Текст книги "Дамасские ворота"
Автор книги: Роберт Стоун
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)
16
Ночью в новой квартире Лукас просматривал свои отрывочные записи. Он был взволнован, напуган и одинок, он испытывал необъяснимую тоску. Он понимал, что таков уж его характер и он живет с этим много лет.
Но если это было неизбежной неприятностью, касавшейся лично его, то в отношении статьи, темы все было отлично. Тут о многом можно было написать. Если и была какая-то опасность, то в самом масштабе происходящего.
Он чувствовал, что с Ральфом Мелькером ему все ясно. Немного излишне впечатлительный, как мальчишка, немного излишне умный, религиозный. Такой должен вызывать симпатию, и Лукас симпатизировал ему.
Многообещающий парнишка, верующий, открывает для себя музыку. Но вместе с музыкой и наркотики. И от этого должен вернуться к самому себе – стать, в известном смысле, сам для себя мессией.
Со времен учебы в Колумбийском университете Лукас кое-что знал о наркоманах. Он несколько раз сам употреблял для развлечения; некоторые из его друзей чуть концы не отдали от этого дела. Завязывать было смерти подобно, просто день продержаться.
В такие ужасные дни Разиэлю, как многим, требовалась Милость. И тогда он нашел ее на верхней из «двенадцати ступеней» [180]180
Метод избавления от алкогольной и наркотической зависимости.
[Закрыть], восхитительную, такую, какой поэты осмеливались описывать ее. Милость была созданием Боттичелли [181]181
Англ. слово «Grace», употребляемое здесь автором, в числе прочих значений имеет значение «Милость Божия» и «Грация». В данном случае имеются в виду фигуры трех граций, изображенных на картине Сандро Боттичелли «Весна».
[Закрыть], происходила от Коры и Персефоны [182]182
Персефона – греч. богиня мертвых, подземного царства и плодородия, на половину или две трети года возвращавшаяся на землю. Персефона в качестве Коры (греч.девушка) почиталась как богиня плодородия. Возвращение ее на землю символизировала вновь пробуждающаяся природа.
[Закрыть], но существенно христианизирована. Изумительна, неописуема, несравненна, олицетворенная женственность, ей поклонялись легко, без экстаза, пока у неевреев она не стала воплощением того милосердия, которое Шекспир почел необходимым объяснять непонимающему Шейлоку, рабу закона [183]183
Словами Порции в инвективе, обращенной к Шейлоку: «Не действует по принужденью милость…» (У. Шекспир. Венецианский купец. Акт VI, сц. 1. Пер. Т. Щепкиной-Куперник).
[Закрыть]. Не важно, если в ней увидели Божественное присутствие, Шехину. Шехина никогда не могла быть личной, в отличие от Милости, которая могла быть только твоей, как мать. И зависимость была столь христианской, столь бессильной и сладостной.
Таким образом, Милость щедро излилась на юного Разиэля, вернула ему его музыку, поставила на ноги, а затем отдалила от шатров израильских. Но Разиэль всегда жаждал большего. Быть отступником и мессией, а еще Мингусом [184]184
Чарльз Мингус (1922–1979) – американский контрабасист-виртуоз, композитор, новатор в джазе.
[Закрыть]. И если какой мальчишка из Понтиак-парка мог добиться всего этого, то это был Ральф Артур Мелькер.
Лукас думал: как странно, что из всех народов мессии продолжают появляться среди евреев, кого разорение, изгнания и буквальное истребление сделали столь откровенно осторожными и уязвимыми. (А что насчет его самого?) Тем не менее после шести тысяч лет вдумчивого трезвомыслия и боевого юмора в Израиле вера в чудо по-прежнему значила больше острого афоризма.
И до чего проницательно и хитро со стороны Разиэля было предпочесть искать кого-то другого, выбрать потерянную смиренную душу, неуверенного в себе ранимого искателя, наподобие Де Куффа, и стать его Иоанном Крестителем.
Вспомнились слова Сонии: «Только внешний покров». Да, тема и материал отличные. Но, слушая хаотичную, то возбужденную, то невозмутимую, наркоманскую речь Разиэля, он понял, что у него будут сложности. Из-за того, что он чужой. Из-за того, что это Иерусалим, где ветер Иудеи славит Всемогущего, где соленый бриз насыщен молитвами, а каждый дорожный перекресток корчится под своим проклятием. Где камни не просто камни, но память сердца и омыты слезами или посланы вместо хлеба. Лукас самонадеянно и ошибочно думал, что он вне всего этого. В действительности это было частью его, жило в глубине его. Разиэль был прав: поэтому он и здесь. Он сам страдал иерусалимским синдромом. Сам в душе был еще одним Вилли Ладлэмом, еще одним юродивым. Разиэль дал этому название: воробей, как все остальные.
Разиэль, внезапно подумал Лукас, призвал их всех. Откровенный псих, – может, оно и так, но еще и уникум. Переживший что-то вроде второго рождения.
Лукас выпил и поискал слово «воробей» в алфавитном указателе к Библии короля Иакова [185]185
Перевод Библии на английский в 1611 г., одобренный Иаковом I и официально признанный большинством англиканских и протестантских церквей.
[Закрыть], поскольку растерял свои справочники при изгнании с прежней квартиры и в отличие от пожилых однокурсников по Еврейскому университету, едва мог отличить таннаимот амораим [186]186
Таннаим – законоучители и духовные вожди в Израиле I–II вв.; амораим (толкователи) – мудрецы эпохи составления Талмуда (с III по V в.), их толкования Мишны составили Гемару.
[Закрыть], Мишну от Гемары. По дороге домой он впервые обратил внимание на то, что город полон этих несносных птиц.
В Библии о воробьях прямо говорилось в трех местах. Дважды в Ветхом Завете, в псалмах. Первое упоминание – в псалме 84 [187]187
В русском синодальном переводе Псалтири фигурирует не «воробей», а «птичка» (Пс. 84: 3: «И птичка находит себе жилье… у алтарей Твоих, Господи сил. Царь мой и Бог мой!») или «одинокая птица на кровле» (Пс. 102: 8).
[Закрыть], счастливая птичка, она находит жилье в Любви Божией. Но другой воробей, в псалме 102, несчастен и ужасно одинок. Его сердце поражено и иссохло, как трава. Он сидит, трепещущий, на кровле, и филины развалин, пеликаны пустыни кружат над ним, равно несчастные [188]188
Тут автор несколько отходит от библейского текста: на самом деле речь идет о страданиях псалмопевца, чье «сердце поражено и иссохло, как трава», который «уподобится пеликану в пустыне; стал как филин на развалинах… сижу, как одинокая птица на кровле» (Пс. 102:5–8).
[Закрыть].
Третий воробей встречается в Евангелиях от Матфея и Луки – из тех «малых птиц (которые) две продаются за ассарий»; как известно, он «не упадет на землю без воли Отца вашего», и бояться за него не надо, ибо он не забыт у Бога. Третий воробей, который, все мы надеемся, символизирует нас.
Лукасу вспомнились строки из стихотворения «Кейп-Энн»:
Одна мысль о вечерних воробьях, сумеречность их названия, заставила его вспомнить их щебет, доносящийся из леса летним вечером. Благозвучный зов, призыв к молитве.
Позже он отправился к «Финку», чтобы снова напиться. Ночь была тихая, бармен выглядел особенно подавленным, официант часто вздыхал и тихонько напевал что-то на венгерском.
– И какой ему с того кайф, – сказал, ни к кому не обращаясь, Лукас, громко, но сдержанно, – называть меня гребаным воробьем?
Посетители «Финка» часто разговаривали сами с собой.
Бармен как будто пожал плечами, осторожнее и комичнее, чем обычно. Официант что-то пробурчал и встряхнул салфетки. За столиком в углу сгрудились друз-репортер вечерних новостей с коллегами, что-то обсуждая.
– «И в гибели воробья есть особый Промысел», – продекламировал Лукас. Конечно, это был Шекспир, не Библия. – «Отнюдь, – заявил он, – нас не страшат предвестия» [190]190
У. Шекспир. Гамлет. Акт 5, сц. 2: «Гамлет: Отнюдь; нас не страшат предвестия, и в гибели воробья есть особый Промысел» (пер. М. Лозинского).
[Закрыть].
– Отлично сказано, – подал голос печальный бармен.
17
Как-то летним утром Лукас сопровождал доктора Обермана во время обхода в психиатрической больнице Шауль-Петак, где лечились религиозные маньяки. Больница располагалась на западной окраине города, в утилитарно выглядевшем здании в стиле израильского соцреализма – архитектурной формы, напрочь отвергавшей религиозную, философскую, поэтическую и любую другую мысль.
Тут было несколько знаменитых библейских личностей. Ной, беспокойно вглядывавшийся в задымленное небо. Самсон, несвязанный, но находившийся под тщательным присмотром в отдельной палате, который стал глумиться над филистимлянски немощным видом Лукаса. Несколько Иоаннов Крестителей, которым их бикини из шкуры животных сменили на больничные халаты. Были и Иисусы Христы второго пришествия, все до единого разочарованные оказанной встречей, и иудейские мессии, один из которых в иной жизни был Джорджем Паттоном [191]191
Джордж Паттон (1885–1945) – американский генерал, командовавший танковым корпусом, который воевал в Европе во время Второй мировой войны.
[Закрыть].
– Обычно утро для них самое лучшее время, – объяснял Оберман Лукасу. – Собственно, не столько для них, сколько для студентов психиатрических отделений. Конечно, лекарства подавляют их агрессивность. Самсон, к примеру, все время сидит на большой дозе халдола и все равно готов обрушить храм Дагона [192]192
Бог филистимлян, в храме которого они заточили Самсона.
[Закрыть].
– Думаете, он видел тот фильм? – спросил Лукас. – С Виктором Мэтьюром? [193]193
«Самсон и Далила», фильм 1949 г. режиссера Сесиля Демилля с Виктором Мэтьюром в главной роли.
[Закрыть]
Доктор Оберман не счел вопрос заслуживающим ответа.
– С фанатиками дело такое, – сказал он Лукасу, – их не отличишь от нормальных людей. Некоторые от природы интересны, умны, обладают богатым воображением. Кто-то скучен и нуден – талдычит свое. Уверяю вас, на свете нет людей более муторных, чем убежденный в своем заблуждении параноидальный шизофреник, к тому же все воспринимающий буквально, малообразованный и тупой.
– Вы, – сказал Лукас, – явно смотрите без сентиментальности на своих пациентов.
– Чтобы я был сентиментальным? Вот уж вряд ли. Слишком много их прошло перед моими глазами.
– Понимаю.
– Но могу вам сказать вот что. Не стоит винить сумасшедших в бедах мира. Причиной большинства человеческих несчастий являются личности, считающиеся нормальными.
Раздумывая над мудрыми словами доктора, Лукас отправился в Галилейский Дом. Тот находился в районе Новый Катамон, на бывшей вилле богатого арабского купца. Вход на территорию охраняла массивная деревянная дверь в резной каменной арке, украшенной изречениями из Корана, которая открывалась в сад с фруктовыми деревьями. Подлинный ключ от двери, несомненно, висел на стене гостиной где-нибудь в Абу-Даби или в Детройте, чтобы можно было им торжественно помахать при необходимости. Или, если семейство оказалось невезучим или недальновидным, – в какой-нибудь хибаре в пригороде Газы или Бейрута.
Вдоль садовой стены шел ряд соединенных каменных коттеджей. Их двери были нараспашку, и, шагая через сад в офис организации, он остановился, чтобы заглянуть внутрь одного из них. В этих домах явно размещались прежде слуги семьи палестинского купца, и тем не менее не осталось и следа пребывания в них арабов. Привычное для ближневосточного жилища убранство сменилось не то чтобы израильским или американским, а скорее характерным для британского колониального стиля. Галилейский Дом владел виллой меньше двадцати лет, однако ее обитатели, похоже, – и, конечно, без определенного умысла – собрали здесь все, что осталось от британского владычества в Леванте со времен Измаил-паши.
Представшая глазам Лукаса крохотная комнатка выглядела как в летнем домике в горах, принадлежащем англичанину в Индии колониальных времен, тоскующему по своему коттеджу на берегу Уиндермира [194]194
Озеро на северо-западе Англии.
[Закрыть]. Стены обшиты деревянными панелями, фарфор с ивовым рисунком, уютные мягкие диваны и дубовые столики с куклами в кружевах, шезлонг с валлийским покрывалом. На эстампах по бордовым стенам пейзажи Северо-Шотландского нагорья с пасущимися стадами и героические жены смотрителей маяков. Друг против друга в сумрачной, с единственным окном комнате висело изображение иерусалимского храма Святого Петра и репродукция «Козла отпущения» Холмана Ханта [195]195
Уильям Холман Хант (1827–1910) – английский живописец-прерафаэлит; несколько лет провел в Иерусалиме, много писал на библейские темы.
[Закрыть].
Остановившись у входа в главное здание, Лукас ждал, пока слуга-араб не откроет на его звонок; однако дверь открыла молодая девушка, явно американка. Высокая, светловолосая и по-девичьи почтительная, чью красоту портила только легкая экземная краснота на щеках. Они поздоровались за руку, и она представилась: Дженнифер.
Дженнифер провела его в офис – комнату с толстыми стенами, устланную прекрасными турецкими коврами и уставленную скандинавской мебелью. Дневной свет едва проникал в комнату, в которой, должно быть, размещалась бухгалтерия эфенди, и потому здесь горели неяркие верхние лампы. В одном углу стояла модель некоего древнего строения, наподобие египетских храмов под стеклянным колпаком в нью-йоркском музее Метрополитен.
В другом углу за длинным письменным столом красного дерева сидел человек в тропическом костюме неприятного оттенка коричневого, при галстуке цвета пиццы с вялой брокколи. Напротив него, как королева-супруга, разделяющая трон, сидела женщина с лошадиным лицом, в желтом брючном костюме, с короткими черными волосами и торчащими зубами.
Человек поднялся ему навстречу:
– Привет, дружище!
Лукас было подумал, что они знакомы, но секунду спустя понял, что ошибся. Женщина встала вслед за своим коллегой.
– Добро пожаловать в Галилейский Дом, – произнесла она нараспев, на манер стюардессы; у Лукаса возникло стойкое ощущение, что она в самом деле когда-то была стюардессой.
– Я доктор Отис Кори Батлер, – объявил мужчина. Коротко стриженный, с бритым, дочерна загорелым умным шотландско-ирландским лицом, похожий на фермера из Северной Каролины. Красавец. Вот только галстук подкачал. – А это моя жена Дарлетта, тоже, горд сказать, доктор Батлер.
Лукас представился докторам Батлер и сказал:
– Доктор Эриксен посоветовал мне обратиться к вам. Я исследую религиозные движения в городе.
– Доктор Эриксен больше не сотрудничает с нами, – отреагировала Дарлетта. – Кого, говорите, вы представляете?
– Я работаю над статьей для «Нью-Йорк таймс мэгэзин». – Он действительно имел неконкретный разговор кое с кем в редакции несколько месяцев назад. – Надеюсь также написать книгу на эту тему.
– Рекомендую вам подборку материалов для прессы, – сказал Отис Кори Батлер. – Там вы найдете рассказ об истории нашей организации и, что важно, соответствующие цитаты из Библии. Некоторые из этих материалов только что обнародованы, и вы найдете там свежую информацию о наших проектах, которая прежде не публиковалась. Уверен, вы почерпнете много полезного для себя. Ничего существенного нам к этому не добавить.
Лукас понял, что Отис своего рода катала, привыкший к щелкоперам, которые хватают пресс-релизы и бегут или даже передирают с них дословно. Лукас не сомневался, что тот воображает себя литератором.
– Присаживайтесь, Крис, – предложила Дарлетта, когда он стоя принялся листать буклеты.
Внимание Лукаса привлек проект сохранения арамейского языка в качестве разговорного. Оказывается, существовали деревни в пустынных районах Ирака, где еще говорили на арамейском.
– Это интересно, – сказал Лукас. – Разговорный арамейский.
– Мы материально поощряем учителей, которые прививают детям эту привычку, – объяснила Дарлетта. – И у нас была возможность продолжать наши усилия в течение всей Войны в Заливе.
– На арамейском, – добавил доктор Отис Кори Батлер, – говорил сам Иисус Христос.
– Да, – подхватила Дарлетта, – настоящие слова, сказанные Господом, были на этом языке.
– Вы еврейского происхождения? – поинтересовался доктор Отис Кори Батлер. – Или еще какого?
– Еврейского, – ответил Лукас, – но не только. У Фонда по сохранению арамейского языка достаточно подписчиков?
Парочка непонимающе взглянула на него.
– Я имею в виду, много ли он привлекает пожертвований?
– Проект, – сказал Отис Кори уже не столь любезным тоном, – находится на самообеспечении.
– Но вы размещаете сообщения в церковных журналах? – спросил Лукас. – И рассылаете по почте?
Упоминание о почте заметно встревожило обоих докторов.
– Да, – ответила Дарлетта. – Мы это делаем.
– И получаете налоговые льготы, не так ли?
– Конечно, – ответил Отис Кори. – Это идет по разряду религиозной благотворительности. Мы, кроме того, кормим и одеваем этих иракских детей. Они живут в ужасающей нищете.
Лукас продолжал листать пресс-релизы. Много было материалов о горе Бога и тех самых ступенях, по которым восходил Иисус. По ним поднимался американский астронавт и сказал потом, что испытал большее волнение, чем когда ступал по Луне.
Доктор Отис Кори Батлер откашлялся.
– Что вы имели в виду, – спросила доктор Дарлетта, – под еврейским и не только происхождением?
Просматривая буклеты, Лукас обнаружил один, посвященный развалинам Второго храма и следам Первого, построенного Соломоном. Очень много говорилось о Кумране и кое-что об изучении языков, но главным проектом Галилейского Дома было, похоже, восстановление Иерусалимского храма на Храмовой горе. Это должно иметь отношение к пришествию мессии. Тем не менее можно прочесть рекламный проспект, подумал Лукас, даже написать милую статейку, используя его вдохновенный слог, и не вполне понять идею, лежащую в его основе.
– Я имел в виду свое смешанное происхождение, – ответил Лукас и спросил: – Правильно я понимаю, что ваша организация предлагает восстановить храм Ирода Великого? [196]196
Т. е. так называемый Второй храм, построенный на месте разрушенного Первого, Соломонова.
[Закрыть]
– Это был храм Бога, – заявила Дарлетта тоном, в котором слышался совет пристегнуть ремень перед тем, как вылететь отсюда. – А не царя Ирода.
Где он только раньше был, спросил себя Лукас. Галилейский Дом стоял тут со своими цветными проспектами, роскошной виллой и лопатами наготове задолго до того, как он приехал в город, а он не обращал на него внимания. Это был материал как раз для человека его происхождения, кочевника-мишлинге и дипломированного религиоведа.
– Мне известно, что существует еврейский проект восстановления Храма, – сказал Лукас Батлерам. – Я был у них в Старом городе. Но не представлял, что у них есть христианские коллеги.
В Еврейском квартале американец-раввин по фамилии Голд открыл выставочный зал с макетом будущего Храма, где можно было внести какую-то сумму за своего дядюшку Джека или тетушку Минни на именные окно, створку двери или менору в нем. Для Лукаса оказалось новостью, что у Голда существуют христианские последователи, что Галилейский Дом занимается чем-то подобным. Надо будет чуть сильнее надавить на Сильвию Чин, подумал он. Ни в одной газетной вырезке о Вилли Ладлэме не упоминалось о планах Галилейского Дома. Лукас решил прояснить, насколько верна возникшая у него тревожная ассоциация с Ладлэмом.
– Тот парень из Новой Зеландии, Ладлэм, – спросил он. – Который поджег Аль-Аксу. Он ведь жил тут у вас?
Доктор Отис Кори Батлер посмотрел на него с философским видом, Дарлетта – несколько озлобленно.
– Ладлэм был психически неуравновешенной личностью, – ответил доктор О. К. Батлер. – Со своими бредовыми идеями.
– Неужели вы думаете, – вскинулась Дарлетта, – что правительство позволило бы нам оставаться здесь, если бы кто-то посчитал, что мы несем ответственность за нападения на святыни?
Ответ возник у Лукаса сам собой и помимо желания. «Зависит от того, какое правительство. И на какие святыни».
– Ладлэм был маньяк, сумасшедший, – сказал Отис Кори. – Но когда он появился у нас, мы не могли выгнать его на улицу.
– Да сперва этого нельзя было и понять, – добавила Дарлетта рассудительно. – Тихий. Все писал свой дневник. Обращаясь к кому-то, говорил «сэр» и «мадам».
– Когда нам показалось, что с ним что-то не так, мы обратились в посольство Новой Зеландии, – сказал Отис Батлер. – Но у него не было семьи на родине, некуда было возвращаться. К тому же он не нарушал закон. В конце концов его приютил кибуц, из тех, что принимают христиан.
– Послушайте, – сказал Лукас, – пусть я буду вроде адвоката дьявола. Разрушение мечетей сделало бы возможным восстановление Храма. Не похоже ли на то, что Ладлэм воспринял услышанное здесь за руководство к действию и немного перестарался? Или, – предположил Лукас, – немного поспешил. Конечно, существует и масса евреев-экстремистов, которые требовали разрушения мечетей.
– Мистер Лукас, мистер Лукас, – возразил Отис Батлер, – уверен, вам известно, что силы зла извращали всякое великое иудеохристианское учение. Сатана искушал самого Христа.
– Догадываюсь, – ответил Лукас.
– Мы и рабби Голд знаем друг о друге. Мы вместе противостоим экстремистам. Вместе работаем над проектом восстановления. Мы отвергаем конфронтацию. В нашей брошюре вы найдете высказывание рабби Голда, где он прямо говорит, что христиане смогут участвовать в восстановлении Храма и смогут совершать там приношения. Будет восстановлен двор для неевреев. В святилище могут входить только еврейские священники. Мы безоговорочно принимаем это. Запрет приближаться к дому Бога распространяется лишь на нечестивых и идолопоклонников.
– А что с мечетями? – спросил Лукас. – Что станет с ними? А с евреями? Разве не должны они обратиться в конце?
– Это абсолютно разные вещи, – проговорила Дарлетта.
– Да, смешиваете совершенно разное, мистер Лукас. – Наша христианская линия поведения в отношении возрождения Израиля в конце дней основана на Священном Писании. Как об этом сказано в Послании к римлянам 3: 9 и 9: 3. К галатам 10: 4–7. В Книгах пророков Даниила, и Иезекииля, и Иеремии…
Лукас перевел взгляд с Отиса на Дарлетту.
– И в Послании к евреям 8:12, 13, 14 и 21, – продолжила та с улыбкой, с которой, наверное, когда-то демонстрировала надувной спасательный жилет. – А еще в Послании Иуды, в Посланиях к фессалоникийцам и к Тимофею.
– Мы приближаемся к концу дней, – мягко сказал доктор Отис Кори Батлер. – Приближаемся с верой. Мы не знаем, каким будет конец. Сейчас некоторые люди тревожатся, что их родственники и друзья останутся на автостраде, когда начнется Вознесение. Они представляют себе грузовики, летящие по небу. Мы достаточно долго прожили на Святой земле, чтобы не быть буквалистами. Один Господь знает, какие планы у Него относительно Его мусульманских чад и их молитвенных домов. Один Он знает, как Он разрешит Его вечный Завет с Израилем. Все праведники разделят общую судьбу. Наше оружие – духовного свойства. Наши средства – терпение, братство и молитва. Мы стремимся осветить путь к Свету Мира.
– Понимаю, – сказал Лукас.
Он был восхищен, даже немного завидовал. Батлеры заставили его почувствовать себя доверчивым и наивным, как если бы, будь он только немножко разумнее и энергичнее, мог бы участвовать в их махинациях. Им доставало юмора и непредубежденности, чтобы зашибать неплохую деньгу на вещах, которые он не смог бы считать серьезными.
– Где-то говорится, что треть человечества погибнет, я не ошибаюсь?
– Предсказана «великая скорбь» [197]197
Мф. 24:21.
[Закрыть], – сказал доктор Отис Кори Батлер удовлетворенно.
Его жена улыбнулась. Лукасу было интересно, о чем она подумала.
Из Галилейского Дома он отправился в офис Коалиции по правам человека на встречу с Эрнестом Гроссом. Линда Эриксен стояла у копировального аппарата и выглядела бледной и потрясенной.
– У вас все в порядке?
– Ох, – ответила она, – нам тут шайка лицемерных подонков крутит фильмы ужасов.
Эрнест только что вернулся со встречи с делегацией Международного совета церквей, где происходил обмен информацией об Абу Бараке и о убийствах в Газе, зафиксированных ООН, НПО и его собственной организацией. Так что он тоже был не в духе после встречи.
– Они, – сказал он, заводя Лукаса внутрь, – едут сюда, чтобы показать свое христианское достоинство. Все, что они хотят услышать, – это что евреи – ублюдки. На меня смотрят так, словно спрашивают: почему я не обратился к Иисусу?
– Думаешь, онипойдут в Яд-Вашем?
– Да не все ли равно? – сказал Эрнест. – Не хочу видеть их там.
– Знаешь, – заметил Лукас, – есть такая вещь, как эмоциональное истощение. Особенно на работе вроде твоей. Наверно, стоило бы передохнуть.
– Спасибо.
Лукас подумал, что сам он так и не удосужился дойти до Мемориального музея холокоста. Много было причин тому, что он еще не побывал там, но это все же было не оправдание.
Несколькими днями ранее Эрнест получил видеокассету с записью того, как некие израильтяне в военной форме в Джебалии, на севере сектора Газа, стреляют палестинцу в задний проход, и честно прокрутил ее христианским филантропам.
– Хочешь посмотреть? – спросил он Лукаса.
– Наверно, нужно.
Видео изображало странную сцену. Один момент все – полицейские и человек, которого застрелят, – добродушно, если не с каким-то сексуальным оттенком, веселились. Катались по земле, даже, кажется, хохотали. Выражение на лице человека могло быть гримасой или отчаянной попыткой перевести все в шутку. Все были полностью одеты.
Затем внезапная конвульсия, и палестинец смертельно побелел и оскалил зубы. Он умер мгновенно, слава богу. Лукас с ужасом смотрел на происходящее, но все кончилось в несколько секунд, прежде чем успеешь осознать, что изображено на пленке.
– Уроды те, кто это заснял, – сказал Лукас, просмотрев кассету. – Как это попало к тебе?
– Этого я не могу тебе сказать. Но они принесли ее нам.
– И ты знаешь, что это веселая банда Абу?
– Так они сами себя называют палестинцам. Хотят, чтобы о них пошла молва. – Эрнест поставил кассету на перемотку. – По всему городу об этом шепчутся. Испанцы или итальянцы, может, и сообщат об этом в новостях. Полиция никак не комментирует. Неофициально они говорят, что это, должно быть, несчастный случай, что те просто грозили мужику и вон как все повернулось. Наши источники в полиции говорят, что это, несомненно, Абу.
– Плохо, что на пленке не видно лицо стрелявшего, – сказал Лукас. – Конечно, это могло быть несчастным случаем.
– Да, парень, которого они застрелили, возможно, сам кого-нибудь убил. Информатор. С другой стороны, может, он просто, к несчастью, оказался похож на какого-нибудь гребаного араба. Я хочу сказать, когда это все кончится?
Некоторое время назад, при последнем правительстве, после особо кровавого для населения сектора Газа дня, Лукас по случаю привел Эрнесту слова покойной Голды Меир. Миссис Меир сказала, что может простить арабам все, кроме того, что те вынудили израильтян быть жестокими и беспощадными, какими, предположительно, являлись сами арабы. Одно время эти ее слова широко цитировались.
– Это заявление, – сообщил ему Эрнест, – обозначило худший момент в моральной истории сионизма.
До этого Лукас всегда считал высказывание Меир глубоким и вызывающим сочувствие. Позже один израильский журналист отозвался о нем как о «моральном китче», и с того времени оно редко цитировалось. Если еще существуют цадики – люди, являющиеся духовными и моральными авторитетами, подумалось Лукасу, то, как сказал Циммер, Эрнест, похоже, из их числа.
– Это убийство было совершено среди бела дня, и убийцы были в форме. Они все больше наглеют. Они стараются что-то спровоцировать. – Он взглянул на Лукаса. – Будешь писать об этом?
– Собираюсь заняться другой темой. Касающейся религии.
Эрнест посмотрел на него как на сумасшедшего:
– Ты такой бездельник. Другие репортеры вкалывают, чтобы заработать на жизнь.
– У меня есть отличный сюжет, реальная история. Не связанная с насилием. Сектор я оставлю Нуале.
– Поосторожней бы она, – сказал Эрнест. – Слишком отчаянная.
– В самом деле, – поддакнула Линда Эриксен, не отрываясь от копировального аппарата.
