Текст книги "Дамасские ворота"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

3

В общественном центре более сотни молодых ортодоксальных евреев играли в пинг-понг: разлетающиеся пейсы и подолы рубашек, в глазах сверкает юмор, удовольствие или злой азарт. Играли они хорошо, а некоторые просто замечательно. И сражались неистово и ожесточенно. Большинство говорило по-английски, и время от времени кто-нибудь вопил: «О господи!» или «Йес-с-с!» – совершенно как торжествующие американские подростки.

В кабинет Пинхаса Обермана можно было пройти только через зал для настольного тенниса. Такова была особенность этого комплекса, помещавшегося в высотном здании в растущем северном предместье Иерусалима.

В приемной ожидали двое мужчин. Один лет под тридцать, в бежевой ветровке, белесых джинсах и черной рубахе. Хотя шел уже одиннадцатый час вечера, он сидел в неверном флюоресцентном свете приемной в солнцезащитных «рэй-банах». На стуле рядом лежал кларнет в футляре.

Второй был постарше, с покатыми плечами, меланхоличный и грузный.

Молодой не стесняясь разглядывал соседа. Тот делал вид, что читает «Джерузалем пост», и беспокойно ерзал под сверлящим взглядом соседа.

Через некоторое время из кабинета донесся зовущий голос доктора Обермана:

– Мелькер!

Голос прозвучал через закрытую дверь повелительно, без малейшего намека на сострадательную озабоченность. Доктор Оберман работал без медсестры и без многого другого. Молодой в последний раз бросил взгляд на соседа и неторопливо прошел в кабинет, прихватив свой инструмент.

Доктор Оберман был рыжебород, коротко стрижен и тучен. Одет в свитер и слаксы, на носу очки армейского типа.

– Здравствуйте, мистер Мелькер, – сказал он. Поднялся, чтобы пожать молодому человеку руку. – Или мне лучше звать вас Разиэлем? [31]31
  Букв. «Тайна Бога» – имя ангела, по легенде, автора книги, содержащей в себе всю небесную и земную мудрость.


[Закрыть]Или Захарией? [32]32
  Один из двенадцати малых библейских пророков.


[Закрыть]Как мне называть вас?

– У меня что, расщепление личности? – заявил молодой Мелькер. – Хорошо, зовите меня Разз.

– Разз, – бесстрастно повторил доктор. – Ладно. Вижу, у тебя с собой кларнет.

– Желаете, чтобы я сыграл?

– Не могу сейчас позволить себе такое удовольствие, отложим до более подходящего момента. Как обезьяна? Еще на спине или уже нет?

– Я чист, как ресницы зари [33]33
  Выражение заимствовано из описания Левиафана (Иов. 41: 10): «…глаза у него, как ресницы зари».


[Закрыть], – ответил Разз. – Я счастлив.

Оберман неопределенно посмотрел на него.

– Сними очки, – велел он, – и расскажи мне о своей духовной жизни.

– Ну и нахал же вы, Оби! – добродушно сказал Разз Мелькер, садясь и снимая очки. – По глазам хотите проверить? Если бы я закапывал, думаете, стал бы надевать темные очки? Может, еще и раздеться? Не хотите вены посмотреть? – Он терпеливо покачал головой. – Между прочим, когда эти желторотые талмудисты колотят у тебя над ухом по шарикам, трудновато говорить о духовной жизни.

– Думаешь, у тех ребят ее нет?

– Послушайте, – поторопился сказать Разз, – по сравнению с ними мы просто сынки. Это как пить дать.

– Рад, что ты чист, – сказал доктор Оберман. – Это важно. И что счастлив, тоже хорошо.

– Может, иногда выкурю косячок. Не более того.

Он проказливо улыбнулся и вытянул перед собой ноги в африканских туфлях из кожи ящерицы.

Оберман молча наблюдал за ним.

– Желаете послушать о моей духовной жизни? Что ж, еще есть о чем рассказать. Выкладывать?

– Смотря что, – заметил Оберман.

Разз окинул довольным взглядом кабинет; из-за двери доносился стук шариков о столы. Его глаза без очков беспомощно и близоруко моргали. Стены кабинета были украшены постерами с изображением образцов примитивного или древнего искусства из венецианского палаццо Грасси, Британского музея и музея Метрополитен в Нью-Йорке.

– Вот ваш пациент за дверью, – сказал Разз. – Старый пижон. Хотите, расскажу о нем кое-что?

– Ты не о других, о себе рассказывай.

– Он взял и заделался гоем, верно? Обращенный христианин. Или был им.

Оберман секунду выдерживал пристальный взгляд Разза, потом и сам снял очки и потер глаза.

– Ты его знаешь, – убежденно сказал он. – Где-то слышал о нем.

– Уверяю, мужичок, в жизни его не встречал.

– Будь так добр, – осадил его доктор Оберман, – обращайся ко мне как положено, не называй «мужичком».

– Извините. Я думал, вы желаете знать о моей духовной жизни. А еще, думаю, я хорошо играю.

– В этих клубах в Тель-Авиве ходит много наркоты, – сказал Оберман.

– Да что вы говорите, сэр. Однако, как я уже сказал, я ничего такого себе не позволяю.

– Похвально.

– Не собираюсь еще раз вшивать налтрексон, – заявил Разз Мелькер. – Господи, все, что Берроуз говорил о снотворном действии, истинная правда. Отбивает всякую охоту.

– Твой отец хочет, чтобы ты вернулся домой в Мичиган.

– Знаю.

– Он беспокоится о тебе, – сказал Оберман и, сдвинув очки на лоб, выписал Мелькеру рецепт на легкий транквилизатор, который назначают после курса налтрексона. Затем черкнул записку для Цахала [34]34
  Армия обороны Израиля.


[Закрыть]о продлении освобождения Мелькера от военной службы. – Он, кстати, не считает, что ты вносишь большую лепту в дело еврейского государства.

– Может быть, он ошибается. В любом случае его лепты хватит за нас двоих.

Доктор Оберман холодно взглянул на него.

– Передайте ему, что я люблю его, – сказал Мелькер.

– Как Сония? Тоже покончила с наркотиками?

– Бросьте, док, она не наркоманка. Она суфийка, настоящая. Время от времени балуется, не более того.

– Нечего ей баловаться, – сказал Оберман.

– Она вам нравится, да?

– Очень нравится.

– Знаю. Я ей это говорил. – Разз помолчал, наблюдая за Оберманом. – Вам стоит послушать, как она поет.

– Да. Не сомневаюсь, что стоит. Вы любовники?

Разз рассмеялся и покачал головой:

– Хотите, поспособствую, чтобы у вас получилось?

– Это невозможно.

– Как книга продвигается? – не отставал Мелькер. – Книга о религиозной мании.

В ответ Оберман неопределенно пожал плечами.

– Обо мне там есть? – спросил Мелькер. – А о старом пижоне, что ждет в приемной? О нем должно быть.

– Позвони мне, если будут какие-то нарушения мышления.

Мелькер засмеялся и, подавшись вперед, сказал доверительным тоном:

– Но, док, мысль сама по себе уже нарушение. Она нарушает основной ритм вселенной. Помехами. Психической энтропией. Древние мудрецы…

– Убирайся! – гаркнул Оберман.

Мелькер встал, взял рецепт и записку. Когда он был уже возле двери, доктор поинтересовался:

– Как ты догадался? Насчет этого человека?

Мелькер обернулся и ответил без улыбки:

– Он тоже музыкант. Правильно? И уверен, хороший. Похож на контрабасиста. Нет. Виолончелист?

– Ты что-то заметил, – сказал Оберман. – Должно быть, мозоли на пальцах. Или там еще что-нибудь.

– Но у него их нет, – возразил Мелькер. – Я прав, верно? Музыкальный новообращенный христианин?

– Почему, – спросил Оберман, – он должен присутствовать в моей книге?

– Я вижу его насквозь.

– Вздор.

– Ладно, если вы так считаете.

Оберман воззрился на него:

– И что именно ты видишь?

– Я уже объяснил, – сказал Мелькер, – что я вижу и как. Думаю, вы понимаете.

Доктор развалился в кресле, сущий герр профессор.

– Что я способен понять, – заявил он, – и во что способен поверить, это…

– Скажите, как его зовут, – перебил Мелькер.

– Не могу. Этого я сказать не могу.

– Очень плохо, – сказал Разиэль. – Какой у него диагноз? Шизофрения? Наверно, маниакально-депрессивный психоз. Не спускайте с него глаз.

– Непременно. Но почему?

– Почему? Он идет от Царя, вот почему. Он едет на колеснице [35]35
  Аллюзия на Иер. 22: 4.


[Закрыть]. Вы знаете, что, если бы не избегали меня, если бы не побаивались меня, я мог бы кое-что рассказать вам об этих вещах.

– Я не побаиваюсь, – ответил доктор. – Твой отец не платит мне за то, чтобы я дружил с тобой.

Разиэль вышел в вестибюль и остановился у двери, ведущей на крытый рынок перед зданием, наблюдая за игроками. Homo ludens [36]36
  Человек играющий – по аналогии с классической работой нидерландского историка и культуролога Йохана Хейзинги (1872–1945) «Homo ludens. Статьи по истории культуры» (1938).


[Закрыть], думал он. Образ Божий в глазах любого. Их юная энергия и страсть к игре бодрили, оживляли мертвую тишину ночи. И будоражили мертвых.

Его присутствие смущало многих игроков; он им казался насмешником и безбожником. Они удивились бы, узнай, что когда-то он был таким же, как они, в черном костюмчике, с пейсами, под рубашкой цицит [37]37
  В иудаизме – сплетенные пучки нитей, которые носят мужчины с тринадцати лет.


[Закрыть], нити и узелки которых постоянно напоминают о шестистах тринадцати мицвот [38]38
  Заповеди Торы.


[Закрыть].

Когда надоело смотреть на них, Мелькер вышел на ветер из пустыни и пошел через рынок к автобусной остановке «Эгеда» [39]39
  Компания, являющаяся крупнейшим в Израиле оператором общественного транспорта.


[Закрыть]. Все магазинчики небольшого окраинного рынка были закрыты, кроме торговавшего шаурмой киоска возле комнаты отдыха. Он достал кларнет из футляра и заиграл гершвиновскую «Рапсодию в стиле блюз», начал расслабленно, потом во взрывном темпе – безупречно, как казалось самому. Долгое время вокруг было пусто и некому было услышать, как он играет. Свет в киоске погас. Он стоял и играл: Разиэль, призрачный уличный музыкант в каменном городском лабиринте. Но еще не успел подъехать автобус, как к нему возле киоска присоединился пациент доктора Обермана, что ждал вместе с ним в приемной.

– Браво, – несмело похвалил он. – Чудесно.

– Правда? – спросил Разз, убирая инструмент в футляр. – Спасибо.

Он чувствовал бесцельную духовную силу этого человека.

– Да, ты очень хорош. – Человек старался вымучить улыбку. – Наверное, профессиональный музыкант.

– А ты? – спросил Мелькер.

– Я? – Человек натужно закашлялся. – О нет.

– В Штатах, – сказал Мелькер, – у мозгоправа есть второй выход, правильно? Чтобы мы, психи, не встречались на автобусной остановке.

Его наблюдение, похоже, повергло собеседника в твидовом костюме, музыкального обращенного христианина, в глубокую задумчивость. Он все еще размышлял, когда подкатил автобус.

– Я думал, ты выступаешь, – сказал Мелькер, когда они ехали в автобусе. – Доктор Оби оставляет свои вечерние часы для артистов. Я думал, ты, возможно, музыкант, как я.

– Нет-нет, – проворчал новый знакомец. – Нет, вряд ли.

– Ты кто?

– Адам Де Куфф. А ты?

– А я Разиэль Мелькер. Все зовут меня просто Разз. – Он посмотрел в глаза Де Куффа сквозь темные очки. – Ты из Нового Орлеана.

Де Куфф заметно встревожился. Но улыбнулся:

– Как узнал?

Мелькер тоже улыбнулся:

– В Новом Орлеане есть клиника, которая называется «Де Куфф». Еврейская клиника. И концертный зал, так? Де Куфф – это знаменитая старинная фамилия в Городе-Полумесяце [40]40
  Прозвище Нового Орлеана (и официальная эмблема его – полумесяц со звездой), полученное по расположению города в излучине Миссисипи.


[Закрыть]. Превосходная фамилия.

– Во всяком случае, – сухо сказал Де Куфф, – другой фамилии у меня нет.

– Она что, голландская?

– Была когда-то, как мне говорили. Тогда она звучала как К-У-И-Ф. А прежде была испанской, Де Куэрво или Де Корво. А потом, в Вест-Индии, стала голландской. Или как бы голландской. А еще потом, в Луизиане, просто Де Куфф.

– Когда я встречаю собрата по безумию, – сказал Разз, вроде как объясняя, – то делаюсь еще немножко безумней.

Де Куфф слегка отодвинулся от него. Но дорога была долгой, и разговор постепенно возобновился. Автобус был почти пуст. Маршрут пролегал от иерусалимского аэропорта до центра города, по Рамаллахской дороге, со съездами к обочине, чтобы высадить и подобрать единичных пассажиров в новых застройках, вроде той, где находился кабинет Обермана, с остановками в Неве-Яакове и Писгат-Зееве, затем вдоль подножия Французского и Арсенального холмов, через Бухарский квартал и Меа-Шеарим [41]41
  Небольшой район Иерусалима по обеим сторонам одноименной улицы, заселенный в основном ультраортодоксальными евреями.


[Закрыть]к парку Независимости. Залитые химическим светом улицы, по которым проезжал автобус, были в этот поздний час почти пустынны. Водитель был угрюмый русский с рыжеватыми волосами.

– На самом деле Оберман намного моложе, чем кажется, – объяснял Разз Де Куффу, незаметно для себя переняв луизианский акцент спутника. – Он ведет себя как старик, потому что у него душа старая.

Де Куфф печально улыбнулся:

– А у нас всех разве иначе?

– Он помог тебе? – спросил Разз. – Извини за любопытство, но, думаю, у нас с тобой есть что-то общее.

– Он очень бестактен. Типичный израильтянин, как мне кажется. Но он мне нравится.

Они вместе доехали до конечной остановки, но не расстались и, как потом оказалось, проговорили всю ночь. В люксовом гостиничном номере Де Куффа они говорили о тантрическом буддизме и Книге мертвых, кундалини-йоге и писаниях Майстера Экхарта [42]42
  Майстер Экхарт (Иоганн Экхарт; ок. 1260 – ок. 1328) – немецкий теолог и философ, один из крупнейших христианских мистиков.


[Закрыть]. Когда с минаретов города зазвучал призыв к молитве, они сели в мягкие кресла у восточного окна и смотрели на небо над горой Сион в ожидании первых проблесков света. Прислоненная к дверце шкафа, стояла в футляре виолончель Де Куффа.

В какую-то из предрассветных минут Разз взял Адама за руку. Тот поспешил ее отдернуть.

– Ты что подумал, Адам? Что я заигрываю с тобой? Расслабься, я просто погадаю тебе по руке.

Де Куфф напрягся и позволил новоявленной гадалке продолжать.

– Ты ходил вчера в церковь? – спросил Разз, посмотрев на его ладонь.

Де Куфф коснулся свободной рукой лба, как будто забыл от неожиданности изобразить удивление:

– Я ходил в храм. Не в церковь. В церковь больше не хожу.

– Ну да, там сплошное притворство, – кивнул Мелькер, потом, продолжая исследовать ладонь Де Куффа, добавил: – Ты, должно быть, очень одинок.

Адам покраснел и покрылся испариной:

– Там и это видно? Да, я научился жить обособленно. Хотя ни обособленность, ни общество меня не устраивают. – Над долиной снова пронесся призыв муэдзина; Де Куфф закрыл свои печальные слоновьи глазки. – Завидую тому, как они молятся. Да, арабы. Тебя это шокирует? Я завидую всякому, кто может молиться.

– Знаю, почему ты не можешь молиться, – сказал Мелькер. – Могу представить, что происходит, когда ты молишься.

– Но откуда ты знаешь?

– Ты Олдерману говорил об этом?

– Да, пытался.

– Оби хорош, понимаешь? Но не думаю, что он готов тебя понять.

– Ну конечно, – сказал с улыбкой Де Куфф, – я просто еще один несчастный среди многих.

На него вдруг нашло веселье. Но, увидев лицо Разза, погасил улыбку.

– Как тебе понравилось быть христианином? – спросил Разиэль.

– Не знаю, – ответил Де Куфф. Ему, казалось, было очень стыдно. – Я чувствовал, что должен это сделать.

– Я тоже, – сказал Разз. – Я был евреем за Иисуса [43]43
  «Евреи за Иисуса» – основанная в 1973 г. в Сан-Франциско американская христианская миссия, членами которой являются евреи-христиане.


[Закрыть]. – Он повернулся в кресле, схватил его за колено и потянул к себе. – Я и сейчас за Иисуса. Тебе надо полюбить его.

Де Куфф смотрел на него в замешательстве.

– Пожалуй, я знаю, что творится у тебя в душе, – сказал Разиэль. – Веришь? – Адам смотрел ему в глаза; вот ты и попался, подумал про себя Разиэль. – Думаешь, если мы встретились у мозгоправа, так я чокнутый?

– Да, приходило в голову.

– Ты пошел и крестился, – сообщил ему Разиэль. – Ты был католиком. Твоя мать только наполовину еврейка.

– Извини, я очень устал, – сказал Адам Де Куфф. – Вынужден попрощаться с тобой.

– Хочешь уснуть? – спросил Разиэль.

Де Куфф с тревогой взглянул на него. Разиэль поднялся и встал у него за спиной. Положил руки на его толстую шею и резко дернул. Адам на мгновение, казалось, потерял сознание. Потом напрягся и попытался встать.

Разиэль спокойно, но твердо надавил ему на плечи и усадил обратно.

– Научился этому у мастера кундалини-йоги. Еще ни разу не было, чтобы не сработало. Эти йоги мало спят, но когда спят, то очень здоровым сном. Прими душ – и проспишь до обеда.

– У меня со сном проблемы, – сказал Де Куфф, неловко поднимаясь на ноги.

– Несомненно. – Разиэль похлопал своего нового друга по округлому плечу. – Кто-то разбудил тебя. Вот только когда?

4

«Мистер Стэнли» находился за отелем «Бест» на втором этаже бетонного здания, являвшего улице фасад в стиле ар-деко с оловянными переплетами и непрозрачными стеклами окон-витражей. Было уже очень поздно, когда она наконец добралась сюда в ночь на выходные, – начало четвертого. Водитель такси, привезший ее, сказал, что он из Бухары. Он прилично говорил по-английски и расспрашивал о Лос-Анджелесе. Но Л.-А. был не из тех городов, которые Сония хорошо знала. Сам же отмахнулся от ее вопросов о Бухаре и тамошних еврейских барабанщиках.

Вся улица была протяженностью в два квартала. Она была второй от моря, с рядом задних дверей и служебных входов прибрежных отелей, газетных киосков и закусочных, но сейчас все до единой двери были закрыты и темны.

На пустынной замусоренной улице было сыро от тумана с изморосью, и вылезшая из такси Сония дрожала в непривычной соленой прохладе. Она стала настоящей иерусалимкой, прижилась среди его сухих холмов. Для поездки в Тель-Авив она оделась по-богемному, как прежде, учась в Смити [44]44
  Смитовский колледж в Нортгемптоне, штат Массачусетс.


[Закрыть]: джинсовая юбка, сандалии, черный свитерок с бусами из бирюзы и дорогая черная кожаная куртка. Переходя улицу, она услышала смех, доносившийся из полумрака, – тихий смех, то ли женский, то ли мужской.

Она не жаждала этой встречи. Но Стэнли по телефону ничего не решал и считал делом чести быть недоступным в дневные часы.

Металлическая решетка на уличной двери была опущена, и пришлось долго трясти ее, чтобы кто-нибудь откликнулся. Затем появился заспанный небритый молодой человек и тупо уставился на нее сквозь решетку. Обратившись к нему на своем ломаном иврите, она поняла, что тот палестинец. Немного помедлив, он молча поднял решетку и отступил в сторону, пропуская ее.

Неожиданно грянул рэп. Поднимаясь по лестнице, она увидела судорожные вспышки стробоскопических лампочек, мельтешащие в черном колодце наверху. Там она нашла дверь, открытую в черно-синий танцзал. В центре его стоял Мистер Стэнли собственной персоной и, бесплотный в мигающем свете, танцевал какой-то сибирский кекуок под реактивный речитатив Лок-н-Лода и ухмылялся ей.

– Эгей, Сония! Подруга! Дорогая!

У стены на полу сидели еще двое молодых арабов, с благоговением наблюдая за представлением Стэнли, как мальчишки-чистильщики в фильме с Фредом Астером, пожирающие глазами мистера Фреда. Сония ладонью заслонила глаза от сверкающих лучей.

– Когда-нибудь, – сказала она Стэнли, – меня тут хватит удар.

Качая головой с комично извиняющимся видом за грубые стишки, гремящие из колонок, он подошел поцеловать ее:

– Слушай, что стряслось, Сония? Что за дела?

На запястьях и тыльной стороне кистей у него красовались любительские тюремные наколки. Цепи, сети и паутины въелись в веснушчатую кожу. Интересно знать, какое мнение осталось о нем у организаторов праздника кущей в Лоде [45]45
  Город с крупным аэропортом в 15 км от Тель-Авива.


[Закрыть]. Должно быть, из Москвы летел в варежках, подумала она. Из-за этих наколок его не взяли в армию.

– Сония, что так срочно? Что он говорит?

– «Остынь, ублюдок, не порти мои стихи», – доложила Сония. – Это вот насчет тех стихов.

Стэнли с нажимом повторил:

– Что стряслось?

– Смерть… – ей приходилось чуть ли не кричать, чтобы ее было слышно, – любому, кто украдет его слова.

Она раздраженно пожала плечами.

– Понял, – сказал Мистер Стэнли. – Значит, «Остынь, ублюдок»! – С раскинутыми, словно крылья, руками и опущенными кистями он сделал еще несколько па. – В чем дело? Тебе не нравится?

– Да нет. Очень нравится, – сказала она и добавила: – Не мог бы ты убавить этот свет, а то у меня будет припадок эпилепсии, слышишь, что я говорю?

Он снисходительно поцеловал ее и скомандовал по-арабски. Когда грохот и вспышки прекратились, в темном танцзале, в падающем сверху луче света, появилась высокая, темнокожая, поразительно красивая молодая женщина. Стэнли сделал жест, приглашая всех к столу. Один из юношей-арабов принес поднос, на котором стояли бутылка «Перье», бутылка «Столичной» и тарелочки с нарезанным огурцом, оливками, арабским хлебом и вроде бы икрой.

Женщину звали Мария-Клара. Когда Сония попробовала заговорить с ней по-испански, та в светской манере ответила, что родилась в Колумбии, в департаменте Антиохия и неподалеку от Медельина. У нее было аристократическое и трагическое лицо. Сония предположила, что она посредник между Стэнли и колумбийскими торговцами кокаином.

– Тебе стоило бы послушать выступление Сонии, – по-английски сказал Марии-Кларе Стэнли. – Это что-то потрясающее. Скоро мы ее запишем.

Предложение Стэнли было приятной фантазией, основанной на периодических попытках примазаться к какой-нибудь местной записывающей фирме. Когда-то на московском Арбате он торговал из-под полы пластинками с ритм-энд-блюзом, а теперь, будучи владельцем «Мистера Стэнли», почувствовал себя настоящим импресарио. Стэнли и его амбиции стали постоянной головной болью Сонии. До знакомства с ним она двенадцать лет не пела перед публикой. Однажды вечером прошлой весной она встретилась в Тель-Авиве со старым одноклассником из Френдс-скул, и они пошли в «Мистер Стэнли» попробовать джаз. Музыканты родом были из краев к востоку от Вислы, Сония же и ее приятель, мелкий чиновник посольства в Анкаре, – оба с виду афроамериканцы, по каковой причине их встретили с огромным энтузиазмом. Для Стэнли их присутствие было удостоверением подлинности или хотя бы создавало атмосферу.

Той ночью она была пьяна и весела. Ее уговорили спеть парочку песен Гершвина. «Наша любовь пришла, чтобы остаться», «Как долго это продолжалось?». Кайф был полный. После этого Стэнли постоянно зазывал ее к себе. А еще всегда хотел, чтобы она стала его девушкой, – как она подозревала, не столько для постели, сколько чтобы всегда быть при нем. Для пущей подлинности или хотя бы создания атмосферы.

Она выпила хорошую порцию «Столичной», закусила ломтем арабского хлеба с икрой. Настроение у нее поднялось.

– То, что надо, Стэнли. Ценю!

Стэнли в ответ изобразил несчастного Пьеро. Скрестил татуированные руки на груди и опустил уголки губ. Сказал печально:

– Сония, я так скучаю по тебе. Почему ты больше не заходишь?

У него были светло-голубые глаза и очень темная кожа под ними, так что всегда казалось, будто он смотрит с унынием.

– Хотела вернуться, – сказала она. – Надеялась, ты позволишь мне выступить.

– О чем речь! – радостно воскликнул он и взял ее за руку. – Да в любое время. Хоть сейчас. Эта молодая женщина потрясающе поет, – обратился Стэнли к своей гостье. – Невероятный голос. До дрожи пробирает.

Мария-Клара кивнула с мрачным одобрением.

– Ну, так я свободна на следующей неделе, – сказала Сония, желая оставить себе несколько дней на подготовку. – Когда хочешь, чтобы я приступила?

– Когда сможешь, тогда и приступай. На следующих выходных?

– Договорились, – сказала она. – Меня это устраивает. Условия прежние?

Прежние условия обязывали Стэнли заплатить пять тысяч американских долларов за семь вечеров по два выступления за вечер. Когда он первый раз предложил ей такую сумму, она подумала, что он шутит. Однако это была не шутка; он ворочал большими деньгами, и ему нравилось, как она поет. За такую сумму стоило иметь с ним дело, по крайней мере на несколько недель.

– Условия те же, – подтвердил Стэнли.

Сверх условленной суммы он щедро оделял наркотиками, и, связываясь с ним, главное было – не брать их. Насколько понимала Сония, за оговоренную плату он не ждал от нее ничего сверх пения. За бесплатный же наркотик вполне мог потребовать определенных услуг, сексуальных или еще каких. Он знал, что она работает в секторе на Международный детский фонд, что у нее есть удостоверение сотрудника ООН и возможность пользоваться ооновским транспортом.

– Тебе есть где жить в Тель-Авиве? А то мы можем устроить.

– Я уже подыскала место, – сказала она.

Это было не совсем правдой. Она знала пансион недалеко от моря, который принадлежал двум старым берлинским спартаковкам [46]46
  «Союз Спартака» – организация германских левых социал-демократов; был создан в Берлине в 1918 г. по инициативе Карла Либкнехта. В 1919 г. вместе с другими левыми организациями образовал компартию Германии.


[Закрыть], знакомым ее родителей.

– Ты, случаем, не едешь в ближайшее время в Газу? – спросил Стэнли. – С какой-нибудь из их белых машинок?

Ей было известно, что он переправлял туда наркотики. Он заявлял, что у него есть связи как в армии и в гражданской администрации, так и среди местных шебабов. Бело-голубые ооновские фургоны, курсировавшие между горой Злого Совета [47]47
  Место расположения штаб-квартиры ООН в Израиле, а некогда (по злой иронии) дома Каиафы, где на совете первосвященников и фарисеев окончательно решилась судьба Христа.


[Закрыть]и Оккупированными территориями, представляли для него практический интерес.

– Вряд ли, Стэнли. Думаю, мне там уже не рады.

– Ну хорошо, – сказал он, – если соберешься, можем провернуть одно дельце. У меня там есть друзья. – Предложение, как всегда, недвусмысленное. Прощаясь, он задержал ее руку в своей. – Погоди, Сония. Минуточку. У меня кое-что есть для тебя.

– Все в порядке, Стэн, обойдусь. Мне нужно возвращаться.

На самом деле улица сейчас была пуста, до пяти утра ни автобусов, ни шерутов до Иерусалима. Он скрылся в задней комнате, оставив ее в компании Марии-Клары, рядом с которой она чувствовала смятение.

– Ты красива, – сказала отрешенная, печальная колумбийка. В ней была серьезность танцовщицы танго. – Не стоит уходить так рано.

– Благодарю.

– Глядя на тебя, я вспоминаю Кубу. Ты похожа на кубинку. И говоришь, как там.

– Спасибо на добром слове, – сказала Сония. – Но я слишком неуклюжая по сравнению с кубинками.

Сония более или менее привыкла к Стэнли, но от Марии-Клары ее в озноб бросало.

– А знаешь, – сказал Стэнли, – нам звонил твой старый дружок. Кларнетист.

– Рэй Мелькер? Как он?

Она чуть не спросила, не завязал ли тот с наркотиками, но в подобной компании это был неуместный вопрос.

– Он в Сафеде [48]48
  Город на севере Израиля.


[Закрыть]. Водит экскурсии. Хочет работать. Приехать и поиграть для нас.

– Советую не упускать случай, Стэн. Он будущий Сидни Беше [49]49
  Сидни Беше (1897–1959) – выдающийся американский виртуоз, джазовый кларнетист и саксофонист.


[Закрыть]. Когда-нибудь станет знаменитостью.

Интересно будет увидеть Разиэля снова, подумалось ей. Соблазнительно.

Стэнли согласился, сказал:

– Передам ему, что, если хочет работать, пусть приезжает.

Она ушла, решив не вызывать такси, свернула за отелем на улицу Хаяркон и зашагала по узорному тротуару на юг вдоль пляжа. Над морем на горизонте копился беспокойный свет дня, груды громоздящихся облаков и бледный серенький свет.

Пройдя примерно милю по приморскому бульвару, она встретила группу спешащих к воде пожилых мужчин в плавках. Они замахали ей, колесом выпячивая седую волосатую грудь, изображая крутых парней. Один размахивал бутылкой израильской водки. Она остановилась и стала наблюдать, как они силуэтами на фоне восходящего солнца спускаются, толкаясь, к кромке воды, чтобы совершить свой утренний моцион.

Сония испытывала слабость к старикам. Однажды она целый вечер просидела в баре на улице Трумпельдора, куда они зашли ради старых сионистских военных песен, «Интернационала», песен Пиаф и польских вальсов; это напомнило ей о мире ее родителей. О мире, скрепленном надеждой. Она уже начала думать, что надежда принадлежит прошлому.

На улице Герберта Самуэля стояло свободное такси, так что она доехала до автовокзала и успела на первый утренний автобус, забитый служивым людом, едущим на работу. Когда автобус углубился в красные и коричневые Иудейские горы, она испытала чувство облегчения, словно возвращалась домой.

Кто знает, спрашивала она себя, который мир настоящий? Пластмассовый город, где все стремятся к наживе, город, как ни парадоксально, похожий на любой другой, или город на холме, в котором она теперь жила. Во всяком случае, она знала, где ее сердце.