Текст книги "М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

белье.

Мы говорили до тех пор по-французски, и Олсуфьев,

говоря по-французски, представил меня вошедшему.

Обменявшись со мною несколькими беглыми фразами,

он сел с нами обедать. При выборе кушаньев и в обра

щении к прислуге он употреблял выражения, которые

в большом ходу у многих, чтобы не сказать у всех рус

ских, но которые в устах этого гостя – это был Михаил

Лермонтов – неприятно поразили меня. Эти выражения

иностранец прежде всего научается понимать в Рос

сии, потому что слышит их повсюду и беспрестанно; но

ни один порядочный человек – за исключением грека

или турка, у которых в ходу точь-в-точь такие выраже-

367

н и я , – не решится написать их в переводе на свой род

ной язык.

После того как Лермонтов быстро отведал несколько

кушаньев и выпил два стакана вина (при этом он не

прятал под стол свои красивые, выхоленные руки), он

сделался очень разговорчив, и, надо полагать, то, что

он говорил, было остроумным и смешным, так как слова

его несколько раз прерывались громким смехом. К сожа

лению, для меня его остроты оставались непонятными,

так как он нарочно говорил по-русски и к тому же

чрезвычайно быстро, а я в то время недостаточно хоро

шо понимал русский язык, чтобы следить за разговором.

Я заметил только, что шпильки его часто переходили

в личности; но, получив несколько раз резкий отпор от

Олсуфьева, он счел за лучшее избирать мишенью своих

шуток только молодого князя.

Некоторое время тот добродушно переносил остроты

Лермонтова; но наконец и ему уже стало невмочь и он

с достоинством умерил его пыл, показав этим, что при

всей ограниченности ума он порядочный человек.

Казалось, Лермонтова искренне огорчило, что он

обидел князя, своего друга молодости, и он всеми

силами старался помириться с ним, в чем скоро

и успел.

Я уже знал и любил тогда Лермонтова по собранию

его стихотворений, вышедших в 1840 году, но в этот

вечер он произвел на меня столь невыгодное впечатле

ние, что у меня пропала всякая охота ближе сойтись

с ним. Весь разговор, с самого его прихода, звенел у меня

в ушах, как будто кто-нибудь скреб по стеклу.

Я никогда не мог, может быть, ко вреду моему, сде

лать первый шаг к сближению с задорным человеком,

какое бы он ни занимал место в обществе, никогда не

мог простить шалости знаменитых и талантливых лю

дей только во имя их знаменитости и таланта. Я часто

убеждался, что можно быть основательным ученым,

сносным музыкантом, поэтом или писателем и в то же

время невыносимым человеком в обществе. У меня пра

вило основывать мнение о людях на первом впечатлении:

но в отношении Лермонтова мое первое, неприятное впе

чатление вскоре совершенно изгладилось приятным.

Не далее как на следующий вечер я встретил его

в гостиной г-жи Мамоновой, где он предстал пере

до мной в самом привлекательном свете, так как он

вполне умел быть любезным.

368

Отдаваясь кому-нибудь, он отдавался от всего серд

ца, но это редко с ним случалось. В самых близких

и дружественных отношениях находился он с остроум

ною графинею Ростопчиной, которой поэтому было бы

легче всех дать верное представление о его характере 8.

Людей же, недостаточно знавших его, чтобы про

щать его недостатки за прекрасные качества, преобла

давшие в его характере, он отталкивал, так как слишком

часто давал волю своему несколько колкому остроумию.

Впрочем, он мог быть кроток и нежен, как ребенок,

и вообще в его характере преобладало задумчивое, час

то грустное настроение.

Серьезная мысль была главною чертою его благо

родного лица, как и всех значительнейших его произве

дений, к которым его легкие, шутливые стихотворения

относятся, как насмешливое выражение его тонко очер

ченных губ к его большим, полным думы глазам.

Многие из соотечественников Лермонтова разделили

его прометеевскую судьбу, но ни у одного страдания не

вырвали столь драгоценных слез, которые служили ему

облегчением при жизни, а по смерти обвили венком

славы его бледное чело.

Чтобы точнее определить значение Лермонтова

в русской и во всемирной литературе, следует прежде

всего заметить, что он выше всего там, где становится

наиболее народным. И что высшее проявление этой

народности (как «Песня о царе Иване Васильевиче»)

не требует ни малейшего комментария, чтобы быть

понятною для всех. Это тем замечательнее, что описы

ваемые в ней нравы и частности столь же чужды для

нерусских, как и выбранный поэтом стихотворный раз

мер стиха, сделавшийся известным в Германии только

по некоторым моим переводным опытам, а в России

имеющий почти то же значение, как у нас размер

«Песни о Нибелунгах».

Поэма Лермонтова, в которой сквозит поистине гоме

ровская верность, высокий дух и простота, произвела

сильнейшее впечатление во многих германских городах,

где ее читали публично. <...>

Лермонтов имеет то общее с великими писателями

всех времен, что творения его верно отражают его

время со всеми его дурными и хорошими особенностями

и всею его мудростью и глупостью и что они способ

ствовали искоренению этих дурных особенностей и

этой глупости.

369

Но наш поэт отличается от своих предшественников

и современников тем, что дал более широкий простор

в поэзии картинам природы, и в этом отношении он до

сих пор стоит на недосягаемой высоте. Своими изобра

жениями он решил трудную задачу – удовлетворить

в одно и то же время и естествоиспытателя, и любителя

прекрасного.

Рисует ли он перед нами исполинские горы многовер

шинного Кавказа, где наш взор то теряется в снежных

облаках, то тонет в безднах; или горный поток, то клу

бящийся по скале, на которой страшно стоять дикой

козе, то светло ниспадающий, «как согнутое стекло»,

в пропасть, где, сливаясь с новыми ручьями, снова воз

никает в мутном потоке; описывает ли он горные аулы

и леса Дагестана или испещренные цветами долины

Грузии; указывает ли на облака, бегущие по голубому,

бесконечному небу, или на коня, несущегося по синей,

бесконечной степи; воспевает ли он священную тишину

лесов или дикий шум б и т в ы , – он всегда и во всем оста

ется верен природе до малейших подробностей. Все эти

картины предстают нам в отчетливых красках и в то же

время от них веет какой-то таинственной поэтической

прелестью, как бы благоуханием и свежестью этих гор,

цветов, лугов и лесов 9. <...>

Два замечательнейших ученых новейшего времени

Александр Гумбольдт и Христиан Эрстед, первый в сво

ем «Космосе» (ч. II, стр. 1—103), второй в своем рас

суждении об отношении естествознания к поэзии

(в «Духе природы», ч. II, стр. 1—52), указывают, как на

настоятельное требование нашего времени, на более

обширное приложение в области изящного современ

ных открытий и исследований природы. <...>

Стоит прочесть целиком упомянутые сочинения, что

бы убедиться, что Лермонтов выполнил в своих стихо

творениях большую часть того, что эти великие ученые

признают потребностью нашего времени и чего так

живо желают.

Пусть назовут мне хоть одно из множества толстых

географических, исторических и других сочинений

о Кавказе, из которого можно бы живее и вернее позна

комиться с характеристическою природою этих гор и их

жителей, нежели из какой-нибудь кавказской поэмы

Лермонтова. <...>

Поэтический гений Пушкина, о котором до сего вре

мени появившиеся стихотворные переводы на немецкий

370

язык могут дать лишь слабое представление, выразился

в его зрелых произведениях с такою мощью и имел

столь народный характер, что молодые поэты не могли

не подчиниться его огромному влиянию, и оно было тем

сильнее, чем даровитее была натура поэта, как, напри

мер, у Лермонтова.

Лермонтов явился достойным последователем своего

великого предшественника; он сумел извлечь пользу для

себя и для своего народа из его богатого наследства, не

впадая в рабское подражание. Он выучился у Пушкина

простоте выражения и чувству меры; он подслушал

у него тайну поэтической формы. Некоторые из его ран

них лирических с т и х о т в о р е н и й , – из которых я перевел

одно, «Ветка П а л е с т и н ы » , – невольно напоминают Пуш

кина; известное внешнее сходство с Пушкиным пред

ставляют и некоторые другие стихотворения, например,

«Казначейша». Но противоположности между характе

рами и творчеством обоих поэтов гораздо ярче и опреде

леннее этого сходства. Сходство в них скорее случайное,

внешнее, условное, тогда как то, в чем они расходятся,

составляет самую сущность творческой индивидуально

сти каждого из них.

Поэтические средства Пушкина и Лермонтова были

почти одинаковы, точно так же и обстоятельства, при

которых они развивались; только само развитие было

различно.

Оба поэта заплатили изгнанием за первый поэтиче

ский порыв, за их юношеское стремление к свободе.

Пушкин вернулся из изгнания – Лермонтов умер в из

гнании.

ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ

Через него <Павла Олсуфьева> я познакомился так

же с Лермонтовым, когда тот на своем последнем пути

из Петербурга на Кавказ – в марте 1841 года 1, – уеди

нившись в доме тетки графини Мамоновой, провел

в Москве несколько дней. <...>

Хотя он еще не достиг тридцатилетнего возраста, но

уже казался уставшим от жизни; он был среднего роста

и ничем особенно не выделялся, если не считать высо

кого лба и больших, печально сверкающих глаз. В то

время был в продаже лишь небольшой томик его сти

хов, а другими стихотворениями, ходившими по рукам

371

в списках, меня снабдил Павел Олсуфьев. Этот неболь

шой томик, изданный очень скромно, был вскоре рас

куплен, и прошло продолжительное время, пока появи

лось новое издание 2. Критика отнюдь не была едино

душна в признании его таланта. Казалось, не хотели

сразу же после смерти Пушкина возвести на его трон

преемника; и находили, что Лермонтов слишком свое

вольно и настойчиво плывет против течения и ведет себя

как враждебно настроенный иностранец в своем отече

стве, которому он всем обязан. Упрек в отсутствии

у него истинной любви к родине и побудил его на

писать глубоко прочувствованное стихотворение «Роди

на» 3. <...>

В августе 1841 года пришло известие о смерти Лер

монтова; он был застрелен на дуэли 15 июля Мартыно

вым, товарищем по полку, на склоне горы Машук, вбли

зи Пятигорска. Газеты коротко сообщали только о са

мом факте. Подробности я узнал позднее на Кавказе

от секунданта Лермонтова Глебова и штабного врача

доктора фон Ноодта. Мартынов счел себя задетым

острым словцом любившего пошутить Лермонтова и вы

звал его на дуэль. Все попытки добиться примирения

были тщетны, и Лермонтов пал на дуэли от первой

пули, посланной ему в сердце твердой рукой Марты

нова, который ненавидел его люто. В переведенном на

немецкий язык романе «Герой нашего времени» 4 Лер

монтов описывает подобную дуэль – создается впечат

ление, что писатель, как бы предчувствуя, предсказал

свою собственную судьбу. Во всяком случае, он мало

дорожил той жизнью, какую должен был вести в Рос

сии, и поэтому он охотно ставил жизнь на карту не

только в сражениях против много раз воспетых им гор

цев, но и при всех случаях, которые его волновали. Свое

пресыщение жизнью он сильнее всего запечатлел в не

большом стихотворении, которое озаглавлено «Благо

дарность» 5. <...>

Только после смерти Лермонтова, с изданием ранее

разбросанных его произведений, пришла к нему слава;

с тех пор она все возрастала, тем более что ему не на

шлось достойного продолжателя.

А. В. МЕЩЕРСКИЙ

ИЗ МОЕЙ СТАРИНЫ. ВОСПОМИНАНИЯ

< Отрывки>

Кроме товарищей моего брата по университету да

сверстников и друзей нашей юности, о которых было

говорено и с которыми я продолжал часто видеться,

я приобрел тогда много новых знакомых, преимущест

венно с приезжими из Петербурга, в числе которых

между прочими был Лермонтов.

Замечательно, как глаза и их выражение могут изо

бличать гениальные способности в человеке. Я, напри

мер, испытал на себе это влияние при следующем случае.

Войдя в многолюдную гостиную дома, принимавшего

всегда только одно самое высшее общество, я с неко

торым удивлением заметил среди гостей какого-то

небольшого роста пехотного армейского офицера,

в весьма нещегольской армейской форме, с красным

воротником без всякого шитья. Мое любопытство не

распространилось далее этого минутного впечатления:

до такой степени я был уверен, что этот бедненький

армейский офицер, попавший, вероятно, случайно

в чуждое ему общество, должен обязательно быть чело

веком весьма мало интересным. Я уже было совсем

забыл о существовании этого маленького офицера, когда

случилось так, что он подошел к кружку тех дам,

с которыми я разговаривал. Тогда я пристально по

смотрел на него и так был поражен ясным и умным его

взглядом, что с большим любопытством спросил об

имени незнакомца. Оказалось, что этот скромный армей

ский офицер был не кто иной, как поэт Лермонтов.

Происшедшая с Лермонтовым метаморфоза, состо

явшая в том, что он из блестящего офицера лейб-

гвардии гусарского полка преобразился в скромного

373

армейского офицера, последовала от перехода его из

Петербурга на службу на Кавказ, где он и оставался

на службе до своей преждевременной и горькой кон

чины.

Я с ним познакомился в семействе Мартыновых,

где были три незамужние дочери, из которых одна,

по-видимому, занимала собою нашего поэта 1. Их стар

ший брат был тот самый Мартынов, который впослед

ствии убил Лермонтова на дуэли. Мартынов в то время

перешел из гвардии в Нижегородский драгунский полк

(на Кавказ), как кажется, потому, что мундир этого

полка славился тогда, совершенно справедливо, как

один из самых красивых в нашей кавалерии. Я видел

Мартынова в этой форме; она шла ему превосходно.

Он очень был занят своей красотой, и, по-видимому,

эта слабость, подмеченная в нем Лермонтовым, по

служила ему постоянным предметом довольно злых

острот над Мартыновым. Лермонтов, к сожалению, имел

непреодолимую страсть дразнить и насмехаться, что

именно и было причиной его злосчастной дуэли.

В другой раз была серьезная беседа об интенсивном

хозяйстве, о котором в настоящее время так много

пишут в журналах и о чем тогда уже заботились. Лер

монтов, который питал полное недоверие и обнаружи

вал даже некоторое пренебрежение к сельскому хозяй

ству, называя его ковырянием земли, сказал нам при

этом, что он сам недавно был в своем маленьком имении

в Малороссии, откуда не получалось никакого дохода.

Его долготерпение наконец истощилось, и он поехал

туда, чтобы лично убедиться в причине бездоходности

имения 2 . « П р и е з ж а ю , – говорит Л е р м о н т о в , – в дерев

ню, призываю к себе хохла-приказчика, спрашиваю,

отчего нет никакого дохода? Он говорит, что урожай

был плохой, что пшеницу червь попортил, а гречиху

солнце спалило. « Н у , – я с п р а ш и в а ю , – а скотина

что?» – « С к о т и н а , – говорит п р и к а з ч и к , – ничего, бла

г о п о л у ч н о » . – « Н у , – я спрашиваю, куда же молоко

девали?» – «На масло б и л и » , – отвечает он. «А масло

куда девали?» – « П р о д а в а л и » , – говорит. «А деньги

куда девали?» – « С о л ь , – г о в о р и т , – к у п о в а л и » . – «А

374

соль куда девали?» – «Масло с о л и л и » . – «Ну, а масло

куда девали?» – « П р о д а в а л и » . – «Ну, а деньги где?» —

«Соль куповали!..» И так далее, и так далее. Не истин

ный ли это прототип всех наших русских хозяйств? —

сказал Лермонтов и прибавил: – Вот вам при этих

условиях не угодно ли завести интенсивное хозяйство!..»

Лермонтов хорошо говорил по-малороссийски и не

подражаемо умел рассказывать малороссийские анек

доты. Им, например, был пущен известный анекдот

(который я после слышал и от других) о том хохле,

который ехал один по непомерно широкой почтовой

малороссийской дороге саженей во сто ширины. По

обыкновению хохол заснул на своем возе глубоким

сном, волы его выбились из колеи и, наконец, осью

зацепили за поверстный столб, отчего остановились.

От толчка хохол вдруг проснулся, спросонья осмотрел

ся, увидел поверстный столб, плюнул и, слезая с своего

воза, сказал: «Що за бiсова тиснота, не можно и возом

розминутця!»

По поводу лености и невозмутимости хохла Лер

монтов мне рассказал, как, оставляя Петербург

и лейб-гусарский полк, чтобы перейти на службу на

Кавказ, он ставил свою тысячную верховую лошадь на

попечении все того же своего денщика Сердюка, пору

чив своему товарищу по полку, князю Меншикову,

в возможно скорейшее время ее продать. Очень долго

не находилось покупщиков. Наконец Меншиков нашел

покупателя и с ним отправился в полковой манеж,

чтобы показать ему продажную лермонтовскую лошадь.

Немало времени они ожидали в манеже Сердюка с его

лошадью. Наконец показался за барьером манежа

какой-то человек, который с веревкой на плече тащил

с трудом что-то, должно быть, очень тяжелое; через

несколько времени показалась голова лошади, которая,

фыркая и упираясь, медленно подвигалась вперед

и озиралась на все стороны. Когда Сердюк с трудом

втащил ее на средину манежа, то издали она не похожа

была на лошадь, а на какого-то допотопного зверя: до

такой степени она обросла длинной шерстью; уши,

которыми она двигала то взад, то вперед, так заросли,

что похожи были на огромные веера, которыми она

махала. Князь Меншиков, возмущенный этой картиной,

375

спросил у Сердюка, что за зверя он привел, но Сердюк

отвечал очень хладнокровно. «Это лошадь, ваше высоко

благородие!» – «Да что ты с ней сделал, Сердюк, с этой

лошадью?» – «Да что же, ваше высокоблагородие,

с ней сделается? Она себе корм ест, пьет, никто ее не

трогает; помилуйте, что с ней сделается?»

Оказывается, что Сердюк целый год лошадь не

чистил и не выводил из денника, так что она совершенно

одичала и обросла.

Пробыв в Москве несколько месяцев, Лермонтов

уехал на Кавказ, и я более его никогда не видел.

Позже, когда я был в Пятигорске, где лечился от раны,

полученной мною в Даргинскую экспедицию 1845 года,

я почел нравственным долгом посетить на Машуке то

место, где происходила дуэль и где был убит незабвен

ный наш гениальный поэт. Какой величественный вид

с этого места на широкую долину, окружающую Пяти

горск, на величавый Эльбрус, покрытый вечными снега

ми, и на цепь Кавказских гор!.. Эта чудная картина,

мне показалось, была в соответствии с гением и талан

том покойного поэта, который так любил Кавказ.

«Нет! Не так желалось тебе умереть, милый наш

Л е р м о н т о в » , – думал я, сидя под зеленым дубом, на

том самом месте, где он простился с жизнью.

Но не тем холодным сном могилы...

Впоследствии, сблизившись с Лермонтовым, я убе

дился, что изощрять свой ум в насмешках и остротах

постоянно над намеченной им в обществе жертвой

составляло одну из резких особенностей его характера.

Я помню, что раз я застал у него одного гвардейского

толстого кирасирского полковника З. 3, служившего в то

время жертвой всех его сарказмов, и хотя я не мог

не смеяться от души остроумию и неистощимому запасу

юмора нашего поэта, но не мог также в душе не состра

дать его жертве и не удивляться ее долготерпению.

Он мне сам рассказывал, например, как во время

лагеря, лежа на постели в своей палатке, он, скуки

ради, кликал к себе своего денщика и начинал его драз

нить. «Презабавный б ы л , – говорил о н , – мой денщик

малоросс Сердюк. Бывало, позову его и спрашиваю:

376

«Ну, что, Сердюк, скажи мне, что ты больше всего на

свете любишь?» Сердюк, зная, что должны начаться над

ним обыкновенные насмешки, сначала почтительно

пробовал уговаривать барина не начинать вновь еже

дневных над ним испытаний, говоря: «Ну, що, ваше

благородие... оставьте, ваше благородие... я ничого не

люблю...» Но Лермонтов продолжал: «Ну, что, Сердюк,

отчего ты не хочешь сказать?» – «Да не помню, ваше

благородие». Но Лермонтов не унимался: «Скажи, го

ворит, что тебе стоит? Я у тебя спрашиваю, что ты

больше всего на свете любишь?» Сердюк все отгова

ривался незнанием. Лермонтов продолжал его пилить,

и наконец, через четверть часа, Сердюк, убедившись,

что от барина своего никак не отделается, добродушно

делал признание: «Ну, що, ваше благородие, говорил

он, ну, пожалуй, мед, ваше благородие». Но и после

этого признания Лермонтов от него не отставал. « Н е т , —

говорил о н , – ты, Сердюк, хорошенько подумай: неуже

ли ты в самом деле мед всего больше на свете любишь?»

Лермонтов начинал снова докучливые вопросы и на

разные лады. Это опять продолжалось четверть часа,

если не более, и, наконец, когда истощался весь за

пас хладнокровия и терпения у бедного Сердюка, на

последний вопрос Лермонтова о том, чтобы Сердюк

подумал хорошенько, не любит ли он что-нибудь

другое на свете лучше меда, Сердюк с криком выбе

гал из палатки, говоря: «Терпеть его не могу, ваше

благородие!..»

Вообще Лермонтов был преприятный собеседник

и неподражаемо рассказывал анекдоты.

Среди множества сохранившихся в моей памяти

анекдотов, слышанных мною от него, хотя и очень

затруднителен будет выбор, но я не могу лишить себя

удовольствия упомянуть здесь хотя о некоторых, по

падающихся мне случайно более свежими в эту минуту

на память. Ведь в сущности всякая мелочь, которая

касается такого любимого всеми поэта, каким был Лер

монтов, дорога, а мне несомненно больше других, пото

му что я его лично хорошо знал и что для меня память

о нем связана с воспоминаниями о моей молодости...

Вообще в холостой компании Лермонтов особенно

оживлялся и любил рассказы, перерывая очень часто

самый серьезный разговор какой-нибудь шуткой, а не

редко и нецензурными анекдотами, о которых я не буду

говорить, хотя они были остроумны и смешны донельзя.

377

Так, как-то раз, среди серьезной беседы об искус

стве и поэзии, Лермонтов стал комично рассказывать

что-то о неизданных поэтах и об их сношениях с изда

телями и книгопродавцами. «А вот ч т о , – сказал Лер

м о н т о в , – говорил мне приказчик одного книгопродавца,

мальчик лет шестнадцати. «Приходит на днях в лавку

какой-то господин (хозяина не было), обращается ко

мне и спрашивает: «Что, говорит, стихотворения мои

проданы?» (Тут я его узнал, говорит мальчик, он к нам

уже месяцев шесть ходит). «Никак н е т , – отвечаю

е м у , – еще не п р о д а н ы » . – « К а к , – говорит о н , – не про

даны? Отчего не проданы? В ы , – г о в о р и т , – все мошен

ничаете!» Подошел ко мне, да б а ц , – говорит м а л ь ч и к , —

мне в ухо!.. Вот тебе раз, думаю себе, что из этого бу

дет? « О т ч е г о , – г о в о р и т , – не проданы?» Я говорю:

«Никто не с п р а ш и в а л » . – « К а к , – г о в о р и т , – никто не

спрашивал?» Б а ц , – г о в о р и т , – мне в другое ухо! Я ду

маю себе, что из этого будет? « Г д е , – г о в о р и т , – мои

стихотворения? П о д а й , – г о в о р и т , – мне их все сюда!»

А сам ругается. « В ы , – г о в о р и т , – все кровопийцы!»

Я побежал, принес связку его сочинений. Думаю себе:

«Господи, что из этого будет?» Господин подошел ко

мне. «Все ли о н и , – г о в о р и т , – тут?» Я говорю: «Изволь

те видеть, как были связаны, так и есть!» Он тут схватил

меня за волосы и начал таскать по лавке; таскал, таскал,

да как бросит, плюнул и ушел! « Т а к , – говорит маль

ч и к , – я ничего и не дождался от него! Т а к о й , – гово

р и т , – чудак этот господин стихотворец! Я и фамилии

его не упомню».

A. H. ВУЛЬФ

ИЗ ДНЕВНИКА

Преждевременная смерть в прошлом году Лермон

това, еще одного первоклассного таланта, который

вырос у нас не по дням, а по часам, в два или три года

сделавшегося первым из всех живших поэтов, застре

ленного на дуэли из-за пустой шутки на Кавказских

водах, служит другим доказательством, как от страстей

своих никто не уходит безнаказанно. Лев 1 рассказывал,

как очный свидетель этой печальной потери, которую

понесла в Лермонтове вся мыслящая Русь. Прошлую

зиму я встретился с ним в Петербурге в одном доме,

именно у Арсеньевых, его родственников, и с любопыт

ством вглядывался в черты его лица, думая, не удастся

ли на нем подглядеть напечатления этого великого

таланта, который так сильно проявлялся в его стихах.

Ростом он был не велик и не строен; в движениях не

было ни ловкости, ни развязности, ни силы; видно, что

тело не было у него никогда ни напрягаемо, ни разви

ваемо; это общий недостаток воспитания у нас. Голова

его была несоразмерно велика с туловищем; лоб его

показался для меня замечательным своею величиною;

смуглый цвет лица и черные глаза, черные волосы,

широкое скулистое лицо напомнили мне что-то общее

с фамилией Ганнибалов, которые известно, что про

исходят от арапа, воспитанного Петром Великим, и от

которого по матери и Пушкин происходит. Хотя

вдохновение и не кладет тавра на челе, в котором

гнездится, <...> но все, кажется, есть в лице некоторые

черты, в которых проявляется гениальность человека.

Так и у Лермонтова страсти пылкие отражались в боль

ших, широко расставленных черных глазах, под

широким нависшим лбом и в остальных крупных <...>

очерках его лица. Я не имел случая говорить с ним,

почему и не прибавлю к сказанному ничего об его

умственных качествах.

379

В. И. KPАСОВ

ИЗ ПИСЬМА К А. А. КРАЕВСКОМУ

Июль 1841 г.

Что наш Лермонтов? В последнем № «Отечествен

ных записок» не было его стихов. Печатайте их больше.

Они так чудно-прекрасны! Лермонтов был когда-то

короткое время моим товарищем по университету.

Нынешней весной, перед моим отъездом в деревню за

несколько дней – я встретился с ним в зале Благород

ного с о б р а н и я , – он на другой день ехал на Кавказ.

Я не видал его десять лет – и как он изменился! Целый

вечер я не сводил с него глаз. Какое энергическое,

простое, львиное лицо. Он был грустен, и, когда уходил

из собрания в своем армейском мундире и с кавказским

кивером, у меня сжалось сердце – так мне жаль его

было. Не возвращен ли он? Вы бы засмеялись, если б

узнали, отчего я особенно спрашиваю про его возвраще

ние. Назад тому месяц с небольшим я две ночи сряду

видел его во сне – в первый раз в жизни. В первый раз

он отдал мне свой шлафрок какого-то огненного цвета,

и я в нем целую ночь расхаживал по незнакомым

огромным покоям; в другой раз я что-то болтал ему про

свои любовные шашни, и он с грустной улыбкой

и бледный как смерть качал головой. Проснувшись,

я был уверен, что он возвращен. И я почти был уверен,

что он проехал уже мимо нас, потому что я живу на

большой дороге от юга.

380

Ю. Ф. САМАРИН

ИЗ ДНЕВНИКА

31 июля < 1841>

Лермонтов убит на дуэли Мартыновым!

Нет духа писать!

Лермонтов убит. Его постигла одна участь с Пушки

ным. Невольно сжимается сердце и при новой утрате

болезненно отзываются старые. Грибоедов, Марлин

ский, Пушкин, Лермонтов. Становится страшно за

Россию при мысли, что не слепой случай, а какой-то

приговор судьбы поражает ее в лучших из ее сыновей:

в ее поэтах. За что такая напасть... и что выкупают эти

невинные жертвы.

Бедный Лермонтов. Он умер, оставив по себе тяже

лое впечатление. На нем лежит великий долг, его

роман – «Герой нашего времени». Его надлежало

выкупить, и Лермонтов, ступивши вперед, оторвавшись

от эгоистической рефлексии, оправдал бы его и успо

коил многих 1.

В этом отношении участь Пушкина была завидна.

В полном обладании всех своих сил, всеми признанный,

беспорочен и чист от всякого упрека умчался Пушкин,

и, кроме слез и воспоминаний, на долю его переживших

друзей ничего не осталось. Пушкин не нуждается

в оправдании. Но Лермонтова признавали не все, поняли

немногие, почти никто не любил его. Нужно было

простить ему.

Да, смерть Лермонтова поражает незаменимой

утратой целое поколение. Это не частный случай, но

общее горе, гнев божий, говоря языком Писания, и, как

некогда при казнях свыше, посылаемых небом, целый

народ облекался трауром, посыпая себя пеплом, и долго

молился в храмах, так мы теперь должны считать себя

381

не безвинными и не просто сожалеть и плакать, но

углубиться внутрь и строго допросить себя.

В первый раз я встретился с Лермонтовым на вечере

на Солянке 2. Он возвращался с Кавказа. Я был в вос

торге от его стихов на смерть Пушкина. После двух или

трех свиданий он пленил меня простым обращением,

детскою откровенностью. После того я увидел его

несколько лет спустя на обеде у Гоголя 3. Это было

после его дуэли с Барантом. Лермонтов был очень весел.

Он узнал меня, обрадовался; мы разговорились про

Гагарина; 4 тут он читал свои стихи – Бой мальчика

с барсом. Ему понравился Хомяков. Помню его сужде

ние о Петербурге и петербургских женщинах. Лермон

тов сделал на всех самое приятное впечатление. Ко мне

он охотно обращался в своих разговорах и звал к себе.

Два или три вечера мы провели у Павловых

и у Свербеевых. Лермонтов угадал меня. Я не скрывался.

Помню последний вечер у Павловых. К нему приставала

Каролина Карловна Павлова. Он уехал грустный. Ночь

была сырая. Мы простились на крыльце. Встретились

мы после того в его проезд с Кавказа у Россетти 5.

Молодежь собралась провожать его. Лермонтов сам

пожелал меня видеть и послал за мной. Он имел обо мне

выгодное мнение, как сказывал Р. 6. Он очень мне обра

довался. Р. пенял мне, что я обошелся с ним холодно.

Через три месяца он снова приехал в Москву. Я нашел

его у Розена 7. Мы долго разговаривали. Он показывал

мне свои рисунки. Воспоминания Кавказа его оживили.

Помню его поэтический рассказ о деле с горцами, где

ранен Трубецкой... 8 Его голос дрожал, он был готов

прослезиться. Потом ему стало стыдно, и он, думая

уничтожить первое впечатление, пустился толковать,

почему он был растроган, сваливая все на нервы, рас

строенные летним жаром. В этом разговоре он был

виден весь. Его мнение о современном состоянии

России: «Ce qu'il у а de pire, ce n'est pas qu'un certain

nombre d'hommes souffre patiemment, mais c'est qu'un

nombre immense souffre sans le savoir» *.

Вечером он был y нас. На другой день мы были

вместе под Новинском 9. Он каждый день посещал меня.

За несколько дней до своего отъезда он провел у нас

* Хуже всего не то, что некоторые люди терпеливо страдают,

а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого

( фр. ) .

382

вечер с Голицыными и Зубовыми. На другой день

я виделся с ним у Оболенских. Его занимала К. В. Пота

пова, тогда еще не замужем. Помню наш спор и ответ

Лермонтова: «Ласковые глазки, теплые ручки, что ж

больше». Одного утра, проведенного у Россетти, я ни

когда не забуду. Лермонтова что-то тревожило, и досада

и желчь его изливались на несчастного Золотницкого 10.

Тут он рассказал с неподражаемым юмором, как Левиц

кий дурачил Иваненко 11. Дуэль напоминала некоторые

черты из дуэли «Героя нашего времени». Мы прости

лись. Вечером, часов в девять, я занимался один в своей

комнате. Совершенно неожиданно входит Лермонтов.

Он принес мне свои стихи для «Москвитянина» —

«Спор» 12. Не знаю почему, мне особенно было приятно

видеть Лермонтова в этот раз. Я разговорился с ним.

Прежде того какая-то робость связывала мне язык в его