Текст книги "До свидания, Светополь!: Повести"

Автор книги: Руслан Киреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

– Шептунова! – с издёвкой произнесла она. – Тоже мне сестрёнка отыскалась!

Отец жевал, насупленно глядя перед собой. Смутно забеспокоилась Рая. Но отступать было поздно.

– Небось, к другой сбежал? – И небрежно бросила тетрадь. – Сейчас это модно.

На секунду вспомнила Нику, и это придало ей решимости. Нагнувшись, старательно поправила тетрадь. И тут наконец раздался голос отца.

– Я не заслужил, чтобы ты разговаривала со мной так. – Он сказал это очень тихо.

– Я обычно разговариваю…

Но сердце её билось нехорошо и часто. К своему стулу подошла, села и неторопливо закинула ногу на ногу.

– Ты спросила, где её отец. У неё не было отца.

– Такого не бывает.

Он посмотрел на неё неулыбающимися глазами.

– Ты слишком много знаешь уже.

Она подумала о Кожухе и покраснела.

– Ещё бы не знать! Мать – торговка, отец – бросил.

Под его пристальным взглядом ей делалось все стыднее, но она чувствовала: если он не перестанет так смотреть на неё, она наговорит ещё хлеще и гаже.

– Тебе хотя бы о матери не совестно так?

– А что совестно! Безотцовщина!

Она опять вспомнила Нику – в её бордовом платье без рукавов – и теперь упрямо держала её в памяти.

Отец опустил наконец глаза.

– Я знал, когда‑нибудь ты упрекнешь меня. – Он помолчал, забыв о вилке, потом аккуратно положил её. – Когда ты вырастешь, ты поймёшь, что, может быть, я не так уж и виноват перед тобою. А если и виноват, то… Ладно, я о другом хотел… Ты уже достаточно взрослая, чтобы отвечать за себя. Если ты станешь скверным человеком – в этом не только я буду виноват или мать, но и ты тоже. Ты ведь уже понимаешь, что хорошо, что плохо. С тех пор как ты понимаешь это, ты тоже отвечаешь за себя. Взрослой тебе не будет пощады… Что бы там ни было у тебя в детстве, – прибавил он совсем тихо.

Рая не подымала горящего лица. Такой несчастной чувствовала она себя, а вот я завидую ей. Пожалуй, это единственный случай, когда я ей завидую. (Та детская зависть из‑за грузовика, в котором она хозяйничала, не в счёт.)

Как многие мои сверстники, я рос без отца, и не нашлось в мире никого, кто отважился бы сказать мне слова, которые услышала сейчас Рая. «С тех пор как человек понимает, что хорошо, что плохо, он отвечает за себя». Возможно, в том возрасте я не понял бы до конца всей беспощадности этих слов, но в душу мне они запали б.

Спустя много лет я услышу их от сорокалетней женщины, толстой и самоуверенной, в кольцах на пухлых руках – услышу, и у меня мурашки побегут по телу, столько тоски и запоздалого понимания будет в её голосе. Произойдёт это в доме Уленьки Максимовой, любови моей и надежде (о ней – особый рассказ). Огромные глаза Уленьки вспыхнут состраданием. «Ну что ты, Раечка!» – и коснётся её толстой руки, а та, задумчиво глядя перед собой, прибавит с усмешкой: «Отец предупреждал: взрослой тебе не будет пощады». Я буду смотреть на неё, не отрывая глаз, и увижу, узнаю в раздобревшей женщине с золотыми коронками худую и рыжую девчушку, с которой рос бок о бок. Бок о бок и так, оказывается, далеко от неё.

Мать сидела у зеркала, и волосы её… Волосы… Что с ней? Её волосы были белыми, как у Ники. Покрасилась…

– Пожалуйста, закрой дверь. – Словно и не случилось ничего. В одной руке держала коробочку с тушью, другой, приблизив лицо к зеркалу, подкрашивала глаз. Рая, не оборачиваясь, прикрыла дверь.

– Я не узнала тебя.

Мать полюбовалась своей работой и только после этого повернулась. В ушах длинно блестели новые серьги.

– Не узнала? – томно произнесла она. Второй глаз и не начинала ещё и, чтобы не портить впечатления, смотрела на дочь сбоку, одним накрашенным глазом. Как курица… Рая улыбнулась. Без задней мысли, так просто, но улыбка отразилась на материнском лице смущённо и вопросительно.

– Плохо, да?

Рая засмеялась. Бросила на кровать портфель и, повернув её лицо ненакрашенным глазом, громко чмокнула её.

– Ты красивая у меня, – нежно прошептала она. – Самая–самая.

Напудренная щека была тёплой и мягкой. И вся она сейчас очень нравилась Рае.

– А чего смеялась? – подозрительно спросила мать.

– Так просто. На курицу похожа.

Накрашенные губы приоткрылись.

– Как на курицу?

К зеркалу повернулась и придирчиво осмотрела себя.

– На курицу! – озорно повторила Рая и закудахтала, вытянув губы.

– Глупости, – обиделась мать и взяла коробочку с тушью.

Рая ласково обняла её сзади.

– Я шучу. Тебе идёт…

Она смотрела на неё в зеркало, и мать тоже смотрела на себя – молча и почему‑то грустно. Морщинки у глаз, утолстившийся подбородок… Очнувшись, предупредила:

– Я поздно сегодня. Не жди меня, ужинай и ложись. Долго не гуляй… Да, а где ты пропадала до сих пор? – спохватилась она и, отставив руку с оттопыренным мизинцем, строго посмотрела в зеркало.

– У него, – сказала Рая. – Он заезжал за мной.

Мать медленно отвела взгляд. Поднесла к глазам спичку, но не красила, думая о своём. Никогда не спрашивала об отце, но очень все же было ей любопытно, как он там, – знала это Рая. Отрывочно и как бы мимоходом рассказывала об отцовской жизни. Ничего вроде не выдумывала, а получилось, что неважно живётся отцу на новом месте, нету согласия между ним и Веркой–диспетчером и в душе крепко жалеет он, что расстался с матерью.

Со двора долетали крики и смех – там уже играли в штандор. Как усидеть тут? Оставив уроки, выбежала на улицу.

Ивановой на площадке не было. Водил Саня. Он уже крикнул «штандор» и теперь выискивал, в кого запузырить мяч. Ближе всех стоял губастый Филя, но какой интерес кидать в него? Что Филя, что дерево… Во внука Вероники Потаповны прицелился он. Я подпрыгнул, как козёл, но Саня попал. Да и кто мог увернуться от него!

Когда мяч снова оказался у Сани, Рая умышленно не побежала далеко. Визжала и делала испуганное лицо, но Саня выбрал Уленьку Максимову, хотя та со своими глазищами стояла гораздо дальше её.

Скоро он ушел на тренировку, и игра распалась. Рая вышла за ворота.

– Как торговля, бабуся?

Старухе повезло: сразу двое покупали у неё семечки. Волновалась и спешила она, словно выстроилась длинная очередь. А когда покупатели отошли, перед нею стоял выросший из‑под земли участковый Гринчук.

Савельевна растерялась. Не спуская с милиционера испуганных глаз, закрывала дрожащими руками сумку.

Марлевый жгут выскальзывал из негнущихся пальцев. Гринчук молчал. Был он коротконогим и толстеньким. Савельевна прижала сумку к себе и с виноватым бормотанием, опираясь одной рукой о стенку, заковыляла к воротам.

– Увижу ещё – штраф! – пригрозил вслед участковый. Подозрительно оглядел Раю и важно зашагал дальше.

Через некоторое время Савельевна выглянула из ворот, затем робко пробралась на прежнее место, но открыть сумку долго не решалась.

Неторопливо вышла со двора Ника – в том же, что и вчера, темно–бордовом платье. Вокруг тонкой шеи дымилась капроновая косынка.

– Скучаешь? – бросила она Рае и опытным взглядом окинула улицу. Небрежно зачерпнула в сумке горсть семечек: Савельевна приходилась ей то ли тётей, то ли двоюродной бабушкой.

Немного семечек Ника отсыпала Рае. От неё хорошо пахло духами, губы были накрашены, и она не грызла семечки, а расщепляла их тонкими пальцами.

– На качелях хочешь? – предложила вдруг.

Рая ушам своим не верила. Ника приглашает её в парк?

– С тобой?

Ника не ответила. Насмешливо глядела она на мужчину, чтЬ проходил мимо.

– Я сейчас, – быстро прошептала Рая. – Переоденусь только. – И замолкла вопросительно.

Ника отпустила её благосклонным кивком. Рая влетела в дом, скинула сарафан, быстро и бережно надела новое платье. Взгляд задержался на флакончике духов. Не сразу решилась – может, духи эти дорогие? – но все же взяла. Намочив палец, коснулась одной щеки, другой… Когда она предстала перед Никой, та с ног до головы окинула её взглядом, улыбнулась и не сказала ни слова.

Парк располагался между улицей Ленина и Ригласом, который почти пересыхал летом. Я говорю: располагался, хотя он и поныне существует, однако, на мой теперешний взгляд, вовсе не парк это, а так – скверик. А вот тогда был парк. Чаща. Лес. Среди диких кустов сирени устраивали мы свои «штабы» и не по аллеям ходили, а осторожно пробирались по диким тропам. Рос тут «чай–молочай», темно–коричневые, величиной с горошину плоды которого состояли в основном из косточки. Сладкая, немного терпкая мякоть ровно покрывала её тонким слоем, но нам было достаточно, и весь сентябрь мы с удовольствием паслись на терпеливых деревцах. Рая – тоже, но сейчас она даже не взглянула на них, а вот Ника вдруг смешно подпрыгнула на своих тонких ногах и нагнула ветку. Осторожно, боясь размазать губы, клала в рот созревшие горошины.

– А ты не любишь?

– Так… – пожала плечами Рая. Она стояла с чуть оттопыренными руками – чтобы не помять ненароком платья.

Возле Зеленого театра было многолюдно и шумно. Молодые мужчины внимательно смотрели на Нику, а она не замечала их.

– Нехорошо что‑то, – пожаловалась она. – Шампанского переборщила вчера.

Рая на Новый год тоже пробовала шампанское – мать налила ей полбокала перед тем, как выпроводить её спать.

– Оно пенится, – сказала Рая и поморщилась. – В нем газа много.

Когда спустились к Ригласу, вспыхнули огни. Оркестр на танцплощадке уже играл, но ещё не танцевали. Уверенно лавируя, Ника пробиралась к городку аттракционов.

– Кататься, девочки? – браво спросили сзади. Двое ребят в белых рубашках с закатанными рукавами пристроились за ними. Рае они показались симпатичными, но Ника скользнула по ним холодным взглядом и отвернулась.

Подошла их очередь, и они быстро направились к освободившейся лодочке. Ника расположилась в центре. Сразу же стала она раскачивать.

Слева от них пролетали двое мужчин. Рая ужаснулась: неужели и они будут так? Впервые каталась она на настоящих качелях.

Крашеные Никины волосы развевались.

– Браво, девочки! – крикнули с той лодки. И – через секунду, проносясь обратно: – Вы и танцуете так?

Толстое, замершее в улыбочке лицо с усиками… Сидел, скрестив на груди руки, а его молчаливый товарищ раскачивал.

– Не только танцуем! – с силой приседая, отозвалась Ника.

Рая крепко сжимала поручни. Отполированный металл становился под её ладонями тёплым и влажным.

– А что ещё? – и лодки разлетелись.

– Все! – лихо ответила Ника. Косынка на тонкой шее рвалась трепещущими концами то назад, то вперёд.

– Подкалываются, – выговорила Рая.

– Почему мы вас… – И лодка с мужчинами взвилась вверх, унося конец фразы.

– Что? – громко и быстро спросила Ника, когда снова встретились.

– Почему не видели вас?

– Может, хватит? – попросила Рая и сама не расслышала своего голоса.

Едва ли не вниз головой опрокидывались они, а Ника все не унималась. Падали так долго, что Рая переставала вдруг ощущать себя: ноги будто не упирались в дно, а онемевшие пальцы не сжимали поручней. Она больше не разбирала слов – слышала лишь проносящиеся крики да видела широко раскрытыми глазами белый вихрь волос.

Вдруг что‑то глухо стукнулось, лодка завибрировала и рухнула вниз. Волос не было перед Раей. Она вскрикнула.

– Сядь, – послышался утомленный голос. Снова вверх взмывали они. Ника сидела, устало откинувшись на решётчатую спинку. И опять лодка стукнулась и задрожала вся. Рая поняла, что коснулись перекладины и выше уже не будет. С трудом согнула она колени…

Сидеть было не так страшно. Далеко внизу горел четырехугольничек танцплощадки, по ту сторону Ригласа мерцали и роились огни.

Усатый поднялся и делал что‑то, изгибаясь массивным телом. Их лодка притормозила, и теперь они взлетали и падали одновременно.

– Но я с товарищем, – проговорил усатый, и в голосе его прозвучал вопрос.

– У вас симпатичный товарищ, – кокетливо ответила Ника. Больше она не раскачивала.

Когда вылезли из лодки, твёрдый деревянный помост поплыл под Раиными ногами, опрокидываясь – с землёй, танцплощадкой, людьми, дожидающимися своей очереди. Ника обняла её за талию.

Те двое уже ждали их.

– Шустро вы махали, – похвалил усатый, блестя золотыми зубами. На земле он казался ещё грузнее. – Так как насчёт подруги?

– Вы же видите – я с сестрёнкой.

Рая независимо глядела в сторону и чувствовала на себе своё новое платье.

– Сестрёнке спать пора. Мы ей купим мороженого.

– Хочешь мороженое? – живо спросила Ника.

Рая растерялась было, но тут же взяла себя в руки.

– Не откажусь.

Усатый громко засмеялся:

– С сестрёнки будет толк!

Он ушел и через минуту вернулся с четырьмя стаканчиками. В его толстых пальцах они казались игрушечными. Рая с Никой только начинали есть, а он уже отполовинил свой.

Ника отвела Раю в сторону.

– Не подслушивать! – приказала она, полуобернувшись, а затем – тихо и заботливо: – Дойдёшь сама?

– А то, что ли!

– Ну, шлепай.

Подавляя обиду, с опаской вышагивала Рая по тёмной и безлюдной аллее. Справа сиял огнями центральный вход, откуда можно было сразу же попасть на улицу, но она выбрала этот путь. Ничего не боится она. Ничего! Но мороженое на всякий случай ела помедленней, чтоб до самой калитки хватило. Купленное толстяком с усиками, оно как бы охраняло её от притаившихся в тёмных кустах опасностей.

Света на площадке не было. Рая в раздумье остановилась… Раньше двенадцати мать не вернётся.

На скамейке у столика, за которым по вечерам мужчины стучали в домино, светлела газета. Рая провела по ней ладонью и осторожно, боясь помять платье, села.

Кого позовёт сейчас Ника? Конечно, Тамару. Вчетвером отправятся в ресторан пить шампанское, а оттуда – к горбатой Фросе из двадцать третьего номера. Какие потаённые вещи свершаются там? Неужели то, что было у неё с Кожухом? Нет! Конечно же нет – что‑то другое, не изведанное ею, настоящее…

Кто‑то шел от ворот. Не взрослый… Шел устало, немного вразвалочку. Саня? У Раи забилось сердце. Так вдруг захотелось ей, чтобы он увидел её – в новом платье, одиноко, по–взрослому сидящую в такое позднее время. Она тихонько посвистела. Саня некоторое время всматривался в темноту, затем молча подошёл.

– А, это ты…

Рая, по–никиному обняв колени, смотрела на него снизу.

– Что так поздно?

– Тренировка… В субботу играем.

– С кем?

Саня неопределённо махнул рукой.

– Так… С ребятами. А ты чего домой не идёшь?

Беспечно пожала она плечами.

– Отдыхаю… – Темнота скрывала веснушки, и это придавало ей смелости. – С Никой в парке шатались – только пришла вот. Два фрайера подкалывались – умора! Мороженое покупали, то, се. – Она утомленно вздохнула и прибавила, помолчав: – В воскресенье на море идём, знаешь? Вадька Конь… Все, в общем. – Но спросить, пойдёт ли он с ними, не решалась.

В двух окнах погас свет, и стало ещё темнее. Из водопроводной колонки в глубине двора звонко ударила в ведро струя.

– Ты иди, – разрешила Рая. – А то устал. Я посижу ещё. – Она вздохнула. – Воздух какой!

Но он не уходил. Что‑то было на уме у него, он мялся и не отваживался сказать. Рая заволновалась.

– А ты… – услышала она наконец, – ты новую эту девчонку знаешь?

Об Ивановой… Рая опустила колени.

– Мы в одном классе с ней. – А голос – вроде бы не её. – Дина Иванова… А что?

– Ничего, – пробурчал Саня и переступил с ноги на ногу, – Пойду я.

Рая быстро встала.

– Обожди! Хочешь, познакомлю? Мы же в одном классе с ней. Дина Иванова… На пианино играет. Хочешь?

– Нет, я так просто.

Он постоял ещё и, бросив «пока», пошёл. Рая неслышно опустилась на скамейку. Сане тоже понравилась Иванова. Тоже! Ночь пройдёт – всего одна ночь! – и она снова увидит её за партой – такую аккуратненькую, с белыми бантиками в волосах.

ПЯТНИЦА

Майка притащил в школу ужа. Девочки визжали, и Рая тоже визжала, хотя ни капельки не боялась. Когда-то – она ещё в школу не ходила – точно такой уж прожил у них все лето. Отец привёз…

Иванова отодвинулась от Майки на край парты. Майка делал вид, что слушает физика, а сам исподволь поглаживал пазуху, где сидел уж. Рае нравилось, как Иванова трусит, – не притворяется, как она, а по–настоящему.

На большой перемене Харитон задержал всех на собрание. Он любил проводить собрания на больших переменах – дождётся в коридоре звонка и сразу же входит, останавливая готовый разлететься класс.

Сегодня он заговорил о вчерашнем случае с карбидом. Но только разошёлся, как дверь приоткрылась и дружок Майки из параллельного класса стал делать ему таинственные знаки. Харитон – к нему, и давай отчитывать: бу–бу–бу, бу–бу–бу… Как наседка. И тут вдруг Иванова вскрикнула и вскочила: Майка подсунул ей ужа. Харитон стремительно обернулся. Лысина его побагровела.

– Вы и в той школе вели себя так?

Отпустив после собрания класс, подозвал Иванову. Рая, хотя и не дежурила сегодня, скользнула к доске и принялась вытирать её, готовая прийти, в случае чего, на помощь. Но Харитон всего–навсего потребовал явиться завтра с родителями. Фи! Можно было соврать, что мать на работе. Или больна. Или уехала в Крутинск, как уезжала, например, моя бабушка. Иванова, паинька, не понимала этого. Молчала, потупившись.

Когда Харитон ушел, Рая, выжимая тряпку, процедила:

– Не обращай внимания! Он вечно у нас…

Печальными глазами посмотрела на неё девочка. Все выложит матери…

На уроке у Раи созрел план, как спасти Иванову. План был прост: явиться к Марии Прокофьевне и сказать, что Эмиль Харитонович перепутал: это она, Рая Шептунова, завизжала на собрании, а вовсе не Иванова.

Директорский кабинет был внизу, но там Марии Прокофьевны не оказалось, и Рая поднялась наверх. За закрытой дверью учительской жужжали голоса. Рая постучала и, не дождавшись ответа, приоткрыла дверь. Учителя, окружив стол Марии Прокофьевны, что‑то наперебой доказывали ей.

– Вы Стечкина спросите, Стечкина! – требовала немка. – Почему у одних тридцать часов, а у других – двенадцать? Двенадцать! – повторила она, округлив глаза. А в классе хоть бы раз повысила голос! Замечания и те делала по–немецки.

Рая отошла. В коридоре висели портреты писателей и их изречения, она читала изречения и ждала, когда прозвенит звонок на вторую смену. Потом снова заглянула. Лишь двое обрабатывали теперь Марию Прокофьевну – немка и ещё одна. В кресле важно курил Циркуль, а у окна, пристроившись сбоку к маленькому столику, строчил что‑то Харитон. Рая – назад, но было уже поздно: Мария Прокофьевна углядела её. Подняла руку, прося учителей помолчать.

– Ты что? – спросила она. – Заходи, что же ты прячешься там?

Рая заметила краем глаза, как Харитон перестал писать. К ней повернул пучеглазое лицо.

– Я с вами хотела поговорить…

– Со мной? Ну, пожалуйста. Входи, не стой там.

Рая осторожно шагнула, но дверь оставила открытой.

Теперь уже все смотрели на неё. Она молчала.

– Товарищ конфиденциально желает, – выпустив в потолок дым, произнёс Циркуль.

– Я после, – сказала Рая, краснея.

– Да нет уж, обожди. – И, опираясь о стол, тяжело поднялась.

В коридоре Рая торопливо рассказала все. Мария Прокофьевна слушала, поджав губы.

– Так это же, детка, к Эмилю Харитоновичу надо. Эмиль Харитонович вызывал – не я. Позвать его тебе?

Рая отрицательно мотнула опущенной головой.

– А как же быть? Нашкодить – нашкодила, а отвечать боишься? – Она помолчала и вздохнула. – Вот горе моё. Ну обожди тут.

Трудно переступая огромными ногами, пошла в учительскую. Через минуту там забурлила скороговорка Харитона, дверь распахнулась, и он вылетел в коридор.

– Так это же не вы завизжали! Зачем голову морочить, я прекрасно слышал – это не вы завизжали…

Следом за ним поспешно двигалась на помощь Рае Мария Прокофьевна.

– Это все те же штучки! – повернувшись к ней всем корпусом, яростно сказал Харитон и погрозил кому‑то пальцем. – Выставить учителя в дураках, опозорить учителя! Учитель, видите ли, не разобрался.

– Минутку, Эмиль Харитонович, – с одышкой попросила Мария Прокофьевна. – Ты‑то почему кричала? – обратилась она к Рае.

– Не она кричала. Уж её‑то голосок я знаю, слава богу.

– Вы спиной к нам стояли.

– Ваш голос я прекрасно знаю, – не из молчаливых.

– Ну, хорошо, – примирительно сказала Мария Прокофьевна. – Ответь мне, почему ты закричала.

– Ужа увидела.

– Ужа? Какого ужа?

– Врёт она. Никакого ужа не было.

– Был уж, – упрямо сказала Рая.

Мария Прокофьевна терпеливо перевела дыхание.

– Откуда уж взялся?

– Не знаю… Принёс кто‑то.

– Вот так! – победоносно сказал Харитон, и огромный лоб его блеснул. – Я вам говорил, что это за класс.

– Ты дружишь с Ивановой? – спросила Мария Прокофьевна.

– Чего это! – Рая передёрнула плечами. – Мы даже не разговариваем.

Мария Прокофьевна размышляла, глядя на Раю.

– Кто эта Иванова? – спросила она Харитона.

– Из вновь поступивших. Отец военнослужащий. С Урала перевели.

Из учительской выглянул Циркуль.

– На проводе гороно.

Мария Прокофьевна рассеянно посмотрела на него.

– Гороно, – отчётливо повторил Циркуль.

Директор закивала. В нерешительности забегали её глаза. И туда надо было, и тут не закончила.

– Ты вот что… Ты подожди здесь, а мы с Эмилем Харитоновичем посоветуемся.

Они ушли, и их долго не было. Ничего… До победного конца будет ждать она.

Харитон вышел один – стремительный и надутый.

– Передадите родителям Ивановой. – И протянул сложенную бумажку. – А ваша мать чтоб завтра в школе была.

Рая подхватила портфель, сбежала вниз, и только здесь, укрывшись за фикусом, развернула записку. «Уважаемая т. Иванова! Ваш приход в школу необязателен». Ниже красовались подпись и число.

…Влетев в дом, распахнула шкаф, бережно и быстро достала новое платье, но, переодевшись, озадаченно замерла у зеркала. С чего вдруг явится она в этом праздничном одеянии? Не в кино же собралась… А может, как раз в кино? Ну, конечно, в кино! Она так и скажет Ивановой!

Пекло солнце, и она сразу же спарилась в шерстяном платье. Влажными пальцами сжимала записку.

В общей кухне стояли рядком покрытые клеёнкой столы. Дверь Ивановой блестела, обитая новеньким дерматином. Рая растерялась – раньше дерматина не было. Сдвинув брови, постучала, но получилось слишком тихо. Беспомощно огляделась… Звонок! В те времена это была вещь редкая – я имею в виду Светополь – и надо ли удивляться, что Рая не сразу отважилась коснуться таинственной кнопки. В комнате задребезжало, она вытянулась, как солдатик, и приготовила записку.

Дверь открыла Иванова. На ней был ситцевый халат – лёгкий, розовый, с белыми пуговками. Рая протянула записку.

– Велели передать.

И без того удивленное лицо – ясное и серьёзное – стало ещё недоуменней. Неуверенными пальцами взяла записку.

– Матери отдашь, – приказала Рая, – Харитон написал. – И повернувшись, вышла – на простор и солнце.

Это была её минута. У каждого из нас бывает такая – у старых и у молодых, у несчастных и у счастливых тоже. Сейчас, сейчас Иванова пробежит глазами записку, потом медленно перечтёт её – раз, другой и, торжествуя, кинется к матери. Это была её, Раина, минута, и мне так хочется, чтобы длилась она как можно дольше.

– С голоду околеешь, пока дождёшься тебя, – проворчала мать, беря мокрой рукой термос. Другая дежурила на кране. Зелёная струя бурно наполняла кружку. – В квартире прибери.

– Все о’кей будет! – весело отозвалась Рая. – Ты поешь.

Мать завернула кран и внимательно на неё посмотрела.

– Что это с тобой? – Цепким взглядом окинув мелочь на ладони, высыпала в тарелку. – Сто тысяч, что ли, выиграла? Следующий.

Рая засмеялась.

– Нормальная! – и выхватила из ящика горсть конфет. – Пока!

В дверях едва не столкнулась с Никиным отцом. Мрачный, с помятым лицом – трезвый. Ника говорила как‑то, что, когда отец не пьян, она боится его.

– Здрасте, дядя Ваня! – громко сказала Рая.

Он буркнул что‑то и угрюмо прошагал мимо. Повеселеет сейчас.

Дома Рая проворно убрала все, перемыла посуду, но ей этого показалось мало, и она затеяла мыть пол. Босиком, в старой материнской юбке, подол подоткнут. Полоская тряпку, услышала музыку. Медленно выпрямилась. Радио у соседей? (Как хорошо я вижу её сейчас! Замерла над ведром с мокрыми руками, взгляд устремлен в пространство, а с невыжатой тряпки капает на босые ноги вода…)

Уроков оказалось немного, и сделались они мигом. Ещё не было шести, а она уже вышла. На что надеялась она? Конечно же застать Иванову, которая наверняка караулит её, чтобы поблагодарить за записку. Но на площадке был лишь Кожух. Крупные тесные зубы засверкали в выжидательной улыбке.

– Привет…

– Здорово, – снисходительно ответила Рая. Воображает, что ему снова удастся затащить её на свой мерзкий чердак!

– Ты что? – насторожённо спросил он.

– Ничего! Такая, как всегда. А где остальные?

– Тебе кто нужен?

– Все. Только не ты.

Какой глупый вид у него!

– Ты чего? – ещё больше обеспокоился он.

Рая усмехнулась. Прошла мимо и села на скамейку спиной к нему. Нисколечко не боялась она его. Никогда больше не будет того, что он хочет, – ни с кем и никогда.

Все по–другому станет теперь… Завтра же она купит зеленую бумагу и обернёт учебники, как у Ивановой.

– Ты думаешь, я натрепался тебе? – тихо проговорил сзади Кожух.

Рая приподняла голову, но не обернулась. О чем это он?

– Пожалуйста, я хоть сейчас могу.

– Что ты можешь?

– Ну, о чем мы договаривались?

– Ни о чем я не договаривалась с тобой.

– Не притворяйся. Позавчера.

– Я не притворяюсь. На баяне, что ли?

– Могу хоть сейчас. Пожалуйста.

Рая фыркнула.

– Не нуждаюсь. Учи кого‑нибудь другого.

Он обошёл скамейку, встал перед ней, потом сел рядом, на самый краешек – чтобы не помять отутюженные брюки. Рая отодвинулась.

– Случилось что? – прошептал он. – Не бойся, скажи.

Рая глянула на него через плечо.

– С чего ты взял?

Но и ей сделалось не по себе: а что могло случиться?

– Ну, может, рассказала кому? Может, матери рассказала? Ты учти, ты сама пошла, я не тащил тебя.

Она больно закусила губу. Зачем он пристаёт к ней!

– Рая! – произнёс он и придвинулся ближе. Парикмахерской несло от него. – Узнал кто‑нибудь, да? Ты говорила кому‑нибудь?

– Отстань от меня! – И порывисто пересела на другую скамейку. Кожух – за ней, но уже не на краешек скамьи, уже как попало – забыл о брюках.

– Учти, – зло прошептал он, – тебе никто не поверит. Меня во дворе все знают, и отца, а ты… Ты уж помолчи. Все видят, как мамаша твоя…

Рая резко обернулась.

– Это не твоё дело, ясно тебе? Не твоё дело, ты у себя смотри!

– На мою смотрят, можешь не волноваться. Моя у всех на виду, а вот твоя – неизвестно. А яблочко от яблони недалеко падает, это каждый знает. Так что тебе лучше язык за зубами держать. И с Никой ты водишься, а уж Ника, будь спокойна, всем известна.

– Дурак ты, дурак, дурак! – крикнула Рая, вскочила и, плача, быстро пошла к дому.

Смеркалось. Накидка, которую она так заботливо расправляла на подушках три часа назад, смялась вся и была мокрой от слез. Ну и пусть, теперь все равно! Иванова не станет даже разговаривать с нею…

Кто‑то стучал в дверь. Мать… На ходу поправляя волосы, Рая побежала открывать.

– Что‑нибудь произошло? – степенно поинтересовалась мать. Не одна… ОН стоял за её спиной, держа перед собой руки в белоснежных манжетах, – боялся задеть примус или кухонный шкаф.

– Ничего, – ответила Рая. – Лежала. – И пошла в свою комнату. Быстро поправила постель, потрогала опухшие глаза и сразу вернулась. Иначе, знала, мать пожалует сюда с допросом. Присев у тумбочки, делала вид, будто ищет что‑то.

Мать шуршала бумагой – покупки выкладывала.

– Садись, – сказала ЕМУ. И вдруг дотронулась до Раиного плеча. – На минутку.

– Сейчас…

– Ну, кто так разговаривает с матерью? И даже с дядей Лёшей не поздоровалась. Не стыдно?

Рая взяла какую‑то книгу и, направляясь в свою комнату, буркнула:

– Здравствуйте.

Мать прикрыла за собой дверь.

– Ты что позоришь меня! – гневно прошептала она. – Сколько раз я тебе…

– Я не позорю…

– Тише говори! Чего ревела?

– Я не ревела.

– Я что, слепая, по–твоему? Сейчас же говори, что произошло.

– Ничего не произошло. Поцапались…

– Как поцапались?. С кем?

– Поругались.

– Так и надо говорить – поругались. С кем?

– Ты не знаешь – с нашего класса.

– Ну и нечего реветь. Уроки сделала?

– Сделала.

– Ешь и можешь гулять идти.

– Я не хочу гулять.

Мать удивленно вскинула брови.

– Как не хочешь?

– Не хочу…

– Ну, как хочешь. Будешь в этой комнате, со взрослыми нечего торчать.

Ушла, а Рая села у окна. Света не зажигала. Среди листьев темнела слива – та единственная, что уцелела на дереве.

– Поссорилась с кем‑то, – вполголоса объясняла мать в другой комнате. – Ты ведь знаешь – у них сейчас такой возраст. Вот подожди, обзаведёшься своим…

Он тихо ответил что‑то, мать засмеялась и, наверное, погрозила пальцем.

Когда совсем стемнело, Рая вышла из дома. На площадке ярко горела лампа – мужчины вворачивали её, когда садились за домино. Ивановой не было. Все, как дети, теснились рядышком на скамейке, сложив впереди себя руки лодочкой, – в «кольцо налицо» играли. Даже Кожух – из‑за Жанны. Рая постояла и тихо пошла обратно.

Она сидела в палисаднике на скамейке, сколоченной ещё отцом, и слушала пластинки. Мать ставила их одну за одной. Она обожала цыганские песни и под настроение пела их, перевирая мотив.

Скоро Жанну и Шурика позвали домой – значит, ровно девять. Ни минутой дольше не позволяли им пробыть на улице. Рая посидела ещё немного и тоже пошла.

На столе, среди закуски, возвышалась продолговатая и узкая – не наша – бутылка.

– Раиса, садись ужинать, – размеренно проговорила мать. Это она хотела казаться трезвой. – Руки мыла?

– Они чистые.

– Руки моют перед едой. Что тебе дать? Шпроты будешь?

Она всего положила Рае и снова завела «Очи черные».

– Раисе не нравится, как поёт её мама, – скорбно проговорила она. Потом медленно повернула голову к НЕМУ. – Между прочим, у неё безукоризненный слух. Но голос… – Она вздохнула и закатила глаза. – Голос у неё в маму.

Патефон умолк. Мать глядела перед собой повлажневшими глазами. Рая покосилась на бутылку – и половины не выпито. ОН ещё налил ей вина, а себе – из графина – водки.

– Выпей сам, – попросила мать. – Мне ещё укладывать ребёнка.

– Я сама лягу, – огрызнулась Рая.

– Как ты разговариваешь с мамой? – удивилась мать. И – ему: – Ты бы рассказал ей что‑нибудь серьёзное. Между прочим, Раиса, дядя Лёша во втором институте учится.

– Ты уже говорила.

– У неё с математикой трудно, – пожаловалась мать. – Ты бы помог ей с математикой.

Рая доела и сразу же ушла. Не успела, однако, разобрать постель, как явилась мать. Осведомилась:

– Ты все приготовила в школу? – Голос плыл, как на старой пластинке. – Уроки сделала? – Не думай, дескать, что я что‑то забыла.

– Сделала…

Рая легла, и она поправила на ней одеяло.

– Ты не хочешь сказать маме спокойной ночи?

– Спокойной ночи.

Мать коснулась лба накрашенными губами, а затем вытерла это место.

– Спи. Кастрюля под кроватью.

Рая ждала этих слов. Ещё давно, когда ОН только появился у них, мать однажды поставила ей на ночь кастрюлю, в которой обычно лежали прищепки и кусищи хозяйственного мыла. Волнуясь, объяснила нетерпеливым шепотом, что им с дядей Лёшей ещё надо поговорить и будет неудобно, если она пойдёт на ведро.