Текст книги "Тайна личности Борна (др. перевод)"
Автор книги: Роберт Ладлэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
– Не говори загадками.
– Банки, Джейсон. «Тредстоун» связана с банками. Но не так, как ты можешь предположить.
Сутулый старик в потертом пальто и с черным беретом в руках шел по крайнему левому проходу между скамьями в сельской церкви городка Арпажон, в десяти милях к югу от Парижа. Колокольный звон утреннего «Ангелюса» [39]39
«Ангелюс» – название одной из католических молитв.
[Закрыть]отдавался эхом под сводами из камня и дерева. Человек занял место в пятом ряду и ждал, когда перестанут звонить. Это был условный сигнал. Он знал, что, пока колокола звонят, другой человек, помоложе, – самый безжалостный из живущих, – обходит небольшую церковь кругом, изучая каждого входящего и выходящего. Стоило этому человеку заметить что-нибудь, чего он не ожидал увидеть, кого-нибудь, кого он счел бы угрозой, никаких вопросов не последовало бы – сразу расправа.
Так поступал Карлос, и только те, кто понимал, что их жизнь будет всегда висеть на волоске, потому что с них не спускали глаз, становились платными посланниками убийцы. Они все были похожи на него: старые люди из старых времен, жизнь которых была на исходе, считанные месяцы оставляли им возраст, или болезнь, или то и другое.
Карлос не допускал никакого риска, и единственным утешением было то, что, если кто-то погибал, выполняя его задание – или от его руки, – деньги доставались старухам, или детям старух, или их детям. Надо признать, что в службе у Карлоса можно было найти известное достоинство. И его нельзя было упрекнуть в недостатке щедрости. Немногочисленная армия немощных стариков понимала: он придавал смысл концу их жизни.
Посланник смял берет и пошел дальше к ряду кабинок для исповеди, расположенных вдоль левой стены. Он подошел к пятой кабинке, раздвинул занавески и, зайдя внутрь, увидел свет одинокой свечи, сочившийся через прозрачную портьеру, которая отделяла священника от исповедующегося. Он сел на небольшую деревянную скамейку и взглянул на силуэт святого отца. Как обычно, то была фигура в монашеском одеянии с капюшоном. Посланник старался не думать о том, как выглядит этот человек без церковного облачения. На его месте о подобных вещах не рассуждают.
– Ангелюс Домини, – произнес он.
– Ангелюс Домини, сын Божий, – прошептал человек в капюшоне, – благостны ли дни твои?
– Они близятся к концу, – ответил старик как положено, – но они стали благостны.
– Хорошо. В твоем возрасте важно иметь чувство уверенности, – сказал Карлос. – Но к делу. Есть что-нибудь из Цюриха?
– Филин мертв, двое других тоже, возможно, и третий. Еще у одного серьезно ранена рука, он не может работать. Каин пропал. Они думают, что женщина с ним.
– Страшный поворот событий, – сказал Карлос.
– Есть еще кое-что. О том, кто приказал ее убить, ничего не слышно. Он должен был доставить ее на набережную Гизан. Никто не знает, что там произошло.
– Если не считать того, что вместо нее убили сторожа. Возможно, она была вовсе не заложником, а просто приманкой в капкане. В капкане, который захлопнул Каина. Я над этим подумаю. А пока – вот мои инструкции. Ты готов?
Старик вынул из кармана огрызок карандаша и клочок бумаги:
– Слушаю.
– Позвони в Цюрих. Мне к завтрашнему дню нужен в Париже человек, видевший Каина, способный его опознать. Кроме того, пусть в Цюрихе найдут Кёнига из «Гемайншафтбанка» и скажут ему, чтоб он послал свою пленку в Нью-Йорк. Он должен использовать почтовый ящик на Виллидж-Стейшн.
– Пожалуйста, – прервал его пожилой посланник, – эти старые пальцы уже не могут писать, как когда-то.
– Прости, – прошептал Карлос, – я поглощен своими мыслями и невнимателен. Сожалею.
– Ничего, ничего. Продолжайте.
– И последнее. Я хочу, чтобы наши люди сняли помещение рядом с банком на улице Мадлен. На сей раз банк погубит Каина. Комедианта возьмут прямо у источника его неуместной гордыни. По сходной цене, такой же жалкой, как и он сам… если только он тот, за кого мы его принимаем.
Глава 11
Борн наблюдал издали, как Мари прошла таможенный и иммиграционный контроль в бернском аэропорту, стараясь заметить признаки интереса или узнавания у кого-нибудь из толпы, стоявшей вокруг зоны отправления компании «Эр Франс». Было четыре часа дня, самый напряженный час для рейсов на Париж – время, когда преуспевающие бизнесмены спешат вернуться в Город Света после скучной обыденной работы в банках Берна. Мари оглянулась, проходя через ворота. Он кивнул ей, подождал, пока она скроется из вида, потом повернулся и пошел к отделению «Суисэйр». На имя Джорджа Б. Уошберна был заказан билет на рейс 16.30 в Орли.
Они должны встретиться в кафе, которое Мари запомнила со времен своих посещений Парижа в оксфордские годы. Называлось оно «На углу Клюни» и было расположено на бульваре Сен-Мишель, недалеко от Сорбонны. Если же окажется, что его там уже нет, Джейсон сможет найти ее около девяти часов на ступеньках музея Клюни.
Борн опоздает, будет рядом, но опоздает. Сорбонна располагает одной из самых крупных библиотек Европы, и где-то в этой библиотеке есть подшивки старых газет. Университетские библиотеки не относятся к местам, посещаемым государственными служащими в рабочее время, студенты пользуются ими по вечерам. Так же поступит и он. Ему предстоит там кое-что узнать.
Каждый день я читаю газеты. На трех языках. Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет.Так сказал толстяк в Цюрихе.
Он оставил свой чемодан в камере хранения библиотеки и поднялся на третий этаж. Повернув налево, прошел через арку в большой читальный зал, расположенный в этом крыле здания. На стеллажах лежали прикрепленные к держателям выпуски газет ровно за год до сего дня.
Он прошел вдоль стеллажей, отсчитав шесть месяцев назад, и взял номера за первые десять недель до этой даты. Перенес их на ближайший незанятый стол и, не садясь, пробежал глазами номер за номером первые страницы.
Большие люди умирали в своих постелях, другие в это время делали разные заявления. Доллар падал в цене, золото повышалось, забастовки приносили урон, правительства колебались между деятельностью и параличом. Но не был убит ни один человек, который заслужил бы заголовка новостей. Не было такого происшествия, такого убийства.
Джейсон вернулся к стеллажам и стал проглядывать более ранние номера. Две недели, двенадцать недель, двадцать недель, около восьми месяцев. Ничего.
Потом он спохватился, что идет только назад, а не вперед от этой даты полугодовой давности. Ошибиться на несколько дней, неделю, даже на две можно было в обоих направлениях. Он вернул подшивки на стеллажи и отобрал газеты четырех и пятимесячной давности.
Происходили авиакатастрофы и кровавые революции. Святые люди высказывались только ради того, чтобы заслужить порицание от других святых людей. Нищета и болезни обнаруживались там, где каждый ожидал их обнаружить. Но ни одна заметная личность не была убита.
Он начал последнюю подшивку, и с каждым поворотом страницы рассеивалась дымка сомнения и вины. Может, потный толстяк из Цюриха солгал? Может, все было ложью? И он переживает какой-то кошмар, который уйдет с…
В МАРСЕЛЕ УБИТ ПОСОЛ ЛЕЛАНД!
Огромные буквы заголовка на газетной странице ударили по глазам. То была не воображаемая, придуманная, а настоящая острая боль, пронзившая голову. У него прервалось дыхание, взгляд застыл на имени Леланд. Борн знал его. Мог представить его лицо, описать. Густые брови, широкий лоб, грубоватый нос между высокими скулами, под ним – удивительно тонкие губы, прикрытые ухоженными седыми усами. Он знал это лицо и этого человека. И человек этот был убит одним выстрелом из мощного ружья, произведенным из окна какого-то строения вдоль набережной. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу в пять часов пополудни. Ему разнесло голову.
Борну не надо было читать второй столбец сообщения, чтобы узнать, что Говард Леланд служил адмиралом во флоте Соединенных Штатов вплоть до временного назначения на должность начальника морской разведки, предшествовавшего его посольскому посту на набережной Орсэ в Париже. Не надо было читать и того раздела статьи, где рассматривались мотивы убийства, ибо он их знал. Основная миссия Леланда в Париже состояла в том, чтобы отговорить французское правительство от выдачи разрешения на продажу крупных партий оружия, в частности истребителей «Мираж», в Африку и на Ближний Восток. Он на удивление удачно сумел рассорить заинтересованные стороны в Средиземноморье по всем пунктам. Предполагалось, что его убили именно за это вмешательство, и такое наказание должно было послужить предупреждением и для других. Покупателям и продавцам смерти мешать опасно.
И продавец смерти, убивший его, вероятно, получил большие деньги, оставшись в тени и упрятав все концы в воду.
Цюрих. Посланец к безногому. Еще один – к толстяку в многолюдном ресторане на Фалькенштрассе.
Цюрих.
Марсель.
Джейсон зажмурился, боль стала нестерпимой. Его подобрали в море пять месяцев тому назад, предполагалось, что он плыл из Марселя. И если так, то набережная была местом, откуда он собирался бежать в просторы Средиземноморья на специально нанятом для этого судне. Все сходилось, одна часть головоломки складывалась с другой. Как он мог бы знать все эти вещи, если бы не был тем самым продавцом смерти в окне дома на марсельской набережной?
Он открыл глаза. Боль мешала думать, но одна мысль, одно решение было совершенно ясным, как ясным было то, что хранила его куцая память. Он не встретится с Мари Сен-Жак в Париже.
Возможно, когда-нибудь он напишет ей письмо, где скажет то, о чем теперь сказать не может. Не может быть никаких письменных изъявлений благодарности или любви, никаких объяснений. Она будет его ждать, а он не придет. Он не смеет приближаться – нельзя, чтобы она была связана с продавцом смерти. Она ошиблась, а его худшие опасения подтвердились.
О Боже! Он явственно представлял лицо Говарда Леланда, а на газетной полосе не было фотографии! Первая полоса с жутким заголовком, так много ему сказавшим, так многое подтвердившим.
Четверг, 26 августа. Марсель.Этот день он запомнит до конца своей исковерканной жизни.
Четверг, 26 августа…
Что-то здесь не так. Что? Что именно? Четверг?.. Четверг ничего ему не говорил. Двадцать шестое августа? Двадцать шестое? Невозможно! Это не могло быть двадцать шестого! Сколько раз он это слышал! Дневник Уошберна – его история болезни. Как часто возвращался Уошберн к каждому факту, каждой фразе, каждому дню, к каждому признаку улучшения! Не счесть. И не припомнить.
Вас принесли к моей двери утром во вторник двадцать четвертого августа, ровно ell часов 20 минут. Ваше состояние было…
Вторник, 24 августа.
24 августа.
Его не было в Марселе двадцать шестого! Он не мог стрелять из окна на набережной. Он не был продавцом смерти в Марселе. Он не убивал Говарда Леланда!
Полгода назад был убит один человек…Но это было не полгода назад, почти, но не полгода. И он не убивал этого человека. Он, полумертвый, находился в доме врача-пьяницы на острове Пор-Нуар.
Дымка рассеивалась, боль отступала. Он почувствовал прилив сил: ему удалось разоблачить одну вполне определенную ложь! Если есть одна, могут быть и другие.
Борн посмотрел на часы, было четверть десятого. Мари уже ушла из кафе и ждала его на ступеньках музея Клюни. Он вернул подшивки на стеллажи и спешно направился к выходу через большие, как в соборе, двери читального зала.
Он шел по бульвару Сен-Мишель, прибавляя и прибавляя шаг. У него было отчетливое ощущение: теперь он знает, что такое получить отсрочку от казни через повешение, и ему хотелось поделиться этим ощущением. На какое-то время он вырвался из гнетущей тьмы, рокочущих волн, увидел свет, как в те мгновения, когда солнце заполняло комнату в деревенской гостинице, и ему захотелось коснуться той, что дала ему эти мгновения. Коснуться, обнять и сказать ей, что есть надежда.
Он увидел ее на ступеньках. Скрестив на груди руки, она стояла против ветра, дувшего с бульвара. Сперва она его не заметила, всматриваясь в обсаженную деревьями улицу. Встревоженная и нетерпеливая женщина, которая боится не увидеть того, что хотела бы увидеть, страшится, что оно не появится.
Десять минут назад он не появился бы.
Она увидела его. Лицо ее просияло, она улыбнулась ему. Он побежал по ступеням, она бросилась навстречу. Встретившись, они какое-то время стояли молча, словно были одни посреди бульвара Сен-Мишель.
– Я ждала, ждала, – наконец выдохнула она. – Я так боялась, так беспокоилась. Что-нибудь случилось? Как ты себя чувствуешь?
– Отлично. Лучше, чем все последнее время.
– Что?
Он взял ее за плечи:
– Полгода назад был убит один человек? Помнишь?
Радость потухла в ее глазах.
– Да, помню.
– Я его не убивал, – сказал Борн, – я не мог этого сделать.
Они нашли небольшую гостиницу в стороне от многолюдного бульвара Монпарнас. Холл и номера знавали лучшие дни, но претензия на некоторую забытую элегантность создавала впечатление чего-то вневременного. Это было тихое пристанище посреди шумного карнавала, не потерявшее лица, потому что принимало время, не устремляясь вслед за ним.
Джейсон закрыл дверь, кивнув седовласому коридорному, чье безразличие превратилось в благожелательность при виде двадцатифранковой бумажки.
– Он думает, что ты провинциальный священник, предвкушающий приятную ночь, – сказала Мари. – Надеюсь, ты заметил, что я прошла прямо к кровати.
– Его зовут Эрве, и он будет очень внимателен к нашим нуждам.
Он подошел к ней и обнял:
– Спасибо за мою жизнь.
– Всегда к вашим услугам. – Она взяла в ладони его лицо. – Только больше не заставляй меня так ждать. Я чуть с ума не сошла. Думала только об одном: не узнал ли тебя кто-нибудь… не случилось ли что-нибудь ужасное.
– Ты забыла: никто не знает, как я выгляжу.
– На это не рассчитывай, это неправда. На Штепдекштрассе было четверо, включая этого ублюдка на набережной Гизан. Они живы, Джейсон, они тебя видели.
– Не совсем так. Они запомнили хромающего темноволосого человека с забинтованной шеей и головой. Вблизи меня видели только двое: человек на третьем этаже и эта свинья на набережной. Первый задержится в Цюрихе, он не может ходить, и от руки у него мало что осталось. Второму глаза слепил свет, мне – нет.
Она нахмурилась, ее пытливый ум не успокаивался:
– Невозможно ручаться. Они были там и видели тебя.
Измените цвет волос, изменится и лицо.Джеффри Уошберн, остров Пор-Нуар.
– Я повторяю: они видели темноволосого человека в сумерках. Ты со слабым раствором перекиси обращаться умеешь?
– Никогда не пользовалась.
– Тогда утром я найду, где это можно сделать. Монпарнас – место самое подходящее. Блондины всегда в моде – так, кажется, говорят?
Она поглядела на него изучающе:
– Я стараюсь представить себе, как ты будешь выглядеть.
– Изменюсь. Не слишком, но достаточно.
– Может быть, ты прав. Дай Бог, чтобы это было так.
Она поцеловала его в щеку, это была у нее прелюдия к серьезному разговору.
– А теперь расскажи, что случилось. Куда ты ходил? Что узнал об этом… происшествии шестимесячной давности.
– Оно произошло не шесть месяцев назад, а раз так, то я не мог быть убийцей.
Он рассказал ей обо всем, кроме тех недолгих минут, когда думал, что больше не увидит ее. Но в этом не было необходимости, она сама спросила:
– Если бы эта дата так твердо тебе не запомнилась, ты бы ко мне не пришел, ведь так?
Он кивнул:
– Вероятно.
– Я это знала, почувствовала. Когда я шла от кафе к музею, то вдруг задохнулась, словно меня что-то душило. Можешь поверить?
– Я не хочу в это верить.
– Я тоже, но так было.
Она сидела на кровати, он рядом в кресле. Он взял ее за руку.
– Я до сих пор не уверен, что мне надо быть здесь. Я знал этого человека, видел его лицо. Я был в Марселе за двое суток до того, как его убили!
– Но ты его не убивал.
– Тогда зачем я там был? Почему думают, будто это моя работа? Господи, это же помешательство! – Он вскочил, вновь чувствуя боль в глазах. – А потом я все забыл. Я, наверное, ненормальный. Потому что забыл… Годы, целую жизнь.
Мари отвечала сдержанно, буднично:
– Ответы придут. Из того ли, из другого ли источника, наконец, от тебя самого.
– А если ничего не получится? Уошберн говорил, это будто дом разобрали и собрали заново, иначе: другие комнаты… другие окна. – Джейсон подошел к окну, облокотился о подоконник и стал вглядываться в огни Монпарнаса. – И вид из этих окон другой и никогда не будет прежним. Где-то есть люди, которых я знаю и которые меня знают. Тысячи за две миль отсюда есть другие, которых я люблю, и такие, которые мне безразличны. Или, о Господи, может быть, жена и дети – я не знаю. Меня оторвало ветром от земли и все крутит и крутит, и я никак не могу опять встать на ноги. Как только я пытаюсь это сделать, меня снова уносит.
– В небо? – спросила Мари.
– Да.
– Ты выпал из самолета, – заключила она.
Борн обернулся.
– Я тебе никогда такого не говорил.
– Говорил, во сне прошлой ночью. Ты весь вспотел, лицо пылало, мне пришлось обтереть тебя полотенцем.
– Почему ты раньше не сказала?
– Сказала. Я у тебя спросила, не был ли ты летчиком, не беспокоят ли тебя полеты. Особенно по ночам.
– Я не понял, о чем ты. Почему ты не объяснила?
– Побоялась. Ты был близок к истерике, а у меня в таких делах опыта нет. Я могу помочь тебе что-нибудь вспомнить, но не решаюсь заниматься твоим подсознанием. Думаю, кроме врача, этого никто не должен делать.
– Врач? Да врач от меня не отходил почти полгода.
– После всего, что ты о нем рассказывал, хорошо бы тебе посоветоваться еще с кем-нибудь.
– Не нужно! – ответил он, смущенный собственным раздражением.
– Почему не попробовать? – Мари встала с кровати. – Тебе нужна помощь, мой дорогой. Психиатр мог бы…
– Нет! – Он невольно закричал и рассердился на самого себя. – Я не буду этого делать, не хочу.
– Пожалуйста, скажи – почему? – спокойно спросила она, стоя перед ним.
– Я… я… не могу этого сделать.
– Просто скажи почему, и все.
Борн посмотрел на нее, потом снова повернулся к окну.
– Потому что я боюсь. Кто-то солгал, и я был ему за это неописуемо благодарен. Но допустим, больше в этом деле никакого вранья нет, допустим, все остальное – правда. Тогда что мне делать?
– Значит ли это, что ты не хочешь ничего знать?
– Не в этом дело. – Он прислонился к окну, снова устремив взгляд на огни внизу. – Постарайся понять. Мне надо узнать кое-что… чтобы принять решение, но, может быть, узнать не все. Какая-то часть меня должна иметь возможность отдалиться, исчезнуть. Я должен быть способен сказать себе: что было, того больше нет… и не исключено, что этого вовсе не было, раз я ничего не помню. Того, чего человек не помнит, не существовало… для него. – Он вновь обернулся к ней. – Я стараюсь тебе объяснить, что так, может быть, лучше.
– Тебе нужны свидетельства, но не доказательства – это ты хочешь сказать?
– Мне нужны стрелки, указывающие направление, чтобы понять – бежать или не бежать.
– Бежать – тебе.А как насчет нас?
– Найдем стрелки, будет и это. Ты сама знаешь.
– Тогда давай их искать, – ответила она.
– Будь осторожна. Может быть, ты не сумеешь жить с тем, что там откроется. Я не шучу.
– Я сумею жить с тобой.И я тоже не шучу. – Она встала и дотронулась до его лица. – Послушай. В Онтарио теперь еще нет пяти часов, и я могу застать Питера на работе. Он начнет поиск «Тредстоун» и назовет кого-нибудь здесь в посольстве, кто сумеет нам помочь, если понадобится.
– Ты собираешься сказать Питеру, что ты в Париже?
– Он в любом случае узнает это от оператора на линии, но установить, что звонят именно из этой гостиницы, невозможно. И не беспокойся. Я обставлю все как «домашнее» дело, даже как случайность. Приехала в Париж на несколько дней, потому что мои родственники в Лионе слишком мне наскучили. Он поверит.
– Он знаком с кем-нибудь в здешнем посольстве?
– Питер ставит себе целью заводить знакомства повсюду. Это одна из его полезных, хоть и не слишком привлекательных черт.
– Значит, скорее всего знаком. Пообедаем после того, как ты позвонишь ему. Думаю, мы оба могли бы чего-нибудь выпить.
– Пойдем мимо банка по улице Мадлен. Я хочу там кое-что посмотреть.
– Что ты увидишь ночью?
– Телефонную будку. Надеюсь, она окажется где-нибудь поблизости.
Будка оказалась поблизости. Наискосок через улицу против входа.
На улице Мадлен высокий блондин в черепаховых очках взглянул на свои часы. Тротуары были забиты до отказа, машины запрудили мостовые, как почти везде в Париже. Блондин вошел в телефонную будку и взял трубку, которая висела не на рычаге, а на проводе, завязанном узлом. Деликатный знак возможному следующему клиенту, что телефон не работает, так было больше надежды, что будку не займут. Сработало.
Он еще раз взглянул на часы: отсчет времени начался. Мари была в банке. Она позвонит с минуты на минуту. Он вынул из кармана несколько монеток, положил их на полочку и, прислонившись к стеклянной панели, посмотрел на банк через улицу. Облако пригасило солнечный свет, и блондин увидел свое отражение в стекле. Он остался им доволен, вспомнив удивление парикмахера на Монпарнасе, который поместил его в зашторенную кабинку, чтобы превратить в блондина. Облако ушло, солнце вернулось, и зазвонил телефон.
– Это ты? – спросила Мари Сен-Жак.
– Я, – ответил Борн.
– Узнай имя и местоположение кабинета. Усиль акцент. Искази несколько слов, чтобы он понял, что ты американец. Скажи, что не привык к парижским телефонам. Дальше делай все по порядку. Перезвоню ровно через пять минут.
– Часы пущены.
– Что?
– Ничего, я хотел сказать – поехали.
– Отлично. Часы пущены. Желаю удачи.
– Спасибо.
Джейсон нажал на рычаг, отпустил и набрал номер, который знал наизусть.
– La Banque de Valois. Bonjour. [40]40
Банк Валуа слушает. Добрый день (фр.).
[Закрыть]
– Мне нужна помощь, – сказал Борн и продолжал примерно так, как научила его Мари. – Я недавно перевел значительные фонды из Швейцарии через курьера-инкассатора. Я хотел бы знать, получены ли они.
– Это в нашем отделе иностранных служб, сэр. Я вас соединю.
Щелчок, затем другой женский голос:
– Иностранные службы.
Джейсон повторил свою просьбу.
– Могу ли я узнать ваше имя?
– Прежде чем назвать его, я хотел бы переговорить со служащим банка.
На том конце помолчали.
– Хорошо, сэр, я соединю вас с кабинетом вице-президента д’Амакура.
Секретарша д’Амакура оказалась менее сговорчивой. Как и предсказывала Мари, банковский процесс проверок набирал силу. И Борн еще раз воспользовался ее наставлениями:
– Речь идет о переводе из Цюриха, из «Гемайншафтбанка» на Банхофштрассе, о сумме, выраженной семизначной цифрой. Будьте любезны, мсье д’Амакура, у меня очень мало времени.
Тут уже секретарша не могла дальше оттягивать разговор. Послышался голос озадаченного первого вице-президента:
– Чем могу быть полезен?
– Вы д’Амакур? – спросил Джейсон.
– Да, я Антуан д’Амакур. Позвольте узнать, с кем я говорю?
– Понятно. Мне должны были бы назвать ваше имя в Цюрихе. В следующий раз я непременно не премину это выяснить, – сказал Борн, нарочно повторяясь и утрируя американский акцент.
– Прошу прощения, мсье, быть может, вам будет удобнее говорить по-английски?
– Да, – ответил Джейсон, переходя на английский, – я замучился с этим проклятым телефоном. – Он взглянул на часы: оставалось меньше двух минут. – Меня зовут Борн, Джейсон Борн. Восемь дней назад я перевел четыре с половиной миллиона франков из «Гемайншафтбанка» в Цюрихе. Меня заверили, что трансакция будет конфиденциальной.
– Все трансакции конфиденциальны, сэр.
– Превосходно. Я хотел бы знать, все ли получено.
– Должен вам сказать, – продолжал банковский чиновник, – что конфиденциальность исключает полное подтверждение подобных трансакций по телефону неизвестным лицам.
Мари была права, Джейсон начинал понимать, что она задумала.
– Я на это надеюсь, но, как я уже сказал вашему секретарю, я тороплюсь. Я отбываю из Парижа через пару часов, и мне надо привести в порядок все дела.
– Тогда я бы предложил вам прийти в банк.
– Это я знаю, – сказал Борн, довольный тем, что разговор шел точно в том направлении, какое предвидела Мари. – Просто я хотел бы, чтобы все было готово, когда я приду. Где ваш кабинет?
– На первом этаже, сэр, в глубине напротив входа, средняя дверь. Там приемная.
– И я буду иметь дело только с вами, не так ли?
– Если вам угодно, хотя любой служащий…
– Послушайте, мистер, – воскликнул вздорный американец, – мы говорим о четырех с лишним миллионах франков!
– Только со мной, мсье Борн.
– Отлично. – Джейсон положил палец на рычаг. У него в запасе было пятнадцать секунд. – Итак, сейчас два тридцать пять. – Он дважды нажал на рычаг, прервав разговор, но не отключаясь от линии. – Алло, алло!
– Я вас слушаю, мсье.
– Чертов телефон! Слушайте, я буду… – Он снова нажал на рычаг, потом еще трижды подряд. – Алло, алло!
– Мсье, пожалуйста, не могли бы вы назвать номер вашего телефона? !
– Оператор! Оператор!
– Мсье Борн, пожалуйста…
– Я вас не слышу! – Четыре секунды, три секунды, две секунды. – Подождите минутку. Я вам перезвоню.
Он нажал рычаг, прервав разговор. Прошло еще три секунды, и телефон зазвонил. Он поднял трубку.
– Его зовут д’Амакур. Кабинет на первом этаже, в глубине, средняя дверь.
– Поняла, – сказала Мари и повесила трубку.
Борн вновь набрал номер банка:
– Je parlais avec monsieur d’Amacour quand on m’a coupé… [41]41
Я говорил с мсье д’Амакуром, и меня прервали (фр.).
[Закрыть]
– Je regrette, monsier. [42]42
Сожалею, мсье (фр.).
[Закрыть]
– Мсье Борн?
– Д’Амакур?
– Да. Весьма сожалею, что у вас столько хлопот. Что вы говорили? Насчет времени.
– Да. Сейчас два тридцать с небольшим. Я буду у вас в три часа.
– С нетерпением вас ожидаю, мсье.
Джейсон снова завязал провод узлом и, выйдя из будки, протиснулся сквозь толпу в тень навеса над магазинной витриной. Обернулся к банку на противоположной стороне улицы, вспоминая другой банк, в Цюрихе, и звуки сирен на Банхофштрассе. Следующие двадцать минут покажут, права была Мари или нет. Если права, то на улице Мадлен сирен не будет.
Стройная женщина в широкополой шляпе, прикрывавшей пол-лица, повесила трубку телефона-автомата на стене справа от входа в банк. Открыла сумочку, вынула пудреницу и стала демонстративно проверять макияж, повернув зеркальце вначале налево, потом направо. Удовлетворившись увиденным, положила пудреницу на место, закрыла сумочку и прошла мимо кассовых кабин в глубь зала. Остановилась у стойки в центре, взяла шариковую ручку на цепочке и стала писать ничего не значащие цифры на бланке, лежавшем на мраморе стойки. Менее чем в десяти футах от нее была небольшая, обрамленная медью дверь, по обе стороны от которой шла невысокая деревянная ограда во всю ширину холла. За дверью и оградой были расположены столы младших служащих, за ними – столы старших секретарей (всего их было пять) перед пятью дверями. На средней двери Мари прочла надпись золотыми буквами:
г-н А.Р. Д’АМАКУР
Вице-президент
Зарубежные счета и валюты.
Теперь это могло произойти в любой момент – если вообще произойдет, если она оказалась права. И если так, то ей надо было узнать, как выглядит господин А.Р. д’Амакур, человек, с которым Джейсон мог бы встретиться. Встретиться, но только не в банке.
Все произошло так, как она ожидала. Началась сдержанная суматоха. Секретарша из-за стола перед дверью д’Амакура вбежала в кабинет с блокнотом, через полминуты вернулась и сняла телефонную трубку. Набрала трехзначный номер – по внутренней линии – и стала что-то диктовать с блокнота.
Прошло две минуты. Дверь кабинета д’Амакура открылась, и в проеме показался вице-президент, чиновник, озабоченный непозволительной задержкой. Это был мужчина среднего возраста, выглядевший старше своих лет, но пытавшийся выглядеть моложе. Его темные редеющие волосы были зачесаны так, чтобы прикрыть лысину. Маленькие мешковатые веки свидетельствовали о пристрастии к хорошему вину. Глаза холодные и колючие, как у человека придирчивого и подозрительного к окружающим. Он рявкнул что-то своей секретарше, та повернулась в кресле, стараясь сохранить при этом самообладание.
Д’Амакур вернулся к себе в кабинет, не закрыв двери: клетка с разъяренным котом осталась открытой. Прошла еще минута. Секретарша посматривала вправо, явно чего-то ожидая. Увидев это что-то, вздохнула, с облегчением закрыв глаза.
От крайней левой стены над двумя панелями темного дерева вдруг побежал зеленый огонек: заработал лифт. Через несколько секунд его дверь открылась и вышел пожилой элегантный мужчина с маленьким черным чемоданчиком. Мари всматривалась в чемоданчик, испытывая одновременно и удовлетворение и страх: она угадала.
Черный чемоданчик вынесли из отделений тайных вкладов, находящихся в охраняемом помещении, и доверили человеку вне подозрений или соблазнов – пожилому господину, проходившему вдоль столов к кабинету д’Амакура.
Секретарша встала, поздоровалась с высокопоставленным служащим и проводила его в кабинет д’Амакура. Затем вышла и закрыла за собой дверь.
Мари посмотрела на свои часы. Ей нужно было еще одно небольшое подтверждение, и она его вскоре получит, если сможет войти и рассмотреть стол секретарши. Если это получится, то все произойдет очень быстро, в несколько мгновений.
Она направилась к дверям, открыв сумочку и простодушно улыбнувшись служащей в приемной, которая разговаривала по телефону. Одними губами прошептала опешившей служащей имя д’Амакура и распахнула дверь. Быстро вошла – решительный, хоть и не слишком сообразительный клиент банка Валуа.
– Pardon, madame, [43]43
Простите, мадам (фр.).
[Закрыть]– служащая держала руку на телефоне, – чем могу служить?
Мари вновь прошептала то же имя – теперь как вежливый клиент, опоздавший на деловую встречу и не желающий обременять занятого человека:
– К мсье д’Амакуру, пожалуйста. Боюсь, я опоздала. Я только переговорю с его секретаршей.
Не замедляя шага, она приблизилась к столу секретарши.
– Мадам, будьте добры, – попыталась остановить ее служащая, – я должна предупредить…
Ее слова заглушил стук электрических пишущих машинок и гул голосов. Мари подошла к сердитой с виду секретарше, которая посмотрела на нее с таким же недоумением, что и служащая в приемной:
– Слушаю. Чем могу служить?
– Пожалуйста, к мсье д’Амакуру.
– Боюсь, он на совещании, мадам. У вас назначена встреча?
– О да, разумеется, – ответила Мари, снова открывая сумочку.
Секретарша заглянула в отпечатанное расписание на столе.
– Боюсь, у меня на это время никто не записан.
– О Господи, – воскликнула смутившаяся клиентка банка Валуа, – я вижу. Это завтра, а не сегодня. О, простите!
Она повернулась и заторопилась к выходу. Она увидела то, что хотела увидеть, – последнее подтверждение. Единственная кнопка горела на телефоне д’Амакура.
Он звонил в город, минуя секретаршу. Счет, принадлежащий Джейсону Борну, сопровождался особыми конфиденциальными инструкциями, которые хранились в тайне от держателя счета.
