Текст книги "Каменная баба"

Автор книги: Семен Бронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Она заколебалась на миг: будто смолистый запах был сам по себе способен соблазнить ее – но одумалась: -Нет, Иван. Умерло что-то и оживать не хочет. -Жаль,– искренне, кажется, сказал он.– А у меня с моей к окончательному разрыву идет: не можем под одной крышей жить. Бобылем в конце концов останусь... Поедем? -Нет... Зачем с Натальей связался? -Вот ты о чем?.. Так это раз всего было. -Мало? -Это как считать... Хочешь мне той же монетой отплатить? -Зачем? Мы ж не на рынке...– и ушла, охваченная внезапной меланхолией.... Подобные объяснения приводят обычно к последствиям прямо противоположным тем, которые на них возлагают: не наводят мостов к прошлому, но, напротив, их сжигают – и в таких случаях особенно болезненны для участников. Так что Иван Александрович зря затеял этот разговор... Но, с другой стороны, с ним никогда нельзя было знать в точности, чего он хочет. Может быть, он этого обратного результата и добивался – и догадка эта стала истинной и конечной причиной неожиданной хандры Ирины Сергеевны... Визит Алексея Григорьевича к первому секретарю обкома и состоявшийся между ними телефонный разговор вызвал, как начальный удар в биллиарде, многочисленные столкновения чиновных шаров, их отскоки от бортов и даже прямые попадания в лузы. Завотделом Потапов позвонил Сорокину и сразу напал на него: в прямом и в переносном смысле – едва не обрадовался представившейся возможности: -Что у тебя там делается?! Консультантами не можете село обеспечить?! Умеете только по городу на скорой гонять! Может, их в район надо выслать, специалистов твоих?! Чтоб толку больше было?!. Это была особая, начальственная манера распекать: говорить нарочито темно и бессвязно, чтобы подчиненный не только потел, выслушивая выговор, но еще и ломал голову и выворачивался наизнанку, силясь понять, в чем он провинился. Но Сорокин не был, в полном смысле слова, его подчиненным – кроме того, у него был редкий дар решать подобные задачки и выходить сухим из воды, что больше всего в нем и бесило. -Так это не ко мне,– с дерзким спокойствием прервал он Потапова, едва услыхал, что речь идет о Кабанцеве.– Это наука. Я тут зачем? Мне моих хватает. -Как – наука?– опешил Потапов, который, руководя слишком большим числом людей одновременно, никак не мог разобраться, с какого, так сказать, боку они ему подвластны и подотчетны. Сорокин объяснил ему: терпеливо и благодушно, как сделал бы это новичку в кадровых вопросах, что Кабанцев доцент института и в этом качестве курируется отделом науки, который тоже подчинен Потапову, но минуя Сорокина; выходило, что Сорокин ни при чем, а Потапов все-таки за все в ответе. Ошалев от такой дерзости, Потапов забыл отчитать его за то, что в области, по его данным, свирепствует эпидемия, о которой он ничего не знает, бросил трубку и перезвонил в отдел науки, где ему почтительно, но твердо разъяснили, что институт усовершенствования врачей принадлежит системе союзного министерства здравоохранения и, имея ведомственное подчинение, относится-таки к медикам. Надо было либо в Москву звонить, уточнять и жаловаться, либо снова Сорокину – Потапов плюнул и, не испытывая более своего терпения, позвонил Кабанцеву. Тот все еще сидел дома и второй день подряд ждал вызова к Гусеву. Потапов, вымещая на нем дурное настроение, приказал ему, вместо этого, немедленно отправляться в Тарасовку. -Зачем?– робко заупрямился инфекционист. -А зачем, сам должен знать!-прикрикнул тот, верный себе и не объясняя лишнего, хотя Кабанцев до сих пор вроде бы числился его человеком и даже союзником – так что тому, после такого распекания, впору было либо вешаться, либо немедленно бежать на автобусную станцию. Первое его побуждение именно таким и было, но потом он поодумался, скрепился и решил ехать в Петровское наутро, но, как сказал Гусев, первым автобусом: чтоб потом не было нареканий, что приказ выполнен не дословно... Он сильно обозлился на тех, кто его подставил. Получив разнос от Потапова, он справедливо вывел отсюда, что на него нажаловались: не иначе как Ирина Сергеевна, которую он держал утром за локотки, – и главное, его лишили доступа к Гусеву. То что это произошло из-за никому не известной сельской докторши, его не удивляло: слабые для того и существуют на свете, чтоб о них иной раз спотыкались сильные. Надо знать, как высоко ценится в провинции (да и не только там) признание высокопоставленных лиц, которое, в случае врачей, проявляется именно в таких доверительных вызовах, и как долго его добиваются – чтоб понять всю черноту злости, охватившей сердце Михаила Дмитриевича. Прежде чем ехать в Петровское, он заглянул вечером в областную санэпидстанцию. Там выслушали его жалобы и разделили чувства в отношении Петровской больницы и его руководителя: – Ему все мало? Он сам этого доктора выпросил? Ему помощь нужна? Получит ее! Пришлем ему комиссию!.. И все та же докторша? Которая у всех инфекции находит? И ей поможем, не оставим без внимания... Вы поезжайте пока, Михал Дмитрич: раз начальство требует соберете информацию, а что делать с ней, мы разберемся...– и с таким двойным назиданием и поручением Кабанцев отложил все свои дела (которых у него, признаться, было не так уж много) и отправился первым, шестичасовым, автобусом в Петровское, не вызвав даже оттуда машину, что непременно бы сделал в рядовых обстоятельствах. Одно это должно было насторожить многоопытного Пирогова, но он и без того находился как бы на осадном положении и готовился к худшему... В больницу Кабанцев прибыл за полтора часа до появления в ней дневных врачей и, браня себя за мальчишеское усердие, а Пирогова – за ни с чем не сообразную спесь и гордыню, спрятался в рощице по соседству с воротами, откуда можно было наблюдать за движением по дороге: здесь его месть вызрела окончательно. Просидев битый час на жестком пеньке, он как ни в чем не бывало вошел в кабинет к Пирогову, только что здесь объявившемуся, и объяснил ранний визит случайным стечением обстоятельств: -Машина попутная была – дай, думаю, загляну до работы. Потом жарко будет, развезет, да и времени особого нет. Я ведь один на кафедре крокодил мой на пляже греется, а я здесь маюсь... Что у тебя за инфекция?.. Выслушав с десяток похожих друг на друга, как проштампованных, случаев, он поскучнел, сбросил с себя наигранную и неубедительную живость, глянул на Пирогова с недобрым чувством: -В авантюру меня втянуть хотите? Откуда я знаю, что за язвы? Кого мне благодарить за все это? Я же из-за вас главного клиента своего лишился. Болели б и болели – велика беда? Никто ж не умер? -Нет пока.– Пирогов по природе своей был умеренным оптимистом. -И не помрут. Что суетиться тогда?.. Да даже если б и так?.. Ирина все эта – не помню, как по батюшке. Полная такая, интересная. На сеновал бы с ней завалиться... -Я понял, о ком вы,– прервал его Пирогов, потому что тот готов был уточнять второстепенные детали и далее.– Детская докторша наша. Понятно, что в первую очередь беспокоится. Случаи-то детские. -Другие и не обращаются... Вы б в младенчество ее перевели. Микропедиатром. Там инфекций меньше: материнский иммунитет действует. -А она за всех. И микро– и макро-. -Да?..– и Кабанцев поглядел на Пирогова так, будто он сказал нечто из ряда вон выходящее.– А этот кто? Который у секретаря обкома был? У меня на него зубище: как у мамонта. Тут Пирогов оказался вполне с ним солидарен: -Да и у меня тоже. Не знаю, как от него избавиться. -Но это ж вы его за мной послали? -Да упаси бог! Что я: себе враг или вчера родился? Жаловаться надо по инстанции: этому меня еще в армии научили. -Это вы правильно говорите. Но отвечать все равно вы будете. -А кто же? Жду уже. Идем больных смотреть? -Зачем?.. Вы и без меня хорошо их описали.– У него сложился план действий.– Профессору оставим. Договорились? Я на вас зла не держу: спустим все на тормозах – он приезжает, вы ему это подсовываете. Пусть бруцеллез свой ставит. Он ведь ничего другого не знает. Да и старые болезни лучше новых: привыкли к ним – вроде так и надо. -А что на самом деле? -А я знаю? Откуда мне? Такой же, как и вы, докторишка... Грипп какой-нибудь. Учебники смотрели? -Смотрел, конечно. У меня хороший справочник немецкий. С картинками. -По-немецки шпарите? А я вот ни один язык не осилю – наверно, так и помру в невежестве... Немецкий – это хорошо. Только у них ведь наших болезней нет: живут чисто слишком. Нам бы китайский освоить, они ближе как-то – да не поймешь ничего, в иероглифах этих... Не знаю, Иван Александрыч,– окончательно надумал он.– Ничего вам путного не скажу и, наверно, раскланяюсь..– и оглянулся в поисках двери. -Сначала напишите что-нибудь,– Пирогова было не так просто обвести вокруг пальца, и он удержал его за рукав.– Два слова – не больше...– и рассыпал перед ним свободной рукой стопку амбулаторных карт и больничных историй. Кабанцев взглянул на них с откровенной досадой: -Так их смотреть надо. -А кто мешает? Одного-двух хотя бы...– Здесь он приврал: в больнице был только маленький Торцов, которого Ирина Сергеевна умыкнула из Тарасовки. -Этого не могу! Не положено!– запричитал тот.– Мне после них к начальству с визитом идти – кто ж мне это позволит? -А без записи не получится, не выйдете,– и Иван Александрович воспользовался даже сильнодействующим московским средством: Не то снова придется кое-кому в область ехать... Кабанцев косо поглядел на него, соизмерил его угрозу с собственными. -Скажете, приехал и не написал ничего?.. Так я ж не отказываюсь – профессора только предлагаю дождаться. Он прибудет скоро. Иван Александрович придвинул к нему карточки и согласился на полумеры: -Ладно. Напишите хотя бы, что надо его вызвать. Чтоб не от меня шло... И свое мнение припишите. Кабанцев посмотрел с немым укором: -Вы все свое?.. Я ж их не видел. -Пойдемте тогда смотреть,– уперся Пирогов, а Кабанцев разгорячился: -Заразу эту?! Которая неизвестно как передается?!.– и замолк, сообразив, что сказал лишнее. -Пишите без осмотра,-дожал его Пирогов и протянул авторучку. -Упрямый вы человек, Иван Александрович. Знаете, что если я руку приложу, то на меня ответственность свалится. И москвича мне подсунули. Заодно с ним – только за его спиной прячетесь. Хотите снова ко мне его послать. А он с самим Гусевым по телефону разговаривает. Москвич поэтому, наверно... Что ж вы так? Это был шантаж, подстраивающийся под дружбу, но Пирогов на него не поддался. -Этому, я думаю, вы и сами не верите. Мне от него одни неприятности. Но раз уж съездил он к вам, можно и воспользоваться. С худой овцы, как говорится. Оставьте закорюку какую-нибудь,– как бы уступил и сбил цену он.– А то меня на той сосне вздернут. За то, что я с вами не проконсультировался. -Это-то я понимаю!закивал тот.– Хотите, чтоб я рядом висел? Легче вам от этого будет? -Вам ничего не будет. Вы можете не знать. Это если студент не знает, ему курс не зачитывают, а вы в своей должности вне всякого сомнения... Что вы пишете?..заглянул он в историю болезни, боясь, что Кабанцев напишет что-нибудь вроде того, что доволен ведением истории болезни и не имеет к ней претензий. -Пишу, что больше всего данных за бруцеллез. Все равно, крокодил мой то же самое напишет – зачем я с ним спорить буду?..– и Кабанцев во всех подложенных ему историях болезни и амбулаторных картах вывел нечто одинаковое и расплывчатое, где простое "не знаю" было выражено столь замысловато, что запись могла приличествовать не одному только доценту, но и самому профессору, и даже члену Большой Академии... Совершив этот гражданский подвиг, он никуда не поехал, а остался в кабинете – в ожидании законного вознаграждения. Пирогов, понаторевший в житейских делах, понял его без слов и пошел к больничному сейфу, служившему кроме хранения бумаг еще и баром. -Водку или коньяк? -А от чего пьянеют меньше? Водка – она все-таки зимой лучше. -Машину дадим,– сказал Пирогов: ему было жаль коньяка, но он выставил его – наказал себя: нечего было хвастаться. -Армянский? Это хорошо. Но его нельзя, наверно, без закуски? Развезет, боюсь...

–Закуска в больнице не проблема.– Пирогов в последний раз мысленно выругал себя за неуместную щедрость, подошел к окну и крикнул – после этого в кабинет, как по волшебству, внесли заготовленные заранее тарелки. Кабанцев оглядел накрытый стол, удовольствовался им и решил сделать еще один шаг в сторону петровских медиков.

–У вас, учтите, комиссия будет,– честно предупредил он.– Сами напросились. Я постараюсь, конечно, написать получше, но все равно приедут. Деревню эту на особый режим ставить надо. Раз Гусев в курсе. Спросят. Смотреть надо всех поголовно – с общей термометрией и изоляцией заболевших. Бруцеллез ведь: хоть и знакомая болезнь, а все равно – вспышку допустили, за это по головке не погладят. Цифры заболеваемости испортите..– и взглянул на вещи с иной стороны: из мнимого сочувствия и стремления к объективности:– А кто у вас будет этим заниматься? Деревню термометрировать, когда термометров нет? Ни здесь, ни в области. И хлорки, кстати, тоже?..– Он повертел в руках стакан – с явным желанием его наполнить.– Все знают, что нет, а каждый раз как из другой страны приезжают: мало ли что нет – требуйте от начальства, чтоб было. А кто ж сунется к нему с этими требованиями? Если москвич только ваш, пропади он пропадом...

Охмелев, он и подавно расхотел ехать, а утолив голод и жажду, начал намекать на иные свои потребности и кончил тем, что попросил позвать к столу Ирину Сергеевну, которая днем раньше произвела на него неизгладимое впечатление. Тут Ивана Александровича прорвало: он потерял терпение, велел, не спрашивая его согласия, подкатить машину под окна кабинета, собственноручно усадил в нее сопротивляющегося инфекциониста, который торговался и был согласен уже не на Ирину Сергеевну, а на любую медсестру ее осанки и комплекции, и просился купаться. Пирогов обещал ему все это в его следующий приезд в Петровку, кивнул Лукьянову, с которым они в эту минуту едва ли не помирились, и тот повез его в область – без всякого уважения к его персоне, швыряя на поворотах, будто вез не доцента, а мешок с цементом. Кабанцев хоть и был пьян, но все это запомнил и свой отчет составил в самых невыгодных для Петровской больницы формулировках...

Впрочем, он в любом случае поступил бы так же...

Пирогов после отъезда гостя, не совсем трезвый, взялся за одно дело, за другое, затем все бросил и пошел в амбулаторию: подышать свежим воздухом и побыть в обществе людей, не занятых мыслями о карьере.

В амбулатории сидели трое: Иван Герасимыч, Ирина Сергеевна и Алексей Григорьевич, который в последние дни здесь как бы окопался и проводил много времени. Пирогову, после Кабанцева, и москвич показался приемлемой личностью.

–Не могу больше,– сказал он и сел в стороне.– Лучше с десятью ворюгами дело иметь, чем с одним чиновником. Народец наш – так себе, а начальство того лучше. Для кого жить, неясно.

–Для себя, наверно?– предположил с невинным видом Иван Герасимыч, но Пирогов, почувствовав подвох, только досадливо глянул на него и не удостоил ответом.– Кто вас так достал?– спросил старик.

–Кабанцев. Больных консультировал.

–Так он же интриган известный? Зачем звали?

Иван Герасимыч знал в области каждого и всем давал краткую и, чаще нелестную характеристику.

–Другие в отпуску. Да и те не лучше... Не хотел записей оставлять. Еле вынудил. А потом – еле выпроводил.

–Что он написал?– спросила Ирина Сергеевна, интересовавшаяся прежде всего делом.

–Что на бруцеллез похоже, но нужно уточнить у профессора. У специалиста по этому заболеванию.

–У позера этого?– удивился Иван Герасимыч.– Так он не скажет ничего. Я от него ни одного путного слова не слышал. Слабая вообще кафедра. Вот у нас, в Новосибирске, инфекционисты были...

–В одна тысяча девятьсот таком-то году!– передразнил его Пирогов, который не мог не спорить с хирургом – даже когда оба говорили одно и то же.– Когда все это было?

–Когда врачи были хорошие,– насупился старик.

–Вот я и говорю. На колу мочало, начнем сказку сначала...

–Бруцеллез?– Ирина Сергеевна изобразила на лице сомнение: она не любила, когда опровергали или ставили под сомнение ее диагнозы.

–Бруцеллез не бруцеллез, а комиссию ждите. Кабанцев предупредил: чтоб себя выгородить. Если бруцеллез, то заболеваемость в области в полтора-два раза подскочит и мы виноваты будем: меры профилактики ослабили. Акт составят, мусор найдут на больничной территории – с этого обычно начинают... Надо дяде Пете сказать, чтоб двор вылизал.

–Он сам-то что про эти случаи думает?– спросил старик.– Если забыть про профессора?

–Не знает – и все тут. Может, грипп, может – еще что. Мы вот не знаем, да боимся, что с нас за это стружку снимут, а с него все – как с гуся вода. Он так и говорит. Он вообще, надо отдать ему должное, не церемонится – лепит напропалую...

–У меня справочник по инфекциям,– осторожно напомнил о себе Алексей: он уловил перемену в отношении к нему начальства.– Начал читать: дошел как раз до бруцеллеза: там болезни в алфавитном порядке расположены. Не очень похоже.

–Да конечно не похоже,– безразлично согласился Иван Александрович и поглядел на Ирину Сергеевну.– В Тарасовку ехать надо, смотреть всех подряд. Начальство требует.

–Поеду завтра,– обещала она.– У меня как раз профилактика. И мальчишку надо назад отвезти. Мать не едет: вы, говорит, забрали его, вы и везите.

–Народ такой,– кивнул Пирогов.– Тоже со словами не жмутся... Выздоровел?

–Язвы остаются, но температуры нет и общее состояние хорошее.

Пирогов засомневался:

–Может, и правда грипп это у всех – какой-то особенный?.. А мы дурака валяем – подставляемся?.. Роют ведь под нас... Или под меня, если хотите.

–С чего бы?– не поверил ему старик.

–Начальство в районе меняется.

–А что ему медицина? Они о нас в последнюю очередь вспоминают.

–Оно так, конечно...– снисходительно согласился Пирогов.– Да тут эти случаи, которыми мы им глаза мозолим. Да еще толкач этот...– и, не глядя на молодого москвича, хотя именно его имел в виду, начал рассказывать Ивану Герасимычу:– Поехали в область с больным, и он с ним – к самому Гусеву. По телефону с ним случай обсуждал. Я Гусева всего пару раз издали видел – на партактиве, а он вот разговора удостоился. А потом выяснилось, что в приемной больной и что у него не то чума, не то холера, – тут кошмар что началось. Мне Сорокин рассказывал – давно, говорит, у нас такого театра не было. После этого все вдвое завертится. Завертелось уже, собственно говоря.

–Вы что-то не слишком из-за всего этого переживаете?– подметил недоверчивый старик.

–А что толку? Переживай не переживай – дело сделано. Да оно иной раз и лучше, когда быстрее. Можно соскочить, в случае чего. С поезда перед крушением... Если очень приставать начнут.

–Что вы имеете в виду?– спросила теперь и Ирина Сергеевна.

–Да то, что лучше иногда самому уйти, чем их дожидаться... Это – как с женщинами,– мимоходом кольнул он Ирину Сергеевну.– Кто первый бросает, тот в выигрыше остается...– Так что он теперь с Гусевым знаком. Заочно, правда... Вы с Гусевым не знакомы, Иван Герасимыч?

–Не удостоен... Но думаю – птица та еще. Больного ребенка к нему привез?..– обратился он к Алексею, перестав ломать голову над чужими задачками.– Вот и молодец! Пусть почешутся! После этого ведь Кабанцева прислали?

–После.

–Ну вот! Чаще бы их носом в дерьмо совать – глядишь, и лучше бы было.

–Вы, я вижу, тоже в словах не затрудняетесь?– выговорил ему Иван Александрович, хотя испытывал в этот день тайное удовольствие от его ругани.

–А что мне стесняться?– возразил с вызывающим видом Иван Герасимыч: в последнее время он расположен был рубить сплеча, по-крупному.– Умирать пора, а на том свете будет не до этого.– Ирина Сергеевна оторопело поглядела на него.– Да и нет его, того света – мы ж с вами ученые, знаем.

–Есть-нет – это науке неизвестно.– Пирогов оборотился к Ирине Сергеевне, которая, по старой памяти, все его притягивала:– Ты что на этот счет думаешь?

–О том свете? Ничего не думаю.

–А о чем ты думаешь?

–О ваших сравнениях. Да еще о болезни в Тарасовке.

Иван Александрович подтрунивающе глянул на нее.

–Хорошо, так. Хоть один человек в районе делом занят, беспокоится. Побольше бы таких,– и заключил, вставая:– Ладно. Посидел у вас – вроде легче стало. Хотя и засиживаться тоже нельзя: раздражаю вон Ивана Герасимыча... У вас свое начальство, у меня свое. Так вся страна и мается... Снова с Ириной Сергевной поедешь?– спросил он Алексея.

–Обязательно!– заверил его тот.– Не могу ее одну оставить. Я тут всем удачу приношу. В райкоме машину выторговал, в области – консультанта.

–Это точно!– согласился главный врач.– От тебя одна польза. Надо будет тебя куда-нибудь послать подальше – где особенно трудно. На Камчатку не хочешь?

–Нет.

–Жаль. А то там как раз хирургическая вакансия открылась...– и ушел, не задерживаясь более.

–Не нравитесь вы мне, Иван Герасимыч,– сказала Ирина Сергеевна.-Разговоры не те ведете... И лицо у вас осунулось. Вам и вправду лечь надо.

–Лягу скоро. Не встревай. Не твоего ума дело...

Ирина Сергеевна потупилась, смолчала, оборотилась затем к Алексею Григорьевичу, спросила у него тоном старшего:

–А кто вам сказал, что я с вами в Тарасовку поеду? Я приглашала разве?-но не смутила этим москвича:

–Нет – сам туда собрался. Я ведь тоже за это отвечаю. Вдруг новая эпидемия – а я у вас заместитель главного врача по санэпидработе. Если что не так, практику могут не зачесть... Хотите врозь ехать? Машин не хватит на всех: одну бы выпросить...– Ирина Сергеевна не слушала его, а лишь разглядывала: будто только что увидела.– Чем я вам не угодил?

–Слишком часто вместе появляемся. Компрометируете меня. А я девушка серьезная.

–А я нет разве?! У меня у самого серьезные намерения.

–Какие?– полюбопытствовал старик.

–С эпидемией разобраться. Может, новый микроб найдем? Прогремим на весь свет?.. С Пашкой поедем? Я с ним сроднился будто. Ездим взад-вперед, как святое семейство...

–Все у вас, Алексей Григорьич, "как" да "будто". Хоть бы что-нибудь взаправдашнее придумали. Всамделишное...

Москвич пригнулся под тяжестью ее упрека. Старик пришел ему на помощь:

–Что-то ты слишком строго его судишь. И пошутить уже нельзя... Ладно. Кончаем базар, садимся чай пить. С вашим главным и чаю от души не напьешься...

Кабанцев сел писать отчет в санитарно-эпидемиологическую станцию. Стиль его в таких случаях был силен и убедителен: достигал он этого тем, что, используя канцелярские штампы, употреблял их всякий раз так живо и уместно, что казалось, он сам только что их выдумал – за этот административно-литературный слог его больше всего и боялись. Но прежде он позвонил Потапову. У того, из-за чересчур широкого поля деятельности, было на слуху одновременно слишком много дел, имен и кляуз, и он не сразу понял, о чем идет речь, но когда вник, немедленно увлекся разговором: он тоже считал сотрудников петровской больницы виновными в своей временной опале или, во всяком случае, причастными к ней лицами. Немилость эта сильно сгладилась и сошла на нет за последние три дня, но это не уменьшало, а лишь прибавляло ему желчи.

–Бруцеллез это,– втолковывал ему Кабанцев, потому что он, конечно же, ничего не понимал в существе дела.– Даже если и не он, профессор все равно его поставит.

–И дальше что?– Потапову нужен был конечный итог мысли, а не ее промежуточные звенья: ему не терпелось перейти к оргвыводам.

–Вспышка будет, ухудшение ситуации по области,– предсказывал: как в воду глядел – Кабанцев.– До Москвы может дойти: надо будет обезопаситься^заранее взыскания наложить: может, решить кадровые вопросы. Показать, что мы этим занимаемся.

–Вот я и говорю,– одобрил такой подход Потапов.– Подготовь, кого снять. И откуда.

–Без Сорокина обойдемся?– рискнул спросить собеседник: хоть он и знал о давней вражде между ними, но не понимал, как можно миновать в этом деле заведующего облздравом.

–А он здесь при чем?– обозлился Потапов.– Мы и на него управу найдем. Если цифры дашь подходящие. Давай побольше случаев этих. Не слишком конечно – чтоб и нас с тобой не сняли, но достаточно: ясно?

Кабанцев растерялся: во-первых, неизвестно, сколько нужно больных, а, во-вторых, не ожидал такого размаха дела.

–Но это, наверно, в один день не делается? Подумать надо.

–А кто тебе говорит, что сразу? Время есть. Делай все по порядку. Но и думать тоже особенно нечего. И так все ясно.

–Комиссию надо собрать, с делами ознакомиться, акт составить...

–Это уж твои заботы. У меня своих дел по горло. В драмтеатре вон снова главный режиссер с директором передрались. А Сергей Максимыч в этом театре как нештатный художник консультирует. Все бросать надо и раздачей ролей заниматься: у обоих, видишь ли, свои любимцы и пристрастия. На СЭС нажимайте: это ваша епархия!..– и бросил трубку, думая о том, что медики, даже толковые – все с придурью и с необоснованными претензиями, а Кабанцев глубоко задумался...

Машина завертелась, медленно, но верно набирая обороты. Воробьева, конечно, предупредили о готовящейся в районе проверке и ее причинах. Поначалу он хотел заняться вопросами медицины, как и предполагал Иван Герасимыч, много позже: едва ли не в последнюю очередь, как они того и заслуживали, но потом передумал. Больница, до того управляемая, в последнее время вдруг, сама по себе или разжигаемая кем-то снаружи, начала разогреваться и раскаляться – о нее можно было и обжечься. Пока он лично ни за что ответственности не нес и мог при случае все свалить на ушедшего Зайцева, но вечно так продолжаться не могло, и он решил, что чем раньше взорвется котел, тем лучше: ему не терпелось и Пирогова от должности отстранить и самому в стороне остаться...

Он вызвал Ивана Александровича: чтоб задать ему кой-какие вопросы – и не мог отказать себе в удовольствии выдержать его час перед дверью кабинета, чтоб довести до кипения – Иван Александрович был нетерпелив и неусидчив и более всего на свете не любил бесцельного ожидания.

–Дел невпроворот,– извинился Воробьев, соблюдая видимость вежливости, столь дорогую сердцу всякого начальства, когда ему неймется сделать вам гадость.– Не знаю, когда кончу...– и показал глазами на груды бумаг на столах и на подоконниках.

–Понятно,– кивнул тот.– Сам еле ушел: тяжелый случай в больнице. Да, авось, справятся...– Оба, естественно, врали – но такова уж общая горькая участь наша.

–Когда в прошлый раз виделись?– спросил Егор Иванович.

–Недавно. На проводах Зайцева... Случилось что с тех пор?

–Кое-что произошло...– потянул Воробьев и как бы походя вспомнил:-Характеристику на Ивана заготовил?

–Нет пока,– беспечно отвечал тот.– Больничные бланки кончились. Заказали в типографии.

–Так можно, наверно, и на простом листе написать?

–Для суда нужно, чтоб все как положено было.

Воробьев глянул на него вскользь и не стал настаивать.

–В крайнем случае, без нее оформим,– вслух подумал он.– Может, вообще без суда обойдемся.

–Это как?– удивился Пирогов, но Воробьев, сам еще не знавший как, уклонился от ответа: впрочем, в его кабинете не столько отвечали, сколько спрашивали.

–К вам комиссия едет,– сказал он.– Слышали?

–Был разговор. Говорили, что должна быть, а что едет уже, от вас впервые слышу. Будем готовиться... Двух дней не прошло – скоро это у них.

–Торопятся, значит,– со скрытым злорадством посочувствовал ему Воробьев.– Что у вас там? Бруцеллез?.. Нехорошо. Область подводите.

–Так вроде не наша это вина?– возразил тот.– Ветеринары плохо работают.

–Это когда скот болеет – они, а если люди – ваше счастье... Я пока дела принимаю, меня это не касается, но если так дальше пойдет?..– и глянул выразительно.– Вы еще кого не надо в область посылаете. В обком прямо... Мне так и сказали: ты, Егор Иваныч, пока ни за что не в ответе, но если б при тебе это случилось...– Он умел запугивать своих визави и нагнетать следственную атмосферу.– Три шкуры б сняли.

–За то, что больного в обком привезли?

–И за то, и за другое, и за третье!..-Он не выдержал, начал ожесточаться раньше времени:– Говорят, чтоб кончал со всем. По-крупному...

–Так кончайте,– сказал Пирогов.– Я не против. Сам жду: кто б меня коленкой под зад выставил...

Воробьев поглядел на него – вкривь, вкось и вразбивку. Ему показалось, что Пирогов дразнит его и провоцирует. Такого он никому не прощал.

–Отчего ж так? Прежде работали... Воробьев не нравится?

Пирогов был прямой человек, но в данном случае и он не мог позволить себе сказать правду:

–Почему?.. Все мне нравятся. Работа просто надоела. Хочу на даче зарыться. Дом сторожить – а то вскроют еще, как вы в прошлый раз сказали. Овощи буду сажать, землю копать: хорошее занятие – лучше, чем в нашем дерьме ковыряться. Пусть другие пыхтят.

–Это мы сами решать будем, кто где ковыряться и пыхтеть будет.– Первый секретарь никому не позволял решать кадровые вопросы, а в особенности провинившемуся.– Думать буду,– пообещал он, подпуская дыму.– И "за" и "против" есть... Но и другие имеются – это ты точно подметил.

–Анна Романовна?– усмехнулся Пирогов.

–А отчего нет?

–Так она вроде беспартийная?

–Ничего. Сейчас это позволяется.

–Потом, у нее муж срок отбывает...– Пирогов глянул испытующе и потупился: совесть его была нечиста, но он приглушил ее голос.– Пусть не в местах заключения, но все же... И не первый раз уже... Не пропустят...

Этого Воробьев ему, конечно, спустить не мог:

–Потому и с характеристикой тянешь?..

"А вы потому и торопитесь?"– хотел возразить Пирогов – вслух этого не сказал, но это ясно прочиталось на его круглом, раздумчивом и как бы замешкавшемся лице. Воробьев уже вспылил было и едва не выставил его вон, но сдержался. Он не знал ни связей Пирогова, ни причин его вызывающего и дерзкого поведения, ни даже того, как снимаются главные врачи районных больниц: кругозор второго секретаря неизбежно уже первого, и ему надо было обвыкнуть на новой должности и получше с нею освоиться.

–Да!..– протянул он – вместо того чтобы обложить Пирогова площадной бранью, как он того заслуживал.– Не знаю, чем заниматься. Не то уборкой, не то касторкой вашей... Что ж так? Не можете ни в чем разобраться? Как чепуху лечить, так – пожалуйста, как сложней что – на тебе! Давай профессора!.. На кой вы учились все?

–Кто чему,– невозмутимо отвечал Пирогов.– Я, например, окулист по образованию, а здесь чем только не занимаюсь.

–Окулист – это который глаза смотрит?– Воробьев не то дал ему временную потачку, не то решил напоследок, пока не поздно, извлечь для себя выгоду, которую, как мала бы она ни была, никогда не упускал из виду.– Таблицу умножения проверяешь?