Текст книги "Дамасские ворота"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

6

Нуала встретила его на гребне холма в Тальпиоте [73]73
  Район Иерусалима.


[Закрыть], в кафе рядом с домом Ш.-Й. Агнона [74]74
  Шмуэль-Йосеф Агнон (1888–1970) – крупнейший еврейский писатель Нового времени, лауреат Нобелевской премии по литературе (1966).


[Закрыть]. На противоположной стороне долины высилась гора Злого Совета, где располагался офис ООН. Южный коричневый склон был обращен в сторону Вифлеема. Лукас явился первым и наблюдал, как его подруга, пыхтя, взбирается наверх: голова опущена, руки в карманах кардигана, глаза смотрят под ноги на асфальт. На ней был черный верх и линялые малиновые афганские шаровары. Когда, почти взобравшись, она сняла свитер, то на минуту стала похожа на манекенщицу, ищущую место, чтобы позировать для фотографа.

Когда она подошла ближе, он увидел, что один глаз у нее затек, а вокруг темнеет синяк. Со слабой улыбкой она присела к столику:

– Привет, Кристофер!

– Привет, Нуала! Что с твоим глазом?

– Абу врезал. Как тебе нравится?

– Прямо в лузу, так сказать. Ты его разглядела?

– Он закрыл лицо куфией, как шебаб. Они все так вырядились.

– Уверена, что это был не палестинец? Потому что всегда есть вероятность, что это какие-то их внутренние разборки…

– Бред! – оборвала она его. – Я переговорила с каждой группировкой в секторе. Обсуждала с Маджубом. – (Маджуб был адвокатом, жившим в Газе и занимавшимся правозащитными делами, палестинским активистом.) – Он из Цахала.

– Уверена? Может, он обычный поселенец?

– Ты меня утомляешь, – сказала она. – Так поздно ночью и так далеко от поселений? Он пользуется внедорожниками, может, даже катерами. В любом случае я по реакции армейских могу сказать. Они считают, что он один из них.

– Как ты сподобилась получить в глаз?

– Ну и ну! Большое спасибо за сочувствие. Он ударил меня, потому что мы поймали его. В тот день в Дейр-эль-Балахе опять швыряли камни, и мы ждали, что он появится там ночью. Залегли за школой. Ночь была лунная. И конечно, около одиннадцати появился джип – джип с замазанными номерами – и из него вылезли пятеро. Один – подросток-палестинец в гражданской одежде. Остальные четверо в форме Цахала. Они послали палестинца в лагерь, и тот сразу вернулся с двумя маленькими мальчишками. Тогда двое солдат пригнулись и сняли с плеча винтовки, чтобы прикрывать место, а двое других схватили мальчишек. У одного из солдат была здоровенная полицейская дубинка. Мы выскочили из засады, и Роза сделала фото со вспышкой.

Роза была канадской сотрудницей ООН и работала с Нуалой в Международном детском фонде.

– Затем раздались крики и ругань, и он ударил меня. А еще назвал поганой сукой. Говорил по-английски. Или на американский манер, не важно. Отобрали у Розы фотокамеру. Но я сказала ему: «Я тебя засажу, приятель» Тут он снова ударил меня. Другим пришлось его оттаскивать. Затем они дали газ и умчались, а брошенный на дороге палестинец-доносчик с криками бежал за ними.

– И ты сообщила обо всем?

– Это я сделала, – сказала она. – Сообщила армии, гражданской администрации и Маджубу. Сегодня поднялась на гору в БАПОР и заодно зашла в Израильскую коалицию по правам человека.

– Что они сказали?

– Я поговорила с Эрнестом в коалиции, они сделают, что в их силах. Может быть, поднимут вопрос в кнессете. Составят пресс-релиз; я уже составила свой для Детского фонда. БАПОР мало что может сделать. Он слушает Америку, ты же знаешь.

– Тут я и пригожусь?

– Ты мог бы написать в какой-нибудь журнал. Я знаю, ты можешь. В «Санди таймс мэгэзин». Ты печатался там.

– Здесь есть другие представители американской прессы, – сказал Лукас. – У них больше влияния и возможностей.

– Но не души, – сказала Нуала.

«Нашла о чем говорить, – подумал Лукас. – Может, я все же нравлюсь ей?» У него с ней никогда ничего не выходило.

– К тому же, – добавила Нуала, – у здешних жесткие сроки и более срочные материалы. А у тебя с временем посвободней.

Слышать такое было не очень приятно.

– Не знаю, – протянул он. – Я только что решил написать об иерусалимском синдроме. Всякая там религиозная мания и так далее.

– Ах, – вздохнула Нуала, – перестань, пожалуйста.

– Это очень интересная тема, – сказал Лукас. – Из бессмертных.

– Увы, люди не бессмертны.

– Я уверен в обратном.

– Я не бессмертна. Ты тоже.

Они встали и пошли по размякшей земле. Когда-то здесь по гребню холма проходила Зеленая линия [75]75
  Демаркационная линия между Израилем и Ливаном, Сирией, Иорданией и Египтом после окончания Арабо-израильской войны 1948–1949 гг.


[Закрыть]; ржавый бронетранспортер на полугусеничном ходу отмечал место, где в 1948 году была остановлена колонна бронетехники Арабского легиона. Дул резкий холодный ветер, и Нуала снова надела свитер. Лукас вспомнил, что Агнон жил на этих высотах и его лучший роман назывался «Ветры Тальпиота».

– Ну а как у тебя на любовном фронте? – спросила Нуала.

– Неважно, – ответил Лукас. – А у тебя?

– Бедняжка. У меня – сплошное расстройство.

– Расскажи.

– Нет уж. Будешь издеваться и язвить.

– Только не я.

Лукас, который безумно желал ее, с горечью понимал, что никогда не внушал ей ощущения грозной силы, похоже так возбуждавшей ее. В Ливане она, как поговаривали, была любовницей шефа друзской полиции. В Эритрее сумела доставить продукты голодающим, умаслив своего хорошего друга, мятежного полковника. Всезнающая молва приписывала ей связь с коммандос бригады «Голани», контрабандистами и федаинами [76]76
  Члены Союза самопожертвующих за ислам.


[Закрыть]. Лукас, будучи разборчивым и осмотрительным, ей не подходил.

– Знаю, Кристофер, не будешь, ты человек порядочный и добрый. Так и хочется поплакаться тебе на все мои неприятности.

– Не называй меня порядочным и добрым, а то я начинаю чувствовать себя тряпкой. – Он поставил ногу на ржавое крыло арабского бронетранспортера и оперся на колено. – Гомиком.

Ее отношения с Государством Израиль и его Армией обороны совершенно уникальны, думалось ему. Пресловутая любовь-ненависть в самом буквальном смысле. Но Нуала владеет языками и, как мало кто другой, разбирается в местной обстановке.

Она рассмеялась в своей милой ирландской манере:

– Извини, Кристофер, знаю, ты парень что надо. Девчонки тебя обожают, правда.

– Спасибо, подруга.

– Угощайся, – сказала она, продолжая смеяться, и протянула ему целлофановый пакет с чем-то похожим на миниатюрные кедровые верхушечки, темно-красно-зеленые. Когда ему не удалось ухватить их пальцами, она взяла щепотку и поднесла к его губам. – Раскрой рот, давай. Станешь еще круче, чем ты есть.

Он взял пакет и стал изучать содержимое.

– Это кат, – сказала она. – Отличная вещь, чтобы пожевать с утра. Попробуешь – и уже не сможешь без него обходиться.

Лукас отсыпал немного себе в карман.

– Вот что я тебе скажу. Я поговорю с Эрнстом и выведаю, что в коалиции известно об Абу Бараке. Может, мне удастся чем-нибудь помочь. Но, думаю, вряд ли стану заниматься этим всерьез. Я имею в виду, что иерусалимский синдром для меня важнее.

– Да уж наверное. Ты ведь религиозен.

– Я не религиозен, – сердито сказал он. – Просто это интересней.

– Да ладно тебе. Конечно религиозен. Таких упертых католиков, как ты, я не встречала. И вообще, иерусалимский синдром – тема давно устаревшая.

Они зашагали дальше, повернувшись спиной к ветрам Тальпиота.

– Ты не права, Нуала, – сказал Лукас. – Может, тебе она кажется скучной, но она отнюдь не устарела. Здесь религия – это нечто, с чем сталкиваешься сейчас, сегодня.

И это правда, думалось ему, хотя он часто говорил это и прежде. И в других городах есть памятники старины, но памятники Иерусалима не принадлежат лишь прошлому. Они часть настоящего и даже будущего.

– Что за проклятие эта религия, – сказала она.

Он удивился, как при таком презрительном отношении к религии можно чувствовать себя дома в этой части мира. Потому что именно религия и религиозное самоосознание определяют накал страстей в этой стране, за счет чего Нуала сама же и процветает.

– Пожалуй, – сказал он. – Почему бы тебе не обратиться со своей историей к Янушу Циммеру? Он мастер раскручивать подобные вещи.

– Обращалась, – ответила Нуала. – Но ему нужен стимул. – Она пожала плечами.

В этом городе, как во многих других, журналистская работа осложнялась еще и переплетающимися любовными связями, которыми увлекалась международная пресса. У Нуалы с Янушем, который был чуть ли не вдвое старше ее, был короткий сумасшедший роман, закончившийся ссорой, и ни он, ни она об этом не упоминали. В настоящее время она была увлечена палестинским боевиком из сектора, где работала.

Он проводил ее до остановки у подножия холма, дождался, когда подъедет автобус, и поцеловал на прощание. Затем пошел пешком к городу. Через час, со стертыми ногами и приунывший, он на площади Амнона нашел здание, где размещалась Израильская коалиция по правам человека. Его друг Эрнест Гросс сидел за письменным столом. Гросс был южноафриканец из Дурбана, который своей загорелой атлетической фигурой и открытым лицом походил на сёрфера. В то же время он был из тех людей, что подвержены вспышкам внезапной, с трудом сдерживаемой ярости, что было странно, потому что, в конце концов, от него ждали мягкого содействия, справедливости и посредничества. А может, не так уж странно.

– Привет, Эрнест! – поздоровался Лукас. – Как, много сегодня получил угроз?

В коалицию иногда приходили письма с угрозами смерти, а в прошлый месяц их ими просто завалили, поскольку ее сотрудники недавно приняли участие в большой демонстрации приверженцев «Мира сейчас».

– Сегодня ни одной, – сказал Эрнест Гросс. – А вот вчера получил – от психиатра.

– Неужели от психиатра? Да ты шутишь.

Эрнест порылся в бумагах на столе, разыскивая письмо, но не нашел его:

– Черт, затерялось куда-то. Но звучало оно примерно так: «Я психиатр и нахожу у вас симптомы безнадежного самоненавистничества, поэтому намерен вас убить».

– Господи! А счет за диагноз прислал?

– Ни в одной другой стране такого нет, да? – сказал Гросс. – Так чем могу быть тебе полезен?

Лукас пересказал ему то, что Нуала сообщила об Абу Бараке, и спросил, что у коалиции есть на этого человека.

– Нуала любит лезть на рожон, – сказал Эрнест на своем антиподском кокни. – Ей стоило бы быть поосторожней.

– Но она права? Как думаешь, этот тип из Цахала? Занимаются они такими делами?

– А, вот оно.

Эрнест нашел письмо с угрозами. Он взял его и прикнопил к доске объявлений рядом со сводками «Эмнести Интернешнл» и листовками организации «Мир сейчас».

– Права ли Нуала? Знаешь, Нуала – человек со странностями. Я не всегда уверен, на чьей она стороне, не уверен, знает ли она это сама. Но она, так сказать, ценный человек. И думаю, что в данном случае она права.

– Она хочет, чтобы я написал об этом.

– Очень хорошо, – сказал Эрнест. – Вот и напиши.

– Терпеть не могу те места.

– И никто не может, дружище. Палестинцы. Солдаты. Все, кроме поселенцев, которые заявляют, что им там по кайфу. И Нуалы, конечно.

– Ну, на побережье-то довольно красиво.

– Пляжи шикарные, – согласился Эрнест. – Поселенцы построили отель, который называется «Клуб Флорида-Бич». Слышал, скандинавские красотки приезжают туда развлекаться. Скачут, как ягнята, притом что рядом семьсот тысяч самых несчастных людей в мире, всего на расстоянии броска камнем, так сказать. Берег защищен колючей проволокой и пулеметами.

– Кто-нибудь еще работает над историей в Газе? – спросил Лукас. – Я посоветовал Нуале обратиться к Янушу Циммеру.

– Насколько я понимаю, они с Циммером разбежались, – сказал Эрнест. – Но может, он согласится.

– Странный то был роман.

– Все ее романы странные. Как бы то ни было, хорошо бы нам не приходилось зависеть от иностранцев в подобной истории. «Хаолам хазех» пытается выяснить все обстоятельства. – («Хаолам хазех» была тель-авивским изданием левого направления.) – Приятно, когда одна из наших газет уделяет внимание подобным вещам. Чтобы весь остальной мир не тыкал нас носом в наши собственные прегрешения.

– Солидарен с тобой, – поддержал его Лукас.

– Нуала и ее друзья из ООН – все они были в Газе. Были в Дейр-Ясине [77]77
  Палестинская деревня близ Иерусалима, население которой было изгнано израильтянами в ходе войны 1948–1949 гг.


[Закрыть]и везде, где евреи дали ответного пинка. Ты удивишься, но в Яд-Вашеме [78]78
  Мемориальный комплекс Катастрофы и героизма еврейского народа, расположенный на горе Памяти в Иерусалиме.


[Закрыть]они никогда не бывали.

– Никогда не спрашивал ее об этом. – На стене рядом со столом Эрнеста висел американский феминистский календарь с портретами великих героинь разных стран и красными датами феминистской истории. Лукас наклонился, чтобы получше рассмотреть фотографию Амелии Эрхарт [79]79
  Амелия Эрхарт (1897–1937) – американский авиатор, первая из женщин-пилотов перелетевшая Атлантический океан; пропала без вести.


[Закрыть]. – Я и сам там, если честно, никогда не бывал.

– Не бывал? – покачал головой Эрнест. – В любом случае мы обращаемся в Цахал, и очень часто они отвечают нам. Думаю, я понимаю, что происходит на территориях.

– И что там происходит?

– Существуют неписаные законы. Шин-Бет действует там. Осуществляют карательные операции и проводят допросы. Они доверительно признавались нам, что чувствуют себя вправе применять умеренное насилие на допросах. Они так и говорили: «умеренное насилие». Ясно, что для разных людей это означает разное. Подросток из Хайфы поймет под «умеренным насилием» одно, подросток из Ирака – совершенно другое.

– Верно.

– Также они чувствуют себя вправе убивать тех, кто убивал евреев. Или кто убил одного из их информаторов. Это уважительная причина, понимаешь ли. У них там есть агенты, владеющие арабским, которые должны пройти испытание на месте, выдавая себя за палестинцев, крутясь на рынках и заговаривая с людьми. Если они находят, что какой-то лагерь или деревня готова восстать, тогда они, бывает, устраивают провокацию: сами выступают зачинщиками нападений. Какое-то время они убивали по шесть бунтовщиков в день, и трудно было поверить, что совпадение случайное. Каждый день – шесть человек.

– Ясно.

– В Шин-Бет существуют разные подразделения. Иногда левая рука не ведает, что творит правая.

– Несколько напоминает каббалу, – сказал Лукас.

– Не правда ли? А есть ведь еще организации, кроме Шабака и МОССАДа. Иногда они в фаворе, иногда нет.

– Опасная работа, – сказал Лукас.

– Об этом я и толкую Нуале. И ее друзьям.

– Надеюсь, они будут осторожней, – сказал Лукас. – С последнего приключения она вернулась с подбитым глазом.

– Уверен, ударил ее один из наших солдат. Тем не менее не могу не отметить, что с ней это бывает очень часто. Она сама нарывается.

– Намекаешь, что ей это нравится?

– Ну конечно. – Они переглянулись, улыбаясь. – В любом случае, – сказал Эрнест, когда Лукас покидал кабинет, – ты тоже будь осторожней.

Он возвращался назад, в Немецкий квартал, и жевал кат по дороге. Травка его взбодрила, но настроения не улучшила. Он предположил, что Нуала пользовалась ею в любовных утехах, и при этой мысли почувствовал возбуждение, утрату.

Добравшись до дому, он устроился перед телевизором смотреть новости Си-эн-эн. Кристиана Аманпур вела передачу из Сомали. Ее бесстрастный, внеклассовый английский придавал упорядоченность и ясность сообщаемым событиям, которых в них не было по само́й их природе.

Наркотик прогнал всякое желание сна, так что он пожевал еще щепотку, чтобы отогнать черное отчаяние, таившееся в послеполуденной тишине, в ворковании голубки и голубя. В конце концов его затошнило. Как он ни старается, жизнь буксует на месте. Цилилла должна возвратиться из Лондона через несколько дней. Отношения между ними не ладились, и скорый разрыв был неминуем. Его давила страшная усталость от всего; она ощущалась полным разрушением, стеной ярости и апатии, готовой раздавить его, не оставив следа. Хуже всего было одиночество.

Одно время Лукас мог получать удовольствие от своей особости – человек без истории, защищенный от заблуждений человеческого племени, способный видеть многозначность вещей. Но бывали и времена, когда он чувствовал, что отдал бы что угодно за возможность быть понятным. Называть себя евреем, или греком, или кем другим, просто достопочтенным гражданином. Но не было иного выхода, как называть себя американцем и, следовательно, рабом призрачной возможности. Он не всегда бывал в достаточной мере творчески настроен, внутренне готов, а порой и собран.

А иногда все окружение казалось чуждым и враждебным, охваченным яростью, совершенно ему непонятной, опьяненным надеждами, которых он был не в состоянии себе представить. Так что он мог действовать, лишь расспрашивая людей, вечно выясняя у этих одержимых с безумными глазами сущность их стремлений, их взгляд на самих себя и на их врагов, спокойно выслушивая, как они с презрением к его невежеству объясняли то, что для них было слишком очевидным. Он писал для некоего читателя, подобного ему самому, – бастарда, стоящего вне любого завета, которому ничего не обещано, кроме молчания небес и тьмы вокруг. Иногда он оказывался перед простым фактом, что у него нет ничего и никого, и пытался вспомнить себя в те времена, когда это было для него источником силы и извращенной гордости. И бывало, становился прежним.

7

Из Иерусалима Адам Де Куфф и молодой человек, назвавшийся Разиэлем, отправились по стране. Они все делали и всюду ездили вместе. Иногда Де Куфф погружался в молчание, которое длилось днями. В такие периоды Разиэль мягко разговаривал с ним, не забывая о мелких обязанностях путешествующих по отношению друг к другу. Де Куфф начал верить, что молодой напарник читает каждую его мысль. Разиэль поддерживал в нем эту веру.

Они ехали на автобусе, на попутках или просто шли пешком. Посещали святые и великие места, ели мало и особо не разбирая, кошерное или нет, не соблюдая субботы. Они проехали от пещеры Махпела [80]80
  Склеп патриархов в древней части Хеврона, в котором, согласно Библии, похоронены Авраам, Исаак и Иаков, а также их жены – Сарра, Ревекка и Лия.


[Закрыть]до горы Кармель, от Котель-Маарив, иначе Стены Плача, до долины Ездрилонской. Они видели места священной памяти ранних христианских мучеников и могилу царей. Поднимались на гору Гаризим на самаритянскую Пасху и к гробнице Баба в храме бахай в Хайфе.

Но если были долгие часы, когда Де Куфф упрямо молчал, то были и другие, когда он становился невероятно говорлив, доводя себя разговором до состояния крайнего возбуждения, которое могло длиться весь день и всю ночь. Разиэлю ничего не стоило не отставать от него, подливая масла в огонь его красноречия, находя ассоциации на его ассоциации, пока Де Куфф не затихал, измученный и отчаявшийся. Де Куфф бывал без сил после этих вспышек, Разиэль же оставался невозмутим, смотрел бодро, готовый продолжать, готовый к чему угодно. Де Куффа это пугало. Иногда в слезах он гнал Разиэля от себя. Но Разиэль никогда не покидал его.

Они говорили о музыке и об истории. Рассказывали друг другу свою жизнь. Разиэль вырос в богатом пригороде на американском Северо-Западе. Его отец был юристом, специалистом по корпоративному праву, потом стал дипломатом и политиком. Разиэль учился в музыкальном колледже Беркли в Бостоне, потом бросил его и поселился в пригороде Сан-Франциско Марин-Каунти. Он мастерски играл на нескольких инструментах, сочинял музыку, выступал с рок-группой, с которой записал диск, а потом занялся экспериментальным джазом в Сан-Франциско. Кроме того, он побывал студентом иешивы, дзен-буддийским монахом в Тассахаре и членом еврейско-христианской коммуны. Признавался, что имел проблемы с наркотиками.

Де Куфф учился в Сент-Полз-скул, а затем в Йельском университете. На старших курсах он перенес внимание с истории на музыку, а там и окончил по этому предмету. Он играл в Новоорлеанском филармоническом и в камерных оркестрах. Унаследовал крупное состояние в Новом Орлеане, сколоченное несколькими поколениями Де Куффов, в том числе дом в аристократическом Парковом квартале, где и жил один после смерти матери. А еще у него имелись квартира в Нью-Йорке и элегантная летняя резиденция близ Пасс-Кристиана в штате Миссисипи.

Оба сошлись на том, что в основе музыки лежат принципы метафизики, которые невидимы за суетой повседневной жизни. Но вскоре тема музыки ушла из их разговоров, и они вернулись к предметам, о которых спорили в ночь первой их встречи: молитве и обещании освобождения, конце изгнания и источнике душ.

Они говорили о дзен-буддизме, тераваде и Святом Духе, о бодхисатвах, Сфирот и Троице, Пико делла Мирандоле, Терезе Авильской, Филоне, Аврааме Абулафии, Адаме Кадмоне и «Зогаре», чувствительности бриллиантов, Шехине, смысле слова «тиккун», о Кали и о Матронит как ужасающем обозначении луны [81]81
  « Зогар» (Сияние) – основной источник еврейского мистического учения – каббалы. Дальше – термины каббалы: Сфирот– мн. ч. от Сфира, слова, не поддающегося толкованию, производное и от Сефер (Книги), и от Миспар (число); в каббале содержится десять Сфирот, так называемое Дерево Сфирот, это основной язык еврейской мистики, учение о десяти сосудах, или орудиях, в которых воплощается Божественная воля, универсальные принципы строения мира; Адам Кадмон(в каббале) – единый небесный первочеловек; Шехина– принятое со времен Талмуда обозначение Божественного присутствия в мире; тиккун (исправление) – восстановление первоначальной гармонии, потерянной в результате космической катастрофы, или, иначе, греха, совершенного человеком и нарушившего его первоначальное единство с Богом (Зогар. М.: Гнозис, 1994. Пер. М. А. Кравцова).


[Закрыть].

Они использовали христианство как мост, связывающий горы. Разиэль предложил представить их обоих в виде падающих, и Иешуа с ними, летящего вверх тормашками, крест перевернулся и вращается вопреки законам аэродинамики. Христианство не оправдало их ожиданий, как не оправдал Христос, который погубил себя среди грешников. Но все же, сошлись они, его корни уходят вглубь, к началу Сотворения, и древо должно вырасти снова. Они сошлись и в том, что каждый человек несет в себе множество душ.

Однажды они посетили монастырь Святой Екатерины на Синае и преодолели все три с лишним тысячи ступеней Раскаяния, взойдя на рассвете на Джебель-Муса, гору Моисея. Там Де Куфф преклонил колени в молитвенной нише-михрабе, присвоив исмаилитскую святыню. Перед ними тянулся в направлении Мекки Эйлатский пролив, а с запада – Суэцкий, оба бирюзово поблескивали на фоне кроваво-красных гор. Кашляя и задыхаясь, Де Куфф в бледнеющей темноте одолел последние ступени, стараясь опередить наступающий рассвет.

И потому, что, казалось, наступил подходящий момент – свет заполнял вселенную до ее дальних краев, встающее солнце было как приношение, – Разиэль решил объяснить Де Куффу, что означает его имя. Что в иврите буква «куф» содержит парадокс – две буквы «рейш» и «зайн» соединяются, чтобы образовать ее, «зайн», слева, спускается ниже строки, тогда как «рейш», справа, нависает над ней – и душа, которую она представляет, должна пребывать внутри пустоты и мрака, посреди угасающего света, к которому постоянно стремится. Она представляет святость нисходящую и вмещает тайну Евы. Ее число в гематрин [82]82
  Гематрия – числовая символика, основанная на соответствии каждой буквы алфавита своему числу и полагающая, что слова или предложения с одинаковым числовым эквивалентом имеют внутреннюю связь. Используется в каббалистических текстах на иврите для постижения скрытого смысла библейских текстов.


[Закрыть]– девятнадцать. «Куф», девятнадцатая буква в алфавите, следует за восемнадцатой, «цади», – тайной Адама. Бракосочетание этой пары составляет слово «цадик», и это священное слово относится и к самому Де Куффу. На цадика, то есть тайного праведника, возложена задача возжечь искры, угасшие с изгнанием. Всякому человеку с такой фамилией предназначено пройти через тьму и смерть и искать Нетварный Свет. Буква «куф» – это символ Жизни в Смерти, парадокс освобождения.

Важно было сказать ему все это, пояснил Разиэль, пока на них обоих льется новый свет дня, пока Де Куфф переживает возвышенное настроение, и, если это действительно та гора, на которой Моисей объявил закон, тем лучше.

А имя Адам говорит о том, как объяснил Разиэль, что он осуществит по написанному: «Человек полагает предел тьме» [83]83
  Иов. 28:3.


[Закрыть]. Тайный смысл буквы «куф» – сконцентрированный свет. Само его имя есть канал восприятия.

– Для меня это чересчур, – ответил Де Куфф.

Разиэль рассмеялся. Сказал Адаму, что «куф» имеет дополнительное значение «обезьяна», – парадокс иного рода. Но, возможно, размышлял Разиэль, который был силен в толкованиях, сходящий в мир мертвых оболочек собиратель света должен быть вроде клоуна.

Первой реакцией Де Куффа был гнев.

– Почему я должен доверять тебе? – спросил он. – Ты сам говорил, что употреблял наркотики. Притащил меня на вершину горы. Красиво, конечно, но ничего особо вдохновляющего.

Он, может, сожалеет о заблуждениях, которые заставили его принять крещение, сказал он Разиэлю, которые привели его в церковь Святого Винченцо Феррери на Лексингтон-авеню, чтобы его причастили. В храме, носящем имя испанского инквизитора… [84]84
  Винченцо (Винсент) Феррери (1350–1419) – выдающийся испанский проповедник, чье имя связано с даром языков и сектой бичующихся; имел репутацию самого успешного миссионера среди иудеев и мусульман; шестихвостая плеть, которой он сек себя ежедневно, как говорят, до сих пор хранится в картузианском монастыре в Каталонии.


[Закрыть]его, Де Куффа, сына сефарда! Но, как христианин, он превратился в настоящего янсениста-одиночку и отвергал все святые места вкупе, считая их препятствиями для истинной веры. Поскольку они, под стать чудесам, наводили на мысль о людской доверчивости и надувательстве.

– Ты сам обезьяна, – сказал он Разиэлю. – Замучил меня, знаток выискался.

Разиэль снова засмеялся:

– Нет, приятель. Ты. Ты обезьяна.

Хотя, возможно, это было слишком для него, с этого дня Де Куфф начал верить всему, что Разиэль говорил ему о нем. И тут помимо вещей ужасавших бывали такие, которые приводили его в восторг. Разиэль убедил его, что объявшая его тьма вскоре наполнится светом, как утро души, светлеющее постепенно.

Де Куфф признавался, что его всегда удивляла беспорядочность своего сознания, путаность в мыслях. Врачи, к которым он обратился, нашли у него биполярное расстройство, лечили его психотропными средствами и даже солями лития. Но сам он пришел к тому, что все больше стал задумываться о душах, чья сущность слилась с его душой – или, по мистической еврейской терминологии, гилгулим,его нынешним воплощением. Разиэль сказал ему приготовиться к тому, чтобы оказаться в исключительном положении. Все, похоже, указывало на то, что он – орудие освобождения.

Однажды, когда они шли в вечерней прохладе по оазису Субейта, Де Куффа охватило шутовское настроение.

– И что со мной не так? – вскричал он, изображая уличного торговца, воображаемого предка-иммигранта в духе Тевье-молочника, он, чьими предками были hidalgos, hombres muy formal [85]85
  Идальго, настоящие мужчины (исп.).


[Закрыть].

И Разиэль, который сперва вроде хотел ответить шуткой, ответил:

– А то, что твое лицо слишком сияет. Слишком умное для такого, как ты. Числовое выражение твоего имени соответствует херувиму. Ты – воскресший Сын Давидов, вот что с тобой.

Вот так Разиэль наконец поставил точку.

Они долгие недели странствовали, словно воплощая строки, в которых говорится, как Сын Человеческий не имел где преклонить голову. Де Куфф не знал сна, не знал отдыха. Лечение его закончилось.

В конце концов Разиэль привел их к старинной подружке, Гига Принцер, художнице, в святой город Сафед. Ее дом находился в квартале художников. Отсюда Де Куфф и Разиэль каждый день выходили побродить среди могил мудрецов.

Они были возле синагоги, посвященной Ари, Ицхаку Лурие, поставленной в том месте, где Илия открыл тому тайный смысл Торы. Неподалеку высилась гора Мерон, где похоронен Шимон бар Йохай, которому традиция приписывала авторство «Зогара».

В благоговении перед святостью места, Де Куфф разразился рыданиями. Проходящие мимо верующие с одобрением глядели на него.

– Я из-за тебя с ума схожу, – сказал Де Куфф Разиэлю. – Я не в силах выносить величие этого места.

– Если не мог бы, – ответил Разиэль, – тебя бы не призвали.

– Призвали! – взорвался Де Куфф. – Что-то не припоминаю, чтобы меня призывали. Кто призвал?

– Я думаю об этом так, – сказал Разиэль. – Согласись или умри. Согласись или погибни. И тогда мы снова будем ждать. Как Христа. Как Саббатая [86]86
  Саббатай (Шабтай) Цви (1626–1676) – центральная фигура (провозгласил себя мессией) самого крупного в еврейской истории мессианского движения.


[Закрыть].

– Но ты же знаешь, что я не могу молиться.

– Не можешь молиться. И не нужно. Все уже написано.

– Ты уверен?

Разиэль убедил его, что уверен, поскольку какое-то время был католиком:

– Машиах [87]87
  Т. е. Мессия.


[Закрыть]сидит и ждет у ворот Рима. Презираемый. Среди прокаженных. Хочешь услышать, что дальше? [88]88
  Дальше: «ожидая своего часа».


[Закрыть]

– Боже мой! – пробормотал Де Куфф, достал платок и утер слезы.

В Сафеде Де Куфф мог только сидеть и плакать, словно его душа, больше ему не принадлежащая, воспаряла к горам, видневшимся на севере, словно он хотел бежать святости мудрецов, чьи могилы были вокруг него, тирании судьбы и Ветхого Днями Святого [89]89
  Т. е. Бога.


[Закрыть]. Вечно его кто-то преследует. Вот и теперь некто схватил его, некто непреклонный. Иона.

Гиги Принцер зарабатывала на жизнь религиозными картинами на обывательский вкус, помышляя писать для более дерзновенных в вере, используя всю палитру пустынных тонов, – и чтобы чувствовался дух немножко Сафеда, немножко Санта-Фе [90]90
  Город на юге США, полное историческое название которого «Королевский город Святой Веры Святого Франциска Ассизского».


[Закрыть]. Гиги нравился Санта-Фе, и часто ей хотелось бы жить там. Сейчас, поскольку она была влюблена в Разиэля, Гиги позволила им остановиться у себя.

Им хватало денег Де Куффа, но Разиэль не мог упустить возможности оповестить о том, что он распознал его, породить толки о его вероятном господстве. В спортивной твидовой куртке и шапочке английского букмекера, он заговаривал с туристами на автобусной остановке или в туристическом бюро. Его наряд и манеры обещали любопытным альтернативную экскурсию по Сафеду, и он их не разочаровывал. Если конкуренты предлагали какие-то бабба мейсех,бабушкины сказки, то сильной стороной Разиэля была сравнительная религия. Скоро заподозрили, что он мормон или из «Евреев за Иисуса». Однако наиболее дотошные и коварные из его слушателей обнаружили, что он способен на равных рассуждать с самыми подкованными из них о мидраше, Мишне и Гемаре [91]91
  Мишна (букв. «повторение», ивр.) – часть Талмуда, первый устный религиозный текст, содержащий религиозные предписания иудаизма. Гемара, или Гамара (букв. «завершение», арам.) – свод дискуссий и анализов текста Мишны.


[Закрыть].

– Кто ты такой? – спрашивали его харедим со свойственным израильтянам тактом. – Что ты здесь делаешь?

– Я – дитя Вселенной, – отвечал Разиэль. – Имею право быть здесь.

– Ты еврей? – допытывались они.

– Эскимос, – отвечал Разиэль.

Во время этих экскурсий, если считал, что группа восприимчива, он пускался в оригинальные суждения. О необыкновенных аналогиях между индуистскими учениями и каббалой. О том, насколько близок хатха-йоге трактат Абулафии [92]92
  Абулафия, Авраам бен Самуэль (1240–1291) – еврейский мыслитель и каббалист.


[Закрыть]«Свет разума» с его методикой дыхания, способствующей погружению в медитацию. Как толкование каббалой буквы «айин», непознаваемого элемента, в котором заключена Бесконечность, родственно концепции Нишкала-Шивы, бесформенного абсолюта. Что существует большое количество подобных параллелей в индуизме, а некоторые находят их и в суфийском исламе, и в христианском мистицизме Майстера Экхарта и Якоба Бёме.

Были туристы, которые находили экскурсии Разиэля по Сафеду поучительными и вдохновляющими. Но случались и недовольные. Порой увлекшийся Разиэль недооценивал своих слушателей. Консервативная публика, ожидавшая услышать греющую душу мудрость древних пророков или хотя бы нечто привычное, уходила в оскорбленных чувствах. Хасиды, которых в Сафеде было внушительное количество, осведомленные о распространяемых Разиэлем идеях, были разгневаны.

Кроме того, Разиэль и Де Куфф изредка давали концерты, на которых Разиэль аккомпанировал Де Куффу на рояле. Де Куфф играл на лютне и теорбе, которыми владел вдобавок к виолончели, и знал сефардские мелодии, глубокие, как потусторонняя тишина. И тут некоторые служители веры доходили до того, что обращались в полицию, однако та отказывалась вмешиваться. Иногда доходило до рукопашной, но Разиэль и сам умел махать кулаками и немножко владел карате.

Время от времени он приводил с собой с экскурсии гостя или нескольких, угостить ланчем или чаем – оплата которого, как их вежливо уведомляли, прибавлялась к цене за экскурсию. Обычно то были молодые иностранцы, как евреи, так и нет. Кто-то задерживался на несколько дней. Но были и такие, кто оставался с ними неделями кряду.

Один молодой немец, побывавший на Тибете и обучавшийся йоге в Лондоне, присоединился к Разиэлю в занятиях кундалини-медитацией. Вместе они учили Де Куффа кундалини-йоге. Разиэль верил, что эти медитации есть способ достичь каваны [93]93
  Кавана (букв. «намерение», ид.)– «направление мысли», которое придаст правильный ход течению молитвы.


[Закрыть], или медитации о Божественном, которая, в свою очередь, поможет достичь состояния двекут [94]94
  Двекут (букв. «клей», ивр.) – в иудаизме состояние близости к Богу, «склеенности» с ним, противопоставляемое временной религиозной экзальтации.


[Закрыть], единения с Божественной сущностью.

Кундалини-медитация требовала серьезных усилий от Де Куффа и еще больше нарушала его душевное равновесие. Часто, когда он погружался в глубочайший покой, в его сознании рождались пугающие картины. В другие же разы они были вдохновляющими. Разиэль следил за тем, чтобы Де Куфф всегда рассказывал ему о своих видениях.