Текст книги "М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

<присутствии> 13.

ИЗ ПИСЕМ К И. С. ГАГАРИНУ 1

19 июля 1840 г.

Сегодня 19 июля, мой дорогой друг; завтрашний

день в проведу в Ясеневе, а сегодняшний вечер я хочу

посвятить удовольствию беседы с вами. Я давно уже

хотел писать вам; каждый раз, когда мне случится

испытать какое-нибудь впечатление, живо постичь

какой-нибудь занимающий меня предмет, у меня к ра

достному чувству движения вперед присоединяется

желание поделиться с вами и знать ваше о нем мнение.

Вскоре после вашего отъезда я видел, как через

Москву проследовала вся группа шестнадцати 2, направ

ляющаяся на юг. Я часто видел Лермонтова за все

время его пребывания в Москве. Это в высшей степени

артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся

никакому внешнему влиянию благодаря своей неутоми

мой наблюдательности и большой глубине индифферен

тизма. Прежде чем вы подошли к нему, он вас уже

понял: ничто не ускользает от него; взор его тяжел,

и его трудно переносить. Первые мгновенья присутствие

этого человека было мне неприятно; я чувствовал, что

он наделен большой проницательной силой и читает

в моем уме, и в то же время я понимал, что эта сила

происходит лишь от простого любопытства, лишенного

всякого участия, и потому чувствовать себя поддавшим-

383

ся ему было унизительно. Этот человек слушает

и наблюдает не за тем, что вы ему говорите, а за вами,

и, после того как он к вам присмотрелся и вас понял, вы

не перестаете оставаться для него чем-то чисто внеш

ним, не имеющим права что-либо изменить в его

существовании. В моем положении мне жаль, что я его

не видел более долгое время. Я думаю, что между ним

и мною могли бы установиться отношения, которые

помогли бы мне постичь многое.

Москва, 3 августа 1841 г.

Пишу вам, мой друг, под тяжким впечатлением

только что полученного мною известия. Лермонтов

убит Мартыновым на дуэли на Кавказе. Подробности

ужасны. Он выстрелил в воздух, а противник убил его,

стрелял почти в упор. Эта смерть после смерти Пуш

кина, Грибоедова и других наводит на очень грустные

размышления. Смерть Пушкина вызвала Лермонтова

из неизвестности, и Лермонтов, в большинстве своих

произведений, был отголоском Пушкина, но уже среди

нового, лучшего поколения.

Он унес с собою более чем надежды. После своего

романа «Герой нашего времени» он очутился в долгу

пред современниками, и этот нравственный долг никто

теперь не может за него уплатить. Только ему самому

возможно было бы в этом оправдаться. А теперь у очень

многих он оставляет за собою тяжелое и неутешитель

ное впечатление, тогда как творчество его еще далеко

не вполне расцвело. Очень мало людей поняли, что его

роман указывал на переходную эпоху в его творчестве,

и для этих людей дальнейшее направление этого

творчества представляло вопрос высшего интереса.

Я лично тотчас же почувствовал большую пустоту.

Я мало знал Лермонтова, но он, казалось, чувствовал

ко мне дружбу. Это был один из тех людей, с которыми

я любил встречаться, окидывая взором окружающих

меня. Он «присутствовал» в моих мыслях, в моих тру

дах; его одобрение радовало меня. Он представлял для

меня лишний интерес в жизни. Во время его последнего

проезда через Москву мы очень часто встречались.

Я никогда не забуду нашего последнего свидания, за

полчаса до его отъезда. Прощаясь со мной, он оставил

мне стихи, его последнее творение. Все это восстает

у меня в памяти с поразительною ясностью. Он сидел

на том самом месте, на котором я вам теперь пишу.

384

Он говорил мне о своей будущности, о своих литератур

ных проектах, и среди всего этого он проронил о своей

скорой кончине несколько слов, которые я принял

за обычную шутку с его стороны. Я был последний,

который пожал ему руку в Москве.

Собираются печатать его посмертные произведения.

Мы снова увидим его имя там, где любили его отыски

вать, снова прочтем еще несколько новых вдохновенных

творений, всегда искренних, но, как все последние его

поэтические вещи, конечно, грустных и вызывающих

особенно скорбное чувство при воспоминании, что

родник иссяк.

13 Лермонтов в восп. совр.

П. И. МАГДЕНКО

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕРМОНТОВЕ

<Весной> 1841 1 года я в четырехместной коляске

с поваром и лакеем, в качестве ремонтера 2 Борисоглеб

ского уланского полка, с подорожною «по казенной

надобности» катил с лихой четверней к городу Ставро

полю. (В то время на Кавказе возили на почтовых

превосходно, как нигде в России.) Мы остановились

перед домом, в котором внизу помещалась почтовая

станция, а во втором этаже, кажется, единственная

тогда в городе гостиница. Покуда человек мой хлопо

тал о лошадях, я пошел наверх и в ожидании обеда

стал бродить по комнатам гостиницы. Помещение ее

было довольно комфортабельно: комнаты высокие,

мебель прекрасная. Большие растворенные окна

дышали свежим, живительным воздухом. Было обе

денное время, и я с любопытством озирался на совер

шенно новую для меня картину. Всюду военные лица,

костюмы – ни одного штатского, и все почти раненые:

кто без руки, кто без ноги; на лицах рубцы и шрамы;

были и вовсе без рук или без ног, на костылях; немало

с черными широкими перевязками на голове и руках.

Кто в эполетах, кто в сюртуке. Эта картина сбора

раненых героев глубоко запала мне в душу. Незадолго

перед тем было взято Дарго. Многие из присутствовав

ших участвовали в славных штурмах этого укреплен

ного аула.

Зашел я и в бильярдную. По стенам ее тянулись

кожаные диваны, на которых восседали штаб– и обер-

офицеры, тоже большею частью раненые. Два офицера

в сюртуках без эполет, одного и того же полка, играли

на бильярде. Один из них, по ту сторону бильярда,

с левой моей руки, первый обратил на себя мое внима-

386

ние. Он был среднего роста, с некрасивыми, но невольно

поражавшими каждого, симпатичными чертами, с ши

роким лицом, широкоплечий, с широкими скулами,

вообще с широкою костью всего остова, немного

сутуловат – словом, то, что называется «сбитый

человек». Такие люди бывают одарены более или менее

почтенною физическою силой. В партнере его, на кото

рого я обратил затем свое внимание, узнал я бывшего

своего товарища Нагорничевского, поступившего в Тен-

гинский полк, стоявший на Кавказе. Мы сейчас

узнали друг друга. Он передал кий другому офицеру

и вышел со мною в обеденную комнату.

– Знаешь ли, с кем я играл? – спросил он меня.

– Нет! Где же мне знать – я впервые здесь.

– С Лермонтовым; он был из лейб-гусар за разные

проказы переведен по высочайшему повелению в наш

полк и едет теперь по окончании отпуска из С.-Петер

бурга к нам за Лабу.

Отобедав и распростясь с бывшим товарищем,

я продолжал путь свой в Пятигорск и Тифлис. Чудное

время года, молодость (мне шла двадцать четвертая

весна) и дивные, никогда не снившиеся картины вели

чественного Кавказа, который смутно чудился мне из

описаний пушкинского «Кавказского пленника», напол

няли душу волшебным упоением. Во всю прыть неслися

кони, погоняемые молодым осетином. Он вгонял их

на кручу, и когда кони, обессилев, останавливались,

быстро соскакивал, подкладывал под задние колеса

экипажа камни, давал им передохнуть и опять гнал

и гнал во всю прыть. И вот с горы, на которую мы

взобрались, увидал я знаменитую гряду Кавказских

гор, а над ними двух великанов – вершины Эльбруса

и Казбека, в неподвижном величии, казалось, внимали

одному аллаху. Стали мы спускаться с крутизны —

что-то на дороге в долине чернеется. Приблизились мы,

и вижу я сломавшуюся телегу, тройку лошадей, ямщика

и двух пассажиров, одетых по-кавказски, с шашками

и кинжалами. Придержали мы лошадей, спрашиваем:

чьи люди? Люди в папахах и черкесках верблюжьего

сукна отвечали просьбою сказать на станции господам

их, что с ними случилось несчастье – ось сломилась.

Кто господа ваши? «Лермонтов и С т о л ы п и н » , —

отвечали они разом.

Приехав на станцию, я вошел в комнату для

проезжающих и увидал, уже знакомую мне, личность

387

Лермонтова в офицерской шинели с отогнутым воротни

ком – после я заметил, что он и на сюртуке своем имел

обыкновение отгинать воротник – и другого офицера

чрезвычайно представительной наружности, высокого

роста, хорошо сложенного, с низкоостриженною

прекрасною головой и выразительным лицом. Это

был – тогда, кажется, уже капитан гвардейской

артиллерии – Столыпин 3. Я передал им о положении

слуг их. Через несколько минут вошел только что

прискакавший фельдъегерь с кожаною сумой на груди.

Едва переступил он за порог двери, как Лермонтов

с кликом: «А, фельдъегерь, фельдъегерь!» – подскочил

к нему и начал снимать с него суму. Фельдъегерь

сначала было заупрямился. Столыпин стал говорить,

что они едут в действующий отряд и что, может быть,

к ним есть письма из Петербурга. Фельдъегерь утвер

ждал, что он послан «в армию к начальникам»; но

Лермонтов сунул ему что-то в руку, выхватил суму

и выложил хранившееся в ней на стол. Она, впрочем,

не была ни запечатана, ни заперта. Оказались только

запечатанные казенные пакеты; писем не было. Я не

мало удивлялся этой проделке. Вот что, думалось мне,

могут дозволять себе петербуржцы.

Солнце уже закатилось, когда я приехал в город,

или, вернее, только крепость Георгиевскую. Смотритель

сказал мне, что ночью ехать дальше не совсем без

опасно. Я решился остаться ночевать и в ожидании

самовара пошел прогуляться. Вернувшись, я только что

принялся пить чай, как в комнату вошли Лермонтов

и Столыпин. Они поздоровались со мною, как со ста

рым знакомым, и приняли приглашение выпить чаю.

Вошедший смотритель на приказание Лермонтова

запрягать лошадей отвечал предостережением в опас

ности ночного пути. Лермонтов ответил, что он старый

кавказец, бывал в экспедициях и его не запугаешь.

Решение продолжать путь не изменилось и от смотри

тельского рассказа, что позавчера в семи верстах от

крепости зарезан был черкесами проезжий унтер-

офицер. Я с своей стороны тоже стал уговаривать лучше

подождать завтрашнего дня, утверждая что-то вроде

того, что лучше же приберечь храбрость на время

какой-либо экспедиции, чем рисковать жизнью в борьбе

с ночными разбойниками. К тому же разразился

страшный дождь, и он-то, кажется, сильнее доводов

наших подействовал на Лермонтова, который решился-

388

таки заночевать. Принесли что у кого было съестного,

явилось на стол кахетинское вино, и мы разговорились.

Они расспрашивали меня о цели моей поездки, объ

яснили, что сами едут в отряд за Лабу, чтобы участво

вать в «экспедициях против горцев». Я утверждал, что

не понимаю их влечения к трудностям боевой жизни,

и противопоставлял ей удовольствия, которые ожидаю

от кратковременного пребывания в Пятигорске, в хоро

шей квартире, с удобствами жизни и разными затеями,

которые им в отряде, конечно, доступны не будут...

На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в кото

рой я со Столыпиным сидели уже за самоваром,

обратясь к последнему, сказал: «Послушай, Столыпин,

а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины

(он назвал еще несколько имен) ; поедем в Пятигорск».

Столыпин отвечал, что это невозможно. «Почему? —

быстро спросил Л е р м о н т о в , – там комендант старый

Ильяшенков, и являться к нему нечего, ничто нам не

мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск».

С этими словами Лермонтов вышел из комнаты. На

дворе лил проливной дождь. Надо заметить, что Пяти

горск стоял от Георгиевского на расстоянии сорока

верст, по тогдашнему – один перегон. Из Георгиевска

мне приходилось ехать в одну сторону, им – в другую.

Столыпин сидел, задумавшись. «Ну, ч т о , – спросил

я е г о , – решаетесь, капитан?» – «Помилуйте, как нам

ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти его в отряд.

В о н , – говорил он, указывая на с т о л , – наша подорож

ная, а там инструкция – посмотрите». Я поглядел на

подорожную, которая лежала раскрытою, а развернуть

сложенную инструкцию посовестился и, признаться,

очень о том сожалею.

Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел

к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелитель

ным тоном:

«Столыпин, едем в Пятигорск! – С этими словами

вынул он из кармана кошелек с деньгами, взял из него

монету и сказал: – Вот, послушай, бросаю полтинник,

если упадет кверху орлом – едем в отряд; если решет

кой – едем в Пятигорск. Согласен?»

Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был

брошен, и к нашим ногам упал решеткою вверх. Лер

монтов вскочил и радостно закричал: «В Пятигорск,

в Пятигорск! позвать людей, нам уже запрягли!» Люди,

два дюжих татарина, узнав, в чем дело, упали перед

389

господами и благодарили их, выражая непритворную

радость. « В е р н о , – думал я, – нелегка пришлась бы им

жизнь в отряде».

Лошади были поданы. Я пригласил спутников в свою

коляску. Лермонтов и я сидели на задней скамье,

Столыпин на передней. Нас обдавало целым потоком

дождя. Лермонтову хотелось закурить т р у б к у , – оно

оказалось немыслимым. Дорогой и Столыпин и я мол

чали, Лермонтов говорил почти без умолку и все время

был в каком-то возбужденном состоянии. Между

прочим, он указывал нам на озеро, кругом которого он

джигитовал, а трое черкес гонялись за ним, но он

ускользнул от них на лихом своем карабахском коне.

Говорил Лермонтов и о вопросах, касавшихся

общего положения дел в России. Об одном высоко

поставленном лице я услыхал от него тогда в первый раз

в жизни моей такое жесткое мнение, что оно и теперь

еще кажется мне преувеличенным.

Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск

и вместе остановились на бульваре в гостинице, кото

рую содержал армянин Найтаки. Минут через двадцать

в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже пере

одетыми, в белом как снег белье и халатах. Лермонтов

был в шелковом темно-зеленом с узорами халате,

опоясанный толстым снурком с золотыми желудями

на концах. Потирая руки от удовольствия, Лермонтов

сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка

здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним».

Именем этим Лермонтов приятельски называл

старинного своего хорошего знакомого, а потом скоро

противника, которому рок судил убить надёжу русскую

на поединке.

Я познакомился в Пятигорске со всеми людьми,

бывавшими у Лермонтова; но весть о печальной

кончине поэта нагнала меня уже вне Пятигорска.

M. X. ШУЛЬЦ

ВОСПОМИНАНИЯ О M. Ю. ЛЕРМОНТОВЕ

(В пересказе Г. К. Градовского)

– Знаете ли, как я очутился на Кавказе? – спросил

меня однажды Шульц.

– Будьте добры, расскажите.

– Был я молодым офицером, без связей, без

средств. Но тогда все дворянство служило в войске

и приобретало положение на военной службе. Служил

я в Петербурге. Военному все двери были открыты...

Познакомился я с одним семейством, где была дочь

красавица... Конечно, я влюбился, но и я ей понравился.

По тогдашнему обычаю, сделал предложение родителям

девушки и получил нос. Они нашли меня недостаточно

заслуженным и мало пригодным женихом... Тогда-то

я и поехал на Кавказ, заявив, что буду или на щите, или

под щитом. Она обещала ждать. Это обещание и горячая

к ней любовь и окрыляли меня, смягчали горечь разлуки.

На Кавказе в то время нетрудно было отличиться:

в делах и экспедициях недостатка не было. Чины

и награды достались на мою долю... В известном деле

под Ахульго 1 я получил несколько ран, но не вышел из

строя, пока одна пуля в грудь не повалила меня за

мертво... Среди убитых и раненых пролежал я весь

день... Затем меня подобрали, подлечили, послали за

границу на казенный счет для окончательной поправки.

За это дело получил я Георгиевский крест. За границей,

уже на возвратном пути в Россию, был я в Дрездене.

Конечно, пошел в знаменитую картинную галерею...

Подхожу и смотрю на Мадонну... Вдруг чувствую,

будто электрический ток пробежал по мне, сердце

застучало, как молот... Оглядываюсь и не верю своим

глазам... Воображение или действительность?.. Возле

391

меня, около той же картины, стоит она... Достаточно

было одного взгляда, довольно было двух слов... Мы

поняли друг друга и придали особое значение чудесному

случаю, сведшему нас после долгих лет разлуки. Моя

мадонна осталась верна мне. Родные уже не возражали,

и мы обвенчались. Сама судьба соединила нас!

– Прелестный р о м а н , – сказал я.

– Но вы не знаете, почему я рассказал вам эту

старую историю. Дело в том, что так же, как вам,

я рассказал ее Лермонтову... Давненько это было: вас

и на свете тогда еще не было... Мы с ним встречались

на Кавказе... Рассказал, и Лермонтов спрашивает меня:

«Скажите, что вы чувствовали, когда лежали среди

убитых и раненых?» – «Что я чувствовал? Я чувствовал,

конечно, беспомощность, жажду под палящими лучами

солнца; но в полузабытьи мысли мои часто неслись

далеко от поля сражения, к той, ради которой я очутил

ся на Кавказе... Помнит ли она меня, чувствует ли,

в каком жалком положении очутился ее жених».

Лермонтов промолчал, но через несколько дней

встречает меня и говорит: «Благодарю вас за сюжет.

Хотите прочесть?» И он прочел мне свое известное

стихотворение:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана... и т. д. 2

– Вот для чего я затронул эту древнюю историю...

Мне суждено было, совершенно случайно, вдохновить

такого поэта, как Лермонтов... Это великая честь, и мне

думается, что вам приятно узнать происхождение этого

стихотворения; известно, что оно положено на музыку

и долго распевалось, а может быть, и теперь поется, как

прелестнейший, трогательный романс 3.

Рассказ маститого генерала Шульца, правдивого

воина, чуждого всякой хлестаковщины, хорошо за

печатлелся в моей памяти, и мне даже на одно мгнове

ние не приходило малейшее сомнение в истинности

этого сообщения.

H. И. ЛОРЕР

ИЗ «ЗАПИСОК ДЕКАБРИСТА»

В Ставрополе познакомился я с очень ученым, ум

ным и либеральным доктором Николаем Васильевичем

Мейером 1, находившимся при штабе Вельяминова... Он

был очень дружен с Лермонтовым, и тот целиком опи

сал его в своем «Герое нашего времени» под именем

Вернера, и так верно, что кто только знал Мейера, тот

сейчас и узнавал. Мейер был в полном смысле слова

умнейший и начитанный человек и, что более еще, хотя

медик, истинный христианин. Он знал многих из на

шего кружка и помогал некоторым и деньгами, и полез

ными советами. Он был друг декабристам.

* * *

В это же время в одно утро явился ко мне молодой

человек в сюртуке нашего Тенгинского полка, рекомен

довался поручиком Лермонтовым, переведенным из

лейб-гусарского полка. Он привез мне из Петербурга от

племянницы моей, Александры Осиповны Смирновой,

письмо и книжку «Imitation de Jesus Christ» 2 в пре

красном переплете. Я тогда еще ничего не знал про

Лермонтова, да и он в то время не печатал, кажется,

ничего замечательного, и «Герой нашего времени» и дру

гие его сочинения вышли позже 3. С первого шага на

шего знакомства Лермонтов мне не понравился. Я был

всегда счастлив нападать на людей симпатичных, теп

лых, умевших во всех фазисах своей жизни сохранить

благодатный пламень сердца, живое сочувствие ко всему

высокому, прекрасному, а говоря с Лермонтовым, он

показался мне холодным, желчным, раздражительным

и ненавистником человеческого рода вообще, и я должен

393

был показаться ему мягким добряком, ежели он заме

тил мое душевное спокойствие и забвение всех зол,

мною претерпенных от правительства. До сих пор не

могу дать себе отчета, почему мне с ним было как-то

неловко, и мы расстались вежливо, но холодно. Он ехал

в штаб полка, явиться начальству, и весною собирался

на воды в Пятигорск. Это второй раз, что он ссылается

на Кавказ: в первый за немножко вольные стихи, на

писанные им на смерть Пушкина Александра Сергее

вича, а теперь – говорят р а з н о , – но, кажется, за дуэль

(впрочем, не состоявшуюся) с сыном французского

посла в Петербурге, Барантом 4.

* * *

При захождении солнца я приехал в Пятигорск. За

несколько верст от городка вы чувствуете, что прибли

жаетесь к водам, потому что воздух пропитан серой.

Первою заботою моей было найти себе помещение по

уютнее и подешевле, и я вскоре нашел себе квартиру

по вкусу в так называемой «солдатской слободке» у от

ставного унтер-офицера, за пятьдесят рублей на весь

курс. Квартира моя состояла из двух чистеньких горе

нок и нравилась мне в особенности тем, что стояла у по

дошвы обрыва, а окнами выходила на обширную зеле

ную равнину, замыкавшуюся Эльборусом, который при

захождении солнца покрывается обыкновенно розовым

блеском.

Устроившись немного, я начал приискивать себе док

тора, чтобы, посоветовавшись с ним, начать пить какие-

нибудь воды. По рекомендации моего товарища вскоре

явился ко мне молодой человек, доктор, по имени Барк

лай-де-Толли. Я тогда же сказал моему эскулапу:

«Ежели вы такой же искусник воскрешать человечество,

каким был ваш однофамилец – уничтожать, то я позд

равляю вас и наперед твердо уверен, что вылечусь».

К сожалению, мой доктор себя не оправдал впослед

ствии, и вероятно, не поняв моей болезни, как бы

ощупью, беспрестанно заставлял меня пробовать разные

воды. Наконец опыты эти мне надоели, и я с ним про

стился.

На третий день моего пребывания в Пятигорске

я сделал несколько визитов. А вечером ко мне пришел

Александр 5 и артист Шведе, любовались видом и из

394

моих окон, положили его на полотно, а Шведе впослед

ствии снял с меня портрет масляными красками.

Мне сказали, что полковник Фрейтаг, командир Ку-

ринского полка, жестоко раненный в шею, привезен из

экспедиции и желает со мной видеться. Я поспешил ис

полнить его желание, и он объявил мне печальную весть

о том, что товарищ мой по Сибири, Лихарев, убит в по

следнем деле 6. После него остались некоторые бумаги

на разных языках и портрет красивой женщины превос

ходной работы, который Фрейтаг, зная мою дружбу

с покойным, хотел мне передать. Я узнал портрет жены

его, рисованный Изабе в Париже. Я посоветовал пол

ковнику отправить все эти драгоценности к родным по

койного и дал адрес.

Лихарев был один из замечательнейших людей

своего времени. Он был выпущен из школы колонново

жатых, основанной Муравьевым, в Генеральный штаб 7,

и при арестовании его, как члена общества, состоял при

графе Витте. Он отлично знал четыре языка и говорил

и писал на них одинаково свободно, так что мог занять

место первого секретаря при любом посольстве. Доб

рота души его была несравненна. Он всегда готов был

не только делиться, но, что <труднее>, отдавать свое по

следнее. К сожалению, он страстно любил карточную

игру и вообще рассеянную жизнь. В последнем деле,

где он был убит, он был в стрелках с Лермонтовым,

тогда высланным из гвардии. Сражение приходило

к концу, и оба приятеля шли рука об руку, споря о Канте

и Гегеле, и часто, в жару спора, неосторожно останавли

вались 8. Но горская пуля метка, и винтовка редко дает

промахи. В одну из таких остановок вражеская пуля

поразила Лихарева в спину навылет, и он упал навзничь.

Ожесточенная толпа горцев изрубила труп так скоро,

что солдаты не поспели на выручку останков товарища-

солдата. Где кости сибирского товарища моего? Подоб

ною смертью погиб бесследно и Александр Бестужев 9.

Я очень был рад познакомиться с храбрым, славным

Фрейтагом, и мы в частых беседах наших вспоминали

про бедного Лихарева. Фрейтаг после этого не долго

оставался на Кавказе, вскоре, выздоровев, произведен

был в генералы и назначен генерал-квартирмейстером

к Паскевичу в Варшаву.

Кто не знает Пятигорска из рассказов, описаний

и проч.? Я не берусь его описывать и чувствую, что перо

мое слабо для воспроизведения всех красот природы.

395

Скажу только, что в то время съезды на Кавказские

воды были многочисленны, со всех концов России. Кого,

бывало, не встретишь на водах? Какая смесь одежд,

лиц, состояний! Со всех концов огромной России соби

раются больные к источникам в надежде – и большею

частью справедливой – исцеления. Тут же толпятся

и здоровые, приехавшие развлечься и поиграть в кар

тишки. С восходом солнца толпы стоят у целительных

источников с своими стаканами. Дамы с грациозным

движением опускают на беленьком снурочке свой <ста

кан> в колодец, казак с нагайкой через плечо – обык

новенного принадлежностью – бросает свой стакан

в теплую вонючую воду и потом, залпом выпив какую-

нибудь десятую порцию, морщится и не может удер

жаться, чтоб громко не сказать: «Черт возьми, какая

гадость!» Легко больные не строго исполняют предписа

ния своих докторов держать диету, и я слышал, как один

из таких звал своего товарища на обед, хвастаясь ему,

что получил из колонии два славных поросенка и велел

их обоих изжарить к обеду своему.

Гвардейские офицеры после экспедиции нахлынули

в Пятигорск, и общество еще более оживилось. Моло

дежь эта здорова, сильна, весела, как подобает мо

лодости, воды не пьет, конечно, и широко пользуется

свободой после трудной экспедиции. Они бывают так

же у источников, но без стаканов: лорнеты и хлысти

ки их заменяют. Везде в виноградных аллеях можно

их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами.

У Лермонтова я познакомился со многими из них

и с удовольствием вспоминаю теперь имена их: Алек

сей Столыпин (Монго), товарищ Лермонтова по школе

и полку в гвардии; Глебов, конногвардеец, с подвязанной

рукой, тяжело раненный в ключицу; Тиран, лейб-гусар,

Александр Васильчиков, чиновник при Гане для реви

зии Кавказского края, сын моего бывшего корпусного

командира в гвардии; Сергей Трубецкой, Манзей 10

и другие. Вся эта молодежь чрезвычайно любила декаб

ристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую

ногу. Часто любовались они моею палкою из виноград

ной лозы, которая меня никогда не оставляла и с ко

торой я таскался по трущобам Кавказа в цепи застрель

щ и к о в , – мой верный Антонов, отличный стрелок, как

я уже сказал, за меня отстреливался. В одном деле он

в моих глазах положил двух горцев, и мы после ходили

на них смотреть. Я просил своего полкового командира

396

наградить моего телохранителя Георгиевским крестом

из числа присылаемых в роты, но, оставив в то время

отряд, не знаю, получил ли мой Антонов тот крестик, за

который кавказский солдат делает часто чудеса молоде

чества, храбрости, отваги.

Товарищ мой по Сибири Игельстром 11 все пребы

вание свое на Кавказе провел в этой охоте за людьми

в цепи... В белом кителе, с двухствольным ружьем, веч

но, бывало, таскается он по кустам и отыскивает своих

жертв. В одном деле и ему удалось положить на месте

двух горцев. Генерал Раевский 12, делая представление

об отличившихся, велел написать в донесении своем, что

рядовой саперной роты такой-то убил пятерых горцев.

Лишь только Игельстром узнал об этом, то отправился

к генералу и объяснил ему неверность слухов, дошед

ших до него, что он, застрелив только двух, не берет на

себя того, чего не сделал. Тогда Раевский, засмеявшись,

сказал ему: «Пожалуйста, подари мне этих троих в счет

будущего...» Донесение пошло, и Игельстром произве

ден был в офицеры.

Лев Пушкин приехал в Пятигорск в больших эполе

тах. Он произведен в майоры, а все тот же! Прибежит

на минуту впопыхах, вечно чем-то о з а б о ч е н , – уж такая

натура! Он свел меня с Дмитревским, нарочно при

ехавшим из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, по

знакомиться. Дмитревский был поэт и в то время был

влюблен и пел прекрасными стихами о каких-то пре

красных карих глазах. Лермонтов восхищался этими

стихами и говаривал обыкновенно: «После твоих стихов

разлюбишь поневоле черные и голубые очи и полюбишь

карие глаза».

Дмитревскому везло, как говорится, и по службе;

он назначен был вице-губернатором Кавказской об

ласти, но, к сожалению, недолго пользовался этими бла

гами жизни и скоро скончался. Я был с ним некоторое

время в переписке и теперь еще храню автограф его

«Карих глаз».

* * *

Гвардейская молодежь жила разгульно в Пяти

горске, а Лермонтов был душою общества и делал силь

ное впечатление на женский пол. Стали давать танце

вальные вечера, устраивали пикники, кавалькады, про

гулки в горы, но для меня они были слишком шумны,

397

и я не пользовался ими часто. В это же время приехал из

Тифлиса командир Нижегородского драгунского полка

полковник Сергей Дмитриевич Безобразов, один из кра

сивейших мужчин своего века, и много прибавил к ве

селью блестящей молодежи. Я знал его еще в Варшаве,

когда был адъютантом в. к. Константина Павловича.

В то время его смело можно было назвать Аполлоном

Бельведерским, а при его любезности, ловкости, уменье

танцевать, в особенности мазурку, не мудрено было ему

сводить всех полек с ума. В 1841 году я нашел Безо-

бразова уже не тем, и время взяло свое, хотя еще оста

вило следы прежней красоты.

В июле месяце молодежь задумала дать бал пяти

горской публике, которая более или менее, само собою

<разумеется>, была между собою знакома. Составилась

подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся мо

лодежь дружно помогала в устройстве праздника, ко

торый 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи

у огромного грота, великолепно украшенного природой

и искусством. Свод грота убрали разноцветными ша

лями, соединив их в центре в красивый узел и прикрыв

круглым зеркалом, стены обтянули персидскими ков

рами, повесили искусно импровизированные люстры из

простых обручей и веревок, обвитых чрезвычайно кра

сиво великолепными живыми цветами и вьющеюся зе

ленью; снаружи грота, на огромных деревьях аллей,

прилегающих к площадке, на которой собирались тан

цевать, развесили, как говорят, более двух тысяч пяти

сот разноцветных фонарей... Хор военной музыки по

местили на площадке, над гротом, и во время антрактов

между танцами звуки музыкальных знаменитостей не

жили слух очарованных гостей, бальная музыка стояла

в аллее. Красное сукно длинной лентой стлалось до

палатки, назначенной служить уборною для дам. Она

также убрана шалями и снабжена заботливыми учре

дителями всем необходимым для самой взыскатель

ной и избалованной красавицы. Там было огромное

зеркало в серебряной оправе, щетки, гребни, духи,

помада, шпильки, булавки, ленты, тесемки и женщина

для прислуги. Уголок этот был так мило отделан, что

дамы бегали туда для того только, чтоб налюбоваться

им. Роскошный буфет не был также забыт. Природа,

как бы согласившись с общим желанием и настроением,

выказала себя в самом благоприятном виде. В этот

вечер небо было чистого темно-синего цвета и усеяно

398

бесчисленными серебряными звездами. Ни один листок

не шевелился на деревьях. К восьми часам приглашен

ные по билетам собрались, и танцы быстро следовали

один за другим. Неприглашенные, не переходя за черту

импровизированной танцевальной залы, окружали

густыми рядами кружащихся и веселящихся счаст

ливцев.

Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все

общество было как-то особенно настроено к веселью.

После одного бешеного тура вальса Лермонтов, весь

запыхавшийся от усталости, подошел ко мне и тихо

спросил:

– Видите ли вы даму Дмитревского?.. Это его «ка