Текст книги "Дамасские ворота"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

30

Когда-то давно, когда Палестина была британской подмандатной территорией, часть подвала главного здания, теперь принадлежавшего Галилейскому Дому, получил один из сыновей арабского купца, устроивший там радиостанцию. Парень был радиолюбителем, к тому же богатым, он оборудовал ее, не жалея средств, так что вышла смесь американской коммерческой вещательной студии и радиорубки океанского лайнера. Он выступал вживую со своими братьями и сестрами, пел арабские песни и популярные европейские баллады, ставил и читал радиопьесы собственного сочинения.

От передающего оборудования парня давно ничего не осталось; в 1939 году, при очередном объявлении чрезвычайного положения, британцы закрыли студию и конфисковали аппаратуру. Но следы старинной радиостудии сохранились: звукопоглощающие панели на стенах, изогнутые непритязательные диванчики, модернистские столы и цилиндрические лампы.

Тут был и длинный, в форме подковы стол вроде тех, что стоят в газетных редакциях. За этим столом только что провели совещание Януш Циммер и некоторые его сподвижники. От головной организации присутствовал американский раввин из Калифорнии, который лишился одного сына, погубленного наркотиками, но вторым оплатил свой долг перед воинствующим религиозным сионизмом. Его группа посвятила себя вооруженному насилию по отношению к палестинцам и, если понадобится, к Израильскому государству.

Их мудрецы, штудировавшие древние трактаты, в то время как молодежь училась пользоваться современным оружием, пришли к заключению, что только твердое и буквальное следование самым воинственным призывам Торы может способствовать возвращению Мессии. Они верили, что для этого возвращения необходимо изгнание идолопоклонников и чужестранцев – основываясь на стихе 33 из главы 55 Книги Чисел [278]278
  «Если же вы не прогоните от себя жителей земли, то оставшиеся из них будут терниями для глаз ваших и иглами для боков ваших и будут теснить вас на земле, в которой вы будете жить».


[Закрыть], – а также восстановление Храма и его священников.

Организация американского раввина рассматривала себя как единственную серьезную силу в осуществлении планов Януша Циммера, такой же считал ее и сам Циммер. Она имела несколько небольших, но жаждущих действий ячеек в армии, бюрократическом аппарате и особенно среди наиболее суровых поселенцев в Газе и на Западном берегу, где арабов было много, а удовольствий мало. К другим организациям, чьи представители присутствовали на встрече в радиорубке, и Циммер, и американский раввин относились как к потенциально полезным сборищам идиотов.

Одна из этих групп, основанная другим американцем, в данном случае бывшим хасидом, вдохновлялась идеями ессеев, Малого Бытия и Книги Еноха [279]279
  Малое Бытие (или, иначе, Книга Юбилеев, «Лептогенезис») и Книга Еноха – ветхозаветные апокрифы.


[Закрыть]. Она предпринимала попытки вербовать приверженцев среди эфиопских евреев, для которых эти тексты представляли огромную важность. Целью было восстановление равновесия времени, как о том было сказано Моисею ангелом Уриэлем, с тем чтобы праздники могли отмечаться, как того желал Всемогущий. Введение солнечного календаря вызвало разрушение десяти тысяч ложных звезд, мучительно кружившихся в некоем земном небе. Группа тоже требовала восстановления Храма, где, как они верили, господствовал солнечный календарь и последовательность праздников соблюдалась должным образом.

Другая секта была представлена на встрече ее основателем Майком Глассом, еврейского происхождения преподавателем колледжа низшей ступени, мирянином, который вырос в антисемитском городке в Новой Англии. После уроков по разным предметам и тренировки футбольной команды он погружался в изучение иудаики, и это в конце концов привело к краху его семейной жизни.

Он пришел к Апокалипсису через чтение Священного Писания, под влиянием аграрного пессимизма Уэнделла Берри и провиденциальной поэзии Ларри Войвода [280]280
  Уэнделл Берри (р. 1934) – американский писатель, поэт, университетский профессор и фермер, автор более тридцати книг, которого называют «пророком деревенской Америки». Ларри Войвод (р. 1941) – американский прозаик и поэт.


[Закрыть]. Он чувствовал, что история Израиля являет собой свидетельство Божественной избранности и человеческой греховности, от которой спасти род людской может только Божественная избранность.

Присутствовал и Разиэль Мелькер, представляя группу последователей Адама Де Куффа. Ни Де Куфф, ни Сония, никто другой, близкий им, не знал ни о связи Разиэля с Циммером, ни о его присутствии на этом собрании.

В Галилейском Доме было известно о цели собрания и о намерениях его участников, но они предпочли не присутствовать на совещании.

Когда остальные делегаты разошлись, Циммер и Линда Эриксен, Разиэль и раввин из Калифорнии остались сидеть за столом в форме подковы. Присутствие Разиэля и Линды Эриксен, очевидно, беспокоило калифорнийского раввина, которого звали Яков Миллер. Через несколько минут Циммер попросил их удалиться.

– Вам следует смириться с присутствием Линды, – без обиняков сказал Циммер раввину. – Она лишь хочет быть полезной. И в конце концов, она американская женщина. Она не привыкла, чтобы ей указывали на дверь.

– Американская женщина не является нашим идеалом, – ответил рабби Миллер. – Вы, очевидно, полностью ей доверяете.

– Мое доверие трудно заслужить, – сказал Циммер. – В противном случае я вряд ли был бы жив и присутствовал сейчас здесь. Она обладает редкостным чувством верности.

– Надеюсь, вы не станете возражать, если я обращу ваше внимание на то, что она злостная прелюбодейка. Якобы религиозная – и бесстыдно встречалась с этим Оберманом. А теперь, – сказал рабби с вопросительной интонацией участника религиозного диспута, – приходит к нам?

– Вы ведь тоже человек верующий, – возразил Циммер. – Неужели не понимаете ищущую душу? Не понимаете женскую натуру?

Миллер начал терять терпение.

– И никогда не слыхали, – продолжал Циммер, – о том, что власть Дина [281]281
  В Лурианской каббале Дин есть Строгий Суд, который в начале абсолютно соразмерно с Хесед (Милостью) существовал в Боге.


[Закрыть]ищет души в Ином?

Миллер вспыхнул от негодования:

– Меня каббала не интересует. Это средневековое суеверие. И я с сомнением, скажем так, отношусь к ее жаргону.

– Ну, вы имеете дело не с главой вашей подгородной конгрегации и его женой. Если хотите разбить пару яиц, лучше вам привыкнуть общаться с яркими личностями.

– Вроде Мелькера, я так полагаю?

– Вам не нравится Мелькер? – спросил Януш Циммер. – Жаль. Мне он нравится куда больше, чем вы. Но мы с вами терпим друг друга.

– Мелькер вызывает у меня вопросы, – ответил рабби, окончательно побагровев. – Я не доверяю ему.

Циммер вперил в него соколиный взгляд:

– Вы хотите насильственного освобождения. А вы готовы к войне, к смерти и ранам? Вы когда-нибудь видели войну?

Миллер уклонился от ответа.

– Видели?

– Лично мне не приходилось, – сказал Миллер. – Но многие в нашей группе имеют такой опыт.

– Я не спрашиваю вас о вашей группе. – Циммер навис жесткой маской лица над разозленным лицом Миллера. – Я-то ее навидался. По всему миру. Людей, заживо горевших на блокпостах. Умирающих от голода. Пытки водой и то, как крысы в клетках, привязанных к голове, пожирают человеческий мозг, молодых парней и девушек, истекающих кровью, умирающих от жажды. Человек, истекающий кровью в пустыне, страдает от жажды. Никогда не видели? Никогда не пытались допросить фанатика с пристрастием?

– Я верю в то, что Бог сохранит свой народ, – сказал Миллер.

– Война, где только одна сторона будет страдать и умирать, – такой войны вы ожидаете?

– Я не знаю, чего ожидать. Я верю.

– В чудеса.

– Да, – выкрикнул Миллер, – в чудеса! Как же иначе!

– В чудо динамита, – сказал Циммер. – У того парня есть доступ к взрывчатке. Он добудет ее для них. Если попытка окажется неудачной, группа возьмет на себя ответственность.

– Зачем? – удивился Миллер. – Безумие какое-то.

– В случае провала, – объяснил Циммер, – последуют бесконечные расследования, обвинения, наклеивание ярлыков. При успехе страна объединится. Если потребуется – против всего мира.

– Но почему? Почему это должен сделать он, этот хиппи? Уж не буду спрашивать – как.

– Не будете, рабби? Подозреваете, тут замешаны наркотики? Возможно, вы правы.

– Одного взгляда на него хватило, чтобы это заподозрить, – сказал Миллер. – Молодой мистер Хипстер в темных очках. Но что насчет ответственности? Почему он возьмет ее на себя?

– Потому что он тот, кого вы ищете. Мистик. Думаю, он верит, что в результате акции никто с обеих сторон не пострадает. Верит, как вы говорите, в чудо.

Миллер насмешливо хмыкнул:

– Как он может верить в такое?

– Вы презираете его, рабби? Вы, кто верит в Бога, который позаботится, чтобы пролилась только нужная кровь? В неравную войну? Gott mitt uns! [282]282
  С нами Бог! (нем.)


[Закрыть]Советую не презирать его. Он, может, путаник и наркоман, но человечности в нем больше, чем в вас.

Миллер на минуту задумался.

– Несомненно, – сказал он наконец. – О’кей, вы меня убедили. Не буду презирать его. По правде говоря, самая большая загадка для меня – это что движет вами, Циммер? На что вы надеетесь?

– Не думаю, что вы поймете.

– Уж снизойдите. Может, пойму.

Циммер резко поднялся и подошел к шкафам с аппаратурой:

– Интересно, не подслушивают ли нас?

– Гоим наверху?

– Вряд ли их это интересует, пока дело не касается денег.

– Согласен, – сказал Миллер. – Но вы не ответили на мой вопрос.

Он продолжал сидеть в конце стола в форме подковы и следил за Циммером, расхаживавшим по комнате.

– Мой отец верил в братство людей, – неожиданно сказал Циммер. – Он посвятил свою жизнь польской коммунистической партии. Затем, за два года до Второй мировой войны, Сталин распустил партию и расстрелял ее лидеров, в том числе и моего отца. Затем пришли нацисты. Все надо было восстанавливать.

– И полагаю, вы участвовали в этом. Со своими польскими братьями, которые так любили вас.

– Мы восстанавливали ее снова и снова, – говорил Циммер. – Когда одну восстановленную структуру уничтожали, мы восстанавливали ее снова. И всякий раз наши планы терпели крах по причине человеческой натуры. Не просто польской или еврейской. Из-за бездарности, присущей человеческой натуре вообще, которая предает лучшее, что в ней есть, ее высшие идеалы, недостойна себя во всем…

– Снова и снова, – сказал Миллер, – люди предают Завет. Даже мы, кому дано так много. Без пришествия Обетованного мы вечно будем обречены на неудачу. – Физиономия у Миллера по-прежнему пылала, и трудно было сказать, от гнева или смущения. – Мне жаль вашего отца. Очень вам сочувствую.

– Неужели? Как любезно с вашей стороны! А теперь скажите, рабби. Вот вы находитесь на Земле обетованной. Увидели то, что надеялись увидеть?

– Все впереди, – ответил Миллер. – Ради этого мы сегодня и стараемся.

– Мерзость, бездарность повсюду – разве не так? Страна народа, которому столько дано? Без его гения не состоялась бы европейская – и не только европейская – цивилизация. И тем не менее мы имеем продажную бюрократию, уродливые города, вульгарность. Дешевые таблоиды, отвратительное искусство. Все выглядит так, будто сделано людьми второго сорта. Мы не очень-то стремимся быть светом другим народам. Или вы ничего этого не заметили?

Миллер затрясся от гнева:

– Извините, я не какой-нибудь европейский эстет, как вы. Очень плохо, что, пока мир не покладая рук убивал нас, мы не могли найти времени на художественное и культурное возрождение для его просвещения. Так что, когда нас уничтожат, гоим, возможно, будут сокрушаться: «Бедные евреи, они были так талантливы. Какая жалость, что пришлось их изгнать с земли!» – Миллер встал, чтобы говорить с Циммером, так сказать, на равных. – Бездарность, которая беспокоит меня, – это моральная бездарность. Отказ следовать Завету, отказ создавать еврейский народ, который принесет истинный свет миру. Тогда, может быть, мы получим картину, которую вы требуете.

– Вам не кажется, рабби, что одно может быть связано с другим?

– Одно мне кажется, – ответил Миллер, – то, что должно быть землей Израиля, еще разделено. Пока.

– Вы разумный человек, – сказал Циммер. Щелкнул одним из выключателей на стене, потом снова выключил; вспыхнул и погас тусклый красный свет. – Вы спрашиваете о моих мотивах? Я вам отвечу. Я стою перед выбором и не могу избежать его. То есть избежать и продолжать жить. Я видел множество смертей, мой друг. Знаю разницу между жизнью и смертью – и для меня существует или одно, или другое. Я не намерен расставаться с жизнью до самой смерти.

– Все очень индивидуально, – сказал Миллер.

– Да, – согласился Циммер, – очень индивидуально. Сейчас у меня есть выбор всю жизнь медитировать над тем, что я видел и что узнал. И может, через озарение выйти за ее пределы.

Миллер молча смотрел на него.

– Или я могу стать частью процесса становления. Отношения между этой землей и Всемогущим оставляю вам, рабби. Но я не намерен мириться с тем, чтобы эта страна – страна, которой я так предан, – и дальше оставалась пешкой в руках лицемеров с Запада или пристанищем бездарностей. Для нас есть одно: или участие в процессе становления, или смерть. Впереди у нас дерзновение и историческая судьба, если не упустим такую возможность. Я могу возглавить – и возглавлю – этот процесс становления.

– В этом процессе, – с легкой улыбкой сказал Миллер, – будьте уверены, о вас будут судить по достоинствам. Как знать? Может, и выдвинут в лидеры.

– Не только обо мне, рабби. Глупцы, которые ждут, что Бог станет сражаться и умирать за них, будут разочарованы. Действующая сила здесь – история. История даст нам оценку как людям и как нации. Если мы одержим победу, вы, возможно, обретете свой Сион.

– Вы представляете собой необычный тип еврея, – сказал Миллер. – Думаю, Владимир Жаботинский был таким же.

– Я не Жаботинский, рабби Миллер. Но уверен, если бы Жаботинский добился своего, духовенство оставалось бы в стороне и ждало своего мессию. Привлечение религиозного элемента не обязательно благо, как думают некоторые. По моему скромному мнению.

– Мистер Циммер, – проговорил Миллер, собирая свои листочки, на которых ничего не было, кроме бессмысленных закорючек, – кто сказал, что ваше мнение скромное?

31

Родильный центр Аль-Азиз в Хан-Юнисе прошедшей ночью рисовался безлюдным призраком во тьме, но утром тут кипела жизнь. Из материнского отделения в другом крыле здания доносился громкий крик младенцев. Быстро пройдясь до умывальника, Лукас заметил, что переулки за территорией центра выглядят вполне мирно. В мутное небо поднимался дымок костров, на которых готовилась пища, хотя людей почти не было видно.

Когда он и Сония сложили свои койки, доктор Наджиб взял их с собой на обход. В непритязательно, по-домашнему украшенных палатах отдыхали пышные палестинки с младенцами, все с головой закутанные в простыни, занавески и широкие одежды. При появлении посетителей некоторые улыбались, большинство глядели с невозмутимым выражением или отворачивались. И повсюду младенцы.

Лукас кланялся и расточал лучезарные улыбки, покорно изображая бодрость, которой отнюдь не испытывал. Одутловатые женские лица, одинаково обрамленные платками, были лишены очарования и неотличимы одно от другого. Красные уродливые новорожденные пронзительно орали. С дипломатической улыбкой прохаживаясь по палате, он чувствовал жалость и смутное отчаяние. Должно быть, думал он, это всего лишь от неловкости, смущения иностранца.

К палате рожениц примыкало детское отделение. Дети здесь большей частью уже становились на ножки, возле одной-двух кроваток сидели на складных стульях сонные матери. С потолка свисали казенные игрушки: ватные зверюшки и ухмыляющиеся резиновые куклы ядовитых цветов.

– Тут у нас плохая вода, – сказал доктор Наджиб, когда они вернулись в фойе. – Это главная проблема в Газе. Не считая политики, – добавил он.

Выйдя на улицу, Лукас не увидел никаких признаков их минивэна. Доктор Наджиб, лицо которого было покрыто сеткой мелких шрамов, продолжал идти с ними.

– В прошлые годы мы многих теряли. Обезвоживание, кишечные инфекции. Были тут малярия, дифтерит. Очень много было трахомы.

– А теперь? – спросил Лукас.

– А теперь получше. Соединенные Штаты вновь станут платить взносы ООН, и потому люди говорят, что положение еще улучшится. – Он весело рассмеялся.

– Действительно может быть такое?

– Нет, конечно. Но, считаю, Соединенные Штаты должны платить за все. – Он махнул в сторону моря. – Да, за все. Почему нет? – Он был христианин и уроженец Газы. Учился в Айове. – Таково мое мнение, – сказал он добродушно. – На мой взгляд, американцы должны платить. Ведь они заполучили мир, как хотели.

Лукас поблагодарил его и поздравил с клиникой.

– Родильное отделение принадлежит нам, то есть ООН. Но педиатрическое отделение открыл Детский фонд. Это все Нуала.

– Им повезло, что она работает у них, – сказала Сония.

– Она истинное благословение, – проговорил доктор Наджиб, удаляясь.

Они стояли в тени финиковой пальмы, единственного зеленого дерева, которое осталось от сада британского военного госпиталя. Сония потрогала ногой землю и опустилась на корточки у ствола пальмы. Лукас опустился рядом:

– Напоминает тебе Сомали?

– В Сомали было много хуже. Конечно, там у нас тоже была плохая вода. Но здешнюю с той не сравнить, там была совсем плохая. Все дети умерли.

– Ну, вряд ли все.

– Да. Все. Просто проклятье, практически каждый умирал. Без преувеличения. Едва успевали родиться. – Она искоса посмотрела на него. – Как в том твоем стихотворении. Учились петь прежде, чем говорить.

– А ты там научилась разрисовывать ноги.

– Да, – рассмеялась она. – Потому что нужно было что-то совсем из ряда вон, понимаешь? Разрисовать ноги, как тамошние женщины. Что-нибудь такое.

Para solidaridad,подумал он, хотя у него хватило тактичности, чтобы не сказать это вслух.

– Приходили какие-то странные, неуместные продукты. Бесполезное дерьмо, которое дети не могли есть. Икра! Так что мы открывали банки, объедались ею, устраивали вечеринку. Украшали себя ленточками и танцевали. – Она покачала головой. – Чтобы совсем не спятить.

– Понимаю.

– Значит, ты вчера действительно ходил в Яд-Вашем.

– Кажется, это было уже так давно.

– Я тебя предупреждала.

– Да, предупреждала. Сказала: не ходи туда, раз едем сюда.

– Я сказала, не в один день.

– Может, это неплохая идея, – проговорил Лукас. – Организовать такую вот поучительную экскурсию в двух частях.

– Поучительную экскурсию?

– Для прессы. А уж пресса всем разжует и в рот положит. Посадим людей в автобусы, покажем им ту и другую сторону. Таким образом, – объяснил он, – все всё поймут.

– Веришь, что это поможет?

– Обязан верить. Это моя работа.

– Тогда зачем шутить над этим?

– А что еще остается? – спросил Лукас; они поднялись на ноги. – Что с Нуалой, Сония? Что у нее на уме?

– Думаю, она влюблена.

– Это мы уже знаем, – сказал Лукас. – Что еще?

Сония ничего не ответила и отвернулась.

– Ладно, – сказал Лукас. – Пойдем поищем ее.

В палатке по соседству с детской клиникой Нуалы они увидели молодого муллу, который чем-то занимался за белой занавеской. Ему помогали двое служителей, значительно старше его. На больничной койке лежала мусульманка средних лет, а помощник муллы держал в поднятой руке пластиковую бутылку с внутривенным раствором. Мулла громко читал строки Корана. Вокруг палатки на скамьях сидели другие женщины, дожидающиеся своей очереди.

– Что происходит? – поинтересовался Лукас. – Можем мы войти?

– Лучше не надо, – ответила Сония.

– Что он делает?

– Он экзорцист. Изгоняет бесов.

– Внутривенным?

– Наверно, это так делается.

Они нашли Нуалу и Рашида – те пили чай перед маленькой глинобитной, с жестяной крышей хибаркой на краю территории госпиталя. Сидя за огромным расколотым деревянным столом, который выглядел так, будто сотню лет простоял в чьей-то гостиной. Нуала бросилась за чашками для них, а Рашид объяснил процедуру экзорцизма. Он был в свежестираном белом халате.

– В бутылке с плазмой проделано отверстие. В отверстие читают стихи Корана. После этого джинн выйдет из человека через большой палец ноги.

– Всегда? – спросил Лукас.

– Да, – ответил Рашид. – Если джинн – мусульманин.

Лукас вежливо рассмеялся, но тут же понял, что, кроме него, никто даже не улыбнулся.

– Это так и есть, – сказал Рашид спокойным и приятным тоном, ничуть как будто не обидевшись.

– Джинны всегда вселяются в женщин? – поинтересовалась Сония.

– Часто, – ответил Рашид. – Как правило.

– А почему, как думаете? – не отставала Сония.

Нуала засмеялась, защищая Рашида. Лукас заметил, как она на мгновение коснулась Рашидова запястья и тут же убрала руку.

– Такое уж их свойство, – учтиво сказал тот.

Лукасу подумалось, что кто-то мог бы уловить в его словах иронию. А может, никакой иронии и не было.

– Свойство женщин, – спросила Сония, – или джиннов?

– Возможно, что тех и других. Но это столь же верно для Запада, не так ли? Одержимыми обычно бывали женщины?

– А что, если джинн не мусульманин? – поинтересовался Лукас.

– В таком случае его следует обратить.

– Помнится, я слышала в Сомали, – сказала Сония, – об одержимой женщине, которую забили до смерти.

– Здесь такого не происходит, – успокоила ее Нуала. – Мы не позволяем такого.

– В Сомали забивают джиннов, – сказал Рашид. – Женщины страдают по нечаянности. Но мы их не бьем, потому что миз Райс не позволит этого.

Он с шутливым оттенком, смущенно произнес почтительное «мисс» по-современному: «миз».

– Не желаешь посмотреть, как мы тут устроились? – спросила Нуала.

– Да, – сказал Лукас. – Конечно.

– Почему бы тебе не пойти с Рашидом, – предложила Сония Лукасу. – А я останусь здесь и посплетничаю с Нуалой.

Рашид повел Лукаса обратно к палатке экзорцистов. Они постояли, наблюдая за процессом. Мулла и ожидающие женщины не обращали на них внимания.

– Обычно репортеры хотят сделать снимки, – сказал Рашид. – Но у вас нет камеры.

– Я редко ею пользуюсь.

– Хорошо. Потому что пришлось бы платить экзорцистам. И снимки на Западе использовали бы для всяких спекуляций. – Они покинули палатку и пошли к лагерю за пределами территории госпиталя. – Я считаю, что слова лучше.

– Для некоторых вещей – да, – согласился Лукас. – Скажите, какие еще религии исповедуют джинны?

– Они могут быть язычниками. Могут быть христианами или иудеями. Израильтяне насылают на нас множество еврейских джиннов. Чтобы напустить порчу.

– На что похожи еврейские джинны?

– Почитайте мистера И. Б. Зингера [283]283
  Исаак Башевис Зингер (1904–1991) – крупнейший еврейский писатель XX в., лауреат Нобелевской премии по литературе за 1978 г., родился в Польше, с 1935 г. жил в США, писал на идише и печатался в переводах на английский.


[Закрыть], – сказал Рашид, когда они поворачивали на улицу. – У него они описаны очень достоверно.

А за грандиозным столом на свежем воздухе Нуала наливала Сонии вторую чашку чая.

– Никакой антисанитарии. Надеюсь, Рашид все ему объяснит, – говорила Нуала. – Мы даем им свежий раствор и антисептик. Понимаешь, это распространенное верование. А раз народ верит, приходится с этим мириться.

– Так говорит Рашид?

Нуала рассмеялась:

– Да. И то же самое говорил Конноли [284]284
  Джеймс Конноли (1868–1916) – ирландский марксист, в 1897 г. основал Ирландскую республиканскую социалистическую партию, начал знаменитое Пасхальное восстание 1916 г., после подавления которого был расстрелян.


[Закрыть]в шестнадцатом году. И это то, что происходит сейчас, например, в Латинской Америке.

– Так Рашид – атеист?

– Рашид – как я, – ответила Нуала. – Он коммунист.

Сония так расхохоталась, что на глазах у нее выступили слезы. Утерев их, она проговорила:

– Господи! Я с тобой с ума сойду!

– Что, это так странно?

– Да, немножко странно. Я имею в виду, что не могу относиться к этому спокойно. Но ты же понимаешь, это ни в какие ворота не лезет, понимаешь?

Нуала помрачнела.

– Я имею в виду… Господи Исусе, Нуала! Думаешь, они будут пять раз на дню молиться диалектике? Ты где-нибудь видишь авангард рабочего класса? – Сония театрально огляделась по сторонам. – Ты вообще где-нибудь видишь рабочий класс?

– Ты и сама религиозна, – горько сказала Нуала.

– Я всегда была религиозна.

– Ты никогда не будешь настоящей мусульманкой.

– Думаю, я не совсем мусульманка, – ответила Сония. – Думаю, я некоторым образом иудейка. – Ей показалось, что у Нуалы перехватило дыхание. – Что-то не так? Ты не любишь иудаизм?

– По роду работы у меня не было особой возможности вращаться среди иудеев.

– Ну так тебе стоило бы завязать знакомство с кем-нибудь еще, кроме Стэнли. Не кажется?

Нуала ничего не ответила.

– Чем ты занимаешься, Нуала?

– Слишком много вопросов задаешь.

– Что ты привезла в минивэне?

– Объясню в другой раз.

– Лишь потому, что машина ооновская, – сказала Сония, – это не значит, что ее не будут досматривать. И любой, кто ее для тебя раздобыл, вляпается в дерьмо. Как я.

– Было бы время, – зло сказала Нуала, – я бы все объяснила. И я объясню.

– Нуала, тут повсюду стукачи.

– Верно. Поэтому я должна доверять тебе. Могу я быть уверена в тебе?

– Что было в машине?

– А ты как думаешь?

– Оружие.

– Да, оружие. Оружие для защиты беззащитных.

– Почему ты втянула нас в это? – спросила Сония. – Почему втянула Криса? И почему меня? Я против убийства, кто бы его ни совершал.

– Черт, да не ори ты так! – сказала Нуала. Потом уже мягче спросила Сонию: – Я что, поступаю неправильно? Это ты хочешь сказать? Мы должны защищать своих детей. Себя защищать от фанатиков, как мусульманских, так и еврейских.

– Ну не знаю.

– Так решай, к черту. Решай сейчас, и покончим с этим. Сония принялась расхаживать взад и вперед по песку, ломая пальцы. Она едва сознавала, что точно так же делала ее мать, обдумывая исключение Браудеров [285]285
  В 1945 г. компартия США исключила из своих рядов Эрла (в 1930–1945 гг. генеральный секретарь компартии) и Уильяма Браудеров, а также Артура Хеллера и их сторонников, как было сказано в заявлении Национального совета партии: «…за ревизионизм, фракционную борьбу против линии партии, тем самым сделав важный шаг вперед в борьбе за истинный марксистско-ленинский курс…»


[Закрыть], Венгерское восстание [286]286
  Имеется в виду восстание 1956 г.


[Закрыть]и секретный доклад Хрущева [287]287
  То есть доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», зачитанный на закрытом заседании XX съезда партии в 1956 г.


[Закрыть].

– Ты плохо сделала, что обманула меня. Неправильно было втягивать Криса.

– Он ненадежный тип.

– Возможно, – признала Сония, продолжая расхаживать. Затем остановилась и хлопнула тыльной стороной руки по ладони. – Доставлять оружие для Рашидова ополчения – не обязательно неправильно. Но может быть ошибкой.

– Мы – это все, что осталось от здешнего коммунистического движения, – заявила Нуала. – Если мы будем безоружны, если нас нейтрализуют, у рабочего класса не будет голоса. Имея оружие, мы можем обеспечить охрану и порядок в наших лагерях. Без оружия мы беспомощны, и в лагерях станут заправлять фанатики или взяточники. Это ж проклятый Ближний Восток, как всегда говорят твои израильские друзья.

– Я не участвую в вооруженной борьбе. Не говорю, что это неправильно. Возможно, что однажды и приму участие. Но не сейчас.

– Стараешься быть нейтральной, да?

– Пробую, – сказала Сония. – Какой-никакой мир отнюдь не невозможен. – Она стояла, глядя, как Нуала причесывает растрепанные волосы. Мятежница, подумала она и поймала себя на том, что, может быть, завидует Нуале. – Скажи, если сюда привозится оружие, то что увозится?

– Деньги, – ответила Нуала. – Или наркотики. Бедуины иногда доставляют их сюда через пустыню. Или катером.

– И в результате наркотики оказываются на улицах Яффы.

– Ой, да брось ты! Шин-Бет постоянно сговаривается с наркодилерами. Здесь и в Ливане. И Советского Союза у нас больше нет.

– Правильно, – сказала Сония. – А что же я и мой беленький ооновский грузовичок возим сегодня? Что, у меня будет пара килограммчиков ката под задницей, когда парни наставят на меня свои «узи»?

– Только деньги Стэнли. Я повезу их.

– Я больше не стану этим заниматься, Нуала.

– Ты никому ничего не скажешь?

– Думаешь, я доносчица? – Сония подошла и обняла Нуалу за плечи. Что ж, вот и конец этому. – Лучше поостеречься, детка.

– Ага, только маленький бунт и цареубийство, ничего серьезного, – натужно пошутила Нуала. – Меня к этому готовили с пеленок.

Они пошли обратно к лагерю.

– Знаешь, что в старину говорили рабы на Кубе? – спросила Сония бывшую подругу по дороге. – Que tienen hacer, que hacer no morir.

– Что это значит?

– Это значит: «Что нужно сделать, так это постараться не умереть».

– Мудрый совет, – сказала Нуала.

Когда Лукас вернулся с обхода с Рашидом, он, Сония и Нуала двинулись в обратный путь. По дороге они видели огонь на улицах Нузейрата и Аш-Шейх-Иджлина. На побережье сделали остановку у клуба ооновских миротворцев, чтобы выпить пива; Сонию и Нуалу здесь знали. Офицер-датчанин, которого они накануне видели в Газа-Сити, в одиночестве пил пиво, глядя на прибой: пьяный, загорелый и светловолосый. Его розовая чужеродность сияла как сама добродетель. Лукас хотел было поставить ему пива, но тот был слишком пьян, чтобы можно было с ним общаться.

Потом они отправились в рыбный ресторан пообедать с палестинским адвокатом по имени Маджуб. С ним были Эрнест Гросс из Израильской коалиции по правам человека и Линда Эриксен, которая по-прежнему работала волонтеркой ИРНА [288]288
  Британская исламская комиссия по правам человека.


[Закрыть].

– Господи! Вы-то как здесь оказались? – спросил Лукас Гросса.

– Обычным способом. Взяли такси на пропускном пункте. Там меня знают. Всегда прибегаю к их помощи.

– Его ждут с распростертыми объятиями, – сказал Маджуб. – Все его знают.

Но, по правде говоря, Маджуб лишь проявлял вежливость. Эрнест, в котором палестинцы безошибочно распознавали израильтянина, серьезно рисковал, приезжая в Газу, особенно в вечернее время. Адвокат Маджуб прилагал определенные усилия, чтобы организовывать приезды и отъезды Эрнеста, и его безопасность до некоторой степени зависела от влияния самого Маджуба в местной общине. Но врагами Эрнеста были не одни палестинцы, хотя любой, кто нападет на него, скорее всего, будет палестинцем. Были и те, кто посмеется иронии такого нападения.

– Хочу, чтобы они привыкли к Линде, – сказал Эрнест, – поэтому мы представляем ее везде.

– Впервые в секторе? – спросила Сония хорошенькую Линду.

– Я встречалась с отдельными поселенцами. Брала интервью. Но в Газа-Сити впервые.

– Отсюда все видится совсем по-другому, – сказал Лукас.

– Да. Конечно, они могли бы лучше прибираться на собственных улицах.

Все замолчали. Лукас украдкой посмотрел на Маджуба, который продолжал есть, делая вид, что не расслышал слов Линды.

– Линда, – сказала Сония, – здесь есть трудности с водой. А еще проблема военной оккупации. И с канализацией. Люди живут на сорок центов в день.

– Могу поклясться, что то же самое говорят белые про Гарлем. А, Сония? – хмыкнула Нуала.

– Да, что-то в том же духе, – согласилась Сония. – И про Соуэто, как я понимаю.

– Мы сегодня были в суде, – сказал Эрнест. – Маджуб и я. В общем, у судьи по гражданским делам.

– И как всегда, – подхватил Маджуб, – мы проиграли. Лично я еще не выиграл ни одного дела.

– А что было за дело? – спросила Нуала. Ее с Сонией это не слишком заинтересовало.

– Мы просили рассмотреть заявленное ходатайство по конфискации удостоверения личности, – пояснил Эрнест. – Солдат неизвестно почему забрал у человека его карточку. Сам человек говорит, что без всякой причины. Он не знает ни имени солдата, ни какой тот части.

– И вы тащились аж из Иерусалима на слушание по поводу идентификационной карты? – удивился Лукас.

– Нам о многом нужно поговорить, – сказал Маджуб. – Пора подготовить доклад для «Международной амнистии».

– Давно пора, – согласился Эрнест. – Не напали на след Абу Бараки?

– Да не особо, – ответил Лукас. – Но я верю в его существование.

– Мы все должны верить в его существование, – сказал Эрнест.

– Это точно, – проговорила Сония, глядя на зажигающиеся огни порта и луч прожектора израильского корабля, обшаривающего старую гавань. – Особенно в такой вот вечерок.

Креветки были превосходны. Все жалели, что не подавали пиво или вино.