Текст книги "Дамасские ворота"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Сейчас же, когда толпа полоумных все еще рыскала по дороге, а над головой кружил вертолет с шутниками, Лукасу пришло в голову, что стоит найти того цыгана и заплатить, в конце концов, за согласие дать интервью.

42

Пока толпа за стеной бегала по дороге, призывая его не прятаться, сдаться, чтобы выпустить ему кишки, Лукас пил крепкий чай и арак с мухтаром племени навар, относившегося к суфиям-бекташам [368]368
  Суфийский орден бекташей основан в XIII в. суфием из Хорасана Хаджи Бекташем; близок к шиизму и содержит элементы христианства.


[Закрыть]. Среди полезных вещей, которыми они промышляли, было и гадание. Так что Лукас с готовностью согласился услышать свою судьбу.

– Ты должен заплатить, – заявил мухтар.

Лукас было встревожился, подумав, что жизнь сулит ему возмездие. Он всегда ждал, что придет день расплаты. Но мухтар лишь обращал его внимание на то, что нематериальные услуги являются предметом торга, договоренности.

– Да, конечно, – согласился Лукас.

– Сколько ты заплатишь? – спросил мухтар. Звали его Калиф.

Лукас неосторожно заглянул в бумажник. Там было чуть больше двухсот долларов в американской валюте и шекелях.

– Пятьдесят долларов, – предложил он.

– Ты заплатишь сто долларов, – заявил мухтар с авторитетностью провидца.

– Договорились, – кивнул Лукас.

Он протянул руку, и мухтар прикоснулся к линиям жизни и судьбы. Затем приложил ладони к вискам Лукаса.

– Ты будешь жить долго, – объявил старик.

– Хорошо! – сказал Лукас, хотя было непохоже, чтобы шум толпы затихал.

– Тебя будут преследовать несчастья еще пять лет. Будешь скитаться по миру с людьми, которые не любят тебя. Но Аллах, хвала Ему, охранит тебя, как Он хранит других, подобных тебе. Через пять лет ты примешь ислам. Станешь дервишем-бекташем [369]369
  Дервиш в иерархии бекташей – самостоятельный бекташ-одиночка.


[Закрыть].

– Что ж, возможно.

– Да. У тебя будет жена. Из дервишей. Она станет тебе наставницей. Мудрая женщина, крепкая верой.

– Как она будет выглядеть?

– Красивая. Как бедуинка племени ховейтат. У нее смуглая кожа. Она удлиняет глаза сурьмой.

Ветерок покачивал голую лампочку над ними. Куфия мухтара была идеально чистой, усы подстрижены и напомажены, как у венгерского гусара.

Лукас выразил изумление сверхъестественной проницательностью мухтара. Признался, что знаком с такой женщиной.

– Верь, – сказал мухтар. – Почитай святое. Тогда твои несчастья прекратятся.

За дополнительную плату мухтар предложил прочитать ему особую, большую и содержательную лекцию о наварах, дервишах-бекташах. Эту услугу он часто предлагал журналистам, и стоила она еще сотню долларов. Лукас, отвлекаемый неутихающим близким гамом, не стал ничего записывать, заверив мухтара, что у него отличная память.

– Навар, – сообщил Калиф, – плохое название. Грязное. На самом деле мы не навары. Мы аль-фирули.

По словам мухтара, аль-фирули и их родственники зилло пришли из Албании со своими хедивами [370]370
  Титул правителей.


[Закрыть]в девятнадцатом веке. Они благополучно жили в Египте и Газе до свержения короля Фарука, который, как потомок хедивов, был их покровителем и защитником. Аль-фирули жили в Газе еще до появления лагерей беженцев, рассказал мухтар. Палестинские беженцы иногда притесняли их, как их самих притесняли израильтяне. В прошлом аль-фирули были известны как музыканты и танцоры. Их мужчины и женщины танцевали вместе и занимались гаданием. С возрождением ислама гадание и совместные пение и танцы пошли на убыль. А с начала интифады здесь военное положение. Свадьбы и Байрам проходят без музыки из уважения к мученикам. Тут одни похороны, а аль-фирули не обслуживают похороны.

В представлении мухтара мировоззрение наваров было весьма привлекательным. Они славили жизнь, употребляя вино и арак, когда могли себе позволить. Почитали Магомета, Моисея и Ису, всех пророков Божьих.

В Тель-Авиве, как объяснил Калиф, можно найти людей, говорящих на языке, понятном аль-фирули. Эти люди в Тель-Авиве говорят на цыганском. Язык наваров называется думир. Многие молодые навары уже не говорят на нем.

Лукас спросил Калифа, бывал ли тот в Тель-Авиве. Калиф неопределенно ответил о своих странствиях. Но, признал он, многие аль-фирули переходили границу. Бывали в Тель-Авиве и в Иерусалиме. В Иерусалиме они посещали церкви, мечети и другие людные места, чтобы рассказывать о своем народе. Лукас предположил, что они ходили туда за подаянием.

Выяснилось, что Калиф слышал о Яд-Вашеме. Аль-фирули ходили и туда тоже. Лукас рискнул спросить, знает ли тот о значимости этого места.

– Евреи были убиты, – ответил Калиф. – Многие умерли, пока не пришли сюда.

Он сказал, что слышал: это величественное сооружение, построенное из благородных металлов, огромное, как мечеть.

– Но там не молятся, – объяснил Лукас. – Это монумент. Посвященный еврейским мученикам. Их памяти.

Из необработанного камня, добавил он. Не из благородных металлов.

Калиф сказал, что, как ему кажется, он понял, о чем говорит этот монумент:

Чем огромней скорбь, тем страшней будет возмездие. Когда у человека горе, он хочет видеть, что и его враги в горе. Он думает: «Почему я должен плакать, а тот человек нет?»

Калиф заметил, что Лукаса расстроил его рассказ:

– Тебе грустно? Ты еврей?

– Мне грустно.

Ему было грустно весь день. О Яд-Вашеме, евреях, цыганах, аль-фирули он ничего не сказал. Это была безнадежно долгая история. Разве он миссионер? На дороге все успокоилось.

Платя дополнительную сотню, Лукас заметил, что безумный Запад должен поучиться древней мудрости у простых людей. Мухтар похвалил его скромность и готовность учиться. У мухтара был большой опыт общения с людьми Запада. Лукас, по его мнению, был среди них исключением, не такой, как другие.

Перед самым рассветом Лукас услышал утренний призыв к молитве, звучавший над всей огромной долиной золы [371]371
  Аллюзия на «valley of ashes» из романа Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби».


[Закрыть]. На сей раз это был не яростный вопль муэдзина, не призыв обрушить гнев на мерзости, не клич «Itbah al-Yahud!». А лишь красота призыва к молитве, увещевания и уверения верующих, что молитва лучше сна. Конечно, это была магнитофонная запись. Но когда она зазвучала, пустыню озарили первые лучи солнца, а на дороге воцарилась тишина и мир.

Появился, где-то продремавший остаток ночи, Калиф:

– Днем будет лучше.

– Прекрасно, – сказал Лукас.

На рассвете молодой навар повез его той же дорогой, по которой носились ночью в поисках Лукаса полоумные жители деревни. Появился военный вертолет и минуту кружил над ними. Того гляди прикажут съехать на обочину.

Вскоре Лукас узнал окраины Аш-Шейх-Иджлина, где, как говорили, должен был располагаться ооновский распределительный центр. Здесь навар высадил его, и он пошел дальше пешком. Небо было еще затянуто дымом. Откуда-то, не слишком издалека, повеяло, как показалось Лукасу, йодистым запахом океана, водорослей, побережья.

Через час после восхода солнца уже стояла нестерпимая жара. Лукасу, не прихватившему шляпы, напекло лысину. Над дорогой дрожали миражи. Тучка днем была бы кстати, подумалось Лукасу. Ночью – столп огненный [372]372
  Исх. 13: 21; в столпе огненном шел Господь ночью, показывая путь сынам Израилевым из египетского рабства, а днем – в столпе облачном.


[Закрыть].

Он не думал, что есть смысл возвращаться в Бейт-Аджани за женщинами, нашедшими убежище в доме старой повитухи. Лучше попытаться уйти под защиту ООН или какой-нибудь неправительственной организации, а уже с их помощью связаться с Нуалой, Розой и Сонией. По его соображениям, женщинам не должна грозить непосредственная опасность.

Впереди из миража на дороге появились четыре нечеткие фигуры. Когда они приблизились, он увидел, что это четверо молодых палестинцев. Их одежда была грязной и закопченной, будто они слишком приближались к огню. Один был в куфие с черной завязкой и нес канистру с бензином. При виде канистры Лукас заволновался.

Молодые люди поравнялись с ним, глядя неприязненно. Непонятно, кто они были. То ли палестинцы из городка, то ли бедуины, а может, даже навары, аль-фирули.

– Ты еврей, – сказал один, проходя мимо.

– Шпион, – сказал другой.

– Ты дерьмо, – сказал тот, что в куфие и с канистрой.

– Дерьмо, – сказал четвертый, видимо почти не знавший английского.

Что толку возмущаться? Каждый идет своей дорогой, и Лукас, во всяком случае, не стал оглядываться. Он уже сталкивался с подобным на Карибах, и ничего.

Следующим, что он увидел в слепящем свете, была самоходка под флагом с сине-белой звездой Давида, остановившаяся у края дороги. Самоходка была грязная и выглядела брошенной, но оказалось, что в ней сидит патруль Цахала. Люк башни открылся, и показалась голова парня в танкистском шлеме. Парень снял шлем, достал из кармашка фуфайки солнцезащитные очки и уставился на Лукаса.

Помолчал озадаченно, потом потребовал:

– Документы!

Лукас показал ему паспорт и пропуск для прессы.

– Что, кое-какие проблемы? – сухо спросил солдат.

– Да, натолкнулся на баррикаду ночью. Пришлось оставить машину.

– Теперь ее, наверно, сожгли. Еще повезло, что вас в ней не было.

Лукас улыбнулся, показывая, что оценил шутку.

– Думаете, шучу? – с раздражением спросил солдат. – Прошлой ночью убили гражданского. По всему сектору были беспорядки. На Западном берегу тоже. Даже в наших собственных городах. В Лоде. Назарете. Холоне. Молодую девушку убили.

– В секторе?

– В самом Тель-Авиве, – ответил солдат.

– Как можете заметить, – сказал Лукас, – я заблудился, к тому же я иностранец. Я бы хотел позвонить в свой офис в Иерусалиме. Не могли бы вы подбросить меня до поста ООН?

На лице солдата появилось беспокойство. Из люка выглянул второй молодой солдат, обмахиваясь беретом. При открытом люке кондиционер в танке не справлялся с нагрузкой.

– Я бы с удовольствием помог, – сказал первый. – Но вдруг что-то произойдет, пока вы с нами? Бац – и мы уже в Ливане. – Он оглядел горизонт. – Гляньте туда, – показал он на ближайшее поселение за полем шпината. – Это Кфар-Готлиб. У них есть телефон. Они вас выручат.

Второй солдат бросил какое-то словечко на иврите, позабавившее его товарища, но которого Лукас не понял.

– Мы думаем,что у них есть телефон, – перевел первый. – Мы не всегда знаем, что им разрешено.

Они достали из глубины танка прохладное армейское одеяло, бросили на раскаленную броню, чтобы он сел, и довезли до Кфар-Готлиба. У ворот поселения солдат, командовавший самоходкой, объяснил, что приключилось с Лукасом. Вооруженные часовые открыли ворота. Часовые были в такой же форме цвета хаки, что и танкисты, отличаясь только кипой на макушке, и были мрачны и молчаливы.

Лукас пожал руку солдатам, подбросившим его до поселения, и прошел в ворота.

– Не уверен, что добрался бы сам, – сказал он часовым.

Двоим из них было по двадцать с небольшим, а третьему – за пятьдесят. На все попытки Лукаса завязать разговор те отвечали молчанием. Вскоре из поселкового штаба, вызванный по рации, прибыл джип. За рулем сидела симпатичная темноволосая женщина в бандане цвета хаки. Пожилой часовой сделал знак Лукасу сесть в джип и занял место рядом с ним. Они в молчании ехали мимо полей шпината. Затем пошли поля томатов, за ними – ряды грейпфрутовых деревьев, еще дальше виднелась банановая плантация.

– Значит, это Кфар-Готлиб, – сказал Лукас, снова пытаясь разговорить пару в джипе.

Пожилой равнодушно взглянул на него и подтвердил: «Правильно». Говорил он без малейшего акцента и чувства.

Примерно через полчаса они достигли первого ряда оштукатуренных домов, среди которых находился штаб. Выйдя из машины, часовой тем же повелительным жестом, что и прежде, велел Лукасу покинуть джип. Хотя автомат у него был перекинут через плечо, Лукас почувствовал себя словно арестованный. Женщина в бандане отъехала, даже не оглянувшись.

– Я бы хотел связаться с людьми, вместе с которыми приехал, – вежливо сказал Лукас, когда они вошли в трейлер с кондиционером, в котором, похоже, размещалось главное управление поселения. – Они из Международного детского фонда.

Человек с автоматом остановился на ходу и посмотрел на него тем же пустым взглядом, в котором теперь появилась затаенная ярость:

– Детского?

– Да, я…

– Ты репортер? У нас здесь есть дети. Хочешь написать о наших детях?

– Я работал в лагерях беженцев.

– Ах, в лагерях! Понимаю. Как же. Ты о тех детях.

– Кошмарный был день, – сказал Лукас, все еще надеясь расположить к себе сопровождающего. – Опасный для всех.

– Верно. Больше того, один из наших братьев был убит. Один из наших детей.

– Соболезную.

– Это был не ребенок, а красивый молодой человек. Надеюсь, ты не принимаешь меня за педика?

Лукас подумал, что лучше не отвечать, промолчать. Похоже, он снова влип.

– Конечно, если ты голубой, – сказал охранник, – не в обиду тебе будь сказано. Я хочу, чтобы ты хорошо думал о нас. Для нас очень важно, что думает о нас мир.

– Вы, я вижу… – Лукас оглядел зеленеющие поля, нет ли где вышек с часовыми. Над передвижными дождевальными установками раскинулись ряды туманных радуг, сливаясь с подернутым дымкой горизонтом. – Вы, я вижу, выращиваете много шпината.

Он был напуган и валился от усталости.

– Много шпината. Хорошо сказано. Да, – с деланой сердечностью и удовольствием засмеялся человек с автоматом, – пустыня у нас расцвела. – Он помолчал секунду. – Молодой человек, который погиб, которого растерзали эти твари, он был новичком здесь. И все равно – одним из наших детей. Может, тебе трудно это понять?

– Конечно я понимаю, – ответил Лукас. Возможно, в его голос вкралась невольная нотка раздражения. – Почему трудно?

– Тебе придется понять. И ты поймешь.

– Как это произошло? – спросил он, забыв предсказание мухтара.

– Мистер, об этом мы и собираемся тебя расспросить.

43

Лежа на кафельном полу в прохладной, ярко освещенной комнате, Лукас имел возможность подумать над тем, что еще несколько мгновений назад никто ему реально не угрожал. Таких тяжелых ударов прямой в лицо, которыми только что снес его веселый рыжий человек, ему никогда не приходилось получать – это было похлеще того раза, когда его, пьяного, отметелили и ограбили в Морнингсайд-парке. Он не собирался отвечать ударом на удар, но рыжий тем не менее назидательно произнес:

– Никогда не пробуй ударить еврея. Ибо поднимать руку на еврея – это все равно что поднимать руку на самого Всемогущего.

– Такого я еще не слышал, – проговорил Лукас, вставая на ноги.

Рыжий был не один, вместе с ним в комнате находился его коллега.

– Ну так теперь услышал, – сказал последний.

Он был много ниже ростом своего товарища, и лицо его было не столь добродушным. Низенький, коренастый, с холодным взглядом, темноволосый и пузатый. И видно, знал, какое впечатление производит.

Лукас тяжело опустился на табурет, который ему придвинули. Табурет о трех ножках – на таких отдыхает боксер между раундами или отсиживается наказанный обалдуй в классе. В Кфар-Готлибе, представил себе Лукас, табурет использовался в обеих целях. Глядя на слепящий свет, он увидел, что на руках рыжего, который ударил его, ярко-красные боксерские перчатки. Напарник рыжего заметил удивлеиие Лукаса.

– Он боксер, – объяснил коренастый, похоже начальник рыжего. – Ему нужно беречь руки.

– А я было подумал, что он играет на скрипке, – отозвался Лукас.

Ответ был совсем неправильный. Бац – и он снова оказался на полу, с расквашенным носом, ощупывая, не сломан ли тот, и глядя на собственную кровь.

– Ты угадал, – сказал рыжий. – Обожаю рубато. Хочешь, чтобы я продолжил?

Взбираясь обратно на табурет, Лукас был озабочен только одной мыслью: когда восстановится дыхание? Это напомнило ему об одном случае. Тогда он сбил себе дыхание, ныряя ночью в Шарм-эль-Шейхе. Он всплыл на поверхность на мгновение раньше, чем полагалось, и увидел черное небо и огромные звезды над пустыней. Снял маску с лица и погрузился в резиновые объятия лодки, чтобы насладиться свежим воздухом. Однако из-за какого-то таинственного сбоя в процессе метаболизма не мог дышать. Он плавал по черной поверхности воды, задыхаясь, как в разреженной атмосфере Урана, и бедные легкие работали вхолостую.

В помещении, куда они зашли, была непроглядная тьма и пахло плесенью. Когда вспыхнула люминесцентная лампа на потолке, он увидел, что оно выложено кафельной плиткой. Это было нечто вроде убежища, бункера. Через двадцать секунд отчаянных усилий к Лукасу вернулось дыхание.

– Ну, – спросил черноволосый, – так за что тебя бьют?

Правильный ответ, подумал про себя Лукас, будет «за Ленни», но он промолчал. Понимание, что необходима осторожность, дорого обошлось Лукасу, который имел обыкновение размышлять медленно и вслух, но на сей раз придется постараться.

– Вы спасли мне жизнь. Если б вы меня не подобрали, меня могли бы убить. Так что я действительно не знаю, за что вы меня бьете. Я американский журналист, как написано в моем пропуске.

– Еврей? – спросил рыжий.

Лукас едва удержался от хохота. За несколько лет в Израиле ему задавали этот вопрос всюду, где он бывал, от Дана до Галаада, прямо или косвенно. И вот, едва он решил, что слышал уже все возможные вариации смысла, подтекста, интонаций вопроса, он услышал новую.

Вариант рыжего не был особенно враждебным. Скорее даже слегка дружелюбным.

– Наполовину, – ответил Лукас. – Отец был еврей, но нерелигиозный. Исповедовал «этическую культуру». Мать – не еврейка.

Почему он рассказывает этим кретинам о своей жизни? – спросил он себя. Одно дело – бояться, но эта потеря морального авторитета была унизительна. Тем не менее ему была ясна логика, которой он руководствовался. До тех пор пока он верит в их относительную добродетель, есть надежда, что они его не убьют. Эта надежда была единственным основанием, от которого можно отталкиваться. Он, однако, сознавал, что ревизионистские подпольные группы во времена Британского мандата убивали куда более достойных евреев, чем он. Настоящих евреев.

– Как вышло, что ты не в правительстве? – спросил рыжий.

Шутка была рассчитана на то, что ее оценит напарник, и Лукас подумал, что улыбнуться было бы опрометчиво. К тому же он не хотел снова подставляться под удар.

По Нюрнбергским расовым законам [373]373
  Нюрнбергские расовые законы – два антиеврейских закона, провозглашенные по инициативе Гитлера в 1935 г. и единогласно принятые на съезде Национал-социалистической партии в Нюрнберге.


[Закрыть]он самый натуральный еврей, подумал Лукас. Если он вполне еврей для газовой камеры, то и для них должен быть тоже. Но он ничего не сказал. Когда-нибудь, если останется живым, можно будет вставить куда-нибудь эту фразу. А сейчас хватит с него мордобоя, больше он не выдержит.

Пока двое дознавателей переговаривались меж собой на иврите, Лукас на короткое время потерял сознание. Очнувшись, он поймал себя на том, что разглядывает боксерские перчатки. Ему вспомнились «смокеры» с боксом после уроков в неподходящей школе. Вспомнилось, как вынужден был биться с каждым достававшим его школьным антисемитом, начиная с мальчишки по имени Кевин Инглиш. И таких был добрый десяток.

Как странно, как жутко, что приходится вспоминать все это здесь. Что тебя заставляют вспоминать закон детских джунглей с их мерзкими склоками и благочестивым янсенистским фатализмом в таком месте, как Кфар-Готлиб. Но разве нет у них определенно чего-то общего? Религия. Душа бездушного мира; до чего же Маркс был сентиментален [374]374
  Имеется в виду следующая фраза К. Маркса: «Религия – это вздох угнетенной твари, душа бездушного мира, сердце бессердечных порядков, цветы, украшающие цепи, которыми сковано человечество, опиум народа».


[Закрыть]. А тут, в Кфар-Готлибе, они сверхрелигиозны. Еще национализм. Автоматы. Шпинат. Лукасу хотелось, чтобы все это что-то значило. И мысль, что это не значит ничего, откровенно бесила.

– Так что ты делаешь, Лукас, на нашей земле? – спросил черноволосый.

– Я журналист, – ответил Лукас. – Вы видели мои документы.

– Еще бы, и ты такой же, как все они, – сказал рыжий. – И для того здесь, чтобы клеветать на религиозную общину. Может, не в наших силах заставить тебя не клеветать. Но когда ты становишься причиной смерти еврея, на тебе его кровь. А в таком случае мы можем принять меры.

– Мы сделали все, что могли, чтобы спасти ему жизнь, – сказал Лукас. – Он ушел от нас. Толпа схватила его, и мы ничем не могли ему помочь.

– Линда Эриксен другое говорит. Что вы проехали блокпост и ничего им не сказали. Что ударили ее, не давали сообщить армии.

– Все было не совсем так, – возразил Лукас.

Привели Линду, с опухшими глазами и немного отошедшую от истерики.

– Они ударили меня, когда я попыталась сообщить солдатам, – со злобой сказала она. – Они виноваты в его смерти.

– Линда, – начал Лукас, – ты ведь прекрасно все понимаешь.

Но он видел, что ее не переубедить. Он сам был не уверен в том, что же произошло. И едва ли чье-нибудь чувство справедливости будет здесь удовлетворено, как ни крути.

– Послушайте, – сказал Лукас дознавателям, когда Линда вышла, – я не знаю ни кто такой Ленни, ни что он там затевал, но я сделал для него все, что мог, и мои спутницы тоже. Он пришел в лагерь сам по себе.

– Как это ты не знаешь, что он затевал? – спросил черноволосый. – Чем вы там с ним занимались?

– Я так понял, что он выступал посредником, устраивал переговоры мисс Эриксен и Сонии Барнс с какими-то палестинцами в лагере «Аргентина». Мисс Эриксен работает волонтеркой в Коалиции по правам человека. Сония Барнс привезла ее сюда на ооновской машине.

– И?.. – спросил рыжий.

– Когда запахло жареным – когда начались беспорядки, – я поехал на такси искать Сонию. Ну а дальше все пошло наперекосяк.

– Почему ты?

– Потому что я друг Сонии. Я пишу о ней.

– Пишешь что?

– Статью о религиозных группах в Иерусалиме. У Сонии есть друзья, принадлежащие к одной такой.

– К секте, – сказал рыжий.

Лукас пожал плечами:

– Секта – понятие относительное.

А про себя подумал: «Тебе ли этого не знать?»

– Так ты об этом пишешь? – спросил черноволосый. – О сектах в нашей стране? Может, вроде «этической культуры»?

– Я писал о религиозной одержимости, – ответил он.

– И кого ты считаешь одержимыми здесь? – поинтересовался коренастый и черноволосый. – Не нас, надеюсь?

– Присутствующие в виду не имеются, – сказал Лукас. Он снова почувствовал дурноту. – Можно попросить глоток воды?

Ему принесли чашку сильно хлорированной воды. На стене у них за спиной, заметил он, висело знамя с изображением короны над пальмой и буквами «бет», «далет», «гимель» [375]375
  То есть «мудрость», «богатство», «семя».


[Закрыть].

– А почему тебя так интересует Линда? – спросил рыжий. – Стоило ей приехать сюда, как тут же появляешься ты.

– Я несколько месяцев расспрашивал Линду и ее бывшего мужа. А приехал я сюда вчера потому, что мне позвонила Сония Барнс.

– А Сония почему интересует?

– Мы ходим по кругу, – сказал Лукас. – Сония получила машину неправительственной организации. Линда просила ее об этом. Потому что она вроде как расследует случаи избиения детей парнем по имени Абу Барака.

Лукас пытался как можно быстрее и не задавая лишних вопросов определить, чего хотят от него эти два «молодых льва» [376]376
  Аллюзия на героев романа Ирвина Шоу «Молодые львы» (1948), впоследствии экранизированного.


[Закрыть]. Поначалу он думал, что его бьют из-за смерти Ленни. Но видать, они хотят узнать что-то о нем самом.

– С кем ты встречался вчера еще? – спросил черноволосый. – Кроме арабов.

Лукас задумался. Логично было заключить, что им известно, с кем он встречался.

– С Нуалой Райс из Международного детского фонда. С Элен Хендерсон из БАПОРа. С Ленни. С Линдой и Сонией.

– Ты занимался Линдой. Брал интервью у ее бывшего мужа. Ты познакомился с ней через Пинхаса Обермана.

– Это маленькая страна, все друг друга знают.

– Думаешь, у тебя есть источник в Шабаке? – спросил рыжий. – Так вот, будь уверен: ни в МОССАДе, ни в Шабаке – нигде не происходит ничего, о чем бы не знали мы. Между прочим, почему ты бросил свою журналистскую работу?

– Да так. По личным причинам. И у меня нет источника в Шабаке.

– Тебя используют. Мы можем предложить историю поинтересней, ты сумеешь помочь этой стране. Или можем заставить тебя замолчать.

Кажется, Лукас понимал их желание притушить интерес прессы к Абу Бараке. Поскольку ясно было, что Абу Барака один из них. Или, что правдоподобнее, несколько из них – из их отряда головорезов. Но что это за «история поинтересней»?

– Этот парень, – хмыкнул он, – типичный моссадовец. Косит под гоя, но нас не проведешь. А вы что скажете?

Напарник рыжего, не обращая внимания на предложение, сделанное его приятелем, сказал Лукасу:

– Ты утверждаешь, что ты честный журналист. Что ж, посмотрим, какой ты честный. Мы можем рассказать о заговоре против Государства Израиль. И о плане клеветнической кампании против активных религиозных общин.

Лукас ответил молчанием.

– В чем дело, мистер Лукас? Неинтересно? – Он выругался по-арабски. – Для этих ублюдков, представляющих славную свободную прессу, если евреи сопротивляются террору, если защищают себя от убийц, то они ничем не лучше нацистов. Удел евреев – быть жертвой. Иначе мир рухнет, так, мистер Лукас?

– Я не разделяю подобных воззрений.

– Твои приятели – сектанты, Лукас, все эти иностранки и управляющие ими иностранцы, – просто банда террористов, не гнушающихся контрабандой наркотиков.

– Необходимо доказательство, – требовательно сказал Лукас.

В то же время у него было отвратительное предчувствие, что их обвинения не вполне голословны. Как ни тяжело было признаться себе в этом, но, кажется, имелась в виду Нуала, – похоже, она в конце концов прокололась.

– Доказательство, мистер Лукас, – пообещал черноволосый, – ты получишь. А взамен мы потребуем ответной услуги, понял? Ты заявляешь, что неповинен в смерти нашего товарища. Может быть, тогда мы разрешим сомнение в твою пользу. Но будь так добр позаботиться о том, чтобы стала известна правда об этой истории. Тебя хотели использовать, чтобы развязать кампанию клеветы. Но ты вместо этого напишешь правду.

– Потому что, – прибавил рыжий, – правда поразительна. Но ты обязан нам больше чем правдой, которую узнаешь. Ты обязан нам жизнью за жизнь.

– Нет, – сказал Лукас. – Я никого не убивал.

– Извини, приятель. Человек погиб. И ты в ответе. Эта смерть может привести к другим смертям. На твоих руках – кровь. – Рыжий кивнул на стену бункера, за которой тянулись засушливые равнины, окружающие Кфар-Готлиб, фруктовые плантации и поля шпината. – Тут нет ни одного человека, который не был бы готов умереть за святость того, что принадлежит нам.

– Итак, мы даем тебе информацию и шанс ее обнародовать, – сказал напарник рыжего. – Отныне и до того, как все разрешится, важно, чтобы ты сотрудничал с нами. Что скажешь?

– Не знаю, – ответил Лукас.

Тогда они снова предъявили Линду, которая рассказала ему о гашише. Объяснила, что Нуала и Сония переправляли тот каждую неделю. А в обмен – оружие для палестинского ополчения, которое иногда сотрудничает с Шин-Бет, вроде «Черных соколов» или коммунистической фракции. Еще они иногда возят колумбийский кокаин от Мистера Стэнли для высших чинов ополчения. Недавно они достали иранскую взрывчатку для банды приверженцев синкретической религии под водительством Де Куффа, которая замыслила сумасшедший план насчет Харама. Линда утверждала, что узнала об этом случайно, Сония ей доверилась.

Но, поглаживая подбородок, думал Лукас, если кто и замышляет разрушения на Храмовой горе, то уж скорее боевики Кфар-Готлиба, сверхпатриоты, породившие Абу Бараку, а не группа каббалистов-эстетов Де Куффа и Разиэля, в этом он был вполне уверен.

Лукас, не расположенный спорить, решил разобраться в этом позже. Линда тем временем плакала не переставая, и Лукас согласился со всеми условиями, которые ему ставили.

В какой-то момент вечером у ворот поселения появился Эрнест из Коалиции по правам человека. Он переехал границу на такси с нервным водителем, чтобы забрать Линду. Наконец хаверим отпустили Лукаса.

– Ты-то здесь как оказался? – спросил его Эрнест.

– Это долгая история. Я думал, тебя нет в стране.

– Уезжал в Прагу на конференцию. Но когда вернулся вчера, мне сказали, что Линда здесь.

– Кто сказал?

– Ну, у нас есть тут кое-какие контакты, – ответил Эрнест. – Не все, кто живет в Кфар-Готлибе, разделяют господствующую тут идеологию. Но я должен был приехать сам.

Он обернулся к Линде, которая притворялась спящей на заднем сиденье. Эрнест должен был ехать сам, потому что был одним из немногих, кто мог в относительной безопасности добраться от Газа-Сити до поселения.

Они с Лукасом переглянулись.

– Кто-нибудь вывез женщин? – спросил Лукас. – Сонию?

– Нуала и мисс Хендерсон сейчас на территории Детского фонда. Сония – на пляже.

– На пляже, – не понимая повторил Лукас.

– Ну, увидишь, – сказал Эрнест. – Так что говорят в поселениях? Похоже, над тобой поработали, вид у тебя тот еще. На побережье сможешь получить первую помощь.

– Можно прекращать поиски Абу Бараки. Абу Барака – это они. О каком побережье ты говоришь?

– Не удивлен, – сказал Эрнест; Линда заерзала на заднем сиденье, будто бы во сне. – Что еще они говорят?

– Что Бог на их стороне. И они хотят втюхать мне какую-то историю.

– Они – левая рука Бога, – задумчиво проговорил Эрнест. – И правая тоже.

– Знаешь, что я думаю? – сказал Лукас. – Когда-нибудь Богу отрубят Его хренову руку. – Тут он вздрогнул от пронзительного вопля Линды. Обернувшись, увидел, что та зажимает ладонями уши. – Я считаю, что должен быть суд, – продолжил Лукас. У него самого глаза слипались. – После гностической революции, когда тиккун восстановится, мы посадим Старикана в клетку в Пизе и проверим Его на вменяемость. Лично я сомневаюсь, что Он получит высокий балл.

– Спросим, где Его носило, – предложил Эрнест.

– В клетку в Пизе, – настаивал Лукас. – Спросим, где Его носило и на кой хрен Ему Его бомбы, и взрывы, и громы и чтобы мы, насмерть перепуганные, бегали вокруг эпицентра. Попросим пример поэзии. Он сотворил Левиафана, а способен ли Он прочесть стишок? Я имею в виду, извини, что закаты над пустыней и прочая мура – это не поэзия.

– Но Он сам по себе поэзия, Крис, – возразил Эрнест. – А бомбы – это наше, а не Его. Как бы то ни было, Он лучше, чем Эзра Паунд [377]377
  Эзра Паунд (1885–1972) – американский поэт, один из основоположников англоязычной модернистской литературы. С 1925 г. жил в Италии. Приветствовал режим Муссолини, в котором увидел просвещенного тирана. Во время Второй мировой войны вел программы Итальянского радио на английском языке, в том числе антиамериканского и антисемитского характера. В 1945–1948 гг. находился в лагере военнопленных под Пизой, где его держали в клетке без крыши, а потом отправлен в США и отдан под суд за пропаганду фашизма, однако был признан невменяемым и помещен в психиатрический госпиталь, где провел тринадцать лет.


[Закрыть].

– Два старых бородатых бродяги, – заявил Лукас, – обоим место в клетке.

– А что поселенцы Кфар-Готлиба думают? Хочет Бог мира или войны?

– Насколько я понимаю, – сказал Лукас, – иногда Он хочет и то и другое. Но обычно – в разное время.

– Как вы можете потешаться? – обозлилась Линда, хотя на самом деле они были серьезнее некуда. – Это исторически обосновано.