успеют, словом. Берите!– сказал он, и это согласие стало самым широким душевным движением его за все время районного правления. -Я сам ее поведу?– спросил москвич: как нечто само собой разумеющееся, но это оказалось самым экстравагантным из всего в этот день им сказанного. -Это уж дудки!– Зайцев скорчил изумленную рожу.– Райкомовскую машину самому вести?! Это и мне не позволяется!.. Разбудите Володьку: он в машине дрыхнет... А ко мне завтра зайдите, с утречка,– прибавил он напоследок.– У меня к вам пара вопросов есть... Вдруг понадобится,оправдался он перед теми двумя, зорко следившими за его партийной нравственностью.– Так-то у меня будет все: гостиница, талоны на питание, билеты всевозможные, но вдруг найдется что, о чем не подумали... Те отнеслись к его объяснениям недоверчиво, но оставили свои сомнения при себе и вернулись к папкам, инструкциям и циркулярам, а молодые люди пошли искать и будить шофера, которого все, несмотря на его зрелый возраст, звали Володькой. -Дело в шляпе,– похвастался Алексей, выйдя из кабинета.– Считай, ключ от машины в кармане... -Слышала уже,– сказала она.– А меня в наставницы произвели. -А ты этого не хочешь?– спросил он, и она не то не нашлась чем ответить, не то поленилась... 34 -До врача хоть бы дожил! Приедет она? Совсем посинел, бедненький!.. Мать остановилась среди избы. Отец сидел за столом. Больной ребенок лежал в душном запечье, за тряпкой. Мать только сейчас стала, а то поминутно бегала к ребенку; отец, сумрачный, сидел не вставая. За дверью, в другой половине избы, шумели дети, запертые в ожидании доктора. Последнее затягивалось. -Ну и ладно! – сказал вдруг хозяин и криво усмехнулся.– Их вон еще сколько... Мать возмутилась: -Что мелешь?!. Зачем рожать было? Отец поднял голову, прислушался, заворчал: -Лучше б врачу чистое полотенце приготовила! В прошлый раз дала – тебя б той тряпкой по роже! Со стыда чуть не сгорел! -Не сгоришь! Умывальник почини лучше! Опять из кружки лить? В доме все не как у людей, из рук валится! Ни одна дверь не запирается, на крючках все! Муж отступил, сбавил тон: -Все равно, все перетрясут!.. За ними успеешь... -Не пил бы, успел. Повесила я ей полотенце...– и снова ушла к больному. Младший закричал за дверью: -Папк, выпусти! На двор хочется! -Лей в окно,– приказал тот. -А они не дают! В зад толкают! Отец вскипел: -А я сейчас кочергу возьму, ребра им переломаю!.. Шум за дверью стих. Стало слышно, как сопит за занавеской больной ребенок. В тишине чуткий слух отца, промышлявшего на досуге охотой, уловил шаги, но он не сказал об этом. Мать вернулась встревоженная: -И дышит плохо! Беда совсем! -Вылечит,– уже увереннее сказал отец.– Константина же вылечила. -Пока солнце взойдет, роса очи выест... Где хоть фершал твой? -Ей пошел звонить... Идут вон...– Дверь отворилась, и в избу вошли медики: Ирина Сергеевна, Алексей Григорьевич и местный фельдшер Семен Петрович. -Сильно задержались?..– Хозяйка не ответила, но по лицу ее Ирина Сергеевна поняла, что пришла вовремя. Ей передалось волнение матери, и она нахмурилась:– Где он? -Тут лежит!..-Хозяйка засуетилась, указывая на закуток за печью.– А тут руки помойте! Рукомойник у нас сломался, починить никак не можем – я вам из кружки полью, ладно? -Опять в душный угол положили?– спросила докторша, моя руки над широкой миской. -Думали, там теплее будет. Не знаем же: неученые. -В прошлый раз об этом говорили. -А вы запомнили?.. Верно, был разговор... Полотенчико возьмите. Ирина Сергеевна начала вытирать руки. -Давно болен? -Третий день... Отец вступил в разговор, неожиданно и грустно: -С поля приехал: смотрю, плохой совсем. -Почему раньше не вызывали? -Не беспокоили: думали, обойдется... Семен Петрович лечил,– не без скрытого яда прибавил отец, держа зло на фельдшера, и тот крякнул: будто сбился на миг с дыхания. -Пойдемте посмотрим. Поможете мне... Ирина Сергеевна ушла с матерью к ребенку. Мужчины остались в горнице. -Не похоже ни на что,– пожаловался фельдшер, спасая лицо: не перед хозяином, а перед приезжим доктором.– Назначил антибиотики, а ему только хуже...– Отец глянул с осуждением: не прямо на него, а чуть в сторону, и он сменил разговор:– Что запер их? Дети к этому времени забегали и зашумели снова. -Малого беспокоят...– нехотя сказал отец и прислушался к тому, что происходило за печью.– Смотреть бегают...– Он насторожился, готовый оборвать шум за дверью, но постеснялся доктора: тот все рассеивался и глядел по сторонам – как на смотринах или на художественной выставке... -Из чего стены ваши?..– Алексей подошел к стене, потрогал пальцем сухую землю. -Из дерну!– буркнул отец и неприязненно блеснул глазами. -Вместо кирпичей кладут?..– спросил тот и, не получив ответа, еще раз осмотрелся. Изба, со сложенными из дерна стенами, с крохотными окнами-бойницами, с тусклой, висящей на голом проводе лампочкой, бросилась ему в глаза и осталась в его памяти... Вез их сюда личный водитель Зайцева Володька. Они разыскали его в машине, где он спал на заднем сиденье, укрывшись от мух газетами. В ту пору существовало два вида персональных шоферов: одни спали в свободное время, другие "левачили" – Володька безусловно относился к первой категории. Выслушав необычное распоряжение, он пошел в райком, получил там необходимые подтверждения и вернулся с улыбкой, означающей готовность ехать хоть на край света. Улыбка эта была широка, любезна и непроницаема и могла служить эмблемой представляемому им учреждению. Машину он вел искусно и умудрялся при этом есть: разворачивать бутерброды с обкомовской колбасой, распечатывать бутылку с простоквашей – с вечной дремотой своей, он и поесть не успевал вовремя. Алексей Григорьевич, довольный успехом у начальства и наслаждаясь ездой на гибких рессорах, распространялся на общие темы и делился опытом с помалкивавшими спутниками: -С ними,– он имел в виду руководителей разного уровня,– чем нахальней, тем проще. Людей предприимчивых у нас мало, сами они по рукам и по ногам связаны – вот и сидят-ждут, когда к ним кто-нибудь придет и их потешит. Им свое нужно. Вашу эпидемию они в гробу видали, а вот где, понимаешь, Дегунино находится и построили ли "Националь" – это их впечатляет. Как еще про Останкинскую башню не спросили: в самом ли деле она вертится, или это только так, от балды говорится... Красноречие его пропадало втуне. Ирина Сергеевна глядела в окно, где мелькали знакомые и лишь меняющиеся в зависимости от времени года ландшафты: она присутствовала уже при втором круге здешних сезонных метаморфоз; водитель же если и слушал его, то никак этого не показывал и отделывался фирменной улыбкой, приобретавшей все более неопределенный и почти резиновый характер,– он растягивал в ней рот, словно забывая, чему и зачем начал улыбаться... К дому он их доставил, но везти назад отказался – даже изменил обету молчания, данному им при поступлении на службу: -Назад не велено. Мало ли что вы там подцепите...– и развернулся и уехал не попрощавшись: трескотня Алексея Григорьевича произвела на него невыгодное впечатление... -Поменьше болтайте,– посоветовала Алексею и Ирина Сергеевна.-Здесь это не принято. -Да мне это как-то до лампочки,– сказал он тогда.– Я их вижу в первый раз и в последний... Теперь он был настроен не столь решительно и еще раз огляделся. Фельдшер поймал его взгляд. -Нездоровое жилье, смотрите? Землянка вверх ногами! Считается – времянка, но у нас вся жизнь временная. Поселенцы в них живут, но мы, можно считать, все переселенцы... -Не гуди!– оборвал его хозяин.– Без тебя тошно!.. Дети приняли его слова за сигнал к атаке: -Дядька-врач, дядька-врач! На тебя насерил грач!– задразнил старший, заводила в их компании: тот самый Константин, которого Ирина Сергеевна год назад вылечила от опасной кори, – в этой семье все инфекции протекали тяжелее обычного. -Цыц, проклятые!-возвысил голос отец, никого уже не стесняясь. -А что он нашего Пашку не лечит?!– упорствовал сын, неизвестно кого имея в виду: фельдшера или практиканта – оба были в белых халатах, и оба бездействовали. Москвич принял на свой счет. -Пойду погляжу. Совсем недавно детские инфекции сдавал...– и зачем-то пообещал отцу:– Все в порядке будет... Он зашел за тряпку. Ирина Сергеевна при свете тусклой лампочки держала младенца в руках, оглядывала его со всех сторон и вертела, как гончар только что вылепленное изделие. Малыш от слабости не держал головку, но глядел покойно, и взгляд его казался осмысленным и причастным к тайнам бытия и самого мироздания. -Богоматерь на пути в Египет,– сказал Алексей Григорьевич, присев на табуретку.-Неизвестная картина Рембрандта...– Он, видно, не чужд был прекрасного: раз держал в голове такие места и фамилии.