Текст книги "До свидания, Светополь!: Повести"

Автор книги: Руслан Киреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

– Я вам покажу душу! – Он чувствовал, как блестят в полумраке его глаза.

С унылым, мёртвым лицом прошла, не подозревая ничего, Люба. В авоське – батон, свёртки какие‑то. «Завтрак мужу несёт». И Сомов подмигнул сам себе. Выждав ещё минуту, на цыпочках выбрался из подъезда. Ярко светило солнце. Он был на свободе.

10

Такси поймал быстро, но шофер – незнакомый. А машина новая. И сразу вспомнился Сомову вчерашний разговор с Егоркой Алафьевым…

– Куда прикажете? – Весело и по–свойски. Не понравился Сомову этот тон.

– «Детский мир». Сначала – «Детский мир»…

Едва выговорить успел, как машина тронулась.

«Сапатов», – прочёл Сомов на шоферской табличке.

Потом перевёл взгляд на спидометр, всмотрелся. И тридцати тысяч не накрутил – этого года машина. Выходит, прав Егорка: не ветеранам достаются новые автомобили, как это раньше было и надо бы по справедливости, а вот таким. Исподволь наблюдал за ним Сомов. Ведёт мастерски, ничего не скажешь, но ведь и трёх лет не работает («если даже сразу после меня пришёл»), Миша же Старовайтов отфурычил десять, а катается на тарантасе. Растроганно вспомнил, как вчера на перекрёстке Миша дважды бибикнул ему. Этот разве выкинул бы такое!

– Вам в самый «Детский мир»?

– В самый, – сказал Сомов.

– Ничего не выйдет.

– Почему?

– Потому что не выйдет. – Играючи, тремя пальцами, переключил скорость. – В десять ноль–ноль открывается. Время московское.

Сомов посмотрел на часы. Было только половина десятого.

– Ничего, подождём.

Шофер опять переключил скорость.

– Такси не ждёт, дорогой товарищ. Такси – общественный вид транспорта. Пока оно будет ждать вас, кто-то другой опоздает на поезд. – И повернувшись, обнажил металлические зубы.

Незаметно на табличку глянул Сомов.

– У меня к вам вопрос, товарищ Сапатов.

Сапатов усмехнулся, тоже на табличку посмотрел.

– Вопрос такой. Вы давно работаете в парке?

Шофер думал. Ничего себе вопросики задаёт пассажир.

– Моя фамилия Сомов… Павел Филиппович Сомов.

Водитель посмотрел на него с весёлым недоумением.

– Очень приятно.

Кровь прихлынула к лицу Сомова. За идиота принял! Или решил, навязываюсь в знакомые. Но отступать было поздно.

– Я проработал в парке двадцать лет. Почти двадцать, – честно поправился он.

Сапатов сбросил газ, хотя впереди горел зелёный. Но рассчитал точно: до перекрёстка оставалось метров сто, когда вспыхнул жёлтый. «А ведёт хорошо», – опять мысленно отметил Сомов, с удивлением и неудовольствием.

Остановились. Не опуская с баранки рук, шофер несколько секунд снисходительно, с улыбочкой, изучал его.

– Коллеги, значит?

– Последние годы я работал диспетчером, – сдержанно объяснил Сомов. – Не разрешали за рулём… Но это неважно. Меня вот что интересует. Каким образом вы получили машину? – И сразу понял: не то, не так надо было, не в лоб, но сказанного не воротишь.

Сапатов поднял брови.

– То есть?

– Я спрашиваю, каким образом вы получили новую машину, проработав в парке меньше трёх лет?

– Почему – меньше?

– Потому что меньше, – отрезал Сомов. Дыхание сбилось, и он вынужден был сделать паузу. – Другие десять лет за баранкой, а на старых драндулетах ездят.

Сапатов прищёлкнул языком.

– Хорошая машина любит хорошего водителя. – Они тронулись.

– В парке много хороших водителей. Но они на старых ездят. Почему?

– Ну, это вы у них спросите.

– Спрашивал.

Сапатов осклабился.

– И что же они вам ответили?

– Перестаньте скалить зубы, – тихо, грозно приказал Сомов, и тут Сапатов впервые глянул на него без шутовства.

Сбавил скорость, и к перекрёстку подкатили тютелька в тютельку, под зелёный свет.

– Между прочим, я ведь тоже двадцать лет в системе треста. Только вы в таксомоторном, а я в автобусном. На «ЗИЛ-127» ездил. С Ударцевым работал. Потом – у Бугоркова, у Шомина. Бугоркова знаете? Александра Потаповича? Теперь у нас, диспетчером. Сегодня дежурит как раз.

Это «у нас» покоробило Сомора.

– Не знаю я Бугоркова.

– Шустрый старик! Был директором, а теперь в диспетчера подался. Бодрячок!

Ещё о чем‑то разглагольствовал – уже без покровительственной нотки, как равный с равным, но Сомов не слушал.

– Подождите меня здесь, – сказал он, когда остановились у «Детского мира».

Сапатов услужливо распахнул дверцу.

– А считалочку мы, пожалуй, выключим. – И щелкнул рукояткой.

Сомов, топчась, повернулся лицом к нему.

– Включите счётчик.

Шофер разнузданно улыбался.

– Зачем? Идите и спокойно покупайте что надо. А то тут, знаете, накрутит сколько. Вон народу‑то! – он кивнул на толпу, что осаждала закрытые ещё двери. – Канун учебного года.

– Включите счётчик, – тихо, внятно повторил Сомов.

Сапатов поморщился.

– Бросьте мелочиться, коллега! Кстати, я все равно завтракать буду. Раньше чем через полчаса…

– Сейчас же включите, – перебил Сомов своим слабым, теряющим дыхание голосом, и Сапатов подчинился.

Толпа на глазах разбухала. Мамы, бабушки, деды… Говорили о школьных формах и учебниках, о тетрадях, о неведомой Сомову новой программе. Седой крепкий старик дотошливо выяснял, что больше подходит для девочки – портфель или ранец.

– Разумеется, ранец! И удобно, и врачи советуют.

Старик движением мохнатых бровей выразил сомнение.

– Девочка с ранцем…

На добрый десяток лет был он старше Сомова. Тот глядел на него, и так тоскливо–тоскливо сжималось в груди у него. Зависть ли то была, обида ли, что ему, Сомову, никогда не познать этих забот… Но ведь он тоже пришёл сюда не в бильярд играть – покупать подарок внучке. Деловито ощупал в кармане деньги…

Массивные двери наконец распахнулись, и толпа хлынула. Пихали друг друга, злобно переругивались. Седого старика подхватило и понесло, а он откидывал голову и что‑то возмущённо, часто говорил – рассерженный гусь. Сомов с улыбкой наблюдал поодаль. «Спешат – дорога каждая секунда. А у меня больше всех времени…»

Он подождал, пока освободится проход, и спокойно вошёл. Игрушками торговали в правом дальнем углу, в закутке. Заводную обезьянку демонстрировала продавщица. Ловко кувыркалась она на прилавке.

– Сколько? – спросила женщина.

– В кассу, рубль семьдесят.

– И мне, и мне, – заторопился Сомов, обегая взглядом витрину, деньги вытаскивал. – Ещё есть?

– В кассу…

Быстро засеменил следом за женщиной. Но не дошёл, остановился рассеянно. Ведь не за обезьяной пришёл сюда – за куклой, а даже не посмотрел, какие и почём. В раздумье постояв, вернулся к прилавку. Продавщица взирала в пространство перед собой. Но его заметила.

– Давайте, – протянула она руку. Сомов с недоумением оглядел её узкую ладонь. – Чек давайте! – Девушка обожгла его взглядом.

Сомов понял.

– Милая, – протянул он, – у меня нет чека. Я не выбрал ещё.

Улыбнувшись на её суровость, принялся изучать кукол. Каких только не было тут! Маленькие и большие, богатые и поскромнее, блондинки и брюнетки, с закрывающимися глазами и глазами неподвижными. Наконец облюбовал одну. Не самую большую – те были слишком уж велики для такого крохотного человечка, но и не маленькую. Льняные волосы, красное в синий горошек платье – такое же, как у Маи. И вообще что‑то схожее было между ними: куклой Маей (так Сомов сразу окрестил её) и Маей–девочкой.

Попросил показать. Продавщица, помедлив, достала с полки, опрокинула туда–сюда, и кукла жалобно пропищала «ма–ма» и закрыла, а потом открыла глаза. «Прелесть!» – восхитился Сомов.

Волнуясь, на цену взглянул. Восемь двадцать, в кармане же у него ровно восемь. А ещё такси… Подавленно скользнул взглядом по другим куклам. Все не то…

Сомов соображал. Был бы сейчас за рулём кто из своих – тот же Егорка Алафьев, например! Любой из старых таксистов одолжил бы сколько требуется, а уж на Фонтанной у сватьев он раздобудет денег. Хоть и скупы, но три–четыре рубля как‑нибудь выскребет до шестого.

– Берете или нет?

Сомов улыбался.

– Почему вы такая сердитая?

Она упрямо смотрела мимо.

– А вы добрые?

Костю вспомнил Сомов. «Все люди злые. Все! И ты, и я…»

– Ну что вы, – ответил он. – Жена считает меня чудовищем.

Взгляд скосился и с любопытством скользнул по нему.

– Жена имеет в виду не только внешность, – доверительно сказал Сомов. – А Маю не убирайте далеко, – попросил он. – Я возьму её.

Продавщица повернулась.

– Маю?

– Её Мая зовут. – И, обласкав девушку улыбкой, заковылял к выходу.

Сапатов уплетал колбасу с помидорами.

– Сколько с меня? – спросил Сомов и, расплатившись, отпустил машину.

У пустующего лотка «Мороженое» старуха в детской панаме продавала гвоздики. То в одну, то в другую сторону пугливо обращалось сморщенное личико – нет ли милиционера? Сомов пристроился рядом. Привалив к лотку утомленное тело, караулил такси. Сюда они заскакивали часто. Так и стерегли вдвоём: старуха – покупателей, он – машину. Но прошло пять минут, десять – ни ему, ни ей счастье не улыбнулось. Потом она продала по букетику двум щебечущим девушкам (он понял по их разговору, что они поступили в институт, и порадовался за них), и почти в то же мгновенье в десяти метрах от него затормозила «Волга». Номер знакомый – «75—14», но черненького, монгольского типа паренька, сидящего за рулём, видел впервые.

– С–садись, отец, – сказал паренёк, слегка заикаясь, и приветливо улыбнулся. – Куда тебе?

– Нет–нет, – успокоил его Сомов. – Езжай. – И собрался уже захлопнуть дверцу, но юноша придержал её.

– Что вы, батя! Садитесь. Доставлю куда надо.

«Умница, – растаял Сомов. – Вот из новых, а умница».

– Спасибо, – ласково поблагодарил он, – Но мне нужен кто‑нибудь из старых шоферов. Кто знает меня.

Молодой человек глядел, не понимая, даже по–мальчишески рот приоткрыл. Сомов объяснил:

– Я работал у вас в таксомоторном. Сомов моя фамилия. Дядя Паша.

– Ну и прекрасно, дядя Паша. Садитесь! Отвезу, куда скажете.

Сомов с улыбкой, медленно, покачал головой. Спросил:

– Тебя как зовут?

– Евгений. Женька.

– Так вот, Женя, у меня… – Сомов выразительно потёр палец о палец. – Не хватает, в общем.

Узкоглазое лицо шофера посерьёзнело, а взгляд пытливо проник в Сомова. «Сомневается, – подумал Сомов. – Не аферист ли?»

– А много не хватает?

Сомов, успокаивая, прикрыл глаза. Прислонив палку к машине, стал часы снимать. Оскорблённый юноша запротестовал было, но Сомов уже протягивал часы.

– Читай!

Шофер растерялся.

– Что?..

– Что здесь написано. – И – пальцем на гравировку.

Паренёк, заикаясь, медленно прочёл:

– «Дяде Паше от таксистов в день пятидесятипятилетия».

– Вот, – удовлетворенно сказал Сомов и сунул часы в карман. – Дядя Паша – это я, можешь не сомневаться.

– А я и не сомневаюсь, – слукавил шофер, и Сомов простил ему это.

– Видишь, какое дело, Женя. Пришёл внучке подарок покупать, а денег не хватает. – Он показал те, что были. – Не одолжишь пару рублей на полчаса? Приедем на Фонтанную – отдам.

Шофер дал ему трёшницу. Бодро направился он в магазин, но возле старухи с гвоздиками, которая все так же озиралась по сторонам, остановился. Наскрёб в кармане мелочь, что аккуратно, копейка в копейку, сдал Сапатов, купил букетик. Когда продавщица заботливо упаковала ему коробку с куклой, протянул цветы.

– А это вам. От благодарного покупателя.

Аж зарделась вся.

– Почему… мне?

– Как самому очаровательному работнику прилавка.

Она не решалась взять, и он мягко вложил букетик в её податливую руку.

– Большое спасибо! – пролепетала она. Глаза её светились. – Приходите ещё.

– Непременно! – пообещал Сомов. – За обезьяной.

Коробку с куклой шофер бережно положил на заднее сиденье. По дороге разговорились. В парке не работал ещё и года – только демобилизовался прошлой осенью.

– А как директор? – спросил Сомов. – Ведищев?

Женя пожал плечами. Простодушная улыбка высветила крепкие зубы.

– Наше дело какое, дядя Паша? Взял путёвку – и айда! Чем дальше от начальства, тем с–спокойнее.

– Но от завгара, скажем, далеко не спрячешься, – не удержался Сомов. – От Индустрии Федоровны. Как она?

– Индустрия Федоровна ничего. Строгая, но ничего. Вчера меня из парка не выпускала. Фонтанная…

Сомов встрепенулся.

– Да–да. Вон к тому дому.

Попросил заехать за ним, если можно, через час. Женя пообещал. С трудом вылез Сомов из машины.

– Дядя Паша! – окликнул шофер. – А куклу‑то?

11

С недобрым предчувствием, отдыхая на каждой ступеньке, карабкался на второй этаж. И – не обманулся: Шагалов оказался дома. С шумным радушием, подавив удивление, приветствовал нежданного гостя. Спохватился, скорбь изобразил.

– Самые искренние соболезнования, Павел Филиппович! К сожалению, не мог быть на похоронах, процесс. Восемнадцать свидетелей, три дня заседали. Хищение на трикотажной фабрике. Не слыхали? Громкое дело. А Нюра больна, – упал вдруг голос. – Где‑то простыть умудрилась. Это в августе‑то!

– Да, жарко, – согласился Сомов. Пот бежал по лицу. Вынул носовой платок – не платок, а какую‑то грязную тряпицу, скомкал незаметно.

– Я и дома сегодня поэтому, – то ли объяснял, то ли оправдывался Шагалов. – С внучкой занимаюсь. Вы ведь знаете, Мая у нас.

Сомов вытирал скомканным платком лоб.

– Знаю.

– Жена больна, так что я на вахте. Но официально… – поднял он палец. – Официально – на объектах. День юрисконсульства. – На нем была пижама. – Проходите! – закончил он громко.

Сомов искал глазами, куда бы сунуть палку. Шагалов взял её, поставил в угол. За коробкой потянулся.

– Нет. Это не надо.

Адвокат прищурился, соображая.

– Подарок внучке? Ох уж эти деды! Избалуем мы её.

Сомов не спорил. Вот только в голове не укладывалось, что этот моложавый джентльмен – такой же, как он, дед Маи.

Отдышавшись, направился в комнату. Ему очень не хватало палки. Да и коробка мешала…

На пороге остановился – в нос шибанул едкий запах лака для ногтей. Но ничего… Ничего. Вот и Света, Галочкина сестра.

– Здравствуй, Света.

Вежливо и равнодушно ответив ему, Света исчезла в другой комнате, а на смену ей вышла мама. Мать двух взрослых дочерей, она вполне сошла бы за их старшую сестру.

– Павел Филиппович! Какой молодец, что зашли! – На ней горели оранжевые брюки. – Все собирались проведать вас, но разве вырвешься тут! – Совсем близко подошла, ласково в глаза заглянула. – Какая ужасная смерть! Хотя бы болел человек.

– Зачем? – спросил, садясь, Сомов. Стул стоял у самой стены, и, должно быть, поэтому ему казалось, будто он, незваный проситель, ждёт в приёмной своей очереди.

Нюра сокрушалась, что не была на похоронах: простыла неизвестно где, температура тридцать восемь, антибиотиками сбили; потом, сострадательно проникая в него взглядом, принялась расспрашивать о здоровье. «Скоро уж, скоро», – мысленно, с усмешкой ответил Сомов, а вслух другое говорил, вежливое и пустое. С тревогой гадал, где же Мая, почему даже голоска не слыхать. Но в тот момент, когда, потеряв терпение, решился спросить, она бесшумно появилась на пороге. Замолчав, все трое смотрели на девочку. Конечно, Сомов ждал, что она вырастет за эти месяцы, но так…

– Ну–у, – протянула Нюра. – Поздоровайся с дедушкой.

Молчание.

– Не узнает. Большой все‑таки срок для такой крошки. А так она помнит вас. Увидит у кого игрушку на улице, и сразу: деда Паша купит. Вы ведь баловали её.

Заговорить и задобрить норовила, отвлечь от внучки. Пусть! Ни эта нарядная женщина, ни её муж не занимали сейчас Сомова. Он смотрел на Маю, а она – на него, пристально и серьёзно.

– Деда Паша в больнице, – выговорила негромко.

Помнит! Не забыла! Он так по–детски (или по–стариковски) обрадовался этому… Но вот какое странное ощущение возникло вдруг: будто дед Паша – вовсе не он, а какой‑то другой дед, румяный, с пышными усами. На картинках таких рисуют и показывают в кино… Невольно позавидовал Сомов этому доброму деду, который сейчас в больнице, но скоро вернётся, и внучка бросится ему на шею.

– Ты знаешь, что у меня здесь? – И сам неприятно удивился, как продребезжал его голос.

На коробку перевела Мая взгляд:

– Не знаю.

– А ты подумай.

Мая подумала и повторила:

– Не знаю.

– Тогда давай посмотрим, – предложил Сомов, и она согласилась:

– Давай.

От этого «давай» живее забилось сердце. Но тут же сообразил, что «вы» ещё не существует для неё.

Долго возился с бечёвкой – ослабшие пальцы дрожали, потом – с прозрачной липкой лентой, которой девушка заботливо обклеила все. Только не вздумали бы помогать ему…

– Ну! – И торжественно извлёк куклу.

Мая так и впилась в неё глазами.

– Это тебе, – объяснила Нюра. – Скажи дедушке спасибо.

Девочка сосредоточенно посмотрела на неё, затем на Сомова перевела взгляд, и он подтвердил движением век: да, тебе. Лишь после этого она нерешительно взяла куклу. Пристроившись на ковре у пианино, жадно рассматривала, качала, заставляя произносить жалобное «ма–ма», опасливо трогала пальчиком закрывающиеся глаза.

– Нюра, мы ждём, – значительно напомнил Шагалов. И – Сомову: – По махонькой? Не возражаете?

– Я не пью, – сказал Сомов.

Шагалов поморщился.

– Для аппетита. Под судачок. А?

Сомов вспомнил, что не завтракал.

– Я сыт. Спасибо.

А сам все смотрел на Маю. Стоя на коленях, она деловито раздевала куклу. Что‑то слишком смирной была она. Раньше, хоть и говорить толком не умела, трещала без умолку и, как мячик, каталась по квартире. Он спросил:

– О бабе Любе соскучилась?

Мая встрепенулась. Баба Люба? Где? Когда? Не верила ему, потому что один раз он уже обманул, выдав себя за деда Пашу. Но на всякий случай покосилась на дверь.

Нюра успокоила её:

– Баба Люба придёт вечером.

Но девочка продолжала беспокойно смотреть на взрослых. Даже о кукле забыла… Прилив благодарной нежности к жене ощутил Сомов, а когда Нюра пожаловалась на бессонную ночь – трижды пришлось вставать к Мае, – улыбнулся про себя: сколько таких ночей было у Любы!

– Это с непривычки, – заметил он.

Нюра шевельнула бровями.

– Каждому своё. – И растолковала, опасаясь: вдруг не поймёт. – Одни физически помогают, другие – материально.

Что она имеет в виду? Те несколько платьиц, которые они с помпой преподнесли Мае? Но разве Люба не покупает? Может быть, не такие роскошные, потому что весь её доход теперь – его пенсия, но из‑за кого, как не из‑за внучки, оставила работу. Оскорбительным для его жены было это разделение на «физическую помощь» – помощь собственными руками, и иную, ради которой не надо гнуть спину. Насмешливым взглядом окинул холеное тело юной бабушки.

– Ваша помощь не слишком сказывается на вас.

Она вскинула головку.

– Женщина всегда должна оставаться женщиной. В любом возрасте и при любых обстоятельствах. Обабиться легко…

По Любе хлестает. Обабилась… Опустилась… Не посторонними были эти слова – сколько раз сам в ярости бросал их в лицо Любе! В те горячие минуты они казались ему справедливыми, но сейчас, в устах чужой и красивой женщины, чудовищным звучали наветом. Сомов улыбался. Он не имеет права срываться, он должен ответить достойно и убедительно. Любиного мизинца не стоит эта чистенькая дамочка! Разве способна она отмахать за воскресенье ворох соседского белья, чтобы заработать лишний рубль? А Люба это делала в их трудные годы, и ни разу ни словом не попрекнула его. Стирала… Драила полы у профессорши… Он скитался по больницам, получая крохотную, тогда ещё невоенную пенсию, а она тянула дом, и длилось это порой месяцами. Как смеет эта расфранчённая кукла судить её?

– Что вы считаете – обабилась? – Он внимательно следил за своим голосом. – Когда женщина сама стирает грязные пелёнки? Или когда ходит за чахоточным мужем?

– Не надо истолковывать мои слова превратно, Павел Филиппович. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

– Ну хватит! – вмешался Шагалов. – Человек в гости пришёл, а ты… Давайте лучше пить чай. Нюра!

Не только об обязанностях хозяйки напоминало это обращение, но и взывало к терпимости. Посмотри, кто перед тобой – неделя–другая, и богу душу отдаст.

– Хорошо. – Она встала. – Будем пить чай.

Сомов тоже поднялся.

– Благодарю. После меня вам придётся с хлоркой кипятить все.

Нюра закатила глаза – вот видишь, а Шагалов, миротворец в пижаме, закудахтал над ухом:

– Павел Филиппович! Дг ты что? Павел!

Сомов отстранил его, чтобы не мельтешил перед глазами.

– Только вы что‑то не согласились, чтобы молодые у вас жили. А здесь чистенько. Нет обабленных женщин. Чахоточных нет.

С благочестивым видом внимала ему Нюра. Говорите, говорите… Но у него не хватило дыхания. В карман полез за таблетками Сергея Сергеевича. Они рассыпались там – забыл, наверное, закрыть пузырёк. Достал две.

– Воды, – заботливо подсказал жене Шагалов, —Воды, быстренько.

Но Сомов, запрокинув голову, проглотил так. С елейным состраданием глядели они на него, что‑то приглушённо говорили, двигались, но он не обращал на них внимания. Сейчас ему станет легче, и он уйдет. На Маю смотрел в эти последние минуты. Она все раздевала куклу – догола… Ещё тогда, в декабре, была у неё эта привычка.

Он слабо улыбнулся. Что‑то все же осталось от прежней Маи.

– Мне пора, – выдавил он.

У подъезда в тени старого каштана стояла крашеная скамейка, но он протащился до другого подъезда и сел там.

12

В диспетчерскую проник незамеченным. За барьером сидел незнакомый человек – вероятно, тот самый новый диспетчер, о котором толковал нынче утром развязный Сапатов. Бывший директор автобусного парка… Не без усилия вспомнил Сомов его фамилию – Бугорков.

Последний раз был здесь полтора года назад – навестить зашёл в недолгой паузе между вспышками. Ничего не изменилось с тех пор. Те же обшарпанные стены, тот же отполированный локтями барьер, окурки на линолеумном полу, выцветшие плакаты по безопасности движения. Думал ли он, что ещё раз выпадет увидеть все это! И не во сне, не в кошмарном калейдоскопе ночных видений, а вот так, наяву. Даже прежний гаражный дух узнал – смесь табачного дыма, сухости и приятной пустоты, от которой давно уже поотвык. Не сразу сообразил, что означает эта пустота. Лекарствами не пахнет…

Новый диспетчер увлеченно писал что‑то.

– День добрый, – произнёс Сомов.

– Да–да, – быстро ответил, не отрываясь, человек. – Минутку. – И, лишь закончив, поднял голову. На подвижном, в дряблых складках лице выразилось удивление, чуть ли не испуг – что за чудовище предстало перед ним! – но уже через секунду овладел собой. – Чем могу служить?

– Ничем, – сказал Сомов. – Забрёл поглядеть на родные места. – Бывший директор, не понимая, пристально изучал его. – Когда‑то я трудился здесь. За этим самым столом. – Он поглядел на стол и узнал его. – Вот и стол не изменился. Под правую ножку бумага подложена.

Человек недоверчиво посмотрел вниз.

– Точно!

Сомов улыбнулся.

– Я ведь не собираюсь обманывать вас. Моя фамилия Сомов. Диспетчер Сомов.

– Ну как же, слышал! – обрадовался новый диспетчер. – Очень много слышал о вас. Много и хорошего. – Он проворно поднялся, распахнул дверцу в перегородке. – Прошу. Чувствуйте себя как дома. Да вы и есть дома.

Не рассчитывал Сомов на такую встречу. Человека чванливого и высокомерного ожидал увидеть – бывший директор как‑никак. Засомневался даже, тот ли диспетчер, о котором говорил Сапатов, но познакомились, и оказалось – тот: Александр Потапович Бугорков. Заботливо усадил он Сомова в высокое икарусное кресло.

– А действительно тянет в родные места, – проговорил с чувством. – Я ведь тоже пенсионер. Немолодой, со стажем. Два года промытарился дома. «Тыбы» стал. Знаете, что это? Ты бы то сделал, ты бы это сделал, ты бы туда сходил… Это только кажется, что пенсионер – свободный человек. На самом деле – ещё какой подчинённый. Но, правда, в том смысле легче, что начальства немного – в одном лице все: жена. Но она за десятерых тебя вымотает. Вот, на службу сбежал, – полушутя жаловался Бугорков.

Хоть и аттестовал он себя как пенсионер со стажем, а выглядел – куда Сомову. Подвижен, бодр, да и седины то ли вовсе нет, то ли незаметна в мягких каштановых волосах.

– Я тут нынче с неким Салатовым познакомился, – сказал Сомов. – Только пришёл, а уже на новой машине разъезжает.

Александр Потапович насупился, несколько секунд хмуро смотрел на Сомова поверх очков.

– Мда! Что‑то неладное у них с машинами. Я тут человек новый, не принюхался, но чую – неладно. А Сапатов что! Сапатова знаю. Он у меня в автобусном работал, на дизеле. Жулик – пробы ставить некуда. Там все в общественных деятелях ходил. Но скинули. И вот надо же – опять судьба свела. И опять то же самое. Черт знает что!

– Я поинтересуюсь у Ведищева, – сказал Сомов.

Бугорков поджал губы, думая.

– А что! – проговорил он. – Ваше законное право. Вы столько проработали в парке.

– Я с ним как фронтовик с фронтовиком. Он ведь отставник. Воевал, выходит.

Бугорков сокрушённо развёл руками.

– А я вот нет. Не пришлось пороха понюхать. Всю войну на Урале.

– Ну что вы! – поспешил успокоить Сомов. – Не всем же из винтовок палить. Кому‑то и в тылу надо было. А иначе чем палили бы?

И получаса не были знакомы, а уж столь хорошо, казалось ему, видел и знал Александра Потаповича Бугоркова, что, когда кто‑то из новых водителей сдал путевой лист, не постеснялся попросить разрешения протаксировать его. Бугорков расторопно поднялся.

– Ради бога! – Почтительно усадив Сомова на своё место, подвинул ручку, счёты, достал потрёпанную таблицу расхода горючего.

Дрожащими пальцами засучил Сомов рукава. Сумею ли? Не забыл ли? И как глаза без понуканий и усилия вспомнили все подробности этого старого диспетчерского стола – и глубокую щербатину слева, и с отколотым углом пластмассовую ручку среднего ящика, – так тело само по себе приняло рабочую позу. Ноги привычно отыскали под столом перекладину, а руки неторопливо и точно разложили все необходимое: счёты, гаражную ведомость с убористой подписью Индустрии, красно–синий толстый карандаш, которым испокон веков отмечался галочкой выход машин на линию. Красная – вышла, синяя – вернулась.

– А знаете что? – произнёс за его спиной размышляющий голос Бугоркова. О его присутствии Сомов как‑то даже позабыл в эти секунды. – Пойду‑ка я перекушу, а вы оставайтесь. Хозяйничайте. Не возражаете? Буду признателен за подмену. А?

Сомов, растроганный, с благодарностью смотрел на Александра Потаповича.

– Доверяете?

– Вам‑то? Побойтесь бога, Павел Филиппович! Сколько отсидели за этим столом?

Хоть ночью разбуди, ответил бы, но сейчас не спешил, ещё раз прикинул, чтобы не соврать ненароком.

– Двенадцать лет.

– Ну! А я и двенадцати‑то месяцев не сижу.

На видное место положил книгу заказов, назвал номера машин, которые должны были выйти. Пожелал, уходя:

– Счастливого дежурства!

Один остался Сомов. Не веря себе, взволнованно огляделся. «Спокойно, дядя Паша! Спокойно». Как и шофер за баранкой, диспетчер ни при каких обстоятельствах не должен терять контроля над собой. И не было за двенадцать лет случая, чтобы диспетчер Сомов вышел из себя. В какие бы переплёты ни попадал, в каком бы возбуждении ни являлись с линии шоферы, а порой и негодующие пассажиры (но те чаще звонили), диспетчер Сомов встречал их улыбкой.

Не спеша надел очки, придвинул книгу заказов. На час двадцать машина ушла, к четырнадцати посылать рано. Разложил путёвку перед собой. Время в наряде, общий километраж, платный, число посадок, выручка… А вот счёты были другими – с непривычки пальцы не сразу находили нужную костяшку. На всякий случай пересчитал дважды – тютелька в тютельку все. Тогда взялся за горючее. Но не успел – зазвонил телефон.

Неверной рукой поднял Сомов трубку. И – тотчас:

– Александр Потапович, миленький, хоть пару машинок мне, – Тоня Морозова, она. – Делегация какая‑то, их встречают, но что‑то не рассчитали там. А со стоянки не могу взять – очередина, поезд пришёл. Разорвут ведь.

Сомов улыбался. Дождавшись паузы, отчётливо произнёс в самую трубку.

– Добрый день, товарищ Морозова.

На том конце провода наступила недоуменная тишина.

– Кто это?

– Гаражный диспетчер Сомов.

– Перестаньте дурить, мне некогда. Дайте трубку Бугоркову.

Сомов плыл от удовольствия.

– Диспетчер Бугорков пошёл обедать. А ты, Тонечка, что‑то не очень любезна. Как твоё давление?

А сам представлял, как лихорадочно соображает она сейчас, кто и зачем её разыгрывает.

– Кто это?

– Я же сказал: диспетчер Сомов. Неужто не узнаешь? – Сиял весь, но голос держал нарочито будничным. – Две машины тебе? Ну что ж, найду тебе две машины. – Он заглянул в книгу заказов. – Семьдесят четыре – восемнадцать и пятьдесят пять – одиннадцать. Но они, Тонечка, на заказ у меня. Одна четырнадцать – ноль–ноль, другая – четырнадцать – пятнадцать. Успеешь вернуть?

Обескураженное лицо видел, всю её съёжившуюся фигурку – испуганный воробей! – и безмолвно ликовал.

– Дядя Паша? – пролепетала она.

– Я же сказал: у аппарата диспетчер Сомов.

Раньше никогда не говорил так: у аппарата, и это непривычное слово, которое откуда только и вынырнуло у него, в момент разрушило зарождающееся доверие. Тоня Морозова вновь затрещала, требовала немедленно передать трубку Бугоркову, грозилась Ведищеву позвонить…

В диспетчерскую вразвалочку вошёл Виктор Чох. Остановился как вкопанный, физиономия вытянулась. Сомов согласно покачал головой, подтверждая, что не привидение перед ним, а он, живой Сомов.

– Ну, хорошо, Тонечка, – миролюбиво проговорил в трубку. – Звони, куда считаешь нужным, а я покуда вышлю тебе машины. Договорились?

И все‑таки не поверила, пока он не передал трубку Виктору Чоху и тот не пробасил сквозь дурацкий смех, что перед ним дядя Паша Сомов собственной персоной.

Тоне разом захотелось знать все – как, что, откуда, но он важно заметил, что в рабочее время недосуг заниматься посторонними разговорами.

– Дядя Паша! – взмолилась Тоня. – Всегда вы со своими шуточками! Я хочу знать.

– Много будешь знать, – изрёк Сомов, – скоро состаришься.

И Виктору, который, угомонив смех, наступал на него своим басом, ничего объяснять не стал.

– Ты куда пришёл? К диспетчеру? Диспетчер на месте. Он слушает тебя.

Виктор заржал. Сомов, не обращая внимания, тщательно набрал завгаровский номер. «Волнуешься, Сомов?» – уличил он себя. Уж с Индустрией не разыграть спектакля – та знает его как облупленного.

Телефон не отвечал.

– Где завгар? – спросил он, но Чох лишь гоготал, словно забавным фокусом было это – появление Сомова в диспетчерской. – Дурень ты, Чох, – сказал Сомов. Но вытянул‑таки из него, что Индустрия ещё с утра уехала выбивать запчасти и, когда будет, неизвестно. Сам ждёт… Сомова опечалило это. Видеть Инду ему хотелось.

Послав Тоне на вокзал машины, снова за путёвку взялся. Чох не уходил. Прослышав, что в диспетчерской Сомов, прибежал Миша Старовайтов – чумазый, в грязной спецовке: стоял на ремонте. Сомов побранил его за вчерашнее фанфаронство.

– О дырке скучаешь? Ну давай, что ли, проткну.

– Это я тебе салютовал, Паша, – отвечал Старовайтов, и широченное, розовое, как окорок, лицо счастливо ощерялось.

Когда вернулся Бугорков и он, как полагается, сдал дежурство, шоферы потащили его обедать. До столовой было полквартала, но Старовайтов остановил Валю Семёнова, заставил подвезти. Усаживаясь в его новую машину, Сомов лукаво осведомился, как это ему удалось получить её.