Текст книги "До свидания, Светополь!: Повести"
Автор книги: Руслан Киреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
Домой возвратился скоро. Он был возбуждён, плечами пожимал и все повторял, что докопается, чьи это козни. Ходил к людям, которые в его представлении имели вес и которые раньше благоволили к нему, ходил в организации, но стремительно и трудно развёртывалась война, и никому не было дела до суетящегося поселкового музыканта в полосатом костюме. Он все ещё посмеивался и пожимал плечами, но в глазах его, утративших снисходительность уверенного в себе человека, поселилась растерянность. Даже на вокзале, уезжая на фронт, держался в стороне от остальных. Таким огромным рядом с его щуплой фигурой выглядел зачехлённый баян. Он был в тёмных очках – вещь в то время редкостная; никто в посёлке, кроме Ивана Есина, не носил тёмных очков. Считанные минуты оставались до отправления поезда, а он не снимал очков, и мать, сжимая руки детей, преданно и жалко смотрела сквозь слезы в непроницаемые мёртвые стекла.
– Ты пиши… – повторяла она. – Ты как приедешь – напиши.
Он молчал – тонкие спёкшиеся губы так и не разомкнулись. А рядом другие женщины и дети провожали других мужчин; женщины плакали, как и мать Аристарха, но мужчины были веселы и беспечны, они говорили добрые слова, и, глядя на них, Аристарху казалось, что этим сильным людям не грозит и части той смертельной опасности, какая подстерегает отца…
Просунув между штакетинами руку, толкнул задвижку, и калитка открылась. Панически залаял Барин, цепью зазвенел, но узнал их и сделал, хитрюга, вид, что приветствует, а вовсе не пугает. И все же ближе чем на полшага Игорь не дерзнул подойти: Барин его недолюбливал. Помнил, видать, давние обиды.
Матери дома не было. Ключ, как обычно, лежал на ящике под клеёнкой, но Аристарх Иванович лишь пощупал его и, оставив на крыльце сумку с гостинцами, медленно пошёл по участку. Мимо грядок лука и редиски, мимо неглубокого парника – вовсю уже цвели огурцы, – мимо кустиков помидоров, заботливо поддерживаемых белыми планками.
С наслаждением втянул весенний запах зелени и разрыхлённой политой земли. Где‑то читал он о чувстве, похожем на то, что испытывал в эту минуту…
За выбеленными стволами вишен и персиковых деревьев желтел некрашеный забор. Мать поставила его нынешней весной; прежний, довоенный, покосился и сгнил, а кто заменит, если единственный в доме мужчина не приспособлен к такой работе? И опять, по привычному уже кругу, мысль переметнулась к сыну. В Игоре тоже нет мужской сноровки. Да и что есть в нем? Все так же стоял в полушаге от вытоптанного собакой круга – маленький человек в коротких штанишках. В полушаге, не ближе.
Вдруг Барин повернулся к забору. Мгновение прислушивался и – хвостом завилял, запрыгал, засмеялся.
Мать открыла калитку. Быстро шла она по дорожке навстречу внуку, говорила что‑то, улыбалась, и рот её, полный металлических зубов, радостно блестел. Оказывается, ходила встречать их, но разминулись, а на обратном пути увидела Лелю Гуцкову, она всегда спрашивает о нем. Уж так, уж так уважают его в Громовке! У неё внук родился, у Лели, а зять в плаванье ушел, на полгода… Собирая на стол, не умолкала ни на секунду. Столько новостей, и вдруг помешает что, вдруг главное упустит! Или сыну просто наскучит её болтовня.
Аристарх Иванович улыбался. Дома… Он дома. Именно дома, несмотря на самостоятельную другую жизнь, и другой дом, и другие, свои, непонятные здесь заботы.
На стене висели в аккуратных рамочках яркие и большие, как полотенца, Почётные грамоты – довоенные, отцовские. Отдельно красовался его портрет. Портрет был эффектным – отец напоминал тут кого‑то из артистов. Он обожал сниматься, и мать свято хранила все его фотографии. Он внушил‑таки ей мысль о своей исключительности, да это и нетрудно было сделать, когда столько людей вокруг боготворили Ивана Есина.
Домой отец вернулся в сорок четвертом, сразу после освобождения Громовки. С ним не было баяна, зато чахотку привёз, из‑за которой и комиссовали его, вконец испорченный характер и неодолимую страсть к синему картофельному самогону. В опустевшем, бедном на мужиков посёлке работы было вдосталь, но мог ли Иван Есин – сам Иван Есин! – таскать на стройке кирпичи или хотя бы разносить по дворам почту? Он пил, кашлял взахлёб, мечтал о новом баяне – неизменном атрибуте их счастливого будущего и не снисходил даже до того, чтобы прополоть лук – единственное, что росло на участке кроме картофеля. Через год стали возвращаться демобилизованные солдаты, жизнь ожила, открыли клуб, и мать взяли туда билетёршей, но уже не отцовский баян звучал по вечерам – играл другой, некто Михайлов. Одноногий чужак, осевший в Громовке… Играл бесплатно, для своего удовольствия – днём работал возчиком на мясокомбинате.
Как забеспокоился отец, услышав, что вечером в клубе будут танцы! Дни напролёт валялся на продавленном диване, а тут встал, побрился, натянул довоенный полосатый костюм, от которого разнёсся по дому запах нафталина. Мать украдкой наблюдала за ним. Так и не сказав ничего, тихо ушла на дежурство, а он шагал из угла в угол, косо в окно поглядывал и даже кашлял по–иному, деловито и коротко, будто не мокрота душила его – прочищал горло.
Никто не явился за ним в этот вечер…
Одноногий Михайлов стал с тех пор лютым врагом отца; недобрая улыбка блуждала по худому и тёмному лицу, если кто, не дай бог, заикался при нем о Михайлове. О баяне вспоминал все реже, трезвым почти не бывал, а когда в просветах между запоем и очередным приступом болезни пытался вспомнить юношеское своё ремесло, заржавевший инструмент валился из рук.
Он умер, когда самое трудное осталось позади. Брат отца адвокат дядя Федя устроил Аристарха разнорабочим в продовольственный магазин, и теперь полуголодное существование семьи все чаще сдабривалось то лишней буханкой хлеба, то маргарином, а иногда куском копчёной пахнущей колбасы, которую мать делила между умирающим отцом и хилой, бледной Маргаритой.
Он умер озлобленный, ненавидя остающееся на земле человечество, которое так пакостно исковеркало его, поначалу такую блистательную, жизнь. Умер, бессильно сожалея, что не может захватить с собою всех живых – от девятилетней дочери, для которой урывали у него ломтики копчёной колбасы, до одноногого самозванца Михайлова.
А мать так и осталась в счастливом неведении. Обиды, унижения – все забылось, и лишь триумфальный блеск лучших дней первого профессионального музыканта Громовки навечно запечатлелся в её дряхлеющем сознании.
Она все говорила и говорила, а Аристарх Иванович исподволь всматривался в портрет отца. Такие же, как у него, тонкие черты, такая же подвижная складка на лбу. Вдруг подумалось: хорошо, что Игорь похож на Лизу, а не на него, – иначе он походил бы на деда.
Разлегшись на кушетке, сын лениво жевал крупное красное яблоко; мать тщательно отбирала их осенью и всю зиму хранила в погребе для детей и внуков. Лучшие яблоки доставались Игорю: она любила его больше, чем девочек Маргариты – потому ли, что это был первый внук, инстинктивно ли угадывая в нем некое духовное продолжение покойного мужа.
На часы посмотрел Аристарх Иванович: к шести надо быть у Дремовых, где его ждёт неразделанная туша. Мать осеклась на полуслове.
– Слушаю, слушаю, – сказал он…
Ещё на улице учуял запах палёной шерсти и свежей горячей крови. Пригнувшись в калитке, неторопливо вошёл во двор. Туша, уже потрошённая и опалённая, висела в проёме распахнутой настежь двери сарая. Раскоряченные ноги с неотрубленными копытцами касались эмалированного таза, на дне которого чернела кровь. Одного взгляда хватило Аристарху Ивановичу, чтобы определить вес туши с точностью до десяти килограммов. Он отвернулся и больше не смотрел на сарай.
Коля Дремов, голый по пояс, склонился над корытом. Аристарх Иванович неслышно приблизился сзади.
– М–да, – проговорил. – Будем, стало быть, есть кровяную колбаску?
Коля обрадованно ахнул, растопырил руки, но они были в крови и слизи, и он, приветствуя, лишь локотком коснулся плеча двоюродного брата. Из‑за дома выбежала Ната. Расцеловала, засыпала вопросами – о Лизе, об Игоре. Коля, хмурясь, вытирал тряпкой руки: очень уж не терпелось ему услышать мнение специалиста о туше. Пусть, пусть потомится! «Специалист», вредничая, с дотошливой обстоятельностью говорил о жене и сыне.
Пришёл сосед, который колол свинью, – тоже в крови и голый по пояс. Аристарх Иванович сдержанно поздоровался. Ему нравилось чувствовать себя по–выходному одетым, не имеющим отношения к той грязной работе, которая свершается здесь, и в то же время сознавать, что знает он эту работу куда глубже и тоньше, нежели эти профессиональные с виду мясники.
– Ну что, сколько потянет, думаешь? – не выдержав, небрежно спросил Коля.
Ната смолкла. Аристарх Иванович, не глядя на сарай, скромно пожал плечами.
– Точно не скажу… Сто сорок… Сто сорок пять.
Сосед взирал на гостя с молчаливой почтительностью.
– Сала‑то немного, но мы не хотели особенно, – сказал Коля полувопросительно.
Аристарх Иванович с улыбкой приблизился к туше, щелкнул пальцем по опалённой шкуре. Палец упруго отскочил – сантиметров шесть сала. Может быть, семь…
– Халата у тебя, конечно, нет, – проговорил он. – Я привык в халате работать. – И стал лениво расстёгивать свою вышитую сорочку.
Нож был коротковат для разделки. Аристарх Иванович потрогал лезвие. Волновался – два года как‑никак, но первые же взмахи ножа, точно отделившие окорочную часть, вселили уверенность. Парные волокна рассеклись мягко и быстро, как шов.
– Топор! – произнёс он, протягивая, как хирург, руку, и ему вложили в ладонь топор. За спиной причмокивали и восхищались, несколько преувеличенно, может быть, но все же Аристарх Иванович верил: удовольствие доставляют его точные движения. Закончив, неуловимым взмахом кисти воткнул топор в тяжелый брусок и отошёл к рукомойнику, сдерживая одышку. А раньше одна такая туша была нипочём ему!
Николай с Натой складывали мясо в корыто. Явился дядя Федя – грузный, медлительный, с большой головой, благообразно прикрытой густой сединой. Под маленькими глазками висели мешки.
– В среду можешь приезжать за путёвкой, – остановившись посреди двора, объявил он Аристарху. – На август вас устраивает? Кисловодск?
Лето, со всеми его соблазнами, было для Аристарха Ивановича не слишком удобным временем отдыха – в павильоне самая работа, и потому он просил достать путёвку на октябрь или даже ноябрь, но теперь как об этом? И он принялся многословно благодарить дядю. Тот молча ткнул пальцем в дряблую щеку. Аристарх почтительно чмокнул её. Дядя Федя тяжело двинулся дальше.
Он был гордостью семьи – адвокат Федор Есин, единственный из четырех братьев получивший высшее образование. Если музыкальная звезда Ивана Есина, неожиданно и ярко вспыхнув, так же быстро погасла, то Федор прошёл по жизни чеканным шагом, ни разу не оступившись. Племянника Аристарха он считал своим крестником и вечным своим должником: в голодном сорок шестом сделал почти невозможное, приткнув его разнорабочим в продовольственный магазин. Спустя двадцать лет, когда племянник по своей глупости оказался без работы, выручил опять‑таки он: «Ветерком» Аристарх Иванович тоже был обязан дяде Федору.
Тогда, в сорок шестом, все, и прежде всего сам Аристарх, считали, что магазин – мера временная, впереди бесконечная вереница лет, и ничто не помешает ему стать, как дядя, адвокатом. Загадочной и благородной рисовалась ему эта профессия. Сколько раз дядя говорил при нем, что спас человека, и сколько раз сам Аристарх был свидетелем подобострастного отношения к дяде! Почему отличали его отца, он понимал: баян, тёмные очки, умный разговор, ноты, которые он не умел читать, – все это околдовывало простодушных громовских жителей. Дядя Федор внешне тоже выделялся среди полусельского населения Громовки, но ценили его за другое, за то таинственное и сложное, что свершал он в хилом деревянном зданьице суда. Что происходило там? Каким образом толстый и медлительный дядя спасал людей, – ведь для того, чтобы спасти человека, требовались сила и ловкость? Что за процессы выигрывал он и как это – выиграть процесс? Даже много позже, когда аромат таинственности улетучился, профессия адвоката не утратила для Аристарха своей притягательной силы. Он говорил себе, что ему все равно, на кого выучится его сын, но в душе ему хотелось, чтобы он стал юристом.
Пришли мать с Игорем и Маргарита с дочками, но без мужа; муж пил, жили они скверно, и он демонстративно не ходил с женой к её родственникам, потому что без конца тыкали ему в нос благополучных семьянинов—дядю Федю и Аристарха. Один Аристарх Иванович находил с ним общий язык и втайне гордился этим: кто‑кто, а уж он‑то знает душу пьющего человека!
Сегодня он и сам выпил немного водки. А почему бы и нет? Он чувствовал себя превосходно. На него смотрели, его слушали, его шуткам смеялись. После дяди Феди он был вторым человеком здесь. А третьим? Третьим – Игорь. Все восхищались его остроумием, и даже Аристарх Иванович находил в его словах наблюдательность и не по годам развитый ум.
– Между прочим, Оксаночка, – произнёс дядя Федя, обращаясь к невзрачной и смешливой жене дремовского соседа, – могу вам конфиденциально сообщить, что мой племянник Аристарх в августе едет в санаторий. Один, – многозначительно прибавил он и положил в рот ломтик горячей жареной печени.
Оксана, откинув голову, громко засмеялась – может быть, незнакомому слову «конфиденциально»? Дядя Федя неторопливо прожевал печень и поднял палец, требуя тишины.
– У меня есть возможность достать ещё одну путёвку. В тот же санаторий. Вы, часом, не нуждаетесь в курортном лечении?
Теперь уже смеялись все, кроме невозмутимого дяди Федора. Аристарх Иванович тонко улыбался.
– Они вместе поедут! – догадливо выкрикнул Игорь, и это вызвало новый взрыв хохота.
Обе девочки Маргариты, тихие, затурканные пьяными выходками отца, смотрели на своего двоюродного брата с пугливым восторгом. Они были худы, некрасивы и застенчивы, как их мать, и, как мать, чувствовали себя неуютно в этой шумной компании. Маргарита вежливо улыбалась, пригубливала пиво, но мысли её были далеко отсюда – в её скорбном доме. Родственники привыкли к это/чу. Её жалели, о ней говорили в сочувственном тоне, помогали ей материально, но бесконечная однообразная череда бед раздражала и утомляла близких. Неудачный первый брак – ранний и бездетный, неудачный второй…
Ещё не было десяти, а она с девочками собралась домой. Аристарх Иванович поднялся, чтобы проводить их. На дворе было темно, пахло палёной шерстью. За локоть придержал он сестру. Девочки, одинаково тоненькие, в одинаково светлеющих в темноте платьях, спустились с крыльца. Аристарх Иванович сунул руку в карман, где у него припасена была десятка.
– Не надо, Арик… – Но он уже вложил деньги в её покорную руку. – Зачем? У тебя своя семья…
– Ничего–ничего! – Он похлопал сестру по худенькому плечу. – Ты только в руках его держи!
Маргарита безмолвно смотрела на брата. То ли падающий из окна свет необычно озарял её, то ли в самой было что‑то необычное, а он, упоенный собственной персоной, ничего за столом не заметил, но ему вдруг почудился в её глазах робкий укор.
– Ты это… Ты не обращай внимания на нас, – хмурясь, пробормотал он. – Выпили, то–се.
– Что ты, Арик! – ласково сказала сестра. – Что ты говоришь такое.
Теперь её глаза смотрели преданно и влюблённо. Как добр, как умен и порядочен её старший брат!
Торопливо нащупал он в кармане бумажник, но она поняла и придержала его руку.
– Нет–нет… И не думай даже.
– У меня есть… У меня хорошо в этом месяце. Праздники…
– Нет–нет…
Она быстро поцеловала его и сбежала с крыльца. Аристарх Иванович растерянно держал бумажник.
– Маша! – окликнул он. Он догнал её уже за калиткой. – Мы не увидимся завтра. С утра на рыбалку, а в два поедем. Мне в павильон надо.
Девочки неподвижно стояли рядом.
– На какую рыбалку? – спросила Маргарита.
Удивленный, он тревожно вглядывался в неё. За столом столько говорили об этом, дядя Федя подтрунивал, и Маргарита смеялась вместе со всеми.
– Не помнишь?
Она не ответила, прижалась к нему, виноватая; ласково провёл он рукой по её завитым волосам.
Она подняла вдруг голову.
– Арик… У тебя все хорошо?
Он почувствовал, как изменилось его лицо.
– Конечно. Почему ты спрашиваешь? – Чем‑то странно напугали его эти, полные бесхитростной любви слова.
Не отвечая, она смотрела на него снизу.
– Идите, – сказал он. – Идите, а то свежо. – Он поцеловал девочек. Все трое послушно двинулись и растворились в темноте, как три призрака.
Аристарх дрожал. Свежо, очень свежо…
Раздался взрыв хохота – сказанул что‑то дядя Федя. Или, может быть, Игорь. Аристарх Иванович отвернулся от окна. Какой пошлый вечер! Какие грубые шутки! Какое сытое равнодушие к его сестре! Её принуждали смеяться вместе со всеми и давиться горячей кровяной колбасой. А после он сунул ей подачку…
Вспомнилось, как в сорок шестом, когда он впервые принёс домой кусок ветчины, она долго не решалась притронуться к ней. «А вы?» – «Мы уже, – заверил он браво. – Ешь, ешь. Это тебе все». Она недоверчиво смотрела – худенькая больная девочка, его сестра…
На крыльцо вышел Дремов, позвал его, и Аристарх Иванович, щурясь от света, медленно вошёл в комнату.
– Нам пора, – сказал он Игорю. – Завтра вставать рано.
Жирные губы сына оттопырились. Он блистал весь вечер – как смеет отец говорить с ним в таком тоне! Дядя Федор погмыкал.
– Оксана тут вздумала тоже выйти на воздух, – произнёс он. – Что‑то, говорит, Аристарха Ивановича долго нет.
Оксана залилась, проказливо погрозила Федору пальцем.
Все в весёлом ожидании смотрели на Аристарха Ивановича. Как парирует он? Аристарх Иванович молчал, но губы его, ему не подвластные, обещающе улыбнулись. Он провёл по ним языком.
– Дядя Федя непременно вышел бы следом.
Все засмеялись, только благообразное, с нездоровыми мешками лицо старого адвоката оставалось невозмутимым.
– Боишься конкуренции, племянник?
Аристарх Иванович закусил губу – в знак того, что отдаёт должное противнику. Взяв рюмку, бросил на дядю косой ироничный взгляд. Он вовсе не признает себя побеждённым!
3
Легли поздно, но к четырем он был уже на ногах и будил Игоря. К его удивлению, сын проснулся легко; сел, насупленный, на кровати, молча принялся натягивать брюки.
– Рыбак! – подморгнув, прошептал Аристарх Иванович.
Игорь сопел и не отвечал ему.
У калитки их ждали с зачехлёнными удочками Петя и Валерка.
– Чего ж не зашли? – удивился Аристарх Иванович.
– Мы здесь… Свет горит – значит, в порядке все, встали. Сапоги вот, – Петя протянул большущий свёрток. – Две пары. Без сапог нельзя – я забыл вчера… Только портяночки… – прибавил он с неловким смешком.
Аристарх с сыном вернулись в дом. Игорю чсапоги пришлись впору, а отцу малы были. Спеша и нер1Йщчая, натянул без портянок.
Шли молча. Городок, живущий своей полудеревенской жизнью, исподволь просыпался: в оконцах вспыхивал свет, то там, то здесь мычала корова.
По душе была Аристарху Ивановичу деловитость, с какой топали они по пустынной улице. Тёрли сапоги, побаливал желудок после вчерашнего, но все это лишь усиливало чувство мужской молчаливой солидарности. Забыть, забыть о своих неудобствах!
Петя протянул сигареты, и некурящий Аристарх Иванович, помешкав, взял одну.
– На дождь похоже! – Он небрежно кивнул на низкие, грязно–белые, лохматые облака.
– Самая рыбка в такую погоду, – сказал Петя.
– Да? Ну, тогда пусть хлещет. Лучше вымокнуть, чем без добычи возвращаться. А, Игорь?
Сын промолчал, и это тоже понравилось Аристарху Ивановичу. Впереди вышагивали они – рослые, по–походному одетые подростки в резиновых сапогах.
– Рыбаки! – шепнул Петя.
У растроганного Аристарха Ивановича перехватило дыхание. Два отца, два немолодых человека любовались своими самостоятельными детьми.
Вышли на шоссе. Машин не было, и они, подождав немного, отправились пешком. Аристарх Иванович поджимал пальцы, удерживая ёрзающие сапоги.
И получаса не шли, а Игоря жажда одолела. Петя напоил его холодным чаем из фляжки. Потом, посадив, перемотал ему портянки. Внимательно запоминал Аристарх Иванович каждое движение.
Наконец их нагнал грузовик. Беспрекословно нырнул Игорь в кабинку. Беспрекословно…
Холодный ветер насквозь продувал Аристарха Ивановича. Он горбился, втягивал, как мокрый воробей, голову в плечи – все равно сын не видит его.
На каком‑то повороте Петя забарабанил, они вышли, и грузовик умчался, оставив их одних посреди пустой и холодной земли, над которой летели дождевые облака.
– Вы идите, – попросил Петя мальчиков. – Мы сейчас, – Он достал фляжку. – По махонькой? Чтоб не мёрзнуть.
Едва не передёрнуло Аристарха Ивановича, когда представил, что придётся вливать в себя натощак отвратительное, обжигающее зелье. У него разбушевалась язва – не водки, а тёплого б молока с содой…
– Можно, – сказал он, – Для подкрепления духа.
К его удивлению, водка пошла легко, внутри стало тепло и приятно, и даже боль вроде поутихла. Он повеселел.
– И брось ты мне выкать! – сказал он Пете. – Просто Аристарх, Арик. Мы же ровесники! Или ты даже старше, а?
Петя медленно жевал хлеб и улыбался. Они догнали мальчиков. Впереди шел Валерка, а Игорь с мотающимися как плети руками еле поспевал за ним. Аристарх Иванович положил на плечо ему руку.
– Устал, рыбак?
Игорь не ответил; он часто оступался.
– Вот и партизанам так было, – сказал отец. – Здесь наверняка партизаны были. Может, на этом самом месте. А ведь сегодня День Победы как раз, – обрадовался он.
Ни слова в ответ. Война его сыну казалась сказкой, которую взрослые изобрели для детей в своих нравоучительных целях.
– Знаешь, кто были разведчиками у партизан? Дети. Вот такие, как ты. – Аристарх Иванович говорил совсем тихо, чтобы ни Валерка, ни Петя не слышали. – И ходили одни, ночью… В тыл врага. А если их ловили…
И он рассказал, что было, когда их ловили. Подумать страшно…
Дядя Паша Сомов – тот выдержал бы любые пытки, это видно сразу. Может, его даже и крутили в застенках, иначе откуда такие страшные шрамы? Но конечно же бесполезно крутили. А вот на свой счёт Аристарх Иванович не обманывался…
Петя догнал сына, что‑то шепнул ему, и тот, с неудовольствием глянув на отца, пошёл тише.
В желудке жгло. Остановившись, Аристарх Иванович прикрыл глаза. А когда с усилием разлепил веки, на него, обернувшись, внимательно смотрел Петя. Аристарх Иванович растерялся, но тотчас бодро дальше двинул.
– Язва! – беспечно пояснил он. – Вчера лишнего хватил! – и он щелкнул по горлу.
Приметливый сосед его смотрел пытливо и серьёзно.
– Ничего? – произнёс. – Может, это?.. – кивнул он в сторону шоссе.
– Ещё чего! Без рыбы – ни под каким предлогом. Ты мне рыбу обещал!
Петя улыбнулся – хорошо и уважительно. Сильным человеком почувствовал себя Аристарх Иванович. Проснувшись, чирикнула неведомая птица. И вдруг любую пытку выдержит он, если на него будет см Игорь.
Он поднял голову. По небу летели клочковатые облака. В просветах синело небо.
Нечаянная ветка шлепнула по лицу. Остановился, удивленно потрогал округлые, вибрирующие от удара листья. Спросил, как называется дерево.
Отец и сын одновременно обернулись.
– Осина! – бросил младший и, не дожидаясь отца, зашагал дальше.
«Это и есть осина», – умиленно подумал Аристарх Иванович. Он так давно знал это название и столько раз видел это дерево, но предмет и слово только сейчас соединились для него.
Вышли к ручью. На траву сбросил Аристарх Иванович заплечный мешок. Когда‑то, в голодное время, мать таскала в нем на рынок картошку.
Вода была ледяной. Он умылся, но пить не стал – язва не любит холодного. Валерка, встав на четвереньки, по–звериному тянул воду. Вспотевший, страдающий ангинами Игорь завистливо кусал губы.
– Остынешь и напьёшься, – тихонько сказал отец.
Сев на камень, осторожно вытянул ноги. Никто не должен знать, что он без портянок…
– Немного осталось, – сказал Петя. – Реку перейдём, а там напрямую.
Все трое стояли, и Аристарх Иванович, незаметно опершись рукой о камень, тоже поднялся.
Река оказалась узкой и быстрой. В один миг перемахнул Валерка на другой берег – по поваленному дереву. Аристарх Иванович в нерешительности остановился.
– Идите, – сказал Петя, вежливо пропуская его. И в голову не приходило, что можно бояться такого пустяка.
С суетливой поспешностью шагнул Аристарх Иванович к дереву. Ногой попробовал – здесь, у края, оно не качалось. Нетолстое, однако, неровное, с подгнившей корой…
– У меня голова иногда… – предупредил на всякий случай.
Поставил одну ногу на ствол, другую и пошёл, неотрывно и напряжённо глядя вниз, руками балансируя.
Ствол слегка пружинил. Быстрое и неожиданно шумное течение создавало иллюзию, будто дерево откатывается. Было мгновение, когда Аристарх Иванович едва не потерял равновесие. Он рванулся вперёд, и через секунду стоял рядом с Петиным сыном. Мальчик смотрел на него с недоумением.
– Головокружение у дяди, – засмеявшись, сказал Аристарх Иванович. И громко, будто тот был не в десятке метров от него, а на другом краю пропасти, позвал Игоря: – Давай, сын! Покажи класс!
Игорь тупо смотрел на дерево. Петя что‑то тихо говорил ему.
– Чего он? – буркнул Валерка.
– Не решается. В первый раз… Ты уж вон какой опытный!
Подлизывался. Да–да, подлизывался, будто из них двоих взрослым был не он, а Валерка.
– Давай, Игорь, давай! А то вся рыба уйдет. Верно я говорю, Валера? – И Аристарх Иванович подмигнул.
Мальчик не ответил.
– Игорь! – теряя терпение, громко позвал Аристарх Иванович. – Ты слышишь меня?
Он уже жалел, что поспешил перелететь на этот берег: будь он там, вдвоём с ним, уж он сдвинул бы его с места.
Петя тем временем осторожно вошёл в воду. Остановился, внимательно глядя под ноги. Аристарх Иванович беспокойно следил за ним.
– Вброд, думаешь? – догадался. – Не надо, он так перейдёт.
– Я перенесу, – сказал Петя, вернулся на берег и стал стягивать сапоги.
– Ни в коем случае! – крикнул Аристарх Иванович. – Слышишь – ни в коем случае!
Петя, успокаивая, поднял руку.
– Тут одна минута… Вода не холодная, – А сам уже за портянку взялся.
Аристарх Иванович мгновение колебался, глядя на дерево, которое опять казалось ему тонким и шатким, потом решился и перебежал на тот берег.
– Ни в коем случае! – повторил он, волнуясь. – Я не позволю. Иди, мы догоним вас.
Петя перестал разматывать портянку.
– Все нормально…
– Нет! – жёстко сказал Аристарх Иванович. – Он перейдёт сам. Иди, оставьте нас одних. Он сам перейдёт! Я прошу тебя, Пётр! – И протянул ему мокрый сапог.
Петя, помешкав, надел сапог, поднялся и, ещё помешкав, спокойно перешёл.
– Идите! – настойчиво повторил Аристарх Иванович. – Идите, идите! Мы догоним вас!
Они подчинились. К Игорю повернулся он.
– Не стыдно? – прошептал, —Ты же мужчинд! Любая девчонка засмеёт тебя! Перенесли, на ручках! Думаешь, мне не страшно? Но я же пошёл. Надо преодолевать трусость, преодолевать – понимаешь? На войне боялись все – и герои, и предатели. Все, без исключения! Только герои умели побороть страх, а предатели – нет. Я тоже боюсь, я никогда не ходил по бревну, но я же иду! Смотри – мне, как и тебе, страшно, но я иду!
Он без колебаний вступил на дерево, быстро прошёл до того берега и повернул обратно, но страха, о котором он говорил, не было в нем. В метре от берега остановился, постоял так, балансируя, и вдруг оторвал от ствола ногу.
– Пожалуйста! – И, как клоун, развёл руками.
Сын смотрел на него исподлобья крупными материнскими глазами. Аристарх Иванович прыгнул на берег.
– Представь, у тебя важное донесение, тебе нужно доставить его в штаб, от этого зависит жизнь людей. Представь, ну! – упрашивал он.
– Я так… – выдавил Игорь. – По воде… Я разденусь.
С мольбой смотрел он на отца. Терпение оставило Аристарха Ивановича.
– Нет, ты не пойдёшь так! – Он задыхался, – Сейчас же иди! Сейчас же! – Он сжал кулаки.
Игорь, испуганно косясь на него, двинулся к воде. Несколько мгновений оцепенело стоял перед деревом, затем протянул дрожащую ногу. Сделал несколько мелких шажков, качнулся, замахал руками, хотел повернуть обратно, вскрикнул и плюхнулся в воду.
Аристарх Иванович не помнил, как тоже очутился в воде. Сын барахтался и кричал дурным голосом. Отец норовил схватить его в охапку, но Игорь яростно отбивался, пока не встал вдруг на ноги. По пояс было ему. Он хватал ртом воздух. В расширенных прозрачных глазах зиял ужас. Аристарх Иванович, скользя и оступаясь, потащил его к берегу. Игорь вырвался. Упал на берегу, но тотчас вскочил, с рёвом побежал прочь. С него стекала вода. Аристарх Иванович бросился следом. Догнал сына, но тот, толстый и скользкий, отбивался от него что было мочи.
– Не ушибся? Куда ты? Постой… Куда ты? Я все, я не буду больше…
Изо всех сил упирался Игорь мокрыми руками в грудь отца. Откинув голову, выкрикнул с яростью:
– Гад, гад! Торговец, мясник! Ненавижу тебя!
Толстое белое лицо перекосилось. Он рванулся и побежал – напропалую, через кусты.
– Куда? – пролепетал Аристарх Иванович.
Костёр занялся с первой спички. Игорь, укутанный в Петину куртку, сидел на корточках у самого огня. Бледное, в веснушках, лицо…
Петя ломал о голое колено ветки.
– Жаль, котелка нет! – сокрушался он. Будто и не произошло ничего. Будто затем и тащились сюда – сушить тряпки в километре от места рыбалки.
Валерка, всем туловищем подавшись вперёд, волок сушняк. Под мышкой зажал, а в руке – зелено–белый букетик.
– Ландыши! – обрадовался Петя. – Ну и отлично, ландышей наберём. Это первые самые, не распустились ещё. – Таким словоохотливым Аристарх Иванович ещё не видел его. – Сегодня какое, девятое? Через неделю их полно будет. Место запомни.
Это было обещание повторить вылазку в ближайший выходной. Мальчик сурово посмотрел на отца. Выпустив сушняк, отёр рукавом вспотевшее лицо. Оба работали в майках, и Аристарх Иванович, как ни заставлял его Петя, тоже не надел рубашки. Наскоро обогревшись у костра, взялся за хворост. Выбирал ветки потолще, ломал о колено – аккуратно, чтобы не повредить Петины брюки. Но в костёр не подкладывал: у него было такое чувство, будто он не имеет на это права.
Сели завтракать. Поначалу Игорь стеснялся есть, но потом осмелел. Смолотив яйцо, хотел ещё взять, и в то же мгновение за яйцом потянулся Аристарх Иванович. Обе руки замерли, как бы уступая друг другу. Длилось это не дольше секунды – Петя с сыном ничего не заметили.
Солнце пробило наконец облака, и ненадолго все вокруг засветилось и повеселело.
– Вот и погодка! – скорбно сказал Аристарх Иванович. – Самая ловля.
Петя поглядел на небо. С сомнением покачал головой.
– Лучше дождливая когда.
– Ну, ещё бы! – проговорил Аристарх Иванович. – Особенно – нам. В реке выкупались, теперь под дождичком.
