Текст книги "Каменная баба"
Автор книги: Семен Бронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
–Может быть, и так,– неопределенно протянул он и ненароком глянул на черного, с красной искрой, специалиста.– Реакцию Хеддльсона мы ему пока не ставили. Рано еще,– поведал он врачам: как второй лектор, заждавшийся своей очереди, но профессор не нуждался в ассистенции:
–А мне она не нужна! Я вообще стал относиться к ней в последнее время с большой осторожностью! Она не дает подтверждения в самых ясных для меня случаях. То ли вообще ее значение преувеличено, то ли делают ее, как все у нас, не слишком качественно. Лечите его без лабораторного подтверждения. А то он помощи вашей не дождется. Не блестяще он, скажу я вам, выглядит. Какой день болезни?..
Алексей чувствовал себя в этот день как раз очень удовлетворительно, но не стал спорить и посчитал на пальцах:
–Пятый, наверно. Или четвертый – смотря что считать.
–Считать надо от заражения – как возраст людей от зачатия, но за неимением точных данных ни в той, ни в другой области довольствуемся впервые отмеченной температурой!..– Эта неожиданная фраза-шутка, хотя и производила впечатление экспромта, была заимствована из лекционного курса: на таких вовремя идущих в дело домашних заготовках и зиждется слава любого импровизатора.– Какая температура у него сегодня?
–Тридцать шесть и девять,– отвечала, в качестве лечащего врача, Ирина Сергеевна, пребывавшая в состоянии одурманенности, в которое ее вгоняли мужчины, говорившие чересчур много, быстро и связно.– Он считает, что это не от болезни.
–А от чего? От моего прихода? От него еще никому плохо не было...-Профессор посчитал что-то на своих мысленных счетах:– Средняя тяжесть будет, я думаю. Суставы не болят?
–Нет вроде...– и Алексей с суеверным видом прислушался к своим телесным ощущениям.
–А кости? Хотя для костей еще рано. Потом-то они у всех болят – в той или иной степени.
–Тоже нет...– и больной, для пущей верности, ощупал себя во всех доступных ему точках.
–У вас все впереди,– обнадежил его профессор и поглядел заботливо и взыскательно разом.– Начни болеть только. Надо терпения набраться – это штука приставучая. Пять лет на нее класть надо.– Откровенность эта была следствием товарищеского отношения к коллеге и предполагала мужество с его стороны – закончил же он, как всегда, на бравурной ноте:– Потом-то все пройдет. Даже если не лечить, организм сам со всем справится и очистится сам собою – но какою ценой?! Каких инвалидов я потом видел!
–Я читал уже.– Алексей хотел избавить его от тягот описания, но взамен получил выговор:
–А вы меньше читайте! Хотя и доктор. Воображение надо беречь – оно вам для работы пригодится... Картинок хоть в ваших книгах не было?
–Нет. Только змея на блюдечке.
–Вот и слава богу!..– и адресовался к аудитории:– Самое страшное в таких случаях – картинки. Насмотрятся и в петлю лезут. Зачем вы его держите тут вообще?– обратился он, довольно высокомерно, к Пирогову.
–Да я вроде не главный теперь,– уклончиво сказал тот.– Анна Романовна здесь была где-то...– и поскольку ее сразу не нашли в общей сутолоке, взял по старой памяти ответственность на себя:– Разбирались пока что.
–В чем?.. Вам же Кабанцев ясно написал? Какая еще инфекция нужна, когда бруцеллез в области?..– Он глянул неодобрительно, давая понять, что его зря сорвали с пляжа или с рыбалки.– Домой его отправляйте – чем скорей, тем лучше. Зачем он вам? Я думаю, не нужен.
–Я тоже так считаю,– без большого ущерба для совести согласился с ним Пирогов, и это смягчило на время гостя:
–Сколько у вас всего случаев?– спросил он.– Назовем их условно афтозным бруцеллезом.
–Этих? Со счета сбился.– Пирогов после увольнения пребывал в прекраснодушном настроении, не располагавшем к кропотливому счету.-Двадцать, что ли... Плюс-минус восемь.
Профессор и здесь уловил насмешку в свой адрес и неодобрительно поджал губы.
–Такие вещи надо знать точно... Много... В течение месяца? У нас неприятности будут. Мы же о снижении заболеваемости сообщаем...– Он глянул многозначительно, потом вновь смилостивился:– Ладно, уладим как-нибудь. По кварталам распишем. А его отправляйте. Воздушным транспортом. Мы авиадоставку организуем. Нет ничего хуже как москвичей лечить. Вечно недовольны: и диагноз не тот поставили и не так лечили. Будут потом в клиниках склонять: его же как пить дать в клинику положат. К тому же Крупозникову. Студент у нас – король: к врачам так не относятся. Да еще на боевом посту заболел. Мы тебе справку дадим – что ты заболел при исполнении служебных обязанностей,– пообещал он Алексею.– А об институте пока забудь. Академический возьмешь. Мы в таких случаях даже инвалидность рекомендуем: чтоб лечиться без оглядки, а что у вас решат, не знаю. Ему производственную инвалидность должны дать,– сообщил он слушателям.
–Ладно,– согласился больной.– Раз все так удачно складывается, можно и поболеть. К вам приеду – не работать, так хоть лечиться.
–Не будут тебе платить за инвалидность,– ввернул Пирогов: из присущей ему вредности.– Студентам не положено.
–А я не студент!– живо возразил тот.– Я тут по приказу вашим заместителем оформлен!..– но доктора так и не услышали продолжения этого юридического спора, поскольку профессор, не привыкший довольствоваться ролью слушателя, неожиданно развернулся и ушел, произведя этим уходом впечатление не менее яркое, чем от самой консультации, – остальные потянулись за ним следом...
Ирина Сергеевна задержалась у постели больного-хроника.
–Не бери в голову. Он всем его ставит – хорошо если у половины подтверждается...– и поцеловала в лоб: чтоб не унывал лишнее.
–Целуешь как в гробу,– упрекнул он ее, но приободрился.– Это, я считаю, аванс, а когда получка?..– Он попытался удержать ее возле себя – она увернулась.
–Лежи. Надо еще к Ивану Герасимычу зайти.
–Многостаночница. Так и не была у него?
–Когда? Завернули с полдороги.
–Придешь?
Она испытующе поглядела на него:
–Зачем? Все ясно теперь. Будешь левомицетин пить и ждать самолета... Если только, чтоб лекарства принести?
–Хотя бы! Подойди же! Бруцеллезом так не заражаются. Садись – послушай, как они с Еленой и Гедвигой устроились, – все дела забудешь...– но она направилась уже к Ивану Герасимычу...
Алексей, уязвленный в равной степени и диагнозом профессора и ее уходом, взял книгу об инфекциях, прочел наново главу о бруцеллезе, отнесся к этому диагнозу с еще большим сомнением, отложил справочник, взялся за Казанову...
–Ушли все? А мы на стол накрыли – ждем, когда гости разойдутся...
Хозяйка неслышно прокралась в его комнату, стала в дверях. Глаза ее поблескивали.
–Жаль, не зашли раньше. Взяли б с собой Ирину Сергевну.
–Если б заранее знать,– дипломатически отвечала Марья Егоровна (которая вовсе не хотела сидеть за одним столом с серьезной, прямодушной докторшей и потому дождалась ее ухода).
–Бутылку с собой взять?– Он перегнулся через край кровати, достал из чемодана пузатый сосуд из черного стекла.– Французский. "Наполеон" называется,– но заморский напиток не произвел на хозяйку впечатления:
–Нам попроще чего. Всю жизнь без него жили – что на старости привыкать? Оставьте – может, случай еще представится. Там есть что выпить...– и забеспокоилась, потому что он не двигался с места:– Передумали?
–Почему?.. Надо это...– и сделал неопределенный жест, давая понять, что ему надо одеться. Она всплеснула руками.
–Вот оно что! А мне невдомек! Стою, старая, глаза выпялила! Извиняйте меня, Алексей Григорьич!..– и, со смешком и еще пуще повеселевшими глазами, вышла, а Алексей встал и начал облачаться – в давно не надеванную им джинсовую пару...
Хозяева сидели за накрытым столом и ждали его. Марья Егоровна привстала, засуетилась, когда он вошел.
–Давайте я вам все как положено дам: и тарелочку и ложку с вилкой!..-Она поставила ему прибор.– Берите, что нравится. Что есть уж... Одни мы – и Тоньки нет, хотя звана была.
–С Мишкой?– Алексей уселся со всеми удобствами. Он чувствовал себя за любым праздничным столом в родной стихии.
–А его за что? Его еще не за что. Детей вот наших нет: разъехались – да я вам это уже говорила. И не знают, небось, про праздник наш. Слышь?..-оборотилась она к мужу.– Доктор спрашивал, нравились мы друг другу, когда сходились? Что на это скажешь?
–Видно, не противны друг другу были.– Хозяин был в обычном своем ватнике, но выражение лица и у него было приподнятое.– Давно это было. Не помню уже где.
–Врешь!– возразила она с живостью.– Все помнишь. На Азове это случилось.
–На Должанской косе,– согласился он.
–На ней самой. Там я тебе и понравилась.
–Берег там хороший,– сказал он гостю.– Пляж, по-вашему.
–Надо будет съездить,– решил тот, не откладывая дела в долгий ящик.
–Съезди – дело стоящее...– сказала и Марья Егоровна, погружаясь в полузабытые, далекие воспоминания.– Мне там другой нравился, а сошлась с тобой вот. Почему, не знаешь?
–Уговорил, наверно?
–Ну да, совсем заговорил! Пока ты слово скажешь, я за тебя спрошу и за себя отвечу. Старше я тебя – поэтому, наверно. Опыта больше было.
–Что теперь считать? Поедем скоро все – по ее повестке.
–А ты туда десять лет собираешься! Не слушайте его, доктор – это у него присказка такая, а на деле он о другом думает – как пожить ему подольше!.. И ладно, так и надо!– прервала она обычное, будничное свое, злословие.– Плохо жили разве? И особо не ссорились и на месте не сидели. Нехорошо за землю держаться – света белого не увидишь. А вы, доктор, снова не едите? Плохая я хозяйка. Болтаю, а гостю на тарелку не подкладываю.
–Рот болит,– не в первый раз пожаловался он.– Типун на языке вскочил. И десны вздуло.
–Да что ж это за болезнь такая?!– привычно поразилась она, особенно ему сочувствуя в эту минуту, а хозяин насторожился, будто впервые услыхал о его болезни.
–Рот в язвах? А вы молока сырого не пили?
–Пил. В Тарасовке.
–Тогда ящур это у вас. У нас многие им болели,– и снисходительно и чуть свысока улыбнулся. Марья Егоровна подняла голову:
–В Астрахани?.. Верно! А я и забыла! Видно, правду говорят: своя болячка век помнится, а чужая и смерть забывается!
–Там весь скот им болел. А здесь – я не слышал что-то.
–На Байкале, говорят, есть,– не то припомнила, не то выдумала она, догоняя мужа, в этот день отличившегося.– Проезжий сказывал.
Хозяин усмехнулся:
–Значит, шальной бычок оттуда забрел и со здешней телкой спутался. Сильно болит?
–Есть трудно. А раньше и говорить было больно.
Тот кивнул:
–Все так. Ничего, пройдет. Ты наливки выпей: продезинфицирует... Рискнешь?
–Рискну конечно.– Алексей всегда был готов к таким подвигам. Марья Егоровна глянула одобрительно:
–Я гляжу, доктор тоже на подъем легкий: и ему на месте не сидится. Парни разбегаются – девки дома остаются. А все – мальчишки лучше. Как считаешь, отец?
–Не знаю. Не имею опыта.
–Слыхали?– оборотилась она к Алексею, затем к мужу:– А мои тебе кто?
–Свои, свои. Только не собственные. Давай, доктор. Дыши глубже. Забери воздуха запас, потом сразу выдохнешь...
Они выпили. Алексей разинул рот – и так и остался сидеть с выпученными глазами.
–Ничего. Другая легче пройдет,– сказал хозяин, будто сам лечился таким способом.– Отходит?
–Жив, вроде,– и Алексей вернул глаза и челюсти свои в естественное положение.
–Дыши взад-вперед,– посоветовала и Марья Егоровна.– Вентилируй. Выпьешь раз, другой – глядишь, и вылечишься... Или хватит ему? Больной как-никак. Глаза вон блестеть начали. Не то от вина, не то от его докторши... Не придет она сегодня?
–Не знаю. Работы много,– слицемерил Алексей.
–Бывает,– снисходительно согласилась она.– При такой-то профессии... Тоже, гляжу, понравилась?..– Хозяин неодобрительно качнул головой, а она продолжала любопытствовать:– Как это вышло у вас?
–Любопытна слишком,– сказал ей хозяин, но она не унималась:
–Сколько на свете ни живу, все не могу никак понять, как это люди друг другу нравятся.
–Случайно, наверно?– предположил гость.
–Может, и так... Только нет крепче знакомств, чем случайные. Давай за эти случаи и выпьем. Пока Тоньки нет.
–Тут я.– Дочь выглянула из коридора.– С Мишкой.
–Здесь?!– поразилась Марья Егоровна, но в следующую минуту забыла о своем изумлении.– Садитесь тогда, раз здесь. Руки только сначала вымойте... Неизвестно, чем они там занимались,– объяснила она мужчинам: была заметно выпивши.– Но пришла все-таки. Без них выпьем. За здоровье ваше, Алексей Григорьич. Видите – не все вы нас, и мы вас тоже полечили. Продиагносцировали...
Они выпили по второму кругу – новая рюмка прошла легче первой: по проложенному следу. Алексей уверовал в скорое излечение.
–Пройдет, значит?
–Ящур? Проходит. У кого за неделю, у кого за две. Больше месяца чтоб кто болел, я не слышал.
–Ладно. Теперь буду спать спокойно.– Гость встал из-за стола.– Пойду.
–Что рано так?– слукавила хозяйка, догадывавшаяся о причинах его спешки.
–Болеть пойду. Вдруг доктор придет. Больничный не даст – за нарушение режима...
Он ушел к себе дожидаться Ирины Сергеевны: испугался, что она придет в его отсутствие. Хозяйка забеспокоилась:
–А она не заразная, болезнь его?
–Ящур?..– Хозяин все переспрашивал и уточнял, будто у него не дом был, а инфекционная клиника, где могли быть разные заболевания: тоже хорош был с утра.– Им только через молоко заражаются. А корова еще от бычка больного.
–Ну это нам не страшно. А вот докторше его – не знаю.
–Тише ты!– и хозяин показал взглядом туда, где, по его расчетам, должна была находиться Тонька.
–А она этого не знает?– пренебрежительно возразила та.– Чего, чего, а этого?.. Где она?.. Все время теряется...
–Тут я...– Тоня выглянула из коридора.– Задержались немного.
–Что вы там делаете?
–Причесываемся, мам...– и она выступила из темноты, спокойная, уверенная в себе, а за ней – Миша, тоже в последнее время повзрослевший и поважневший.– Зеркало в прихожей повесить надо.
–Какая еще прихожая? Всю жизнь сенями были.
–А теперь, мам, все иначе. Зеркало в сенях не вешают...
Ирина Сергеевна пришла к нему в этот вечер – и не для того, чтобы принести лекарства.
–Опять Казанову читаешь?– упрекнула она его, думая о своем и даже не спрашивая о самочувствии.
–А инфекции уже читать не надо.– Москвич смотрел на нее с мягкой и любовной иронией – больного, который, в отличие от любимого врача, знает, чем он болен.– Знаешь, что у меня?..– Она сказалась невеждой.– Ящур. Хозяин сказал. Вот что значит в гости не ходить и от приглашений отказываться...
Она пропустила это мимо ушей, но сосредоточилась на медицинской стороне дела:
–Ящур?.. Название помню – и ничего больше. Что это?
–Коровий насморк с язвами. У них венерическим путем передается, а у нас – через молоко: пищевая инфекция. Кто неделю болеет, кто две, но все выздоравливают. Я в книжку сунулся – он там на последней странице и мелким шрифтом: мол, почти что выведен. Нет даже в оглавлении, но все очень похоже описано. Да я и хозяину верю: ему нет смысла врать. Потому как кафедры не возглавляет.
–Наверно, так и есть,– согласилась она.– И я теперь вспомнила: на занятии что-то говорили. Завтра в медицинской энциклопедии посмотрю: у нас есть в больнице.
–Сколько томов?
–Тридцать восемь.
–Нормально. Пока до ящура добрался, ушел бы на пенсию.
–Ел уже?
–Говорю ж, у хозяев ужинал... Что такая невнимательная?
Она не ответила, но спросила:
–И выпил с ними? Когда успеваешь?
–Так видишь же – нельзя без этого? Без бутылки и диагноза не поставишь. Так бы еще месяц вспоминали, а выпили – сразу память освежили. И язвам стало лучше от их лечения. Не так болят. Я наливку пил – и то в голову бросилась: от слабости и долгого перерыва... Что с тобой?..– Известие о его чудесном избавлении не вызвало у нее чувств, на которые он рассчитывал, и если обрадовало, то ненадолго: она снова стала такой, какой пришла к нему, сосредоточенной, мешкотной, нерасторопной.– Тоже заболела?
–Не ты один болеешь,– сказала она.
–Говорю ж: все выздоравливают... С Иваном Герасимычем не так что?-догадался он.– Что с ним?
–Плохо все. Легкое обсеменено, в верхушке – узел сливной и в костях метастазы. Позвоночник в двух местах разрушен. Умрет скоро. Я его три дня не видела – он высох за это время... Без него тут совсем плохо станет.
–Ты ж уезжать собралась?
–Потому и говорю... Люди-то на кого останутся?..– Она не стала объяснять далее, поглядела стеснительно.– Хозяев нет?
–Нет,– не сразу сообразив, в чем дело, бодро ответил он.– Разошлись. В кои-то веки...
Хозяев не было: ушли к кому-то, верные правилу проводить праздник на людях. Тоня и Миша сначала хозяйничали одни, потом тоже исчезли.
–Закрой окно. Видно же...– и добавила в свое оправдание:– Женщины к вам и с тоски липнут тоже. Не с одной только великой радости.
–Не было счастья, так несчастье помогло,– в свою очередь срезонерствовал он, подражая ей и в мгновение ока оказываясь рядом с нею.
– Окна зашторь,– попросила она еще.– И не кощунствуй. Не болтай лишнее...
Утром их разбудил стук в окно: кто-то спозаранок барабанил в него, дробно и настойчиво. Хозяева, вернувшиеся за полночь, должны были проклинать в эту минуту и жильца, и его непрошеных посетителей. Алексей встал, отпер одну из створок окна, другую, зашторенную, предусмотрительно оставил закрытой и высунулся наружу, заслоняя собой то, что осталось за его спиною.
Внизу стоял Пирогов.
–Знаешь, чем ты болен?
–Знаю. Ящуром.
–Откуда?!– изумился тот и глянул на него с особого рода врачебной завистью и ревностью.
–Хозяин сказал...– и невольно оборотился назад, где уже просыпалась, поднимала голову и, главное, тянулась к платью, еще полусонная и вялая, Ирина Сергеевна. Последнее подстегнуло его всего сильнее: после того как оденется, черта с два ее разденешь снова -он поспешно, как на угольях, повернулся к Ивану Александровичу и прибавил:– Он сам им болел:– сократил таким образом объяснение до минимума.
–Правильно,– признал тот и погас окончательно.– И тут меня опередил, значит... А я в немецком справочнике вычитал. Название долго перевести не мог. Оно по-немецки Maul-und-Klauen Seuche называется – болезнь морд и копыт. Klauen я помнил – это вообще когти, но, оказывается, еще и копыта этого я не знал, поэтому и не обратил внимания...– Неясно было, чего ради залез он в эти словесные дебри и зачем тянет время: видно, догадывался, что Ирина Сергеевна находится в этих стенах. Одно спасало Алексея – что она не может уйти, пока он стережет окошко.– Видишь – лучше на родной почве оставаться: на чужой чувствуешь себя неуверенно. Болезнь не страшная – скоро на работу выйдешь: давно тебя слышно не было...– Он все мешкал, и Алексею определенно уже показалось, что он хочет заглянуть внутрь комнаты, проверить свои подозрения.– Сколько тебе осталось?
–Десять дней...– и невольно обернулся – это окончательно его выдало, и Пирогов утвердился в своих догадках.
–Поеду в область,– задумчиво сказал, затем не выдержал, полюбопытствовал:– У тебя нет никого?
–Нет... Откуда взяли?
–Если увидишь Ирину Сергевну,– придумал тот,– скажи: искал ее, в область ехать хотел – по поводу этих дел, но теперь один поеду... Скажешь?
–Скажу конечно. Если увижу...
Пирогов помедлил еще, вслушался в гулкую тишину, поглядел озабоченно на москвича, пошел к калитке. Алексей только этого и дожидался и в следующий миг был возле Ирины Сергеевны, облаченной уже не только в платье, но и в белый халат поверху. Она тоже ждала, когда уйдет Иван Александрович, но, к несчастью, по другой причине.
–Раздевайся! Куда ты?!
–В больницу. Видишь же – начальство на ногах, работает...– Она была сердита на Пирогова, и на их отношениях в этот день была поставлена жирная, венчающая дело точка.
–Плюнь на все. Давай ляжем снова. Я тебя толком еще не видел. Надо было свет вчера оставить – тебя не слушать!– Он, в отличие от нее, был безмерно счастлив, и безмятежность эта омрачалась лишь ее желанием немедленно его оставить.– Столько времени потеряли! Сказать кому – не поверят!
–Что ты имеешь в виду?
Он удивился ее непонятливости:
–Когда я приехал сюда? И когда мы с тобой познакомились? На следующий день, считай? А сегодня какое? Столько дней впустую прошло! Нагонять надо упущенное.
–Догонишь...– неопределенно пообещала она.– Чай приходи пить.
Он спохватился:
–Я ж не болен ничем? Могу на работу ходить?!. Погоди – мне тоже одеться надо!.. Не тебе одной!..– но она не стала ждать его – пошла не оглядываясь: легкая на подъем, собранная, деловитая...
39.
Пирогов поехал в область. Ирину Сергеевну с собой он брать и не думал и наврал Алексею из приличия: он направлялся к Сорокину, где ее присутствие было бы совершенно излишне. Сорокин только что вернулся из десятидневного отпуска, проведенного им на Алтае, и выглядел отдохнувшим и набравшимся сил для новых боев, интриг и надувательств. Это был приличный человек и порядочный проходимец и авантюрист: надо жить в России, чтоб знать, как такое совмещается, но подобные типы возможны только в провинции, где в отличие от столицы иной раз дорожат и гордятся оригиналами и делают для них исключения из общих правил. Он внимательно выслушал рассказ Ивана Александровича.
–Ящур, говоришь? И кто его поставил?
–Я в книгах вычитал... И этот доктор новый. Москвич. В одно, считайте, время.
–Да что ты? А он откуда узнал?
–Ему хозяин сказал. Он болел им.
–Сорока, словом, на хвосте принесла,– подытожил Сорокин.– Моя однофамилица... А вместо тебя сейчас кто?
–Анна Романовна Лукьянова.
–У которой муж – шофер?
–Ну да. Который в больнице принудительные работы отбывает.
–Тот самый?.. И она про ящур не знает ничего?.. Давай позвоним ей.– Он набрал номер.– Анна Романовна!..
–На месте?– спросил вполголоса Пирогов, Сорокин кивнул и начал слушать собеседницу, которая давно ждала этого звонка и с места в карьер стала излагать ему свою версию событий: Сорокин был ее непосредственным руководителем, и с ним надо было считаться и ладить не меньше, чем с самим Воробьевым.
–Да я приехал только что,– прервал он ее, когда счел, что слушал достаточно долго.– Дайте в себя прийти... Ну да. Полторы недели, вместо двух, был – нельзя больше. Знаете же, как у японцев: на три дня отпуск берут – боятся, как бы работа от них не сбежала. Обязательно что-нибудь да случится... Ну да, я понимаю...– и, отстранив от себя трубку, дал послушать Пирогову: Анна Романовна рассыпалась в заверениях в том, что непричастна к смещению Ивана Александровича.– Да никто из нас не виноват!– успокоил он ее.– При чем тут вы? Это же на других уровнях решается. Надо было кому-то за эпидемию ответить... Ну конечно. Нам-то зачем друг с другом счеты сводить? Сегодня он, завтра вы: паны дерутся, у холопов шишки... Да?.. А я не знал...– Он прикрыл трубку.– Жалуется, что ты в райздравотделе за главного остаешься. Надо, говорит, чтоб один человек был – иначе работать невозможно...– Хорошо, Анна Романовна. Я над этим подумаю... А вообще как дела?...– и стал повторять вслед за ней:– Бруцеллез на убыль идет?.. Профессор так сказал?..– Уже одно это телефонное эхо, не свойственное Сорокину, должно было насторожить Анну Романовну, но она была новичком в этом деле.– Ну, значит, так оно и есть – раз профессор сказал. Докладную мне к завтрашнему дню пришлите: в обкоме требуют. Пусть муж привезет... А теперь так и будет: каждый день будете писать и посылать их – всем и каждому. Потому как не вовремя в должность вступили. Это когда тихо, вверху хорошо, а случись что, не отпишешься. Бьют-то поверху. Как молния по высоким деревьям... Договорились...– и положил трубку.– Справилась со вспышкой. Ты вот не смог, а она успела... Ящур, значит? Это штука хреновая. Знаешь вообще, что это такое? Я знаю по случаю.
–Читал, что проходит сам собою.
–Может, он и проходит – только в некоторых отношениях похуже бруцеллеза будет... И москвич им заболел?
–Ну да.
–Совсем плохо. Не спрячешь, значит. Гусев не даст. Из-за него только. Из-за гастролера этого... Черт знает что... Хорошо я мумие набрался. Не с пустыми руками идти.
–А это что?
–Не знаешь разве? Птичье дерьмо окаменевшее. Гуано. Или гуано – не знаю, где ударение ставится. На Алтае взял. Тысяча километров всего – и такое золото под ногами. Бродяга один мешок уступил: сам бы не набрал никогда.
–Сколько взял?
–Ящик водки. Я с собой взял на всякий случай и все в него угрохал. Много?
–Не знаю. Что я в этом понимаю?..– Пирогов относился к панацеям такого рода весьма скептически.– Широко применяется?
–Везде!– безапелляционно объявил тот: уже начал кампанию в пользу нового препарата.– Правильно только применять надо: одному внутрь, другому наружно, третьему вообще за пазухой держать, употребить за полчаса до сношения. Тебе не надо?
–Нет вроде.
–Я знаю, ты молодец. Пошли к Потапову.
–Вы же с ним в ссоре?
–С Потаповым? Да ты что? Первые друзья всегда были. А уж с этим-то,– он показал на рассыпанные по столу, заготовленные впрок черные катышки,– и с первыми врагами передружусь...– и, предваряя визит, позвонил своему сопернику.
Потапов ждал их в кабинете – за столом, огромном, как пристань, в большом, как корабль, кресле: мебель делалась ему мало что по мерке – еще и на вырост. Он отличался неразворотливостью ума или, проще сказать, тугодумием.
–Какой ящур?– сказал он.– Когда сказано – бруцеллез. Зачем голову морочить?..– Перед их приходом он извлек из архивов папку с делом о вспышке бруцеллеза и открыл страницу с актом, составленным комиссией.– Вот.– Он принялся читать:– "Первое. Инструктаж работников не проводился и не фиксировался в специальных журналах, которые отсутствовали..." Вообще их не было. "Второе. В больнице, в проверенных отделениях, имелось не более одной швабры на помещение; швабры не были маркированы и могли переноситься из палаты в палату, вызывая распространение инфекции; у старших сестер не было краски и кисточек для маркировки..." И так дальше. Пятнадцать пунктов. Кошмар, а не больница. Швабры – и те купить не могут.
–А они всем одно и то же пишут. Не знали? У них же воображение начисто отсутствует. Обычно с мусора на территории начинают. Есть там?
–Был вроде...– Потапов поглядел в акт, прикрывая его ладонью, будто это был донос, который он хотел утаить от своих посетителей.– "Шестое. На дороге мусор валяется, и никто его не убирает". Дворника нет.
–Да вы спросите у них, что за мусор! Я в последний раз навел справки оказывается, листья с аллеи не смели. Да и не в этом дело. Как этот акт называется?
–"Акт проверки Петровской Центральной районной больницы в связи со вспышкой бруцеллеза",– прочел тот.
–Вот. А это не бруцеллез вовсе.
–А что?
–Ящур. Есть такая болезнь – нам с ней маяться еще придется.
Потапов покривился как от кислого:
–С вами всегда так. Медики – хуже вас никого нету... Я ж не понимаю в этом ничего. Один говорит одно, другой – другое... Почему тогда сказали, что бруцеллез? Профессор с Кабанцевым?
–Потому что ничего другого не знают. То есть Кабанцев, может, и знает, да высовываться вперед батьки не хочет, а этот долдон всем одно лепит. Узкий специалист! Поэтому и заболеваемость такая высокая по области,– не преминул подпустить он ежа профессору, который не был в его подчинении и потому был лишен его покровительства.– Что за бруцеллез наказывать, когда это не он вовсе? То же самое, как если, положим, человеку за грабеж десять лет дали, а он всего-навсего за угол зашел пописать.
–Но швабр-то не было?– возразил Потапов, поддаваясь и отступая.
–Швабр, конечно, нет,– согласился для порядка Сорокин.– Но их и у меня в кабинете нет. И у тебя, гляжу, тоже! Тоже ведь прийти могут. Это как пожарники – они ко мне тут недавно завалились, штраф хотели наложить: у меня, видишь ли, окурок в умывальнике оставили. Курят в неположенном помещении. А я и не курю вовсе!
–Заплатил?
–Да, сейчас! Позвонил их начальнику – тебе что, говорю, жить надоело? У тебя дочка скоро рожать будет! Отскочили, как мячики!– Все это он врал, но делал это самозабвенно и упоительно.– Ладно,– словчил он, видя, что Потапов готов уступить, и не желая вытягивать из него признания как на дыбе.– Об этом еще поговорим. Я тебе тут одну вещь предложить хочу. Генеральную...-Пирогов решил, что он начнет всучивать тому мумие, но ошибся: сам он был все-таки птица районного полета, а не областного.– Ящур это будет – уж поверь мне: я на расстоянии чувствую. А это болезнь прежде всего ветеринарная. На это и надо упор делать. Пусть они за нее отвечают... Не ясно?
–Ветеринары – они к сельскому хозяйству относятся?
–А к кому же?
–К Михал Михалычу?.. Это идея неплохая. Он как раз в отпуске.
–Вот! – удовлетворенно протянул Сорокин.– Так Гусеву это дело и преподнесем,– и теперь только предложил свой товар, посчитав почву для этого достаточно взрыхленной и унавоженной:– Тебе, кстати, мумие не нужно? Привез с Алтая.
–А это что?
–Птичьи отходы. Лежали триста лет под солнцем алтайским, всю его энергию саккумулировали – сила страшная! У меня на глазах у одной перелом за неделю сросся, а до этого год не вставала. А по мужской части!..– и Сорокин сделал тут жест, означающий нечто вовсе уже безбрежное и бескрайнее.– Тебе не надо?
–Зачем?.. Попробовать если только.
–Бери. Одну катышку за полчаса до этого дела, вторую – как только начинаешь.
–Сколько я тебе должен? Мне двадцать пять дай, для начала.
–Двадцать шесть. Для круглого счета. А то начнешь и не кончишь...– и видя, что тот полез в бумажник, запротестовал:– О чем ты? Ничего ты мне не должен! Со своих-то?..– и с видимым сожалением отсчитал ему названное число гранул.– За полчаса, не забудь. Подгадать надо.
–Это как раз не вопрос,– сказал Потапов.– Сколько надо, столько и будет,– и с хищным видом спрятал в карман знахарское снадобье.
–Все йес и о'кей,– сказал Сорокин.– Расскажешь потом. А теперь пошли к Гусеву. Чтоб с самого начала это дело приморозить. Чтоб потом локти себе не кусать...– Потапов, вконец им замороченный, послушно встал, чтоб идти к первому секретарю.– А ты не ходи,– сказал Сорокин Ивану Александровичу, все время молчавшему.– Только помешаешь. К начальству надо вдвоем ходить. Одному мало, а втроем – много слишком... А тебя если увидит, вообще выгонит. Не потому, что не нравишься, а просто всех по первому разу выпроваживает. Новых людей не любит. В коридоре нас подожди...– но Пирогов и не думал проситься к первому секретарю: он пасовал перед ними всеми – если в нем и бродило бюрократическое вино, то самого невзыскательного местного разлива.
В кабинете Гусева Сорокин, напротив, начал с главного: надо знать, где и как читать азбуку – одному с "А", другому с "Я" нужно. Он извернулся, закруглился в виде уважительного вопросительного знака и полуфамильярно-полуугодливо предложил:
–Сергей Максимыч! Я тут на Алтае был – хорошую штуку привез очень. От всего помогает.
