Текст книги "М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

журного офицера. Когда вся артель выполнит свое

дело, я докуривал остальное, выколачивал трубку и от

носил ее в левом рукаве в свой шкапчик, где и закуты

вал в шинель, пропитавшуюся от того вместе с шкап-

чиком едким запахом табачного сока. Сколько я помню,

я долго исполнял должность хозяйки 2, пока сам

не вступил в права деятельного члена артели, приучив

шись и привыкнув курить до такой степени, что, долго

спустя по выходе из школы, я не курил другого табаку,

кроме известного под именем «двухрублевого Жукова».

Знакомство нас, новичков, с обычаями и порядками

юнкеров продолжалось недолго, и госпитальное препро

вождение времени было первым, о котором мы узнали,

чего, в сущности, и скрыть было невозможно. Затем

познакомились мы с другой лазейкой, чрезвычайно

удобной во многих о т н о ш е н и я х , – с людскими комна

тами офицерских квартир, отделенными широким кори

дором от господских помещений. Они находились

в отдельном доме, выходящем на Вознесенский про

спект. Оттуда посылали мы за вином, обыкновенно

за портвейном, который любили за то, что был крепок

и скоро отуманивал голову. В этих же притонах у юнке

ров была статская одежда, в которой они уходили

из школы, потихоньку, разумеется. И здесь нельзя

не сказать, до какой степени все сходило юнкерам

безнаказанно. Эта статская одежда состояла из парти

кулярной только шинели и такой же фуражки; вся же

прочая одежда была та, которую юнкера носили в шко

ле; даже шпор, которые никак не сходились со статской

одеждой, юнкера не снимали. Особенно любили юнкера

надевать на себя лакейскую форменную одежду и поль

зовались ею очень часто, потому что в ней можно было

157

возвращаться в школу через главные ворота у Синего

моста.

Познакомившись с этими притонами, мы, новички,

мало-помалу стали проникать во все таинства разгуль

ной жизни, о которой многие из нас, и я первый в том

числе, до поступления в школу и понятия не имели.

Начну с тех любимых юнкерами мест, которые они осо

бенно часто посещали. Обычными местами сходок юн

керов по воскресеньям были Фельет на Большой Мор

ской, Гане на Невском, между двумя Морскими, и кон

дитерская Беранже у Синего моста. Эта кондитерская

Беранже была самым любимым местом юнкеров по во

скресеньям и по будням; она была в то время лучшей

кондитерской в городе, но главное ее достоинство со

стояло в том, что в ней отведена была отдельная ком

ната для юнкеров, за которыми ухаживали, а главное,

верили им в долг. Сообщение с ней велось в школе

во всякое время дня; сторожа непрерывно летали туда

за мороженым и пирожками. В те дни, когда юнкеров

водили в баню, этому Беранже была большая работа:

из его кондитерской, бывшей наискось от бани, носи

лись и передавались в окно подвального этажа, где

помещалась баня, кроме съестного, ликеры и другие

напитки. Что творилось в этой бане, считаю излишним

припоминать, скажу только, что мытья тут не было,

а из бани зачастую летали пустые бутылки на прос

пект. <...>

...Несмотря на возраст юнкеров (в школу могли

поступать только лица, имевшие не менее семнадцати

лет), между ними преобладали школьные, детские про

казы, вроде того, например, чтобы подделать другому

юнкеру кровать, причем вся камера выжидала той

минуты, когда тот ляжет на нее и вместе с досками

и тюфяком провалится на землю, или, когда улягутся

юнкера спать, протянуть к двери веревку и закричать

в соседней камере: «Господа, из нашего окна виден

пожар». Потеха была, когда все кинутся смотреть

пожар и образуют в дверях кучку. Эта школьная штука

удалась нам один раз уже через меру хорошо. В кучке

очутился дежурный офицер уланского полка Дризен,

выбежавший из своей комнаты тоже посмотреть на по

жар. Рассердился он сначала, да скоро обошелся. <...>

Как ни странным покажется, но справедливость

требует сказать, что, несмотря на такое преобладание

между юнкерами школьного ребяческого духа, у них

158

был развит в сильной степени point d'honneur * офицер

ских кружков; Мы отделяли шалость, школьничество,

шутку от предметов серьезных, когда затрагивалась

честь, достоинство, звание или наносилось личное

оскорбление. Мы слишком хорошо понимали, что пред

метами этими шутить нельзя, и мы не шутили ими.

В этом деле старые юнкера имели большое значение,

направляя, или, как говорилось обыкновенно, вышко-

ливая новичков, в числе которых были люди разных

свойств и наклонностей. Тем или другим путем, но об

щество, или, иначе сказать, масса юнкеров достигала

своей цели, переламывая натуры, попорченные домаш

ним воспитанием, что, в сущности, и не трудно было

сделать, потому что одной личности нельзя же было

устоять противу всех. Нужно сказать, что средства,

которые употреблялись при этом, не всегда были мягки,

и если весь эскадрон невзлюбит кого-нибудь, то ему

было не хорошо. Особенно преследовались те юнкера,

которые не присоединялись к товарищам, когда были

между ними какие-нибудь соглашения, не любили

также и тех, которые передавали своим родным, что

делалось в школе, и это потому, что родные, в особен

ности маменьки, считали своею обязанностью доводить

их жалобы до сведения начальства. Предметом общих

нападок были вообще те, которые отделялись от обще

ства с юнкерами или заискивали в начальстве, а также

натуры вялые, хилые и боязливые. Более всего подвер

гались преследованию новички, не бывшие до поступ

ления в школу в каком-нибудь казенном или обще

ственном заведении и являвшиеся на службу прямо

из-под маменькиного крылышка, в особенности если

они, как тогда выражались, подымали нос. Нельзя

не заметить при этом, что школьное перевоспитание,

как оно круто ни было, имело свою хорошую сторону

в том отношении, что оно формировало из юнкеров

дружную семью, где не было места личностям, не под

ходящим под общее настроение. <...>

Позволю себе несколько слов о бритье, которое

играло в нашем туалете немаловажную роль. Все юнке

ра имели то убеждение, что чем чаще они будут бриться,

тем скорее и гуще отрастут у них борода и усы, а жела

ние иметь усы было преобладающей мечтою всего эска

дрона. На этом основании все те, у кого не было еще

* чувство чести ( фр. ) .

159

и признаков бороды, заставляли себя брить по несколь

ку раз в сутки. Операцией этой занимался инвалидный

солдат Байков, высокий худощавый мужчина, ходив

ший в эскадрон во всякое время и всегда с мыльницею

и бритвами. Мы его любили за то, что он хотя и был

ворчун, но выполнял наши требования. Случалось,

что выйдешь за чем-нибудь из класса и, встретив его,

скажешь: «Байков, б р е й » , – и он на том же самом

месте, где застал требование, намылит место для усов

и выбреет. И это случалось по нескольку раз в день.

Чтобы покончить с туалетной частью, упомяну тех

лиц, которые снабжали нас предметами обмундирова

ния. Вот перечень наших поставщиков: белые фуражки

без козырьков делал нам литаврщик конной гвардии

Афанасьев, который один умел давать им чрезвычайно

шикарный вид, сохраняя при этом форму; он до такой

степени усовершенствовался в делании фуражек, что

работал почти на весь город. Каски наши с плоским

гребнем делал замечательно красиво, с большим вку

сом еврей Эдельберг, не имевший на свое имя ни лавки,

ни фирмы какой-нибудь, а был он просто личностью,

таскавшейся в эскадрон, где служил потехою юнкеров.

Ленивый разве его не тормошил и не таскал; он же

делал нам и кирасы, тоже весьма щеголевато, и брал

за все втридорога. Лосину заказывали одни у Френзеля,

а другие у Хунгера, у первого лосина была лучше,

но поверят ли теперь, что у него лосина стоила сто руб

лей; второй был попроще, работал недурно и брал чело

веческие цены; я платил у него за лосину с красными

перчатками 25 руб. Рейтузы составляли для нас пред

мет первой важности, и трудно было приноровиться

к нашим требованиям, которые состояли в том, чтобы

рейтузы выполняли, во-первых, главное свое назначе

ние, то есть чтобы подходили под шаг, потом, чтобы

от талии к коленам они немного суживались, а от колен

книзу чтобы шли расширяясь. Один только портной

умел удовлетворять эти требования и славился умением

шить р е й т у з ы , – это был дворовый человек юнкера

Хомутова, по имени Иван. Колеты, шинели и куртки

нам шили в школьной швальне. <...>

Учебный курс продолжался в школе два года; сна

чала поступали во второй класс, а потом переводили

в первый, откуда уже юнкера выпускались в офицеры.

Поступление мое в школу совпало с тем временем,

когда первого класса не было, за уходом юнкеров этого

160

класса в поход. Второй класс доканчивал курс и в мае

месяце должен был держать переходные экзамены.

Нам, новичкам, поступившим в феврале, предоставлено

было право или присоединиться ко второму классу

и с ним держать экзамен для перехода в первый класс

(таких нашлось немного), или начать курс с начала

его, то есть с 1 августа (таких было большинство,

и я в том числе). Таким образом, хотя мы и ходили

до лагеря в классы, но ничем не занимались, да, в сущ

ности, мало занимались и другие. Классы посвящались

обыкновенно разговорам, чтению книг, которые пря

тались по приходе начальника, игре в орлянку на задней

скамейке и шалостям с учителем.

6 Лермонтов в восп. совр.

В. И. АННЕНКОВА

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Между адъютантами великого князя я часто встре

чала Философова Алексея Илларионовича, Александра

Грёссера, Шипова, Бакунина – и решила найти среди

них, мужа для семнадцатилетней хорошенькой кузины

моего мужа, которую я вывожу на балы, спектакли

и концерты. Это Аннет Столыпина 1, дочь старой

тетушки Натальи Алексеевны Столыпиной. У этой ста

рой тетушки есть сестра, еще более пожилая и слабая,

чем она, Елизавета Алексеевна Арсеньева. Это —

бабушка Михаила Лермонтова, знаменитого поэта,

которому в 1832 году было восемнадцать или девят

надцать лет.

Он кончил учение в пансионе при Московском уни

верситете и, к большому отчаянью бабушки, которая

его обожает и балует, упорно хочет стать военным

и поступил в кавалерийскую школу подпрапорщиков.

Однажды к нам приходит старая тетушка Арсеньева

вся в слезах. «Батюшка мой, Николай Николаевич! —

говорит она моему м у ж у . – Миша мой болен и лежит

в лазарете школы гвардейских подпрапорщиков!»

Этот избалованный Миша был предметом обожания

бедной бабушки, он последний и единственный отпрыск

многочисленной семьи, которую бедная старуха видит

угасающей постепенно. Она испытала несчастье поте

рять всех своих детей одного за другим 2. Ее младшая

дочь мадам Лермонтова умерла последней в очень

молодых годах, оставив единственного сына, который

потому-то и превратился в предмет всей нежности

и заботы бедной старушки. Она перенесла на него всю

материнскую любовь и привязанность, какие были у нее

к своим детям.

162

Мой муж обещал доброй почтенной тетушке немед

ленно навестить больного юношу в госпитале школы

подпрапорщиков и поручить его заботам врача.

Корпус школы подпрапорщиков находился тогда

возле Синего моста; позднее его перевели в другое

место. А громадное здание, переделанное снизу довер

ху, стало дворцом великой княгини Марии Николаевны.

Мы отправились туда в тот же день на санях.

В первый раз я увидела будущего великого поэта

Лермонтова.

Должна признаться, он мне совсем не понравился.

У него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные

глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же

недобрым, как и улыбка. Он был мал ростом, коренаст

и некрасив, но не так изысканно и очаровательно некра

сив, как Пушкин, а некрасив очень грубо и несколько

даже неблагородно.

Мы нашли его не прикованным к постели, а лежа

щим на койке и покрытым солдатской шинелью. В таком

положении он рисовал и не соблаговолил при нашем

приближении подняться. Он был окружен молодыми

людьми, и думаю, ради этой публики он и был так мра

чен по отношению к нам, пришедшим его навестить.

Мой муж обратился к нему со словами привета

и представил ему новую кузину. Он смерил меня с голо

вы до ног уверенным и недоброжелательным взглядом.

Он был желчным и нервным и имел вид злого ребенка,

избалованного, наполненного собой, упрямого и непри

ятного до последней степени.

Мы его больше не видели и совершенно потеряли

из виду, так как скоро покинули Петербург, а когда

мы туда вернулись, мы там его уже не нашли.

Я видела его еще только один раз в Москве, если

не ошибаюсь, в 1839 году; он уже написал своего «Героя

нашего времени», где в лице Печорина изобразил самого

себя 3.

На этот раз мы разговаривали довольно долго и тан

цевали контрданс на балу у Базилевских (мадам Бази-

левская, рожденная Грёссер).

Он приехал с Кавказа и носил пехотную армейскую

форму. Выражение лица его не изменилось – тот же

мрачный взгляд, та же язвительная улыбка. Когда он,

небольшого роста и коренастый, танцевал, он напоми

нал армейского офицера, как изображают его в «Горе

от ума» в сцене бала.

163

У него было болезненное самолюбие, которое причи

няло ему живейшие страдания. Я думаю, что он не мог

успокоиться оттого, что не был красив, пленителен, эле

гантен. Это составляло его несчастие. Душа поэта пло

хо чувствовала себя в небольшой коренастой фигуре

карлика. Больше я его не видела и была очень потря

сена его смертью, ибо малая симпатия к нему самому

не мешала мне почувствовать сердцем его удивитель

ную поэзию и его настоящую ценность.

Я знала того, кто имел несчастье его у б и т ь , – незна

чительного молодого человека, которого Лермонтов

безжалостно изводил. <...> Ожесточенный непереноси

мыми насмешками, он вызвал его на дуэль и лишил

Россию ее поэта, лучшего после Пушкина.

A. M. МЕРИНСКИЙ

M. Ю. ЛЕРМОНТОВ В ЮНКЕРСКОЙ ШКОЛЕ

Нередко приходится слышать от любителей русской

литературы сетования о том, что в печати так мало со

общено биографических сведений о поэте Лермонтове;

но их не могло много и быть: поэт наш так мало жил! —

двадцать шесть лет и несколько месяцев. Собственно

говоря, жизнь его в обществе началась с выпуска его

из юнкерской школы и продолжалась шесть с полови

ною лет: он был произведен в офицеры в конце 1834 го

да 1, а 15 июля 1841 года был убит. Постараюсь

передать немногое, что помню из юнкерской жизни

Лермонтова, с которым я в одно время находился

в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских

юнкеров.

В 1832 году Михаил Юрьевич Лермонтов, опреде

ляясь в лейб-гвардии Гусарский полк, поступил в гвар

дейскую школу. В то время гвардейские юнкера не

состояли при своих полках, а все находились в озна

ченной школе, где должны были пробыть два года,

по прошествии которых выдержавшие экзамен произ

водились в офицеры. Поступали туда не моложе сем

надцати лет.

Между товарищами своими Лермонтов ничем не вы

делялся особенно от других. В школе Лермонтов имел

страсть приставать с своими острыми и часто даже

злыми насмешками к тем из товарищей, с которыми он

был более дружен. Разумеется, многие платили ему

тем же, и это его очень забавляло. Редкий из юнкеров

в школе не имел какого-либо прозвища; Лермонтова

прозвали Маёшкой, уменьшительное от Маё – назва

ние одного из действующих лиц бывшего тогда в моде

165

романа «Notre-Dame de Paris» *, Маё этот изображен

в романе уродом, горбатым 2. Разумеется, к Лермон

тову не шло это прозвище, и он всегда от души смеялся

над ним. Лермонтов был небольшого роста, плотный,

широкоплечий и немного сутуловатый. Зимою в боль

шие морозы юнкера, уходя из школы, надевали шинели

в рукава, сверх мундиров и ментиков; в этой форме он

действительно казался неуклюжим, что и сам сознавал

и однажды нарисовал себя в этой одежде в карикатуре.

Впоследствии под именем Маёшки он описал себя

в стихотворении «Монго». «Монго» – тоже школьное

прозвище, данное Алексею Аркадьевичу Столыпину,

юнкеру лейб-гвардии Гусарского полка. Столыпин был

очень красив собой и очень симпатичен. Название

«Монго» взято было также из какого-то французского

романа, в то время бывшего в большом ходу, один

из героев которого носил это имя.

Лермонтов не был из числа отъявленных шалунов,

но любил иногда пошкольничать. По вечерам, когда

бывали свободны от занятий, мы часто собирались

вокруг рояля (который на зиму мы брали напрокат);

на нем один из юнкеров, знавших хорошо музыку,

аккомпанировал товарищам, певшим хором разные

песни. Лермонтов немедленно присоединялся к пою

щим, прегромко запевал совсем иную песню и сбивал

всех с такта; разумеется, при этом поднимался шум,

хохот и нападки на Лермонтова. Певали иногда роман

сы и проч., которые для нашей забавы переделывал

Лермонтов, применяя их к многим из наших юнкеров,

как, например, стихотворение (ходившее тогда в ру

кописи), в котором говорится:

Как в ненастные дни

Собирались они

Часто... и проч. 3.

Названия этого стихотворения не помню, переде

ланное же Лермонтовым слишком нескромного содер

жания и в печати появиться не может.

У нас был юнкер Ш<аховско>й, отличный товарищ;

его все любили, но он имел слабость сердиться, когда

товарищи трунили над ним. Он имел пребольшой нос,

который шалуны юнкера находили похожим на ружей-

* «Собор Парижской богоматери» ( фр. ) .

166

ный курок. Шаховской этот получил прозвище курка

и князя носа. В стихотворении «Уланша» Лермонтов

о нем говорит:

Князь-нос, сопя, к седлу прилег —

Никто рукою онемелой

Его не ловит за курок.

Этот же Шаховской был влюбчивого характера; бы

вая у своих знакомых, он часто влюблялся в молодых

девиц и, поверяя свои сердечные тайны товарищам,

всегда называл предмет своей страсти богинею. Это

дало повод Лермонтову сказать экспромт, о котором

позднее я слышал от многих, что будто экспромт этот

сказан был поэтом нашим по поводу ухаживания моло

дого француза Баранта за одною из великосветских

дам. Не знаю, может, это так и было, но, во всяком

случае, это было уже повторение экспромта, сказанного

Лермонтовым, чтобы посердить Шаховского для забавы

товарищей. Сообщаю ниже этот экспромт, нигде не на

печатанный; прежде же того позволю себе объяснить

читателю, в чем дело. В юнкерской школе, кроме ко

мандиров эскадрона и пехотной роты, находились при

означенных частях еще несколько офицеров из разных

гвардейских кавалерийских и пехотных полков, кото

рые заведовали отделениями в эскадроне и роте, и при

том по очереди дежурили: кавалерийские – по эскад

рону, пехотные – по роте. Между кавалерийскими

офицерами находился штаб-ротмистр Клерон, улан

ского полка, родом француз, уроженец Страсбурга;

его более всех из офицеров любили юнкера 4. Он был

очень приветлив, обходился с нами как с товарищами,

часто метко острил и говорил каламбуры, что нас очень

забавляло. Клерон посещал одно семейство, где бывал

и Шаховской, и там-то юнкер этот вздумал влюбиться

в гувернантку. Клерон, заметив это, однажды подшутил

над ним, проведя целый вечер в разговорах с гувернант

кой, которая была в восхищении от острот и любезности

нашего француза и не отходила от него все время, пока

он не уехал. Шаховской был очень взволнован этим.

Некоторые из товарищей, бывшие там вместе с ними,

возвратясь в школу, передали другим об этой шутке

Клерона. На другой день многие из шалунов по этому

случаю начали приставать с своими насмешками

к Шаховскому. Лермонтов, разумеется, тоже, и тогда-то

167

появился его следующий экспромт (надо сказать, что

гувернантка, обожаемая Шаховским, была недурна

собою, но довольно толста):

О, как мила твоя богиня!

За ней волочится ф р а н ц у з , —

У нее лицо, как дыня,

Зато... как арбуз 5.

Надо заметить, что вообще Лермонтов не любил да

вать другим списывать свои стихотворения, даже и чи

тать, за исключением шутливых и не совсем скромных,

появлявшихся в нашем рукописном журнале. Составите

лями нумеров этого журнала были все, желавшие

и умевшие написать что-либо забавное в стихах или

прозе для потехи товарищей. Выход этого школьного

рукописного журнала 6 (появлявшегося раз в неделю)

недолго продолжался, и журнал скоро наскучил непо

стоянным повесам.

По вечерам, после учебных занятий, поэт наш часто

уходил в отдаленные классные комнаты, в то время пу

стые, и там один просиживал долго и писал до поздней

ночи, стараясь туда пробраться не замеченным товари

щами. Иногда он занимался рисованием; он недурно

рисовал и любил изображать кавказские виды и чер

кесов, скакавших по горам. Виды Кавказа у него остались

в памяти после того, как он был там в первый раз еще

будучи ребенком (двенадцати лет) 7, с своей родной ба

бушкой Е. А. Арсеньевой. К этой всеми уважаемой

старушке он бывал увольняем по праздникам из школы.

Кстати при этом замечу, что поэмы Лермонтова «Де

мон» и «Хаджи Абрек», в которых так поэтично изобра

жены кавказские виды, были им написаны до его пер

вой ссылки на Кавказ. Кто-то из наших критиков,

не зная того, укорял поэта, что он описал и воспел то,

чего не видал. Лермонтов, побывав во второй раз на

Кавказе уже юношею, переделал и пополнил поэму

«Демон», и потому-то есть две редакции этой поэмы 8.

«Хаджи Абрек» написан был им в юнкерской школе.

Лермонтов был довольно силен, в особенности имел

большую силу в руках, и любил состязаться в том с юн

кером Карачинским, который известен был по всей шко

ле как замечательный силач – он гнул шомполы и де

лал узлы, как из веревок. Много пришлось за испорчен

ные шомполы гусарских карабинов переплатить ему

денег унтер-офицерам, которым поручено было сбере-

168

жение казенного оружия. Однажды оба они в зале

забавлялись подобными tours de force *, вдруг вошел

туда директор школы, генерал Шлиппенбах. Каково

было его удивление, когда он увидал подобные занятия

юнкеров. Разгорячась, он начал делать им замечания:

«Ну, не стыдно ли вам так ребячиться! Дети, что ли, вы,

чтобы так шалить!.. Ступайте под арест». Их аресто

вали на одни сутки. После того Лермонтов презабавно

рассказывал нам про выговор, полученный им и Кара

чинским. «Хороши д е т и , – повторял о н , – которые

могут из железных шомполов вязать у з л ы » , – и при

этом от души заливался громким хохотом.

Командиром нашего юнкерского эскадрона, в опи

сываемое мною время, был лейб-гвардии Кирасирского

полка полковник Алексей Степанович Стунеев, жена

тый на старшей сестре жены знаменитого композитора

М. И. Глинки, который был тогда еще женихом и целые

дни проводил в доме Стунеевых, где жила его невеста.

Часто по вечерам приглашались туда многие из юнке

ров, разумеется, и Лермонтов тоже; но он редко там

бывал и вообще неохотно посещал начальников и не

любил ухаживать за ними.

В учебных и литературных занятиях, в занятиях по

фрунтовой части и манежной езде, иногда в шалостях

и школьничестве – так прошли незаметно для Лермон

това два года в юнкерской школе. В конце 1834 года

он был произведен в корнеты. Через несколько дней

по производстве он уже щеголял в офицерской форме.

Бабушка его Е. А. Арсеньева поручила тогда же одному

из художников снять с Лермонтова портрет. Портрет

этот, который я видел, был нарисован масляными

красками в натуральную величину, по пояс. Лер

монтов на портрете изображен в вицмундире (форма

того времени) гвардейских гусар, в корнетских эпо

летах; в руках треугольная шляпа с белым султаном,

какие тогда носили кавалеристы, и с накинутой на

левое плечо шинелью с бобровым воротником. На порт

рете этом, хотя Лермонтов был немного польщен, но

выражение глаз и турнюра его схвачены были

верно 9.

По производстве в офицеры юнкера приведены были

к присяге, после чего школьным начальством представ-

* проявлениями силы ( фр. ) .

169

лены великому князю Михаилу Павловичу, который

представил их государю Николаю Павловичу. Наконец

вся новопроизведенная молодежь, расставшись с това

рищами, разъехалась по разным полкам. Лермонтов

уехал в Царское Село.

ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЕРМОНТОВЕ

Лермонтов был брюнет, с бледно-желтоватым

лицом, с черными как уголь глазами, взгляд которых,

как он сам выразился о Печорине, был иногда тяжел.

Невысокого роста, широкоплечий, он не был красив,

но почему-то внимание каждого, и не знавшего, кто он,

невольно на нем останавливалось.

В 1831 году, переехав из Москвы в Петербург, он

начал приготовляться к экзамену для вступления

в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерий

ских юнкеров, куда и поступил в начале 1832 года (ка

жется, в марте) 1, в лейб-гвардии Гусарский полк *.

Годом позднее Лермонтова, определяясь в гвардейские

уланы, я поступил в ту же школу и познакомился с ним,

как с товарищем. Вступление его в юнкера не совсем

было счастливо. Сильный душой, он был силен и физи

чески и часто любил выказывать свою силу. Раз после

езды в манеже, будучи еще, по школьному выраже

нию, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами, он,

чтоб показать свое знание в езде, силу и смелость, сел

на молодую лошадь, еще не выезженную, которая на

чала беситься и вертеться около других лошадей, нахо

дившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова

в ногу и расшибла ему ее до кости. Его без чувств вы

несли из манежа. Он проболел более двух месяцев,

находясь в доме у своей бабушки Е. А. Арсеньевой,

которая любила его до обожания. Добрая старушка,

как она тогда была огорчена и сколько впоследствии

перестрадала за нашего поэта. Все юнкера, его това

рищи, знали ее, все ее уважали и любили. Во всех она

принимала участие, и многие из нас часто бывали обя

заны ее ловкому ходатайству перед строгим началь

ством. Живя каждое лето в Петергофе, близ кадет-

* В то время юнкера, находившиеся в школе, считались в пол

ках и носили каждый своего полка мундир. ( Примеч. А. М. Мерин-

ского. )

170

ского лагеря, в котором в это время обыкновенно стояли

юнкера, она особенно бывала в страхе за своего внука,

когда эскадрон наш отправлялся на конные ученья.

Мы должны были проходить мимо ее дачи и всегда

видели, как почтенная старушка, стоя у окна, издали

крестила своего внука и продолжала крестить всех нас,

пока длинною вереницею не пройдет перед ее домом

весь эскадрон и не скроется из виду.

В юнкерской школе Лермонтов был хорош со всеми

товарищами, хотя некоторые из них не очень любили

его за то, что он преследовал их своими остротами

и насмешками за все ложное, натянутое и неестествен

ное, чего никак не мог переносить. Впоследствии и в све

те он не оставил этой привычки, хотя имел за то много

неприятностей и врагов. Между юнкерами он особенно

дружен был с В. А. Вонлярлярским * (известным бел

летристом, автором «Большой барыни» и проч.), кото

рого любил за его веселые шутки. Своими забавными

рассказами Вонлярлярский привлекал к себе многих.

Бывало, в школе, по вечерам, когда некоторые из нас со

берутся, как мы тогда выражались, «поболтать», рас

сказы Вонлярлярского были неистощимы; разумеется,

при этом Лермонтов никому не уступал в остротах

и веселых шутках.

Зимой, в начале 1834 года, кто-то из нас предложил

издавать в школе журнал, конечно, рукописный. Все

согласились, и вот как это было. Журнал должен был

выходить один раз в неделю, по средам; в продолжение

семи дней накоплялись статьи. Кто писал и хотел поме

щать свои сочинения, тот клал рукопись в назначенный

для того ящик одного из столиков, находившихся при

кроватях в наших каморах. Желавший мог оставаться

неизвестным. По середам вынимались из ящика статьи

и сшивались, составляя довольно толстую тетрадь, ко

торая вечером в тот же день, при сборе всех нас, громко

прочитывалась. При этом смех и шутки не умолкали.

Таких нумеров журнала набралось несколько. Не знаю,

что с ними сталось; но в них много было помещено сти

хотворений Лермонтова, правда, большею частью

не совсем скромных и не подлежащих печати, как, на

пример, «Уланша», «Праздник в Петергофе» и другие.

* В то время Вонлярлярский тоже был юнкером лейб-гвардии

Гусарского полка. Произведен офицером в гвардейские конно-пио-

неры. ( Примеч. А. М. Меринского. )

171

«Уланша» была любимым стихотворением юнкеров; ве

роятно, и теперь, в нынешней школе, заветная тетрадка

тайком переходит из рук в руки. Надо сказать, что юн

керский эскадрон, в котором мы находились, был раз

делен на четыре отделения: два тяжелой кавалерии, то

есть кирасирские, и два легкой – уланское и гусарское.

Уланское отделение, в котором состоял и я, было самое

шумное и самое шаловливое. Этих-то улан Лермонтов

воспел, описав их ночлег в деревне Ижорке, близ

Стрельны, при переходе их из Петербурга в Петергоф

ский лагерь. Вот одна из окончательных с т р о ф , – опи

сание выступления после ночлега:

Заутро раннее светило

Взошло меж серых облаков,

И кровли спящие домов

Живым лучом позолотило.

Вдруг слышен крик: вставай, скорей!

И сбор пробили барабаны *,

И полусонные уланы,

Зевая, сели на коней 2.

В одной из тетрадей того же журнала было поме

щено следующее шутливое стихотворение Лермонтова

«Юнкерская молитва»:

Царю небесный!

Спаси меня

От куртки тесной,

Как от огня.

От маршировки

Меня избавь,

В парадировки

Меня не ставь.

Пускай в манеже

Алехин ** глаз

Как можно реже

Там видит нас.

Еще моленье

Позволь послать —

Дай в воскресенье

Мне опоздать!

То есть прийти из отпуска после зори, позже девяти

часов и, разумеется, безнаказанно.

* Хотя при эскадроне были трубачи, но как в отряде, шедшем

в лагерь, находились подпрапорщики и кадеты, то подъем делался

по барабанному бою. ( Примеч. А. М. Меринского. )

** Бывший в то время командиром юнкерского эскадрона, покой

ный Алексей Степанович С<туне>ев, которого юнкера очень лю

били. ( Примеч. А. М. Меринского. )

172

Никто из нас тогда, конечно, не подозревал и не раз

гадывал великого таланта в Лермонтове. Да были ли

тогда досуг и охота нам что-нибудь разгадывать, нам,

юношам в семнадцать лет, смело и горячо начинавшим

жизнь, что называется, без оглядки и разгадки. В то

время Лермонтов писал не одни шаловливые стихотво

рения; но только немногим и немногое показывал из

написанного. Раз, в откровенном разговоре со мной,

он мне рассказал план романа, который задумал пи

сать прозой и три главы которого были тогда уже им

написаны. Роман этот был из времен Екатерины II,

основанный на истинном происшествии, по рассказам

его бабушки. Не помню хорошо всего сюжета, помню

только, что какой-то нищий играл значительную роль

в этом романе; 3 в нем также описывалась первая лю

бовь, не вполне разделенная, и встреча одного из лиц

романа с женщиной с сильным характером, что раз слу

чилось и с самим поэтом в его ранней юности, как он

мне сам о том рассказывал и о чем, кажется, намекает

в одном месте записок Печорина. Печорин пишет, что

один раз любил такую женщину, а перед тем говорит:

«Надо признаться, что я точно не люблю женщин

с характером: их ли это дело?» Но и без характера

женщина, прибавлю я от себя, не большая находка.

На такую женщину нельзя полагаться. Да и сама она,

испытывая невзгоды и огорчения любящей женщины

с характером, не пользуется ее наслаждениями...

Роман, о котором я говорил, мало кому известен