Текст книги "До свидания, Светополь!: Повести"
Автор книги: Руслан Киреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)
Валерка глянул на него смеющимися глазами. Признался, не утерпев:
– А я думал сперва – вы плюхнулись. С таким шумом.
– Ну как, и я тоже, – важно ответил Аристарх Иванович.
– Спасали! – Валерка захохотал.
Игорь тоже смеялся, рассказывая, кгЦс–почудилось ему, будто ушел глубоко под воду, но взгляд его так и не встретился ни разу со взглядом отца.
В кабину грузовика, который остановил Петя, могли поместиться двое.
– Нет–нет, я в кузов! – запротестовал Аристарх Иванович. – Там ветерок и просторней. Нет–нет…
Он волновался, говоря это,*и в кузов полез первым – только бы не остаться один на один с сыном.
Дома сразу спрятал в кладовку мятую после сушки одежду. Будто уговорившись, матери о происшествии не обмолвились ни словом. А та поддразнивала:
– Я уж думала, уху есть будем, обед не готовила. – Сама же вовсю хлопотала у свежевыбеленной летней плиты. По двору растекался аромат фасолевого супа.
Аристарх Иванович сказал, что пора ехать. Мать растерянно повернула к нему раскрасневшееся лицо.
– Что уж, у тебя и выходного нет?
Каждый раз задавала этот вопрос, и каждый раз он лаконично отвечал: «Работа».
Мать вздохнула. Ну пусть хотя бы Игорь останется, вечером она посадит его в автобус… У Аристарха Ивановича стыдно и радостно забилось сердце.
– Ради бога. Если только уроки сделал.
Сын повернулся, но взгляд его не дополз до отцовских глаз, вздрогнул, убежал.
– На воскресенье не задают…
Выпив тёплого молока – маленькими, успокаивающими язву глотками, Аристарх Иванович поднялся. Одновременно с ним, продолжая рассказывать что‑то, встала из‑за стола мать. Он хмурился и мешкал. Долго поправлял перед зеркалом рубашку.
– Ну, чтоб не поздно, – выговорил наконец и скользнул по сыну взглядом.
– На семь десять автобус, – тотчас с почтительностью ответил Игорь.
Аристарху Ивановичу стало вдруг жаль мальчика. Он кивнул и вышел.
У калитки мать, смолкнув, обняла его, прильнула – горячая, мягкая, маленькая. И в то же мгновение живая, какая‑то детская обида затопила Аристарха Ивановича. Словно бы не десятилетний сын оскорбил его, а чужой, взрослый человек.
Он поцеловал мать и, быстро отвернув лицо, зашагал прочь.
* * *
Блеск орденов и медалей, возбуждённые голоса, возбуждённые лица – празднично выглядел павильон. Пиво ещё не кончилось, но бело–зелёная струя фыркала, пропадала, снова фыркала. Очередь нервничала.
На витрине оставалась лишь потемневшая сельдь с винегретом, и Аристарх Иванович, преодолевая усталость, взялся за закуску. Торговать ещё три часа, пива – последние капли, а вино без закуски не пустишь, тем более в праздник. Ноги болели, и он работал сидя. Нарезал сыр, колбасу, открыл скумбрию. Консервы считались сугубо витринным товаром, и реализовывать его было вовсе не обязательно, но Аристарх Иванович приноровился использовать все. Он любил, чтобы у него была хорошая закуска, и, пожалуй, единственный из заведующих охотно брал овощи и даже зелёный лук – товар, с которым много возни и который почти не даёт «мяса». В других павильонах ограничивались крутыми яйцами, сыром и сухой колбасой. Пиво – вот из‑за чего шумели баталии.
Гордился Аристарх Иванович, что его заведение выделяется не только ассортиментом, но и внешним видом: цветы в миниатюрных горшочках на стене, элегантная витрина, плакатики с аппетитно нарисованными дымящимися блюдами – он приобрёл их у загадочного субъекта в холодном светлом плаще, заглянувшего как‑то зимой погреться.
Висел и типографский плакат: бутылка шампанского в ведёрке со льдом и бокалы. Но все это – декорация; не держалось в заведении Аристарха Ивановича ни горячих закусок, ни шампанского, ни бокалов. Кружек – и тех не хватало. Но когда‑нибудь, надеялся он, все изменится. Он мечтал о будущем «Ветерка» – тихая музыка, чистота и не вульгарное пиво, прелестей которого он лично никогда не понимал, а сухое вино, коньяк, черный кофе. Клиент тогда тоже станет иным – не посмеет в такой обстановке выругаться или плюнуть на пол. Он непременно заведёт фирменное блюдо – что‑нибудь простое и неожиданное. Некоторые соображения на этот счёт уже были у него…
Из зала доносился монотонный гул. Аристарх Иванович прошёл за прилавок, принялся аккуратно раскладывать тарелки в витрине. Что‑то заставило его поднять голову. Педагог – прямо перед ним, в очереди, с насмешливой нетрезвой ухмылкой. На груди – орденская колодка. Заведующий подобострастно наклонил голову.
– К нашему шалашу?
Словно кто‑то со стороны, невидимый, распоряжается им…
Пиво кончилось, и очередь растаяла, но зал по–прежнему гудел, полный. Попова вылила в чайник остатки вина, молча поставила пустой кувшин на прилавок. Сунув в бочку шланг, Аристарх Иванович придирчиво оглядел павильон. Педагог пристроился в противоположном конце зала.
– А я с Алексеем Алексеевичем Жигулиным воевал, он меня уж как‑нибудь знает, Алексей Алексеевич, – с жаром говорили за соседним столиком. – В шестьдесят шестом встретился, в Сухуми. Узнал! Двадцать три года прошло, а узнал, первым подошёл. Здравия желаю, товарищ Краков, говорит.
– Ну уж, такую фамилию не забудешь…
Собеседник рассердился.
– При чем здесь фамилия! И. так помнил, слава богу! Двенадцать суток в окопах! Двенадцать, не вылезая! Клин, выступ, – он передвинул по мокрому столу солонку и пустой пластмассовый стакан для салфеток. – Важнейший стратегический объект. Под контролем ставки. Связь прервана, снаряды на исходе, а он, зараза, головы не даёт поднять. Алексей Алексеевич не приказывал мне, нет. «Вот пакет, говорит, не доставим к вечеру – каюк нам». Отчества его я тогда не знал: товарищ майор, как полагается. Выглянул из окопа, а он чешет. Заиграло у меня, чего там! Пополз. Гляжу – консервная банка. Из‑под бычков в томате. Ещё довоенных. Черт её знает, откуда она там. А мне так вдруг бычков захотелось. И тут – дзинь! По баночке прямо. В трёх сантиметрах от меня.
Аристарх Иванович устало присел на бочку. Чем жили бы сейчас эти люди, не будь в их жизни войны? Футболом? Он часто думал об этом и часто жалел, что не родился на два–три года раньше. Не было в его жизни ничего такого, о чем бы он мог с гордостью поведать сыну. Ничего…
Кто‑то приблизился нетвёрдой походкой. Матерчатые мальчишеские туфли Педагога… Бережно нёс он перед собой стакан. Аристарх Иванович сунул руки в карманы халата. Усталость оставила его.
Педагог поставил стакан на пустую, с вывернутой пробкой бочку. Мельком подумал заведующий, что надо бы заткнуть отверстие, иначе в бочку набросают окурков. Он не собирался первым нарушать молчание, но язык, знакомо управляемый кем‑то со стороны, произнёс:
– Без закуски?
Губы Педагога покривились. Ногтем брезгливо оттолкнул обглоданную рыбью голову.
– Вчера, кажется, вас не было? Шекспира читали?
Аристарх Иванович миролюбиво улыбнулся:
– Иронизируете?
– Нет. Я не иронизирую. Я никогда ни над кем не иронизирую. Разве что над собой.
– А что? Бывает повод?
Неплохо! Он опустил заблестевшие глаза.
Педагог внимательно вглядывался в него. Потом осторожно взял стакан, отпил немного. Средний палец был забинтован.
– Бросьте читать Шекспира, – сказал он, снова поставив стакан. – Бросьте. Вам это противопоказано. Шекспир убьет вас.
– Меня? Отчего же?
Его собеседник утомленно прикрыл глаза. Аристарх Иванович скользнул взглядом по наградной колодке.
– Займитесь другим чем‑нибудь. Собирайте спичечные этикетки.
А сам о своём думал. Это задело Аристарха Ивановича сильнее, нежели оскорбительные слова о спичечных этикетках. Его знобило, болели натёртые ноги, а губы его, управляемые со стороны, тонко улыбались.
В кувшине было чуть больше половины. И тут он понял, что не выдержит, что сейчас же, едва кувшин наполнится, скинет халат и уйдет домой, ляжет, укроется с головой тёплым одеялом. Ноги вытянет. Но и что‑то другое, иную какую‑то радость сулил незамедлительный уход отсюда. Он не сразу сообразил, что это, а когда понял, удивился и заволновался. Нынче не придётся брать с весов мокрые бумажки. Нынче он убежит от этого. А до завтра так далеко ещё…
Он посмотрел сбоку на Педагога. Жёлтое, испитое лицо опустившегося человека… По какому праву он разговаривает с ним так! Спичечные этикетки…
– Я спросить вас хотел: вы историю преподаёте?
Это был главный его козырь.
Голубые, плывущие за стёклами очков глаза на секунду протрезвели. Но лишь на секунду. Все тотчас угасло в них, и прежняя пьяная дымка заволокла зрачки. Он взял стакан.
Иной реакции ожидал Аристарх Иванович.
– Я в школе вас видел. – Он не собирается интриговать никого, напротив, он дружески откровенен. – Вы с указкой шли. История, наверное? Или география?
Это было отступление. Лизу напомнил он сам себе. Свою Лизу…
Педагог сосредоточенно допил вино. Повернув голову, несколько мгновений смотрел на заведующего с нетрезвым вниманием. Хотел сказать что‑то, но лишь беззвучно пошевелил мокрыми губами. Медленно и целеустремленно направился к стойке.
Аристарх Иванович закусил губу. Перекатываясь с пяток на носки, не вынимая рук из карманов, с достоинством обвёл взглядом зал.
Он не стал дожидаться, пока кувшин наполнится. Вынул шланг, отнёс кувшин за прилавок и, предупредив Попову, что уже не будет сегодня, ушел домой.
Так было в детстве, так и теперь: просыпаешься – и в первое мгновение не знаешь ни где ты, ни что с тобой. В голове пусто, живёт лишь тело, уютом наслаждаясь, неподвижностью.
Темно… Почему‑то он один в кровати, без Лизы. Что-то тускло отсвечивает… И вдруг, сразу: «Мясник, торговец!» И тоном, тоном каким! Главное – тоном. Не один только минутный гнев тут, о нет! Тут ненависть, которая накапливалась долго. И со всем этим не покончено, все это – не в прошлом, а сегодня, сейчас… Когда пришёл из павильона, Игоря ещё не было, но вот–вот заявиться должен был, и Аристарх Иванович малодушно поторопился лечь.
Двигаться не хотелось. На непонятный тусклый отсвет глядел, пока не сообразил, что это отражается в полированном серванте светящаяся дверная щель. Значит, Лиза не ложилась ещё… А ему почудилось, уже глубокая ночь.
Почему так тихо? Или все спят, кроме Лизы? Сидит в кухне, ждёт, пока он проснётся, чтобы упрекнуть в очередной жестокости к сыну? Уж Игорь не пожалел красок, расписывая своё купание…
Все принимала Лиза в Аристархе Ивановиче: его вспыльчивость, глупые выходки, из‑за которых однажды он уже остался без работы, болезненную страсть к книгам, припадки угрюмой замкнутости, когда за весь день не произносил ни слова, – все принимала и прощала, кроме одного: его отношения к сыну. Игорь был ласков, смышлён, послушен, – она не видела в нем изъянов и оттого не видела справедливости в нервозной строгости мужа. Она любила их обоих, и она готова была пожертвовать собою; собою, но не одним из них.
Аристарх Иванович представил, как, щурясь от света, выйдет сейчас в кухню в синей, обвисшей на нем пижаме. Лиза поднимет на мужа свои честные глаза. Боль и непонимание будут в них. Она давно уже ждёт этой минуты, чтобы вот так посмотреть на него. Не замечая её взгляда, он нальёт в кружку молока, поставит на газ. На столе, заметит, малиновое варенье – Игоря отпаивала, чтобы, не дай бог, не слёг после купания в холодной майской воде.
Аристарх Иванович пошевелился, и тотчас проснулась боль в натёртых ногах. Осторожно сел на кровати. Который час? Вдруг Игорь не спит ещё? На цыпочках подошёл к двери, некоторое время чутко прислушивался. Увидел себя со стороны – жалкого, крадущегося, – распахнул дверь. Не задерживаясь, прошёл на кухню.
Лиза гладила. Она была все в том же расползшемся платье. На столе высилась стопка чистого белья, сверху – вышитая сорочка, в которой ездил в Громовку. Когда успела?
– Выспался? – спросила она с улыбкой удовольствия.
Им хорошо – и ей хорошо…
Он рассеянно обвёл взглядом кухню. На языке вертелся вопрос, но так и не задал его, а, помедлив, спросил другое:
– Игорь спит, что ли?
– Давно. С полдевятого, как убитый.
И опять – удовольствие в голосе: умаялся, спит…
– Я сырники подогрею? Покушаешь?
Он кивнул и направился в ванную – прополоскать сведённый горечью рот. Неужто же сын не проронил ни слова? Пренебрёг жалостью, на которую так падок? Мстительным удовольствием послушать, как мать ругается из‑за него с отцом? Такого не бывало ещё…
Он набрал в рот воды, подержал и вылил. Он знает, почему промолчал сын. Стыдно стало ему. Да–да, стыдно! Ведь отец, требуя от него мужества и терпения, сам был мужествен и терпелив. Ни разу не пожаловался на боль в желудке. Не запросил передышки. Не полез, продрогший, в кабину грузовика. И не только, поборов страх, несколько раз кряду прошёлся по бревну, но чуть ли не сплясал на нем… Сын признал за отцом право быть к нему беспощадным, потому что сначала отец был беспощаден к себе. Это – так, он даже читал где‑то об этом. Аристарх Иванович испытал вдруг радость узнавания, радость похожести собственных ощущений на общепринятые, печатные. «Спокойнее, товарищ Есин, спокойнее, – сказал он себе. – Ничего не изменилось, все по-старому, просто тебе удалось один раз победить себя. Всего раз. Так что ликовать рано ещё».
Лиза освободила для него край стола, поставила сырники и подогретое, с жёлтой пенкой, молоко. Ласково смотрела, как ест он.
– А дядя Федя? Он тоже был?
– Был, – сказал Аристарх Иванович. – – Путёвку достал. На август.
Но она не поняла, как это плохо для него – август. О Маргарите спросила – с дежурной, как полагается, ноткой скорби.
Аристарх Иванович подавил раздражение.
– Все то же.
Лиза вздохнула.
– Пьёт?
Печальный, сочувствующий голос. Но и другое уловил. У неё, Лизы, ровесницы Маргариты, все иначе – и материальное благополучие, и непьющий муж, и здоровье, и сын–отличник.
– Пьёт, – сдержанно ответил Аристарх Иванович. – Так что можете не беспокоиться.
Ему нетрудно было распознать недоброе Лизино чувство: оно было знакомо и ему, оно и в нем жило, переплетаясь с живой любовью к сестре.
– Не знаю, больше, может, не придётся помогать ей. – Он допил молоко и, не подымаясь со стула, поставил стакан в раковину. Лиза молчала. Ждала, пока сам объяснит. – Вчера и сегодня ни копейки не было, —сказал он. Ему хотелось наказать её за недоброе чувство и наказать себя за то, что так легко распознал это чувство.
– Но ты не был вчера…
– При чем здесь не был! Сегодня был… – Он быстро смахнул крошки со стола. – И завтра не будет, и послезавтра – всегда! Сто десять рублей – оклад, и ни гроша больше. План перевыполним – получу ещё тридцатку. Если, конечно, перевыполним, – прибавил он, вспомнив, какие высокие планы дают на лето. – Пивом не побалуют теперь – за пиво давать надо.
Он взял тарелку с вилкой, положил в раковину рядом со стаканом.
– Случилось что‑нибудь? – осторожно проговорила Лиза.
Запахло палёным. С поспешностью выключила она забытый утюг.
– Проживём, – сказал Аристарх Иванович. – Люди живут.
Лиза повторила робко:
– Случилось что‑нибудь?
– Случилось! Каждый день случается, довольно, не будет больше.
Она не понимала его, и – хотя как можно было понять? – это сердило его.
– Что случается?
– Ты считаешь – ничего? Лгать, давать взятки, обманывать людей – все это, по–вашему, ничего?
Она смотрела на него своими честными, своими преданными глазами.
– Акт написали?
Аристарх Иванович едко усмехнулся:
– Конечно! Самое страшное, что могло случиться.
Буркнул, не подымая глаз:
– Утюг остынет.
Она машинально взялась было за утюг, но оставила его.
– Ты так разговариваешь со мной… – Полная шея дёрнулась. И ещё, ещё… Она торопливо отвернулась.
– Я просто предупреждаю, что теперь мы будем жить на зарплату. Тебя устраивает это?
Её рыжие и редкие, как у Игоря, ресницы подрагивали.
– Я могу на работу пойти.
Но не верила, нет, не верила в обещанные им трудные времена… Молча догладила, убрала все и ушла, устало, без зла, пожелав ему спокойной ночи.
Аристарх Иванович открыл книгу. На странной мысли поймал он себя: если б смела Лиза хоть в чем‑то поступить наперекор ему! Зачем? Надеялся, что подымет бунт против его решения начать новую жизнь?
Такого не произойдёт. Никаких бунтов, никаких неожиданностей. И так всегда было, с первых дней их знакомства, с того самого момента, когда он, тёртый калач, отважился предложить свои услуги юной продавщице молочного отдела. «Или, может быть, вам не надо мяса?» – прибавил он, подняв бровь. Единственная из всех тогда ещё немногочисленных сотрудников гастронома она упрямо не отоваривалась у него. «Надо, – смущённо ответила она. – Немножко». Он стоял перед ней, лихо сунув руки под резиновый фартук. На её свежем пышненьком личике была почтительность. Ещё бы! Старший, опытный товарищ, лучший в городе специалист по мясу!
Сейчас он не ощущал их семилетней разницы в возрасте, но тогда она казалась ему огромной, и он, бравируя перед ней своими двадцатью семью годами, втайне стеснялся их. За полушутливую товарищескую заботу выдавал своё мужское внимание. Долго не решался пригласить куда‑либо и был больше удивлен, чем обрадован, когда она доверчиво и без колебаний пошла с ним. Спустя полгода она так же легко согласилась стать его женой.
В ресторан повёл он её в тот первый вечер. За столом, уставленным с купеческим размахом, расписывал, охме^ лев, голубое своё будущее. Главное место в этих планах занимал юридический институт. Тогда ещё он не распрощался со своей мечтой, а лишь все откладывал да откладывал. Институт, считал, не уйдет, пока же он и без высшего образования крепко стоит на ногах. Дай бог другим!..
Лиза смиренно слушала. От неё пахло молоком, и этот запах чистоты и свежести в прокуренном ресторане чудесно волновал его.
В тот год он не поехал сдавать вступительные экзамены; вместо этого, расписавшись, укатили на Кавказ. Наверное, это были счастливые дни, но ошеломляющее наслаждение, которое дарила ему Лиза, не заглушало в Аристархе смутного беспокойства. Что‑то подсказывало ему, что ничего не утратил бы он, будь на месте Лизы другая женщина, столь же молоденькая и ласковая, с тем же молочным запахом тела.
Через год родился Игорь, и опять пришлось отложить вступительные экзамены. Лизу не трогало, что её муж так и не превращается из продавца в обещанного юриста, – жадности не было в ней, она довольствовалась тем, что отмеривала ей жизнь. Его нянькой сделалась она, его домработницей, лишь бы ничто не отвлекало его от того важного и ей непонятного, чем – мерещилось ей – он живёт.
А чем? Чем он живёт? Фальшивомонетчик – вот он кто. Фальшивомонетчик, который приобретает истинные ценности за ничего не стоящие бумажки, – где‑то прочёл он такое сравнение.
В ночные одинокие часы Аристарх Иванович давал себе слово измениться к жене. Она лучше его, она добрее и искренней… Но тогда что же раздражает его в Лизе? Её неразборчивость? Как бы низко ни пал он, она будет относиться к нему по–прежнему…
Был второй час, когда он, так и не прочитав ни строчки, отложил книгу. В комнате Игоря и Старухи горел свет. Аристарх Иванович тихо заглянул туда. Тёща, в длинной рубахе, стояла на коленях перед открытым сундуком – то ли молилась, то ли перебирала при свете настольной лампы свою священную коллекцию. В седых спутанных волосах нелепо торчал розовый бантик.
Странная зависть кольнула Аристарха Ивановича. Прикрыв дверь, прошёл к себе, разделся и осторожно лёг с краю. Но и на расстоянии чувствовал живой жар толстого тела, источающего запахи кухни и пота.
4
Под утро ему приснились освещённые солнцем белые колонны. В безмолвии двигались они – одна за другой, одна за другой. Он беспомощно и быстро перебирал ногами, чтобы приблизиться к ним, – так жутко было оставаться одному на пустынном, залитом солнцем пространстве.
Колонны удалялись. Он сделал усилие, чтобы догнать их, и проснулся. Некоторое время лежал не двигаясь, в беспокойстве глядя перед собой.
Лиза вполголоса говорила с Игорем – Аристарх Иванович различал, когда она к сыну обращалась, когда – к матери. Со Старухой, которая с каждым годом становилась все капризнее, совсем разучилась говорить спокойно.
Игорь дома – значит, ещё нет половины восьмого. Успокоенно прикрыл глаза: трудный и такой ответственный день ждёт его сегодня. Полтора–два часа сладкой утренней дремоты отделяли этот день от Аристарха Ивановича. Но, странно, ему не спалось. Он посмотрел на часы и недоуменно оторвал от подушки голову. Девять. А Игорь дома. И отчего так пасмурно в комнате? Или он перепутал что?
Сунув босые ноги в меховые глубокие тапочки, подошёл к окну. В щель между плотными шторами глядел серый осенний день. Женщина в телогрейке вешала белье.
Почему Игорь не в школе? Аристарх Иванович торопливо надел пижамные брюки, которые, как и все, что носил он, были велики ему, открыл дверь. В ту же минуту из другой комнаты вышла Лиза. Стакан с недопитым молоком несла она и тарелку, на которой нетронуто желтели пышные куски омлета.
– Температура… – В крупных светлых глазах стояла тревога. – Не ест ничего.
Этого и боялся он! Это и предчувствовал. Вчерашняя история, знал, не кончится так просто… Не выдержав честного, полного доверия и надежды взгляда Лизы, отвёл глаза.
– Какая? – спросил. – Температура?
– Тридцать семь и семь.
Она стояла перед ним, ожидая совета, приказа, утешения.
– Врача вызовем. – Голос прозвучал хрипло. Он прокашлялся. – Вчера, может, простыл. На рыбалке.
– Я говорила—не надо. Грипп такой ходит.
Из‑под халата белел подол ночной рубашки.
– Грипп не ходит уже, – буркнул Аристарх Иванович.
Долго брился, долго и тщательно умывался. «Все дети болеют…» Ни холодная вода, ни шипр, запах и лёгкое пощипывание которого он так любил, не освежили его.
В кухне пахло подгорелым молоком.
«Мясник! Торговец! Ненавижу тебя!»
– Он спит?
– Нет… Не ел ничего…
Она смотрела на него с надеждой.
Лёгким покашливанием предупредив о своём приближении, вошёл в комнату. Игорь лежал с закрытыми глазами. Аристарху Ивановичу почудилось, что закрыл он их только что.
На высокой кровати охала и тяжко вздыхала Старуха. Стоило заболеть кому‑либо, как ей тоже делалось плохо. Тоже таблетки глотала…
Белесые редкие ресницы Игоря дрогнули – раз, другой. Он понял, что выдал себя, и тяжело приподнял веки.
– Хвораешь? – сказал Аристарх Иванович. Коснулся лба тыльной стороной ладони. Не такой уж горячий… – Голова, что ли, болит?
– Немного, – тихо выговорил Игорь.
– У вас душно тут.
Бросив взгляд на ватное одеяло – Лиза постаралась! – немного приоткрыл форточку. Старуха застонала.
– Окно открывать…
– Форточку, а не окно.
Как пагубно для десятилетнего мальчишки это совместное проживание с капризной и лживой старухой!
– Вызовем врача, – сказал Аристарх Иванович. – Тебе купить что‑нибудь?
Игорь отрицательно качнул головой.
– Есть надо. Иначе не поправишься. – И, подумав, прибавил: – Вечером приду – перетащу телевизор. Если врач разрешит.
Ему почудилось, в глазах сына вспыхнула хитрая радость. С досадой отогнал мелькнувшее подозрение.
Два выходных – суббота и воскресенье – все подчистую подобрали. Витрина пустовала – лишь консервные банки, разложенный веером шоколад да зачерствелые вафли в пачках. Но что, кроме пива и вина, требовалось в понедельник? Мужчины – мрачные, утомленные алкоголем – опохмелялись, не закусывая.
На груди у некоторых и сегодня сияли награды, но, такие праздничные вчера, сейчас, в серый будничный день, выглядели сиротливо.
Лир в чесучовом костюме, ещё не пьяный, важничал с ополовиненным стаканом за отдельным столиком, свеженький, как огурчик. Для него что ни день, то праздник.
Попова молча наполняла стаканы. Водку ещё не продавали – рано, но Карловна, едва передвигаясь на подагрических ногах, привычно бросала под столы зоркие взгляды.
Переодевшись в принесённый из дома свежий халат, Аристарх Иванович прошёл за прилавок. В холодильник заглянул. Пусто, лишь четверть головки сыра. Могли б реализовать вчера, но кто без него станет заниматься бутербродами?
– Едешь? – спросила Попова, ставя кувшин. – Марочного возьми, семь бутылок осталось.
Аристарх Иванович кивнул. Марочное в праздники всегда шло хорошо… А до сыра, видите ли, не дошли руки. Лень–матушка! Некогда бутерброды делать, пустила б так, на вес… Он умышленно распалял себя – в благодушном настроении, знал, не свершить задуманного.
Видел краем глаза, как Попова выдвинула ящик с деньгами, достала две или три бумажки, положила сзади витрины. Он не поворачивался. Заглянул на нижнюю полку – бутыли из‑под сока пусты. Не забыть бы выписать сок… Опустив марлю, направился к себе.
– Аристарх!
Он выжидательно остановился. Тихонько стукнула она пальцем по прилавку – как цыпленку, которого приглашают поклевать.
К стойке чинно приблизился Лир, пустой стакан поставил – не на прилавок, на весы. Только Лир мог позволить себе такое! Аристарх Иванович, так и не проронив ни слова, удалился. Следом за ним в кабинетик вошла Попова. По–хозяйски прикрыла за собой дверь.
– Там что, есть кто? – кивнула она в сторону зала.
Он сделал вид, что не понимает.
– Где?
Попова вынула из кармашка деньги, на стол положила.
– Не берёшь чего? В зале кто, спрашиваю…
Аристарх Иванович озабоченно нажал на ручку сейфа.
Не поддалась… Он вспомнил, что сейф заперт.
– Не знаю, – ответил он. – По–моему, никого. – Попова повернулась, чтобы уйти, но он остановил её: – Подожди! Возьми это. – И подвинул ей деньги, три пятирублевые бумажки, – негусто за два выходных дня, один из которых праздничный.
– Ты чего?
Аристарх Иванович, не отвечая, рылся в карманах – искал что‑то.
– Там что, в зале кто?
– Не знаю… – Он пожал плечами. – В зале клиенты.
– Ну а в чем дело? – начинала уже злиться она.
– Ни в чем… Возьмите, пожалуйста, деньги.
Увидел, что держит ключ от сейфа, сунул было в карман, но сообразил, что его‑то и ищет.
– Мало, что ли?
– При чем здесь…
– В субботу без тебя трое гавриков было. Вчера тоже. Всем марочное налей!
– При чем здесь мало! Не надо ничего.
– То есть?
– Ничего не надо. Мы теперь иначе будем работать.
Открыл сейф, достал папку с накладными. Ребром ладони отодвинул деньги.
– Объясни толком, что случилось.
Аристарх Иванович неторопливо развязал папку. Не подымая глаз, перебирал накладные. Раздался требовательный металлический стук – монетой о прилавок: буфетчицу звали.
– Ну чего молчишь?
– А я все сказал, – слегка даже удивился Аристарх Иванович. – Иначе будем работать.
– Как иначе?
– Обыкновенно. Как в инструкции написано. И я прошу никого не угощать, – прибавил он, подняв голову. – Кто бы ни был. Пусть хоть сам управляющий.
Попова смотрела на него, поджав губы. Какой‑то особенно большой и безобразной выглядела загримированная под родинку бородавка. Словно выросла за эти несколько минут…
– Чтобы я никого не угощала?
– Все. Не только ты. Все. Мы будем работать иначе.
Опять раздался нетерпеливый металлический стук.
– Идите, – сказал Аристарх Иванович, – Потом поговорим.
Попова не спускала с него своих холодных глаз. Затем молча вышла – не притронувшись к деньгам, даже не взглянув на них.
Задумавшись, прошёл трамвайную остановку, но возвращаться не стал, хотя до столовой было несколько кварталов. Умышленно тянет время?
Турковская не терпит неясностей – уж она‑то выжмет из него, чего вдруг вздумалось ему ломать заведённый порядок. Конечно, он не обязан отчитываться в подобных вещах, но после нескольких лет, в течение которых регулярно давал деньги, мыслимо ли просто проинформировать, что отныне она не получит от него ни гроша. Он и сам не будет иметь ни копейки сверх зарплаты, но разве она поверит этому? Решит: из скупости не желает делиться. Истинная же причина его внезапной честности покажется ей смехотворной: какая связь между сыном и торговлей пивом? Бред, фантазия свихнувшегося от книг человека! Да что Турковская, он сам не видел сейчас этой связи. Но он знал, что не имеет права заново взвешивать «за» и «против».
Попова плюнула на его бестолковые протесты, но это ничего, он вернёт ей её замусоленные пятирублевки сегодня же вечером. Главное —не дрогнуть перед Турковской.
Аристарха Ивановича знобило. Он усмехнулся: не от страха ли? Нет, просто холодно нынче, дует восточный ветер, и похоже, пойдёт дождь. Зря зонт не взял. Но мысль не прилипала к погоде, бежала, обгоняя, вперёд, туда, где он будет через четверть часа.
Ничего хорошего, разумеется, не ждёт его, но подкопаться к нему трудно, а без причины… Аристарх Иванович снова усмехнулся: без причины! Отыскал же директор гастронома повод уволить его, а ведь крепко стоял на ногах! Четырнадцать лет стажа, лучший в городе специалист по мясу, у его учеников – свои ученики. Постоянные клиенты звали его по имени, не подозревая, что едва ли не каждый кз них имеет в мысленной картотеке продавца своё обозначение: «Госпожа Бовари», «Гимнастка», «Доктор», «Кошечкина хозяйка», «Черные перчатки», «Дама с портфелем»… Так было уютней работать.
Не все нравилось ему, но делить покупателей на любимчиков или пасынков не позволял себе. Качество отпускаемого товара не должно зависеть от обаяния клиента. Да и как обманывать людей, которые зовут тебя по имени и демонстративно не смотрят на весы, демонстративно сдачу не пересчитывают. «Тёмный» заработок неудержимо таял. Чтобы не ущемлять семью, Аристарх Иванович устроился по договору на мясокомбинат и в те дни, что был выходным в магазине, работал в цеху обвальщиком. «Тёмный» заработок таял, и это ощущал не только Аристарх Иванович, но и директор гастронома, и его зам, и главный бухгалтер, для которых он безвозмездно оставлял в служебном холодильнике филейные части. Продавцы соседних отделов здоровались с ним сквозь зубы. Даже напарник Миша, его бывший ученик, был холоден с ним. А плевать! Никогда ещё положение, в котором находился Аристарх Иванович, не напоминало в такой степени описываемых в книгах ситуаций. Читатели, знал он, были б на его стороне. По вечерам он просматривал учебники за десятый класс – решил летом поступать в торговый.
У директора магазина была редкая фамилия – Рысь. Будто специально подобрали! Однако этот сильный человек с хищной фамилией и музыкальными пальцами – все знали, что он играет на пианино, – по–прежнему относился к своему старшему продавцу с отеческой благосклонностью. Интересовался делами в отделе, спрашивал, не требуется ли помощь, и просил помощи сам.
– Хочу с вами посоветоваться, – сказал раз, пригласив к себе, заботливо в кресло усадив и открыв бутылку «Боржоми». – Вы знаете, что сейчас всюду утрясают штатные расписания. Ваш отдел, согласитесь, не может быть исключением.
Из бутылки, шипя, лилась в бокал вода, но Рысь смотрел не на бокал – на Аристарха Ивановича. Предложил, прежде чем поставить бутылку:
– Не желаете?
Аристарх Иванович молчал. Мысленно перебрал всех четырех продавцов, что работали в отделе.