Текст книги "Дамасские ворота"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

47

На побережье было жарко и мглисто. На пляжах необычно людно для буднего дня, а на шоссе царил относительный хаос. Лукас и Эрнест Гросс сидели в расположенном поблизости от британского посольства баре, имитирующем английский паб. Кроме свирепого кондиционера, атмосфера в пабе убедительно копировала оригинал, и запах пива и его тепловатая горечь странно контрастировали с температурой в зале, которая была как в морозильной камере для мяса. По рабочим дням сюда приходили говорящие по-английски молодые израильтяне пофлиртовать со слоуни-рейнджерами [384]384
  Слоуни-рейнджеры, слоуни (по названию лондонского фешенебельного района Слоуни-сквер) – популярный в 1980-е гг. типаж девушек из высшего общества; классический представитель – Диана Спенсер, будущая принцесса Диана.


[Закрыть]из посольства, но в этот день там были в основном туристские пары, спасающиеся от жары.

– Итак, – говорил Эрнест, – кого-то уроют из-за Хэла Морриса.

– Хэла Морриса? Я думал, его зовут Ленни.

– Нет. Хэл Моррис. Ленни – явно его nom du guerre [385]385
  Боевая кличка (фр.).


[Закрыть].

Лукас решил рассказать Эрнесту о том, что произошло с ним в Газе и о своем разговоре с Сильвией Чин и приятелями Линды, Джерри и Томом. Необходимо иметь человека, которому доверяешь. По крайней мере, Лукасу было необходимо.

– Дело в том, – сказал Лукас, – что он сам напоролся. В буквальном смысле – пошел пешком. И бог знает что у него было на уме.

– Как думаешь, что случилось?

– Понятия не имею. Нуала утверждает, что у ее друзей имеется некая договоренность с Шабаком. Который сталкивает лбами разные палестинские группы. Но вряд ли предполагалось кого-то убивать.

– Будет возмездие, – пообещал Эрнест. – Как правило, они хватают какого-нибудь палестинца из города, в котором произошли беспорядки. Кого-нибудь связанного с ООП.

– Невозможно сказать, кто в той толпе убил Ленни-Хэла.

– Их не особо заботит, если ошибутся и схватят не того, – сказал Эрнест. – Они считают, что любой, кто им попадется, в чем-то да виновен. Или когда-нибудь будет виновен. А если ничего не сделал, то, возможно, собирался.

– Ужасная политика, – сказал Лукас.

– Недальновидная. Мы не устаем им это повторять.

Лукас пил пиво и слушал Элтона Джона, который соревновался с завывающим кондиционером.

– Я не хочу отдуваться из-за Хэла, – наконец сказал он. – И не хочу, чтобы Сония пострадала. Мы в его смерти не виноваты.

– Думаешь, я смогу все уладить? – спросил Эрнест.

– Думаю, у тебя есть кое-какие связи. Я надеялся, ты, может, замолвишь за нас словечко где нужно.

Эрнест промолчал.

– Нуала тоже ни при чем, – сказал Лукас. – Она сделала для парня все, что могла.

– Я не могу пойти к ним просить за Нуалу, – ответил Эрнест. – Если ее дружки сотрудничают с Шабаком, тот, кто вовлек ее в это дело, и должен вытаскивать.

– Что-то готовится, да?

– Да, – сказал Эрнест, – и скоро. Может, демонстрация на демонстрацию, как стенка на стенку. Провокация. Что-то такое.

– Как по-твоему, друзья Сонии в этом участвуют?

– А ты ее спрашивал?

– Да.

– Конечно, – сказал Эрнест, – она может и не знать ничего.

– И Пинхас Оберман уехал, кинул меня на амбразуру.

– Он был твоим проводником, верно? Но таинствам?

– Мы пишем книгу.

Спустя несколько минут Эрнест с отвращением окинул взглядом ледяной паб:

– Идем, дружище. Покажу тебе одно настоящее место.

Они вышли, сели в прокатную машину Лукаса и поехали вдоль берега в сторону Яффы.

– Останови здесь, – сказал Эрнест.

Заведение на Трампельдор [386]386
  Улица в Тель-Авиве, названная в честь Иосефа Трампельдора, возведенного в мученики героя сионистского ополчения Османской Галилеи.


[Закрыть]называлось «Café Vercors». Хотя солнце еще только начало садиться, главный зал был полон народу и столики с видом на Средиземное море были все заняты. Лукас и Эрнест расположились в глубине.

– Мое любимое место в Тель-Авиве, – сказал Эрнест. – Все время хожу сюда.

Оглядевшись, Лукас увидел, что они с Эрнестом, похоже, самые молодые из посетителей, причем разница в возрасте была приличной.

– И город мне нравится, – продолжал Эрнест. – Может, он не из самых живописных на Средиземном море, но в нем есть подлинность. Это настоящий Израиль.

– Я плохо его знаю, – сказал Лукас.

– Нет. Ты эстет. Религиозные фанатики и эстеты живут в Иерусалиме.

– Ты тоже там живешь, – напомнил ему Лукас. – Какое у тебя оправдание?

– Ближе к эпицентру.

– Наслаждайся, пока можешь, – сказал Лукас. – Пока всё вокруг не закатали в асфальт.

На танцплощадке танцевали польку. Старики поражали бодростью. Женщины по большей части были увешаны драгоценностями, в блузках с низким вырезом и по-цыгански цветастых юбках, богемного вида. Мужчины же почти поголовно в простых белых рубашках. Ни у одного не было на голове кипы, но некоторые щеголяли в фуражках греческих рыбаков. Танцевали в среднеевропейской манере, с подскоками и наклонами, временами мужчины чопорно вставали на колено. Видно было, что все получают безмерное удовольствие. От дыма «Житана» и «Голуаза» было не продохнуть.

Когда полька закончилась, вышла сексуальная дама далеко за шестьдесят и запела «Non, je ne regrette rien…» [387]387
  «Я ни о чем не жалею…» (фр.) – песня Ш. Дюмона на слова М. Вокера, написанная в 1956 г. и прославившаяся в ирполнении Эдит Пиаф.


[Закрыть].

– Кто все эти люди? – спросил Лукас.

– Никогда здесь не был? Сония тебя не приводила сюда?

Лукас покачал головой.

– Когда-нибудь слышал о «Красной капелле»?

– Кажется. Русская агентурная сеть времен Второй мировой?

– Верно. Из тех, кто выжил, многие сейчас здесь, – сказал Эрнест. – Люди, которых не схватило гестапо, не расстрелял Сталин после войны, приходят в кафе «Веркор» чуть ли не каждый вечер. Люди, сражавшиеся в белорусских лесах. Ставившие в сорок шестом магнитные мины на британские патрульные катера. Они здесь.

Лукас рассмеялся.

– «Non, je ne regrette rien», – повторил он вслед за певицей. – Все же кое о чем, думаю, они сожалеют.

– Таким я и представлял себе Израиль до приезда сюда, – говорил Эрнест. – Что все здесь такие, как они, и еще кибуцники. Что днем они работают в апельсиновых рощах, а вечером собираются и поют «Интернационал», или «Бандьера Росса», или «Песню о молоте». Я был в Южной Африке, громилы-африканеры дубасили меня, попадал то в тюрьму, то под домашний арест. Что я знал?

– А он тут был, – сказал Лукас. – Ждал тебя.

– Я думал, вся страна такая, как это кафе, с такими же людьми. И бывали времена, когда мои ожидания оправдывались.

– Создать страну – дело нелегкое, иначе и быть не может, – сказал Лукас. – Кафе организовать и то достаточно сложно. Или сделать его таким, каким оно воображалось. Если только впускать одних и гнать других.

– Правильно, – согласился Эрнест. – Но какой толк от такого кафе? – Он одобрительно оглядел зал. – Говорят, сюда заходил Джеймс Энглтон [388]388
  Джеймс Энглтон (1917–1987) – руководитель отдела контрразведки ЦРУ с 1954 по 1975 г.


[Закрыть], когда был в стране. Прослышал об этом местечке и захотел увидеть собственными глазами.

Осматриваясь вокруг, Лукас заметил Януша Циммера в углу у окна; Циммер глядел на море. На столике перед ним стояла ополовиненная бутылка израильской водки и тарелка с хлебом и кружочками лимона.

– Смотри, – сказал Лукас Эрнесту. – Циммер. Не послать ли ему выпивку?

Он не собирался советоваться с Янушем Циммером. Но неожиданно ему пришло в голову, что было бы полезно прощупать того в стратегических целях, в то же время умолчав кое о чем. Но тут он вздрогнул, припомнив, что тот водит дружбу с Линдой Эриксен.

– Лучше оставить его в покое, – сказал Эрнест. – Ян и я… иногда наши мнения не совпадают.

– Правда? Он что, критически относится к вашей деятельности?

– Вряд ли он по-настоящему против нас. Я всегда считал его леваком. В последнее время между нами, похоже, существуют разногласия по поводу того, куда движется страна.

– Я думал, это развлечение самой нации.

– Так оно и есть, – коротко ответил Эрнест.

– А как насчет Линды Эриксен? – спросил Лукас. – Она работает волонтеркой у вас. Встречается с Циммером. И среди ее друзей есть очень… необычные.

– Чем необычные?

– Ну, – задумался Лукас, – сразу и не подберешь слова. Воинствующие? Реакционные? Фашизоидные?

– Мне известно, что она шпионит за нами для кого-то, – сказал Эрнест. – И между прочим, она рассказала о Сонии и о тебе и о подозрительной контрабанде наркотиков.

– Она была с Ленни в секторе. Утверждала, что это вы ее послали.

– Если она так, – сказал Эрнест, – придется дать ей от ворот поворот. Мы не можем допустить, чтобы под нашей вывеской творилось всякое дерьмо. Но в каком-то смысле мне бы этого очень не хотелось. Лишусь одного из каналов – если понимаешь, о чем я.

– Не думаешь, что за ней может стоять Циммер?

– Стоит или нет, думаю, он ее просто трахает. Хотя кто знает? Политический ландшафт здесь постоянно меняется. А Януш честолюбив. И очень политизирован.

– Скажи, а когда вы с Янушем спорите о путях развития страны, кто за что стоит?

Эрнест лишь пожал плечами. Ясно было, что ему не хочется говорить об этом, по крайней мере сейчас.

– Позволь спросить: если я скажу «взорвать Храмовую гору», что ты на это ответишь?

– Отвечу, что постоянно возникает такая фантазия. Такой заговор. Люди замышляют осуществить его. Правительство – по крайней мере, все правительства до сих пор – замышляет их остановить.

– Януш не замешан в чем-либо подобном?

– Януш, – сказал Эрнест, – ничуть не религиозен.

– И этого достаточно?

– Должно быть достаточно.

Они посмотрели на Януша Циммера, который сидел на противоположной стороне зала и пил водку, устремив взгляд на море.

– Ну а ты сам? – спросил Эрнест. – Зачем сюда приехал?

– Не знаю. Может, потому, что у меня диплом религиоведа.

– Нравится здесь?

– Нравится ли? – Он никогда не думал об этом в подобных категориях: нравится – не нравится. – Пока не знаю. Проверяю себя.

– Может оказаться так, что потом будет трудно жить где-то еще, – сказал Эрнест. – Не торопись делать выводы.

Снаружи, где сумерки множили свои тайны, солнце погрузилось в Филистимское море. Женщина посреди танцплощадки, та самая, неподвластная времени, обольстительница, которая исполняла песенку Пиаф, сейчас пела по-испански о мавре с гранатой [389]389
  Видимо, песню испанского Иностранного легиона.


[Закрыть].

Лукас поймал себя на том, что мысленно повторяет: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое».

– Я знаю нескольких людей, связанных с разведкой, – сказал Эрнест. – Мы стараемся быть полезны друг другу. Ради благого дела. Я переговорю с ними о тебе и о Сонии. А тем временем, если существуют планы, о которых мы не знаем, тебе, может, придется куда-нибудь уехать. Поезжай понырять. Погуляй по пустыне.

– Смешно. Я там только что нагулялся.

Когда они покидали кафе, певица пела на идише «Золотые серьги». Все мужчины в кафе помолодели лет на тридцать.

48

Сония шла по улице Алленби, направляясь к набережной, когда сверкающий черный «сааб» круто развернулся со встречной полосы и затормозил возле нее. За рулем был Януш Циммер.

– Хочешь, подвезу?

– О’кей. Я иду к Стэнли.

– К «Мистеру Стэнли», – с веселым презрением сказал он. – Садитесь, мадам. – Когда она села рядом, поинтересовался: – Поёшь сегодня?

– Ну, в афише объявлено, – ответила она, – но я не смогу. Думаю осторожненько сообщить боссу неприятную новость и положиться на его милость.

Когда она была в квартире в Эйн-Кареме, позвонил Разиэль. Де Куфф собрался немедленно удалиться в Галилейские горы. Его последователи встречаются в отеле в Герцлин, где шеф-поваром Фотерингил, на следующий день они едут к озеру Киннерет в кибуц с гостевыми номерами, а оттуда направятся к северу.

– Почему ты, – спросил Януш Циммер, когда они ехали по улице Ха-Яркон к морю, – никогда не слушаешь моих советов? Я же говорил тебе держаться подальше от сектора.

– А я тебя не послушалась, – сказала она. – И теперь у меня крупные неприятности. Тут есть какая-то связь?

– Все в порядке, – сказал Януш. – Можешь не беспокоиться. В любом случае ты сделала полезное дело.

– Для кого полезное?

– Для страны. Для ее высших интересов.

– Не знаю, откуда ты это взял, Ян.

– Почему ты не сможешь сегодня петь? Я-то надеялся, специально приехал послушать.

– Мы едем в Галилею. Взглянуть на горы.

– Там холодина, в этих горах. Де Куфф туда собирается?

– Ненадолго.

– Я тебе дам еще один совет. Посмотрим, сделала ли ты какой-то вывод. Оставайся в Галилее. Если мистер Де Куфф захочет вернуться, пускай возвращается без тебя. Останься и собирай цветочки.

– Слушай, Ян. Скажи мне одну вещь. Я все вспоминаю тот наш странный разговор. Когда ты говорил, чтобы я держалась подальше от сектора. И о… капелле.

– И что тут не так?

– Ты ничего не знаешь о замысле взорвать Храмовую гору, нет? Чтобы религиозные фанаты могли восстановить Храм?

– А ты? – спросил Циммер.

– Ничего. Поэтому и спрашиваю.

Они остановились у переулка, ведущего ко второй от моря улице, на которой располагалось заведение Стэнли.

– Желаю хорошо провести время в Галилее, – сказал Януш Циммер. – Хорошего долгого отдыха, ты его заслужила.

Затем машина отъехала, свернула за угол на Ха-Яркон и скрылась из виду.

49

Когда Лукас появился у «Стэнли», на сцене полупустого зала человек с ниспадавшими на плечи кудрями цвета соли с перцем играл на рояле «Боливар блюз» Телониуса Монка. Сам Стэнли с несчастным видом стоял за стойкой, отхлебывая из стакана водку с тоником и закусывая ее фисташками.

– Эй, писатель, – сказал он Лукасу, – что ты сделал с моей Сонией? Она отказалась петь у меня.

– Она ударилась в религию, Стэнли. Разве она тебе не говорила?

– Верни ее. Мария-Клара прилетает из Колумбии. У нее есть подарок для Сонии. И каждый раз, когда Сония уходит, народ просто сатанеет: «Сония, Сония!»

– Могу себе представить.

– Знаешь кое-что? – доверительно сказал Стэнли. – Американцы покупают людей. Посылают детектива, хотят найти Разза Мелькера – парня, который играл у меня на кларнете. И еще они ищут того старика из Нью-Йорка, Маршалла. Обещают вознаграждение.

– Большое хоть вознаграждение?

– За Разза большое. За старика… – он пожал плечами, – мелочь.

– А меня никто купить не желает?

Стэнли посмотрел на Лукаса с живым интересом.

– Шутка, – успокоил его Лукас.

– В мире полно всяких дел и людей, которых американцы покупают, – философски заметил Стэнли. – В один прекрасный день у них не останется денег.

– Тогда все остановится, – сказал Лукас. – Настанет конец истории.

Нуала Райс сидела возле двери кабинета Стэнли. Лукас присел к ее столику.

– Кристофер! – воскликнула та, увидев его. – Я все пыталась тебе дозвониться. Нам нужно смываться отсюда, всем нам.

– Где Сония?

– Ее сегодня здесь не будет. Уехала повидать друзей в Герцлию. Она оставила для тебя записку.

На газетном клочке, который Нуала протянула ему, было написано только название кибуца и две даты: завтрашний день и послезавтрашний. Кибуц назывался «Николаевич Алеф» [390]390
  Намек на первый кибуц «Дгания Алеф», созданный в 1909 г. русскими толстовцами еврейского происхождения.


[Закрыть]. Находился, как говорилось в записке, на реке Ярмук, к югу от Тивериадского озера.

– Спасибо, – поблагодарил Нуалу Лукас и сунул клочок в карман.

Кибуц «Николаевич» был тем самым кибуцем, в котором выросли Цилилла и Гиги Принцер.

– Как ты? – спросил он ее. – Рашид с тобой?

– Он спит. Понимаешь, мы вчера ходили в американское консульство. Они знать нас не захотели.

– Тебя это удивляет?

– Как сказать, – ответила Нуала несколько беспомощно, что было не похоже на нее. – Наш шеф намекнул, что американцы дадут нам визу. – Она понизила голос. – Мы получили от него приказ скрыться. Он обещал помочь нам.

– Это хорошо. Но где он сейчас?

– Делает нам надежные документы. Они помогут нам выехать из страны.

– Что сказали в американском консульстве?

– Что для получения визы надо ждать. Как всем.

– Государственный департамент не любит давать визы людям из ООП, – объяснил Лукас. – Это, мол, неполиткорректно.

– Шабак может все уладить, – сказала она.

Какая умилительная для революционерки вера в добрую волю и всесилие тайной полиции, подумал Лукас.

– Спрашиваю просто из любопытства: чем ты объяснишь свое сотрудничество с ними?

– А чем они объясняют свое сотрудничество с нами? Иногда это совпадение интересов.

Совпадение интересов в этом уголке земли – иллюзия, сказал он себе. Оставалось лишь допустить, что она понимает это не хуже его.

50

Они поселились в четырехзвездочном отеле в Герцлии, в котором Фотерингил был шеф-поваром. Разиэль провел их через холл под изумленными взглядами почтенных торговцев бриллиантами.

Процессию возглавлял сам Разиэль, в черных слаксах, черной рубашке и больших темных очках, который поддерживал под руку Де Куффа. Следом шла бывшая монахиня мисс ван Витте, в строгом платье из жатого ситца. Затем двое покатоплечих братьев Волсинг. Отец и сын Маршаллы в двухтысячедолларовых костюмах, постепенно превращающихся в лохмотья. Сония в сандалиях и джинсах. Элен Хендерсон, Саскатунская Роза, в шортах цвета хаки, туристских ботинках и футболке с коротким рукавом под пару к шортам, на спине станковый рюкзак. Она явно решила разделить судьбу Сонии, будь что будет. И Гиги Принцер тоже приехала, остановившись у друзей в Эйн-Ходе, деревне художников на побережье.

– Цирк, – пробормотал сидящий в холле постоялец.

Им отвели занюханные, зато просторные апартаменты в задней части отеля, так что Де Куфф, как обычно, получил в свое распоряжение отдельную маленькую спальню. Их окна выходили не на море, а на фабрику по производству соков, окруженную тонущими в дымке грейпфрутовыми плантациями.

Не успели они разместиться, как Маршаллы сцепились из-за комплекта черных гроссбухов, в каких могла бы вести учет бухгалтерия, скажем, небольшой транспортной компании или нью-йоркского винного погребка. В конце концов молодой Маршалл одолел папашу, применив грубую силу.

Волсинги натянули плавки и отправились в бассейн, где, без сомнения, продолжили удивлять торговцев бриллиантами, развалившихся на шезлонгах. Они походили на пару здоровенных тевтонских призраков, посланных Валгаллой искупать грехи или вершить возмездие.

Элен Хендерсон, которая подхватила простуду, лечила ее, глотая витамины и пытаясь медитировать.

Позже, пока его сын спал, старший мистер Маршалл подполз к нему по ковру и спас один из своих гроссбухов. Среди религиозных маний старшего мистера Маршалла было и число тридцать шесть [391]391
  В еврейской мистической традиции число 36 обозначает 36 тайных праведников, или, иначе, цадиков, благодаря которым спасается наш мир (это к тому, что Де Куфф якобы является подобным скрытым праведником, к тому же не осознающим себя таковым); в гематрии записывается буквами «ламед» и «вав».


[Закрыть]во всех его вариантах и сомножителях. Он сидел на ковре с гроссбухом на коленях, закатив глаза так, что виднелись только белки, и пытался сопоставить цифровое значение имени Де Куфф с годом и число года – с девятым днем ава: а вдруг окажется, что девятое все же неподходящий день. Его гроссбух содержал в себе пылкие отвлеченные рассуждения насчет числа тридцать шесть и зашифрованные записи его размышлений о мистических свойствах числа тридцать шесть в иврите, ламед-вав,а также чисел три, девять и восемнадцать.

На других страницах он записывал, полностью или сокращенно, магические формулы, имена твердей, властей, тронов и ангелов-хранителей, чье могущество можно было направить против своих недругов. Одно из заклинаний, поводы прибегать к которому ему часто давали разные чиновники и аудиторы в Южном округе Нью-Йорка, было направлено против кредиторов.

«Да отнимется у него язык, – просило оно беспощадных ангелов, – и бесплодным будет его умышление, да не вспомнит он обо мне, не скажет на меня и, когда я пройду перед ним, не увидит меня».

Старший мистер Маршалл – и его сын тоже – был способен производить в уме сложные расчеты. А еще считать карты при игре в очко – в некоторых казино перед ними закрывали двери. Младший мистер Маршалл также написал несколько компьютерных программ.

На крохотной кухоньке бывшая сестра Мария Иоанна Непомук ван Витте заваривала травяной чай, на табуретке рядом лежали раскрытые «Гностические евангелия» Элейн Пейджелс [392]392
  Элейн Пейджелс (р. 1943) – известная в США историк религии, профессор Принстонского университета, проявляющая особый интерес к гностицизму. Книга «Гностические евангелия» о неканонических благовествованиях вышла в 1979 г. и стала бестселлером.


[Закрыть]. Из-под книги выглядывало письмо от бывшей подруги по сестрам Общей Жизни [393]393
  Религиозная община полумонашеского типа. Первые братства и сестринства Общей Жизни появились в Голландии на рубеже XIV–XV вв. в рамках движения «нового благочестия».


[Закрыть], которая теперь была членом нидерландского парламента и открытой лесбиянкой.

«В нужде с кем не поведешься!» – говорилось в письме – пословица, ходившая на ее родине и применимая к ним обеим.

Сония прислонилась к окну, напевая про себя и глядя на подернутые дымкой плантации цитрусовых. Что это, поземный туман или пестицидное облако? Имеет ли это значение при том состоянии, к которому пришел мир?

Разиэль потратил день на разговоры с последователями Преподобного, найдя слово для каждого. Почитал Элен Хендерсон из «Зогара», учил ее медитировать над буквами тетраграмматона. Йод-хей-вав-хей.Представить себе черный огонь под белым огнем и сосредоточиться на священных буквах, молча вдыхая на «йод», выдыхая «хей», впуская «вав», выпуская конечное «хей», погружаясь в глубочайшее молчание, в пространство, где ничто не может проникнуть между медитирующим и невыразимым объектом медитации. Он дискутировал о положениях Торы с молодым Маршаллом, предлагая новые, неожиданные толкования грядущего мира. Говорил с Марией ван Витте о сочинениях Хильдегарды фон Бинген [394]394
  Хильдегарда фон Бинген (1098–1179) – немецкая монахиня, настоятельница монастыря, автор мистических трудов, текстов религиозных песнопений и музыки к ним, работ по естествознанию и медицине.


[Закрыть].

– Эй, Сония! – воскликнул он, найдя ее возле окна. – Как дела, устроилась?

– Ты устал, Разз?

– Мы почти у цели, детка.

– Надеюсь, – сказала она и посмотрела на него. – Я по-прежнему верю. Я не сошла с ума?

– Сония, не волнуйся. Очень скоро мир будет не узнать. Мир, каким мы его знаем, станет историей.

Она на мгновение закрыла глаза:

– В душе я тот же ребенок. Не могу не верить тебе.

Оставив ее, он пошел к старику. Де Куфф лежал на раскладном диване, в носках, укрывшись пальто. Руки под пальто были сложены на груди.

– Как ты, Адам?

– Силы уходят, – ответил Де Куфф. – Видать, умираю. И наверно, хорошо бы сейчас умереть.

– Понимаю тебя. Лучше, чем ты думаешь. Но мы должны идти до конца. Открыть людям последнюю тайну.

– Ты действительно веришь? – спросил его Де Куфф. – Тебе не кажется, что, возможно, мы ошибаемся?

Разиэль улыбнулся:

– Мы посвятили этому свою жизнь, Адам. Нам ничего не остается.

– Из этого не следует, что мы правы. Это значит лишь то, что мы заблудились.

– Не сдавайся, Преподобный. Дождись решающего момента. Вспомни: ждать «тав».

– Как бы мне хотелось, чтобы обошлось без нас, – сказал старик.

Разиэль подошел и взял его за руку:

– Ты мне этого желаешь? Ты добр, Адам. Но без нас не обойдется, а ты действительно тот, кто ты есть. Подожди немного.

Де Куфф закрыл глаза и кивнул.

В дверь позвонили, и все застыли, глядя друг на друга. Разиэль открыл. В коридоре стоял Иэн Фотерингил, в белой поварской куртке и колпаке. Разиэль, оставив дверь распахнутой, вышел к нему.

– Принес? – спросил он шотландца.

Фотерингил протянул ему сверточек из толстого пергамента, и Разиэль положил его в карман. Затем оба вошли в номер.

– Мы здесь лишь на несколько часов, – объявил Разиэль. – Кто-нибудь хочет остаться и подождать, пока мы будем в горах?

Никто не изъявил такого желания. Каждый хотел двигаться дальше, покуда выдержит.

Разиэль подошел к Сонии:

– Ему кто-то нужен для поддержки. Ты для разнообразия. Скажи ему то, что ему необходимо услышать.

– Если бы я только знала, что именно.

– Ты сумеешь, Сония. Всегда умела.

Сония встала и пошла в комнату, где отдыхал Де Куфф. Он лежал на боку и плакал.

– Мучишься? – спросила она, беря его старческую холодную руку, как до этого Разиэль.

– Очень, – ответил тот.

– Это борьба без оружия, – сказала она ему.

– Я могу не осилить. А если это случится, я умру. Но все в порядке. – Он повернулся на спину и с тревогой взглянул на нее. – Ты должна позаботиться о всех этих детях.

Действительно, подумалось ей, похоже, что он угасает.

– Конечно позабочусь.

Она присела рядом с ним на диван.

– У суфиев, – сказала Сония, – борьба без оружия называется «джихад». Это не джихад ХАМАСа или то, что джихадом называет шебабы. Но все равно это джихад.

Она увидела, что его глаза просветлели.

– Можем мы что-то сделать для тебя?

– Надо ехать, – сказал он с неожиданной настойчивостью. – В Галилею, в горы. А затем в Иерусалим. Вот увидишь, я сделаю все, что необходимо. Если это не произойдет…

– Не произойдет, и ладно. Произойдет когда-нибудь в другой раз.

Запершись у себя в комнате, Разиэль приготовил героин, доставленный Фотерингилом, перетянул руку и нашел вену. Его охватил порыв детской благодарности; мироздание в этот миг вновь показалось прекрасным, заботливым, потакающим.

Трудности предстоящей задачи вынудили его вернуться к наркотикам. Он изо дня в день жил в страхе, что Де Куфф будет для него потерян, что самому ему не найдется места в деле, в которое он же и заставил поверить. Дело, склонность к перфекционизму снова привели его к наркотикам для снятия напряжения, точно так же как когда-то привела музыка.

Он был не способен справляться с противоречиями, столкновением интересов, принужденный договариваться, примирять благочестие ортодоксов с заговором аферистов и террористов. Без такой поддержки у него не хватало на это сил.

Каждый день он швырял стереотипные молитвы в бездну непостижимого. Каждый день ежеминутно попадал в тень парадокса. Разыскивал запретные саббатианские тексты, которые решительно изменяли смыслы Торы, отвергая традиционные ее толкования. Исследовал дворцы памяти древнего мина [395]395
  Мин (еретик, мн. ч. – миним) – так называли в Талмуде и мидрашах приверженцев различных сект.


[Закрыть]и размышлял над сидерическими таблицами и астральными метафорами Элиши бен-Авуя, про́клятого гностика-фарисея. Обращался к Таро и китайской «Книге перемен» в поисках параллелей с каббалой. Его девизом, оправданием, путеводным текстом были кумранские свитки, слова Учителя Праведности [396]396
  Предводитель Кумранской общины ессеев.


[Закрыть]: греховность человека есть тайна творения. Явление миру высшей доброты Бога и человека необходимо, чтобы идти вглубь лабиринта.

Порой он думал – жалея старика, себя и разномастный круг их последователей, – как невероятно трудно поверить в то, что под небом Иерусалима когда-нибудь было или будет что-то похожее на Избавление Божие. Вообще что-нибудь, кроме этой глубокой, равнодушной синевы, этого первого и священнейшего бесстрастного неба. Но за этой твердью мудрецы узрели айин [397]397
  Айин (или эйн) – божество в покое и абсолютно пассивное.


[Закрыть], сущность, в которой заключена сама святость и в которую Разиэль, несмотря на все свое смятение, верил безоговорочно, радостно.

Но в конце концов ему вновь потребовался наркотик, чтобы осознать это и уверовать, чтобы быть одновременно иудеем и христианином, мусульманином и зороастрийцем, гностиком и манихеем. Символом веры, к которому он пришел, был антиномизм [398]398
  Учение, которое старается оправдать нарушение нравственного закона во имя будто бы высших принципов.


[Закрыть]. Сам он в душе был недостаточно антиномийцем, чтобы стать жрецом столь противоречивого жертвоприношения, недостаточно порочным и недостаточно магом, чтобы осуществить его. И постоянно таил жестокую сторону плана от Де Куффа, от Сонии, даже от себя самого в полуночные часы.

Как воинственные сионисты, он уверовал в неминуемость конечного искупления. Знаки были явлены. Даже шарлатаны из Галилейского Дома присоединились, или притворялись, что присоединились. На самом деле Разиэль не думал, что дойдет до насилия. Он верил, что высшая сила этого не допустит, хотя некоторые формы насилия должны быть применены. Теперь он чувствовал, что все это оборачивается иллюзией.

В конце концов ему стало казаться, что он поклонялся бабочке, доброй кровавой бабочке, простершей свои материнские крылья над отверстием иглы. На большее его усталое, надорванное, перетянутое сердце способно не было. Дело провалилось, но у него не хватало мужества сказать об этом остальным. А главное – посмотреть в глаза Де Куффу. Он смотрел, как кровь клубится в шприце.

Как прекрасен, как соразмерен, прекрасен язык, Тора, мечты назореев! [399]399
  Еврейское название первых христиан; для иудеев христианство было назорейской ересью.


[Закрыть]Когда-то он был чемпионом по проницательности. Теперь, возможно, всему почти конец.