Текст книги "До свидания, Светополь!: Повести"

Автор книги: Руслан Киреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

– Фу ты! – Он хлопнул себя по лбу и полез в задний карман. Ключ блеснул в свете уличного фонаря. Все тяжело опустилось в Рае.

Их окна были черны. Мать с НИМ. Если б появилась она сейчас! Как бросилась бы к ней Рая, как радостно слушала б её ворчанье и все, все делала б дома!

В тени акации стояли они.

– Иди первая, – чуть слышно приказал Кожух.

– Ты первый… – попросила она, но он нетерпеливо перебил:

– Ты! Никого не будет – на чердак сразу. Жди на ступеньках, – и легонько подтолкнул её.

Она поднялась на балкон. Сюда доставали ветви двух старых шелковиц. Ветер шевелил их, и ветви постукивали и шуршали о дерево балкона, царапали железную крышу. На первом этаже распахнулась дверь, свет упал на землю, на кусты жасмина и водопроводную колонку. Рая бесшумно отступила. На цыпочках вошла в коридор. Скорее! В любой момент мог кто‑нибудь выйти…

С простёртыми руками кралась вперёд. Пальцы коснулись перегородки, за которой ютился чулан тёти Полины, побежали влево, к лестнице на чердак. Перегородка была сколочена из узких крашеных дощечек. Кульком с конфетами задела замок, он звякнул, Рая замерла. Где‑то невнятно бормотало радио. Она переждала секунду и двинулась дальше. Перегородка кончилась, рука провалилась в пустоту. Рая нащупала ступеньку и высоко подняла ногу: лестница была крутой. На четвереньках пробиралась вверх. Под пальцами катались соринки и скрипел песок. Попав в паутину, брезгливо отдёрнула руку. Дальше не полезла. Полуобернувшись, глядела скошенными глазами на сереющий внизу проем.

Тогда, в первый раз, они лазили сюда днём, и так страшно не было. Кожух наврал, что из слухового окна видно в бинокль светопольское море. Раньше он не замечал Раи, а тут принялся расписывать, какой замечательный вид с чердака. Она волновалась и понимала, что не затем зовёт он её, и тут же рисовала себе, как расскажет о Кожухе Тепе – и что ему уже шестнадцать, и что у него баян. Кожух Рае не нравился, и все во дворе не любили его, поэтому пойти с ним на чердак было не стыдно – лишь бы не застукали. Но когда он полез к ней, перепугалась насмерть. Совсем–совсем по–настоящему будет – поняла вдруг. Дрожала и упрашивала отпустить её, обещала пойти в следующий раз, но Кожух не слушал её.

И вот она опять здесь. Даже не заметила, как он уговорил её. Но сейчас уже она знала, что ждёт её, и ей было страшнее, чем в первый раз.

Стоять было неудобно, а выпрямиться не решалась. В тишине поплыл свист – Кожух, беспечно насвистывая, приближался к лестнице. Потом она разобрала, как поднимается он – быстро и мягко, сразу через несколько ступенек. Силуэт его возник в проёме.

– Здесь?

Она хотела ответить, но язык не слушался. Кожух согнулся и бесшумно полез наверх. Что‑то мягкое коснулось её щиколотки, она вздрогнула, но тотчас сообразила, что это его рука. По–паучьи перебирая пальцами, рука взобралась к коленке, потом побежала по платью и исчезла.

– Дай пройду…

Она прижалась спиной к холодной стене, с ужасом думая, что касается паутины. Он протиснулся мимо и растворился в темноте. Было тихо, так тихо, словно ни одной живой души рядом. Она уже собиралась окликнуть его, но расслышала, как он сопит где‑то над ней. Заскрежетал ключ в замке, потом протяжно, с паузой заскрипел открываемый люк. Хоть проблеск света ожидала увидеть Рая, но все та же темнота кругом.

– Лезь, – прошептал он.

– Я не вижу…

– Лезь! – с раздражением повторил он, и она поспешно закарабкалась вверх. Под рукой громко зашуршала бумага. Рая втянула голову в плечи.

– Вставай, открыто.

Она неуверенно выпрямилась. Он нашёл её руку, потянул к себе, и она ощутила под ногами мягкую насыпь.

Кожух осторожно опустил люк и только после этого чиркнул спичкой. Шарахнулись тени, выступили балки – выступили и грозно замерли. Темнота, попятившись, окружала их теперь ещё гуще и ужаснее. Что‑то белело неподалёку. Или это мерещилось ей?

– Что это? – прошептала она.

– Где?

В его голосе мелькнула тревога. Спичка погасла. Он торопился, зажигая следующую. Некоторое время оба вглядывались в непонятный белый предмет – неподвижный, словно кто‑то замер, высматривая их. Потрескивало пламя.

Кожух облегчённо выдохнул, и тени задёргались.

– Белье это… Осиповы сушат.

В спёртом, прожаренном за день воздухе обрадованно различила она домашний аромат мыла и синьки. В прошлый раз, вспомнила, тоже висело белье.

– За мной иди. По балкам, а то слышно.

Он зажигал спичку, они шли, а когда спичка догорала – останавливались, и он чиркал новую.

– Голову! – предупреждал он.

Рая старательно пригибалась, но раз все же больно стукнулась.

Добрались до перекрытия из неоштукатуренного ракушечника. Квадратный проем вёл на правую половину. Пролезли, упираясь ладонями в шершавый камень, и сразу же впереди замерцал слабый свет. Звезды… Заворожённо двинулась было Рая к слуховому окну, но Кожух свернул влево.

– Квартира Полины, – предупредил он чуть слышно.

Толстуха Полина славилась скандальностью. Помню, с какой осторожностью путешествовали мы по тонкому чердачному перекрытию над её владениями. Вот и Рая сейчас не шла, а кралась, высоко подымая вытянутые носки, но получалось все равно громко. Громоздкой и неуклюжей чувствовала она себя.

– Все, – прошептал Кожух, останавливаясь. – Здесь кухня, там нет сейчас никого.

Круто слетающая вниз крыша едва не доставала головы. На полу, собранные в кучу, темнели тряпки.

– Я сейчас, – сказал он.

– Куда?

– Сейчас. Мешок принесу.

Он бесшумно удалялся, вытягивая вперёд руку со спичкой. Огонь погас, и она подумала – вдруг он не вернётся? Уйдет и оставит её одну. Но он уже пробирался назад. Зыбко желтело освещённое снизу лицо.

– Садись, – прошептал он. – Здесь чисто.

Только теперь, когда опасный путь был позади, Рая вспомнила, зачем они здесь.

– Я постою, – выдавила она.

Прежний страх опять завладел ею. Пугала не только боль, но и то, что терпеть её надо молча. Она не знала – кричала ли в прошлый раз, только помнила на своих расплющенных губах его потную ладонь, не дающую дышать, и сиплый шепот у самого уха.

Не зажигая больше спичек, Кожух возился в темноте с тряпьём. Потом нашарил её руку и молча потянул к себе, вниз. Рая упиралась, но он тянул, и она опустилась на колени.

– Я боюсь…

– Иди сюда! – И, схватив второй рукой, протащил коленками по полу.

Рая осторожно села. Кажется, все ужасное минуло.

– Как быстро! – неуверенно засмеялась она. – И не больно совсем…

– Я же говорил, – буркнул он, делая что‑то в сторонке.

В руке у неё был кулёк. Она так и не выпустила его.

– Будешь конфету? – Ей хотелось отблагодарить его.

– Что? – В его голосе прозвучала досада.

– Конфету. На.

– Руки надо помыть, – помешкав, сказал Кожух. – Ешь сама.

Рядом сел. Рая поднесла к лицу ладони.

– У меня чистые…

Но конфет не хотелось. Она тихо положила кулёк. В слуховом окне горели звезды – подойти бы и посмотреть, но Кожух буркнул: «Посидим», – и она с готовностью кивнула. Смирно сложив на коленях руки, огляделась.

– Совсем не страшно.

– Тише, – сказал он.

Рая задумалась на минуту, потом спросила:

– Ас Никой ты пробовал?

– Что?

– Ну… – выразительно произнесла Рая.

– Она же шлюха, – брезгливо ответил Кожух. – К Фроське из двадцать третьего ходит.

О Фросе из двадцать третьего номера (мы жили во дворе двадцать первого) чего только не говорили! Я хорошо помню эту горбатую быструю старуху со злыми глазами. Красивая Тамара приводилась ей, если не ошибаюсь, племянницей. Из деревни приехала…

Как и все мы, Рая, конечно, понимала, чем занимаются у Фроси Ника с подружками, но ей хотелось знать подробности.

– Глупая ты, – сказал Кожух. – Кого подцепят, того и ведут.

Он зашуршал чем‑то, чиркнул спичкой и стал прикуривать. Над глазами мохнато нависли брови. Как на комара, махнул на пламя ладонью, и спичка погасла.

– За деньги? – произнесла Рая, чувствуя себя и вправду глупой. – Они деньги дают им?

– Конфеты, – сказал Кожух.

Шутит? Рая пошарила по тряпкам, ища кулёк. Что с ним? Или что‑то не так сделала она? Огонёк двигался в темноте, словно волшебный, сам по себе, и лишь когда Кожух затягивался – освещал два красных вытянутых пальца, нос и сощуренные глаза. Рая вспомнила, как курила сегодня Ника.

– Дай попробовать, – попросила она, чтобы сделать ему приятное.

Он затянулся подряд два раза, и огонёк поплыл к ней. Ей почудилось, Кожух ищет папиросой её рот. Она вытянула навстречу губы и коснулась его руки – нежной, как у девочки.

Дым оказался не таким уж противным. Во рту сделалось тепло. Рая подержала дым и, не зная, что делать дальше, разомкнула губы. Но дым не уходил изо рта, и она дохнула, точно протирала зеркало.

– Как интересно, – сказала.

Когда папироса кончилась, Кожух опять полез к ней. Она не сразу сообразила, что ещё он хочет от неё, а когда поняла – прежний страх взметнулся в ней. Но теперь он даже не уговаривал её, руки его были уверенны и грубы, и она подчинилась ему.

Свет в окнах горел, а дверь оказалась запертой. Пригладив волосы и ещё раз осмотрев себя, опасливо стукнула. Тут же спохватилась и застучала ещё – с обычной своей нетерпеливостью.

– Я вот тебе! – взорвался голос матери, и Рая поняла, что она одна. – Шляться до ночи! – Она распахнула дверь и втащила дочь в комнату. – Где была?

– У Тепы. У Оли Тепиной. Пластинки слушали.

– Я тебе покажу пластинки! Что дома творится – глядеть срам. Мать работает как ишак, а она палец о палец не ударит!

Она ещё кричала, но Рая уже не боялась её. Если сразу не стукнула – все, драться не будет. Надо только помалкивать, что бы ни говорила она.

– Жрать садись, чего стоишь, – разрешила, наконец, мать, и это означало, что взбучка закончена.

Все подряд уписывала – мать не любила, когда за столом «модничают». Она гладила на подоконнике и все чего‑то косилась, косилась на дочь. Не сердито – с хитринкой. Рая насторожилась.

– Ешь, чего смотришь! – добродушно проворчала мать. А глаза прятала…

Ещё мгновение колебалась Рая, затем, не доев, выскочила из‑за стола, шмыгнула в свою комнату. На подушке, поверх накидки, лежало платье. Зеленое, шерстяное, с плиссированной юбкой и белым кружевным воротничком. Чудо! Она мечтала о таком с самой весны. Рая захлопала в ладоши. Осторожно и быстро взяла платье и – к зеркалу. Девчонки ахнут, когда она явится в школу на вечер. Будут щупать материю, завистливо фасон изучать. И все это на глазах Ивановой…

Из зеркала за ней наблюдало усталое и доброе лицо матери. Рая, ликуя, красиво повернулась на носках. Она чувствовала, как сияют её глаза, и очень нравилась себе.

– Довольна? – спросила мать.

Рая закивала изо всех сил и бросилась целовать её.

ЧЕТВЕРГ

На Майке, которого она встретила у школы, красовался галстук. Комиссия! Рая растерянно замедлила шаг. Харитон предупреждал, что лично будет проверять всех. А если она постирала галстук и он не высох? Может же быть такое? Может! И она смело двинулась дальше.

Харитон, однако, не стал и слушать – её. Бу–бу–бу, бу-бу–бу – словно специально надувался злостью, карауля её. В класс даже заглянуть не позволил – загородил дверь своим круглым телом в лоснящемся пиджаке, и она не знала, пришла ли Иванова. Если нет – столкнутся на улице, а это ей ни к чему. Зачем чтобы Иванова видела, как тащится она домой, выгнанная? Переждать звонок решила, а уж после сбегать за галстуком. Поднялась на второй этаж, где обитали старшеклассники, пристроилась у окна. «Класс позорить?» – разозлившись, мысленно передразнила Харитона. Уж она‑то знала, что дрожит Харитон не за класс, а за себя и что не класс, а его, Харитона, проверяет комиссия. В прошлом году, став у них классным руководителем, что ни день задерживал кого-нибудь после уроков и выпытывал про других учителей: понятно ли объясняют, не кричат ли на ребят? Пел: люблю дружить с учащимися, чтоб никаких тайн–секретов, мы ведь друзья, не правда ли? После все передавали друг другу, о чем говорил с ними Харитон, а Шиндин, у которого мать в родительском комитете, доказывал шепотом, что Харитон строчит жалобы на других учителей и даже на Марию Прокофьевну. Уж не метил ли он в директора вместо Марии Прокофьевны?

Продребезжал первый звонок. Рая, вскинув голову, отошла к доске отличников. Здесь безопасней: не одно ведь и то же – глазеть после звонка в окно или почтительно изучать фотографии отличников. Из их класса на доске был лишь Майка, да и то в прошлом году; теперь его сняли – Харитон влепил годовую четверку, хотя Майка знал историю лучше Харитона.

– Ты что это в класс не идёшь? – услышала она и, ещё не обернувшись, узнала голос и одышку Марии Прокофьевны.

– Эмиль Харитонович за галстуком послал.

– А почему без галстука пришла?

– Забыла…

– Забыла, – передразнила директор. – А чего же не идёшь, коли послали?

– Сейчас… – Рая чувствовала на себе взгляд Марии Прокофьевны и не смела двинуться с места.

По опустевшему коридору торопливо прошагал кто‑то из учителей. Мария Прокофьевна вздохнула.

– Пошли‑ка, пионерка, – сказала она и тяжело повернулась на толстых ногах. Была она огромной, как слон, и старой, за глаза мы беззлобно звали её Бабой Ягой. Она и впрямь походила на Бабу Ягу своим мясистым горбатым носом и не седыми, а какими‑то серыми волосами, которые, чудилось, так и норовят подняться на голове.

Виновато плелась Рая за директором в пионерскую комнату. Вожатая Любовь Семёновна встала, едва они вошли.

– Пионерка вот, – сказала Мария Прокофьевна и перевела дыхание. – А галстука нет. Вы уж подарите ей, пожалуйста.

Рая вспыхнула. Есть у неё галстук, просто она забыла.

– Не знаю, не знаю… Вот теперь будет, теперь только попробуй так явиться.

Вся пунцовая, Рая осторожно взяла галстук из рук Любови Семёновны. Сегодня же она вернёт его – слетает на большой перемене домой.

Немка была уже в классе. Почему опоздала, спросила она по–немецки. Когда‑то Майка выдал на это: «Майне ур гейт шлехьт, ферцаен зи битте», что означало: «У меня неисправны часы, извините меня». Немка растаяла, но когда после этого все опаздывающие принялись как попугаи повторять Майкину фразу – сердилась, а класс ржал. Вот и сейчас предвкушали весёлую минуту, немка же заранее поджала накрашенные губы. Рае не хотелось гневить её при Ивановой – можно получить в ответ что-нибудь обидное, но было бы трусостью не сказать то, что ждали от неё; к тому же на ней был галстук, и все бы решили, что она из‑за галстука сделалась вдруг такой паинькой. Дерзко глядя в глаза учительницы, произнесла Рая Майкину фразу. Класс радостно грохнул. Немка дождалась тишины и отчеканила:

– Над попугаями всегда смеются. Садись.

Рая пожала плечами:

– При чем здесь попугаи? Если действительно часы отстают? – И гордо прошла на своё место. С невозмутимым видом раскладывала тетрадки, а лицо горело, и она не слышала, что шептала ей Тепа. Глупой и неопрятной чувствовала себя и долго не решалась посмотреть в сторону Ивановой. Во рту у неё, чудилось ей, все ещё держится вчерашний запах табачного дыма.

Следующим был урок Харитона. Из гороно пришли – молоденькая тётенька пристроилась на задней парте и что‑то строчила, строчила. Волосы у неё были как у Раи – цвета немытой моркови, стриженые и прямые. Рая хотела, чтобы Иванова заметила это, но Иванова ни разу даже не взглянула на комиссию. Смирно, как первоклассница, сидела она, и все у неё было по правилам: крахмальный воротничок, белые бантики в волосах, тетради обернуты, и не авторучкой, как Рая, а обыкновенной тонкой ручкой писала, чуть склонив набок голову.

Спрашивал Харитон Надину и Букреева. В прошлый раз он поинтересовался, знают ли они, что у них нет отметок, и все усекли, что вызывать при комиссии будут их.

– А теперь запишем новую тему, – сказал Харитон, беря мел. Раньше он никогда не писал на доске.

– Запишем, – вслух повторил Майка и зашелестел тетрадкой.

Кто‑то хихикнул, но Харитон притворился, будто не слышит. Пока он писал, Майкин дружок Шафран сунул в чернильницу на учительском столе карбид. Тотчас тихонько зашипело, забулькало. Все притаились. Рука Харитона, державшая мел, замерла на миг. Но только на миг. Дописав, долго вытирал тряпкой пальцы. Сухой была она, но замечание дежурному не сделал. Взял указку и принялся громко объяснять.

Майка и тот перестал крутиться. Прямо в рот Харитону глядел, а тот рассказывал о каком‑то восстании, водил указкой по карте. Ни на секунду не умолкал, заглушая своим торопливым голосом шипение и бульканье. Рая покосилась назад. Комиссия писала, не замечая ничего.

Шапка голубых пузырьков громоздилась поверх чернильницы. Пузырьки лопались, на их месте вздувались новые и все ползли, ползли к раскрытому журналу.

Харитон говорил без передышки. На его громадном лбу светились капельки пота. Поворачиваясь к карте, незаметно смахивал их. В коротких паузах слышалось слабое бульканье и скрип пера на задней парте.

До журнала пузырьки не добрались – кончились то ли чернила, то ли карбид. Грянул звонок, но все примерно оставались на своих местах, пока Харитон не разрешил идти. Но и тут вышла лишь комиссия. Хлопали крышками парт, переговаривались вполголоса, а класс не покидали. Уж сейчас‑то Харитон покажет себя!

Но он молчал. Отвернувшись к доске, скручивал карту и молчал. Толстый загривок его был красен. И карту свёртывал что‑то слишком долго.

Шафран, поймав Майкин взгляд, заговорщицки подмигнул, но Майка не ответил. Насуплен и медлителен был он – с чего бы это? Непонятное творилось иногда с Майкой.

Наконец Харитон повернулся. Рае померещилось, что его толстые губы дрожат. Он взял со стола журнал и, ни на кого не глядя, двинулся к двери. На лоснящемся пиджаке из черного дешёвого сукна белели пятна мела.

– Здорово ты ему! – бойко сказала Рая. Шафран посмотрел на неё и как‑то неуверенно улыбнулся. Другие, очнувшись, тоже принялись нахваливать Шафрана, азартно разглядывали пятно на столе, гадали, что было бы – доползи пузырьки до журнала. И вдруг:

– Я иду просить прощения у Харитона.

Это сказал Майка. Все смолкли. Майка спокойно вышел из‑за парты и направился к двери.

– Почему – ты? – с вызовом спросил в тишине Шафран.

– Я придумал, я и карбид принёс.

Прибавил, не оборачиваясь:

– Тебя не заложу, не дрейфь.

Со двора доносились крики – там уже шпарили в ловушки.

Выйдя с Тепой из школы, услышала долгий автомобильный гудок. Резко обернулась, зашарила глазами по дороге. Поодаль стоял у тротуара отцовский грузовик.

– Иди, не жди меня, – и побежала к машине. Отец приоткрыл дверцу, встал одной ногой на подножку и, щурясь от солнца, с улыбкой смотрел на дочь. Не виделись они аж с июля: в колхозе на уборочной был.

Перебежав дорогу, шагом пошла.

– Давно приехал?

Он глядел на неё сверху и посмеивался.

– Давно. Вчера.

– А–а, – сказала Рая. – Ты загорел.

– Вот как? Это хорошо. Не желаете ли прокатиться?

– А ты куда?

– Куда?! – передразнил он, – Куда прикажете.

– Мне к маме в три надо.

– Ладно уж, садись, занятой человек. – И, потянувшись, открыл с той стороны дверцу.

Рая забралась в кабину, привычно поставила портфель под ноги. Отец положил руки на баранку и смотрел на неё с весёлым выжиданием. Она любила, когда он смотрит на неё так: красивой и хорошей чувствовала себя.

– Так куда едем? – тихо произнёс он.

Она глянула на него сбоку, улыбнулась и пожала плечами. До чего же он похож на неё! Такое же веснушчатое лицо, такие же зеленые глаза, и даже зазор между передними зубами – только уже, чем у неё, и веселее. У отца все было весёлым: и длинная шея с большим кадыком, и темно–рыжий чубчик, и кривоватый, с горбинкой, нос.

Медленно ключ повернул, и по тому, что мотор завёлся не сразу, радостно распознала она, что ждал он её долго.

В моей памяти Раин отец неразрывно связан с «газоном», на котором он катал нас, дворовых мальчишек, и в кабине которого мы провели столько упоительных часов. Хозяйничала тут, естественно, Рая: пускала кого‑то или не пускала, разрешала подержаться за разные штуки, снисходительно объясняла, как что называется. Смеркалось, нас звали по домам, и она оставалась одна в кабине. Надолго… Однажды я подглядел, как она при свете плафона стелет в шоферском ящичке постель кукле. В другой раз видел, как, встав коленками на сиденье, она рулила. Иногда включала подфарники, а вот трогать фары отец запрещал: сядут, говорил, аккумуляторы. Она тут же потребовала показать ей эти самые аккумуляторы. Отец поднял капот и посадил её на тёплое от солнца крыло. Рая решила, что он обманывает её: как это ящики могут садиться или вставать. Долго ещё доказывала нам, что аккумуляторы – это крохотные трудолюбивые человечки, и даже Вадька Конь не мог разубедить её.

Надо ли говорить, как завидовали мы ей! И как потрясло всех нас известие, что её отец, добрый и весёлый дядя Коля, ушел из дому. Тогда такое случалось нечасто.

Для нас это, разумеется, было неожиданностью – для нас, но не для Раи. Она‑то все видела. Стоило отцу задержаться немного или прийти навеселе – вспыхивал скандал. Мать кричала о какой‑то Верке–диспетчере, грозила вывести её на чистую воду. Рая не знала, кто такая Верка–диспетчер, но все равно ненавидела её. Особенно после того, как мать сказала, что отец не вернётся домой. «И никогда не спрашивай меня о нем – у тебя нет больше отца». Ночью Рая плакала потихоньку и мечтала, как подкараулит Верку–диспетчера и убьет её.

Но отец был. И дома он появился – в самом конце августа.

Поздоровавшись, топтался у порога – с новеньким портфелем в руках и разноцветными свёртками.

– Поздравляю со школой, – произнёс он, жалко улыбаясь, и поклонился. Никогда прежде не видела Рая, чтобы отец кланялся, да и таким нарядным бывал редко – в галстуке, белой рубашке и пиджаке, хотя жара стояла. Шагнув, неловко выложил на стол подарки.

Растерянная Рая посмотрела на мать. Долго потом будет стыдно ей за этот вопросительный взгляд…

– А она не нуждается в подачках. – Сидела, закинув ногу на ногу, а он стоял, но казалось – она взирает на него сверху. – Мать уж купит ей как‑нибудь.

Отец глядел на Раю. Не на мать – на Раю. Она опустила глаза.

– Какие же это подачки? – с запинкой произнёс он. – Это подарки. Ребёнок ни при чем здесь.

– Ребёнок ни при чем… Будешь алименты платить как миленький.

– Я не отказываюсь.

– И нечего хаживать сюда. У тебя есть кому подарочки подносить.

Отец постоял ещё, потом неуклюже повернулся и, сутулясь, вышел.

– Кобель чертов – совесть заглаживать пришёл. И чем только приворожила, паскуда!

О Верке–диспетчере… Рая закусила губу. Как люто ненавидела она таинственную и всесильную Верку!

После она увидела отца месяца через два, накануне Октябрьских праздников – он ждал её у школы на машине. Не сразу решилась сесть к нему, а сев – хмуро отмалчивалась. Отец достал из‑под ног арбуз, расстелил на сиденье газету. Толстая полосатая кожура зрело потрескивала под самодельным ножом с ручкой, обмотанной изоляционной лентой. Могучий кусище протянул он Рае. Двумя руками взяла, осторожно: не отломилась бы сердцевина. Как сахаристо сверкала она! Отец молча смотрел, как старательно ест она, а она, не подымая глаз, складывала на газету скользкие семечки. Когда, наконец, одолела кусок, газета была мокрой, и из‑под неё темно просвечивало сиденье.

С тех пор он часто караулил её у школы на машине. В кузове были то кирпичи, то длинные, свисающие над задним бортом доски – отец строил дом. Ей любопытно было взглянуть, что за дом строит отец, но, представляя, как позовёт её в гости, мысленно отказывалась с видом независимым и равнодушным. Он же без всяких приглашений остановил однажды машину возле неоштукатуренного домика с черепичной крышей. Выключив мотор, смотрел на неё сбоку и улыбался.

– На кроликов хочешь взглянуть?

В нерешительности посмотрела Рая на забор из жёлтого камня–ракушечника.

– Дома нет никого, – сказал отец. И то, что он сказал это, было приятно ей.

Пока отпирал калитку, внутри, за некрашеными воротами, пахнущими свежей стружкой, повизгивала собака.

– Дуська… Она не кусается.

Дуська была черной, лохматой, с длиннющими ушами и на коротких лапах. Так и извивалась вся от радости… Изловчившись, лизнула Раину руку. Нелепая мысль мелькнула у Раи: уж не подучил ли её отец?

У крыльца росли тоненькие абрикосы. В тени молодого винограда стояли клетки с кроликами. Рая живо опустилась перед ними на корточки.

Честно говоря, кролики не так уж интересовали её. Просто боязно было идти в дом. Боязно, хотя любопытство, конечно, разбирало ужасное.

Отец вежливо пропустил её вперёд. Крашеный пол, голые стены… Мебель старая и мало. Над узкой кроватью – два увеличенных снимка: женщина и девочка. При отце Рая безразлично скользнула по ним взглядом, а едва он вышел, принялась ревниво изучать их.

Женщина была, конечно, Веркой–диспетчером – кем же ещё? – и Раю поразило, что вовсе не молода она и совсем не красавица. А девочка? У новой жены отца, знала она, есть дочь, но не думала, что такая взрослая.

Отец принёс с огорода тарелку помидоров – ещё тёплых от солнца, пахнущих зеленью и рыхлой землёй. Рая взяла один за хвостик и подержала так, любуясь. А губы выговорили презрительно:

– Зелёный…

Отец вышел, не ответив. И тут она увидела в зеркале порожнюю бутылку с оранжевой соской. Она стояла на тумбочке в другой комнате, дверь в которую была открыта. Рядом лежала погремушка. Рая глядела, соображая. Потом повернулась и оцепенело направилась к двери.

У двуспальной кровати с пышными подушками уютно примостилась – спинка в спинку – деревянная кроватка. Над ней висел мохнатый ковёр с красными грибами и жёлтой лисицей, которая была меньше грибов.

Рая не двигалась. И лишь заслышав отцовские шаги, поспешно, на цыпочках, отошла к столу. Отец тащил хлеб, бутылку с подсолнечным маслом, какие‑то свёртки.

– Чего стоишь, садись, – весело сказал он, ногой прикрывая дверь. Обе руки его были заняты, и он, остановившись, не знал, как разгрузиться. – Бутылку возьми, – попросил.

Рая не шевельнулась. Отец внимательно посмотрел на неё.

– Чго такое?

Ничего… Ничего с ней.

– Рая! – позвал он изменившимся голосом.

Неподвижно глядела она мимо стола.

– Я не буду есть. – Чужой и обманутой чувствовала она себя.

– Почему?

– Не хочу… Я домой хочу.

Он нелепо прижимал к груди свёртки и свёрточки.

– Что такое?

– Я домой хочу, – упрямо повторила Рая.

Больше она не проронила ни слова.

Быстро прошла мимо истуканом стоящего отца и, не замечая льнущую к ногам Дуську, едва ли не бегом припустила по дорожке. Под ногами песок поскрипывал.

– Рая!

Она чувствовала, что сейчас разревётся от обиды и отчаяния. Сворачивая к калитке, увидела, как стоит он на крыльце с дурацкими свёртками и бутылкой.

Позже, успокоившись, убеждала себя, что так ведь и должно быть: отец женился, и – у них маленький. Но перед глазами вставали кроватка, застеленная одеялом с цветными зверюшками, лохматый коврик на стене, и вновь навёртывались слезы.

С новым существом этим, братом своим, она познакомилась лишь прошлым летом. За год абрикосовые деревца подросли, а Дуська, кажется, стала ещё меньше. Она ластилась к Рае, будто помнила её.

Приторно и душисто пахло горячей вишней. Высокая костлявая девочка с мальчишеской стрижкой помешивала на керогазе варенье. Рая сразу узнала её по фотографии.

– Познакомьтесь, – сказал отец.

Рая возилась с собакой.

– Меня зовут Рая, – промолвила она и поглядела на руку, мокрую от игривых Дуськиных зубов. – Кусачая ты, Дуська.

– Сима, – дружелюбно представилась девочка.

Солнце горело в медном тазу, вспыхивало в крыльях зависших пчёл.

– Ну, директор малины, – сказал отец. – Угощай гостью.

– А варенье мешать?

– Варенье? Давай уж мне варенье. Слева направо или справа налево? – И с притворной неуклюжестью взял ложку.

Малина росла за сараем. И трёх ягод не успела найти Рая, а Сима уже протягивала ей полную жменю. Рая мотнула головой.

– Я сама… – Потянула и с трудом оторвала крупную твёрдую ягоду, упрямо сжевала её.

Когда вернулись, варенье мешала женщина в низко повязанной косынке. С улыбкой смотрела она на Раю. Ложкой о край таза постучала, положила её в тарелку с розовыми пенками и пошла навстречу девочкам, на ходу вытирая фартуком руки.

– Вот, значит, ты какая.

Спереди у неё блестели на солнце два дешёвых металлических зуба…

Тем временем отец осторожно сводил с крыльца толстого мальчугана в панамке. Он уже переоделся, отец, – на нем была вылинявшая рубаха и резиновые пляжные шлепанцы. Почему‑то это особенно задело Раю: домашняя рубаха и шлепанцы на босу ногу. Предательницей по отношению к матери чувствовала она себя: ходит как ни в чем не бывало по их саду, ест их ягоду, разговаривает с этой женщиной. Не просто с женщиной, а с ненавистной Веркой–диспетчером. Одно успокаивало: у матери тоже есть ОН, и это как бы давало Рае право видеться с отцом.

Свернули, и она поняла, что он везёт её к себе. Везёт, даже не поинтересовавшись, хочет ли она и есть ли у неё время. Ей почудился в этом молчаливый сговор отца с нею против матери.

– Чего серьёзная такая? – спросил он, усмешливо глядя на неё в зеркало. Он ухитрялся подолгу так смотреть на неё и вести машину.

Не ответив, Рая достала из шкафчика путёвку, развернула и внимательно прочла. Она никогда не видела, чтобы отец катал Симу, но если он и катал её, то, конечно, не так. При ней Сима всего раз назвала его папой, да и то нечаянно. Рая не рассердилась. Даже мысленно улыбнулась она – такая это была неправда.

– А мы теперь вдвоём остались, – сказал отец и переключил скорость, – Вера с Серёжкой в деревню укатили.

У Раи отлегло от сердца. Тайного сговора больше не было. Он по–прежнему смотрел на неё в зеркало, и она пригрозила:

– Вот сейчас в столб врежешься.

Сима была в школе, и обедали без неё. Отец притащил из кухни раскалённый казанок, поднял крышку, усеянную изнутри капельками влаги. Паром ударило, запахом чеснока и нежного мяса. Это был кролик, тушенный, как она любила, в сметанном соусе. Так его готовила мать.

Рая поковырялась немного и отложила вилку.

– Не нравится? – обескураженно спросил отец.

Она пожала плечами.

– Нравится… Просто наелась уже. – И принялась прочищать языком зубы. С таким несчастным видом смотрел на неё отец…

– Ты же любила. Все здесь, как ты любила. Корицы только нет – мать ещё корицу клала.

Медленно встала Рая из‑за стола. Она не умела объяснить, но кролик, приготовленный так, есть было стыдно. К этажерке подошла – такой же, как у них, только поновее: обе отец делал.

Сверху лежали Симины тетради. Рая взяла одну, чтобы посмотреть отметки, но взгляд прилип к надписи на обложке. Поражённая, перечитывала свою фамилию – Шептунова. «Ученицы 7–а класса Шептуновой С.» Этого ещё Рая не знала. Усмехнулась.

– А где же настоящий папочка её?

Повернувшись к столу, на весу двумя пальцами держала тетрадку.