Текст книги "Тайна личности Борна (др. перевод)"
Автор книги: Роберт Ладлэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)
Роберт Ладлэм
Тайна личности Борна
Глинис, чьему несравненному свету мы все поклоняемся.
С любовью и глубоким уважением.
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Нью-Йорк таймс», первая полоса. Пятница, 11 июля. 1975 года.
ДИПЛОМАТЫ ПОДОЗРЕВАЮТСЯ
В ТЕСНОЙ СВЯЗИ С БЕГЛЫМ ТЕРРОРИСТОМ,
ИЗВЕСТНЫМ ПОД ИМЕНЕМ КАРЛОС
Париж, 10 июля.Сегодня из Франции высланы три высокопоставленных кубинских дипломата, что связано с всемирным розыском человека по имени Карлос, который, как полагают, является важным звеном в международной террористической системе.
Подозреваемый, чье настоящее имя, по всей видимости, Ильич Рамирес Санчес, подозревается в убийстве двух агентов французской контрразведки и осведомителя-ливанца, совершенном 27 июня в одном из домов Латинского квартала.
Во французской и английской полиции считают, что нащупан след разветвленной сети международного терроризма. Полицейские обнаружили большие склады оружия, которые объединяют Карлоса с террористическими группировками в Западной Германии и позволяют предположить связь между многими террористическими актами по всей Европе.
ЗАМЕЧЕН В ЛОНДОНЕ.
Карлоса видели в Лондоне и Бейруте (Ливан).
Ассошиэйтед Пресс, понедельник,7 июля 1975 года, информационный обзор.
ЛОВУШКА ДЛЯ ТЕРРОРИСТА
Лондон.Оружие и женщины, взрывные устройства и роскошные костюмы, тугой бумажник, авиабилеты в самые романтические уголки земного шара и изысканные апартаменты в полудюжине столиц мира. Таким предстает перед нами современный убийца, находящийся в международном розыске.
Все началось с того, что этот человек застрелил двух французов – агентов контрразведки – и осведомителя из Ливана, позвонивших в дверь его номера в Латинском квартале Парижа. В связи с этим трагическим событием арестованы четыре женщины, предположительно связанные с преступником. Сам же он как сквозь землю провалился. Французская полиция рассчитывает обнаружить следы беглеца на территории Ливана.
Последние три дня дали некоторый результат – удалось установить внешность разыскиваемого. Привлекательный, любезный, образованный, богатый, элегантно одетый человек.
Однако связан он с опаснейшими людьми в мире. Установлены его контакты с «Японской Красной армией», с арабскими военными организациями, с западногерманской группировкой Баадера-Майнхофф, с Фронтом освобождения Квебека, Турецким народным фронтом, с сепаратистами Франции и Испании и, наконец, с Ирландской республиканской армией.
Где бы ни появлялся террорист – будь то Париж, Гаага или Западный Берлин, – всюду рвались бомбы, звучали выстрелы, похищались люди.
Попытка прервать цепь террористических актов и схватить Карлоса была предпринята в Париже 27 июля. Ливанец, сломавшийся на допросах французских секретных служб, привел двух агентов прямо к дверям убийцы. В результате все трое застрелены, а преступник скрылся. На месте преступления обнаружены револьвер, из которого стрелял убийца, а также его записные книжки с черными списками приговоренных к смерти видных общественных деятелей.
Лондонская «Обзервер» во вчерашнем номере сообщила, что полиция разыскивает сына одного венесуэльского адвоката-коммуниста, желая допросить его в связи с кровавым убийством. Скотленд-Ярд заявил, что конкретных претензий или обвинений против этого человека не существует, единственное, что нужно полиции, – задать ему несколько вопросов.
«Обзервер» отмечает, что имя разыскиваемого – Ильич Рамирес Санчес. Он из Каракаса, о чем свидетельствует один из четырех паспортов, обнаруженных французской полицией на месте происшествия, в номере одной из гостиниц Латинского квартала.
Любопытный факт: Ильич Рамирес Санчес назван так в честь Владимира Ильича Ленина, основателя советского государства. Разыскиваемый учился в Москве и свободно владеет русским языком.
В Каракасе представитель Коммунистической партии Венесуэлы заявил, что Ильич является сыном семидесятилетнего адвоката-марксиста, живущего в четырехстах пятидесяти милях к западу от Каракаса. Но «ни отец, ни сын никогда не принадлежали к нашей партии». Он также сообщил репортерам, что не располагает никакими сведениями относительно местонахождения Санчеса на данный момент.
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава 1
Траулер нырял в злобные валы темного неистовствующего моря, словно неповоротливое животное, отчаянно пытающееся вырваться из непроходимой трясины. Гигантские волны с небывалой силой ударяли о корпус судна, разбиваясь и каскадами обрушиваясь на палубу под напором порывистого ветра. Неодушевленная тварь стонала от боли, дерево крушило дерево, корчились канаты, натянутые до предела. Животное умирало.
Внезапно сквозь гул грохочущего моря, ветра и страдальческие стоны корабля раздались два оглушительных хлопка. Они донеслись из скупо освещенной кабины, которая поднималась и опускалась вместе со всем судном. Из двери выскочил человек, судорожно хватаясь одной рукой за перекладины и поручни, другую прижимая к животу.
За ним появился второй, он крался следом, он намеревался убить. Остановился, вжавшись в дверь кабины, поднял пистолет и снова выстрелил. Потом еще раз.
Человек на палубе вскинул руки к голове, запрокидываясь назад. Внезапно нос траулера погрузился в гигантскую пропасть между волнами, и раненый упал, перекатился на левый бок, не в силах оторвать рук от головы. Корабль взмыл вверх, нос и палуба вынырнули из воды, человека с пистолетом швырнуло обратно в каюту. Пятый выстрел ушел в молоко. Раненый закричал, пытаясь за что-нибудь ухватиться, ничего не видя перед собой – глаза заливала кровь и морская вода. Удержаться было не за что, руки хватали пустоту. Судно резко развернулось в подветренную сторону, и человек с пробитым черепом полетел вниз, погружаясь в смертельную тьму.
Он чувствовал, как ледяная волна обволакивает его, крутит, как в воронке, затягивает вниз, затем выбрасывает на поверхность – он едва успевал глотнуть воздуха. Один глоток, и он снова погружается в пучину.
И был еще жар, странный влажный жар у виска, который жег и глодал его сквозь студеную воду, огонь там, где не мог гореть огонь. И был ледяной холод, леденящая пульсация в животе, в ногах, в груди, которые чудесным образом согревало мерзлое море. Он ощущал это и, ощущая, осознавал, что его охватывает паника. Он видел, как кружится и выворачивается его тело, как неистово работают руки и ноги, борясь с напором водоворота. Он чувствовал, мыслил, видел, осознавал панику, борьбу – и, однако, им владел покой. Это было спокойствие наблюдателя, стороннего наблюдателя, не участвующего в событиях, знающего о них, но остающегося в стороне.
Затем накатил новый приступ паники, пробившись сквозь жар, ледяной холод и равнодушие наблюдателя. Нельзя отдаваться покою! Еще рано! Теперь это должно произойти с минуты на минуту; он не знал, что именно, но что-то произойдет. Нужно быть наготове!
Он яростно забился, хватаясь за тяжелые водяные стены над ним; грудь его горела. Он всплыл на поверхность, молотя по воде руками и ногами, чтобы остаться на верхушке черной глыбы. Вверх! Вверх!
Чудовищная наступающая волна поддалась: он был на гребне, окруженный провалами пены и тьмы. Ничего. Обернись! Обернись!
И это произошло. Взрыв был огромной мощности; он услышал его сквозь ревущие волны и ветер, и этот грохот почему-то обещал покой. Небо вспыхнуло, как огненная диадема, и эта корона из пламени извергла из своих недр в окружающий мрак фонтан разнообразных предметов.
Он победил. Что бы ни было, он победил.
Внезапно он вновь стал проваливаться вниз, погружаться в пучину. Он ощутил, как нахлынувшая волна обрушилась на плечи, остужая белый жар у виска, согревая пронзенные ледяным холодом живот, ноги и…
Грудь. Грудь мучила жестокая боль! Его что-то ударило – удар был сокрушительным, столкновение – неожиданным и невыносимым.
Потом это произошло еще раз! Оставьте меня. Я хочу покоя.
И еще раз!
Он снова забился, снова стал хватать воду руками… пока не нащупал его. Толстый маслянистый предмет, который шевелился, лишь когда шевелилось море. Он не знал, что это, но предмет был рядом, до него можно было дотронуться, за него можно было ухватиться.
Держись! Он отнесет тебя в покой. В безмолвие тьмы… и покой.
Первые лучи восходящего солнца рассеивали мглу на востоке, придавая блеск спокойным водам Средиземного моря. Шкипер небольшой рыбацкой лодки, с налитыми кровью глазами и руками, обожженными сетями и канатами, сидел на корме и курил «Голуаз». Его младший брат вместе с третьим членом экипажа, переговариваясь, распутывали сеть. Они над чем-то смеялись, и слава Богу, прошлой ночью было совсем не до смеха. Откуда пришел этот шторм? В прогнозах погоды, регулярно передаваемых из Марселя, не было и намека на непогоду, а то они бы укрылись у береговой линии. Он хотел добраться до рыбных мест в восьмидесяти километрах южнее Ла-Сен-сюр-Мер к рассвету, но не ценой ремонта, который недешево станет, да и какой ремонт дешево станет в наши дни?
И не ценой собственной жизни, а ночью были мгновения, когда это казалось весьма вероятным.
– Tu es fatigué, hein, mon frère? – улыбаясь крикнул ему брат. – Va te coucher maintenant. Laisse-moi faire. [1]1
Ты устал, а, брат? Иди поспи. Я управлюсь (фр.).
[Закрыть]
– D’accord, [2]2
Ладно (фр.).
[Закрыть]– ответил старший, выбрасывая сигарету за борт и пробираясь на палубу по разложенной сети. – Часок-другой соснуть не вредно.
Хорошо, что у штурвала брат.
Семейную шхуну всегда должен вести член семьи, глаза смотрят зорче. Даже если разговаривает он гладко, как грамотей, а не коряво, вроде него самого. Чокнутый! Всего год в университете и затевает compagnie. [3]3
Компания (фр.).
[Закрыть]С одной-единственной лодкой, которая знавала лучшие дни много лет назад. Чокнутый. Что пользы от его книг было вчера ночью? Когда его compagnie чуть не пошла ко дну. Шкипер закрыл глаза и опустил руки в перекатывающуюся по палубе воду. Морская соль заживит ссадины от тросов, полученные, когда он закреплял снасти, не желавшие стоять на месте во время шторма.
– Смотрите! Смотрите вон туда!
Это был голос брата, видно, зоркие глаза поспать не дадут.
– Что там? – откликнулся шкипер.
– Человек! Человек на воде! Держится за что-то! Какой-то обломок, балка.
Шкипер взялся за штурвал и развернул лодку по направлению к безжизненной фигуре на воде, сокращая на ходу обороты двигателя. Казалось, малейшее движение – и человек соскользнет с обломка древесины, за который держался; пальцы побелели, впившись в дерево, но тело безвольно обмякло – тело утопленника, навсегда простившегося с этим миром.
– Быстрее, петлю из каната! – крикнул шкипер брату и его напарнику. – Попробуйте набросить ему на ноги. Осторожней! Подтяните к талии! А теперь аккуратно тащите.
– Руки не отпускают доску!
– Постарайся отцепить его от деревяшки! Это хватка покойника.
– Да нет же! Он жив, правда, едва… Губы двигаются, только ничего не слышно… Смотрите, глаза раскрыты, но сомневаюсь, что он нас видит.
– Все, руки свободны!
– Поднимайте! Хватайте за плечи. Осторожней! – командовал шкипер.
– Боже милостивый! Взгляните на голову, она пробита! – ужаснулся рыбак.
– Видно, во время шторма угодил под сорвавшуюся балку, – предположил брат шкипера.
– Да нет, – возразил шкипер, разглядывая рану. – Чисто срезано, как бритвой. Это пуля, в него стреляли.
– Откуда ты знаешь?
– И попали не раз. – Шкипер не спеша осматривал тело. – Нужно срочно доставить его на Пор-Нуар, это ближайший отсюда остров. Там есть врач.
– Англичанин?
– Да. Он практикует.
– Ага, когда трезв, – усмехнулся брат. – Ему бы животных пользовать, а не людей.
– Да неважно. Он будет трупом, когда мы доберемся до берега. А если выживет, я с него слуплю за бензин да за то, что мы не поймали. Тащи аптечку, перевяжем ему голову на всякий случай.
– Смотрите! – закричал третий рыбак. – Смотрите на его глаза.
– Что еще? – спросил брат.
– Только что были серые-серые, как стальной трос. А сейчас – голубые!
– Солнце ярче! – усмехнулся шкипер. – Или оно с тобой шутки шутит. И потом, не все ли равно, какого цвета глаза у трупа.
Прерывистые шлепки пристающих к берегу рыбацких лодок сливались с пронзительными криками чаек, создавая характерный для береговой полосы гул. Перевалило за полдень, огненный шар солнца двигался к западу, было безветренно, влажно и очень жарко. Мощенная камнем улица с несколькими домиками спускалась прямо к берегу, к пирсам и дамбам. Буйно растущая трава, сухая земля и песок. От веранд остались залатанные решетки да крошащиеся потолки, укрепленные наспех сооруженными подпорами. Дома знали лучшие времена несколько десятилетий назад, когда их обитатели вообразили, что остров Пор-Нуар может стать новым средиземноморским курортом. Он им так и не стал.
К каждому из домиков вела тропинка, более или менее протоптанная. Дорожка к последнему дому по этой улице была исхожена больше остальных. Он принадлежал местному доктору, англичанину, появившемуся на Пор-Нуаре более восьми лет назад, при обстоятельствах, ныне мало кого интересующих. Он был врачом, а округе нужен был врач. Крючки, иглы, ножи были не только средствами существования, но и травмирующими инструментами. Если попасть к ie docteur в хороший день, швы накладывались неплохо. Когда же аромат вина или виски ощущался слишком явственно, приходилось рисковать.
Tant pis! [4]4
Тем хуже! (фр.)
[Закрыть]Все лучше, чем ничего.
Но только не сегодня! В воскресенье никто не появлялся на тропинке, ведущей к его крыльцу. Каждый в поселке знал, что в субботние вечера доктор до беспамятства напивался в пивной, заканчивая ночь с первой попавшейся шлюхой. Конечно, известно было и то, что последние несколько суббот доктор не появлялся на улице.
Но это лишь внешне меняло дело – виски неизменно доставлялось ему на дом. Так было и на сей раз, когда к берегу причалила лодка с неизвестным на борту, скорее трупом, чем живым человеком.
Доктор Джеффри Уошберн очнулся от дремоты: подбородок упирался в ключицу, запах изо рта ударял в ноздри – не слишком приятно. Он поморгал, приходя в себя, и взглянул на открытую дверь спальни. Что вырвало его из сладостной дремоты? Бессвязные жалобы больного? Вроде бы нет. Тишина, ни звука. Даже чайки за окном молчат. Святой день на Пор-Нуаре – ни одна лодка не заходит в бухту, не будоражит прибрежных птиц, причаливая к пристани.
Уошберн посмотрел на пустой стакан и початую бутылку виски, стоящие перед ним на столе. Прогресс. Обычно в воскресенье к этому времени бутылка уже опорожнена; после бурной ночи он глушил себя виски. Доктор улыбнулся, благословляя старшую сестру из Ковентри, благодаря которой имел эту возможность. Каждый месяц она присылала ему деньги. Славная девочка, хотя, видит Бог, могла бы расщедриться и на большее, но Уошберн в любом случае был ей благодарен. Однажды деньги кончатся, и тогда придется искать забвения в самом дешевом вине. Пока совсем не забудется.
Он смирился с этой возможностью… и вдруг три с половиной недели тому назад из моря выловили едва живого человека и доставили в его дом рыбаки, которые не стали называться. Они проявили милосердие, но впутываться не захотели. Господь поймет: в раненого стреляли.
Единственное, чего рыбаки так и не узнали, – незнакомец был искалечен не только физически. Он потерял память.
Доктор тяжело поднялся со стула и направился к окну, выходящему на бухту. Он опустил жалюзи, зажмурившись от яркого солнца, потом раздвинул пластинки, чтобы посмотреть, что делается на улице и что это там громыхает. Запряженная одной кобылой повозка: рыбацкое семейство отправилось на воскресную прогулку. Где еще, черт побери, увидишь такое зрелище? И тут он вспомнил экипажи с холеными упряжными, катающие туристов по аллеям лондонского Риджент-парка в летние месяцы; он вслух засмеялся сравнению. Но смех быстро затих, на смену ему пришло нечто, немыслимое еще три недели назад. Он оставил всякую надежду вновь увидеть Англию. Быть может, теперь это удастся изменить. С помощью безвестного пациента.
Если прогнозы его оправдаются, раненый придет в себя со дня на день, в любую минуту. Раны ног, живота и грудной клетки были очень глубокими и тяжелыми, возможно, смертельными, если бы пули не засели там, куда первоначально попали, и если бы морская вода не прижгла и не продезинфицировала их. Теперь операция стала куда менее опасной, ткани были обработаны, простерилизованы, готовы к немедленному хирургическому вмешательству. Самой страшной оказалась черепная травма – были не только повреждены внешние покровы, обнаружились кровоизлияния в области зрительных бугров и гиппокампа; если бы пуля прошла миллиметрами ниже или выше, попади она чуть левее, функции мозга прекратились бы, но жизненно важные центры остались невредимы, и доктор Уошберн решился. В течение тридцати шести часов он не брал в рот ни капли спиртного, в нечеловеческих количествах поглощал крахмал и запивал его огромным количеством воды. А затем принялся за самую тонкую операцию с тех пор, как его выставили из лондонской больницы. Миллиметр за миллиметром он очищал фиброзные ткани, накладывал швы, зная, что малейшая ошибка иглы или зажима может стоить пациенту жизни.
Он не хотел, чтобы незнакомец умер, по тысяче причин. Но особенно важной была одна.
Когда все закончилось и жизненные показания остались стабильными, доктор Джеффри Уошберн вернулся к своему химическому и психологическому продолжению, к своей бутылке. Он напился и не стал выводить себя из этого состояния, но он не переступил черту. Он все время четко осознавал, где он и что собирается делать. Явный прогресс.
Теперь в любой день, в любой час незнакомец может очнуться от забытья: взгляд станет осмысленным, невнятное бормотание оживит застывшие губы.
В любую минуту.
Первыми пришли слова. Их поднял в воздух раннеутренний ветерок с моря, освеживший комнату.
– Кто здесь? Кто в комнате?
Уошберн сел на кровати, осторожно спустил ноги на пол и встал. Чрезвычайно важно сейчас не производить лишнего шума, любой звук или неосторожное движение может напугать незнакомца, повлечет за собой психологическую регрессию. Следующие несколько минут надо провести так же тонко, как и те хирургические манипуляции, которые он уже выполнил; врач в нем был готов.
– Ваш друг, – сказал он тихо.
– Друг?
– Вы говорите по-английски! Я так и думал. Американец или канадец, да? Во всяком случае, зубы вы лечили не в Англии и не в Париже. Как вы себя чувствуете?
– Не очень…
– Придется некоторое время потерпеть. Вам нужно опорожнить кишечник?
– Что?
– Сходить на горшок, старина. Затем здесь и стоит эта посудина. Слева от вас, белая. Конечно, когда мы успеваем вовремя.
– Простите.
– Не извиняйтесь. Совершенно нормальная функция. Я врач, ваш врач. Мое имя – Джеффри Уошберн. А ваше как?
– Что?
– Я говорю, как вас зовут?
Незнакомец повернул голову и уставился на белую стену, исчерченную солнечными лучами. Затем снова обернулся, голубые глаза остановились на докторе.
– Не знаю.
– Господи!
– Сколько можно повторять, это потребует массы времени! И чем дольше вы будете сопротивляться, чем больше себя мучить, тем хуже.
– Вы пьяны.
– Как обычно. Это к делу не относится. Если вы будете слушать, я смогу вам кое-что подсказать.
– Я вас слушаю.
– Нет, не слушаете. Вы прячетесь в свой кокон. Еще раз прошу, выслушайте меня.
– Я слушаю.
– Вы пребывали в коме достаточно долго и во время забытья говорили, вернее бредили, на трех языках – английском, французском и еще каком-то чертовом гнусавом наречии, скорее всего – восточном. Следовательно, вы – полиглот, а значит, в любой части света – как у себя дома. Какой язык для вас наиболее удобен, естествен?
– Наверное, английский…
– Так, это мы выяснили. А какой неудобен?
– Понятия не имею.
– У вас не раскосые глаза. Вероятно, тот восточный.
– Похоже на правду.
– Тогда возникает вопрос: почему вы говорите на нем? Откуда знаете? Постарайтесь вспомнить. Попробуйте на ассоциациях. Я записал несколько слов. Вслушайтесь в них. Воспроизвожу как услышал, фонетически. Ма-ква, там-куан, ки-сах. Ну-ка первое, что пришло на ум?
– Ничего.
– Отличный результат.
– Какого черта вы от меня хотите?
– Чего-то. Чего-нибудь.
– Вы пьяны.
– Это мы уже обсудили. И вынесли постановление. Кроме того, я спас вашу чертову жизнь. Пьян я или не пьян, я – врач. И когда-то очень хороший.
– А что случилось?
– Пациент задает вопросы?
– Почему бы и нет?
Уошберн помолчал, глядя в окно на залив.
– Я был пьян. Утверждали, что я погубил двух пациентов на операционном столе, потому что был пьян. Один еще сошел бы мне с рук. Два уже нет. Закономерность они видят 16 очень быстро, храни их Господь. Никогда не доверяйте нож такому человеку, как я, и прикройте это благопристойностью.
– Это было необходимо?
– Что именно?
– Напиваться.
– Да, черт побери! – тихо сказал Уошберн, поворачиваясь от окна. – Было и есть. А пациенту не пристало судить врача.
– Простите.
– И еще эта ваша дурацкая привычка все время извиняться. Это напыщенно и совсем не натурально. Никогда не поверю, что вы по натуре человек уступчивый.
– В таком случае, вы знаете обо мне нечто, о чем я понятия не имею.
– Совершенно верно. О вас я знаю предостаточно. Но почти все это лишено какого бы то ни было смысла.
Больной выпрямился в кресле, расстегнутая рубашка распахнулась, обнажая бинты на груди и животе. Сложил перед собой руки, так что проступили вены на худых мускулистых предплечьях, спросил:
– Вы имеете в виду что-то, о чем еще не шла речь?
– Да.
– То, что я говорил в коме?
– Да нет. Ваш бред мы уже обсудили. Языки; основательное знание географии – города, о которых я ничего или почти ничего не знаю; то, что вы упорно не называли никаких имен, вы хотели их назвать, но все же не назвали; ваша склонность к противоборству: атаки, отступления, засады, погони – всегда яростные и неистовые. Мне даже приходилось привязывать вас, что поделаешь, раны еще не затянулись. С, этим мы покончили. Есть еще кое-что.
– Что вы имеете в виду? Что еще? Почему вы мне раньше не говорили?
– Потому что речь о вашем теле. О внешней оболочке, так сказать. Не уверен, что вы готовы принять и переварить новую информацию.
Незнакомец откинулся на спинку кресла, раздраженно нахмурившись:
– А об этом не пристало судить врачу. Я готов. В чем дело?
– Хорошо, тогда начнем с внешности. К примеру, ваше лицо.
– А что с ним?
– Вы родились с другим лицом.
– То есть как?
– Под увеличительным стеклом всегда заметны мелкие шрамы на коже – следы хирургического вмешательства. Вас переделали, старина.
– Переделали?
– У вас крутой подбородок, берусь утверждать, что на нем была ямочка. Ее убрали. В верхней части левой скулы – у вас высокие скулы, вероятно, славянские предки несколько поколений назад – микроскопические следы хирургического рубца. Осмелюсь предположить, что была удалена родинка. У вас английский нос, когда-то чуть более выступающий, чем теперь. Его слегка утоньшили. Ваши очень резкие черты смягчили, характер скрыли. Понимаете меня?
– Нет.
– Вы привлекательный человек, но ваше лицо узнаваемо скорее по тому, к какой категории оно относится, а не само по себе.
– Категории?
– Да. Вы типичный белый англосакс, каких видишь каждый день на лучших крикетных полях или теннисных кортах. Или в баре у Мирабель. Эти лица почти неотличимы одно от другого, не правда ли? Все на своем месте, зубы ровные, уши не оттопыриваются – ничто не нарушает гармонии, все правильно и несколько пресно.
– Пресно?
– Пожалуй, более подходящее слово «испорчено». Определенно уверенный в себе, даже высокомерный, вы привыкли поступать своевольно.
– Я все еще не понимаю, к чему вы клоните.
– Тогда смотрите. Измените цвет волос, изменится и лицо. Да, есть следы выцвечивания, краски. А уж если надеть очки или усы отрастить, вы – другой человек. И с возрастом та же история: я полагаю, вам лет тридцать пять – тридцать восемь, но вы можете стать старше лет на десять, а можете – на пять моложе. – Уошберн замолчал, наблюдая за собеседником, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Теперь об очках. Неделю назад вы прошли несколько тестов на остроту зрения, помните?
– Конечно.
– У вас стопроцентное зрение, и в очках вы не нуждаетесь.
– Я и не думаю, что когда-нибудь носил очки.
– Тогда почему я обнаружил следы несомненного использования контактных линз?
– Не знаю, ерунда какая-то…
– Позвольте предложить объяснение?
– Рад буду услышать.
– Не ручаюсь. – Доктор вернулся к окну и отсутствующе взглянул во двор. – Существуют специальные контактные линзы, не влияющие на зрение, а только изменяющие цвет радужной оболочки. А некоторые глаза больше других подходят для таких приспособлений. Обычно серые или голубые: у вас нечто среднее. При одном освещении серо-карие, при другом – голубые. Тут природа вам благоволила: перемены были невозможны, но они и не потребовались.
– Не потребовались для чего?
– Для того, чтобы изменить вашу внешность. Очень профессионально, должен сказать. Визы, паспорта, водительские удостоверения – все переделывается, если нужно. Цвет волос – от блондина до шатена. Цвет глаз – можно подделать и цвет глаз – зеленые, серые, голубые? Возможности широчайшие, согласитесь. И все в пределах этой узнаваемой категории, в которой лица сливаются, повторяя друг друга.
Больной с трудом поднялся, опираясь на руки, задерживая дыхание.
– Возможно и то, что это большая натяжка, а вы глубоко заблуждаетесь.
– Но есть следы, отметины. Это свидетельства.
– Истолкованные вами – с большой дозой цинизма. Предположим, меня заштопали после аварии. Вот вам и объяснение операции.
– Только не той, которую сделали вам. Окраска волос, удаление ямочек и родинок не относятся к восстановительным процедурам.
– А вы почем знаете? – сердито сказал неизвестный. – Разные бывают аварии, разные процедуры, вас там не было, вы не можете знать наверняка.
– Хорошо! Рассердитесь на меня. Вы это слишком редко делаете. А пока будете злиться, подумайте. Кем вы были? Кто вы сейчас?
– Торговый представитель одной из международных компаний, специализирующийся на торговле с Востоком… Возможно… или преподаватель иностранных языков. В каком-нибудь университете. Тоже возможно.
– Прекрасно, остановимся на чем-нибудь одном. Выбирайте!
– Я… нет, не могу. – Он беспомощно смотрел на доктора.
– Потому что сами не верите ни одной из ваших версий.
Человек покачал головой.
– Нет. А вы?
– Нет, – ответил Уошберн. – И объясню почему. Те знания, что вы перечислили, предполагают сидячий образ жизни, вы же обладаете телом, привычным к сильным физическим нагрузкам. Нет, я не хочу сказать, что вы профессиональный спортсмен, вы и не солдат, но у вас высокий мышечный тонус, хорошо тренированные и довольно сильные руки. В иных обстоятельствах я решил бы, что вы – чернорабочий, вынужденный по роду деятельности таскать тяжести, или рыбак, весь день занятый сетями, канатами и тросами. Однако ваш объем знаний, осмелюсь сказать, ваш интеллект исключает подобные возможности.
– Почему мне кажется, что вы хотите меня к чему-то подготовить? К чему-то другому.
– Потому что мы работаем вместе, плотно и напряженно, уже несколько недель. Вы уловили мою манеру.
– Значит, я прав?
– Да. Я хотел проверить, как вы примете то, что я вам только что рассказал. Хирургические операции, волосы, контактные линзы.
– И как я справился?
– С вопиющим спокойствием. Пора, больше нет смысла откладывать. Откровенно говоря, мне самому не терпится. Пойдемте.
Уошберн провел пациента за собой через гостиную в небольшую комнату, оборудованную для приема посетителей. Достал древний проектор, с проржавленным, растрескавшимся корпусом.
– Мне прислали его из Марселя, – сказал он, устанавливая аппарат на тумбочку и всовывая вилку в розетку. – Не чудо техники, но сгодится. Задерните, пожалуйста, шторы.
Человек без имени и памяти подошел к окну и опустил жалюзи, в комнате стало темно. Уошберн включил проектор, на белой стене высветился квадрат. Доктор достал кусочек целлулоидной пленки, заправил его в проектор.
Квадрат мгновенно заполнили увеличенные буквы.
«ГЕМАЙНШАФТБАНК»
БАНХОФШТРАССЕ, ЦЮРИХ
НОЛЬ-СЕМЬ-СЕМНАДЦАТЬ-ДВЕНАДЦАТЬ-НОЛЬ-ЧЕТЫРНАДЦАТЬ-ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ-НОЛЬ
– Что это? – спросил человек без имени.
– Смотрите. Вспоминайте. Думайте.
– Похоже на банковский счет.
– Верно. Название банка и его адрес. Вписанные от руки цифры заменяют имя владельца и по всей видимости являются сигнатурой владельца счета. Обычная процедура.
– Где вы это взяли?
– Извлек из вас. В буквальном смысле слова. Этот негатив был трансплантирован вам под кожу бедра. Справа. Числа вписаны вашей рукой, это ваша сигнатура. Можно отправляться в Цюрих.
