Текст книги "Тайна личности Борна (др. перевод)"
Автор книги: Роберт Ладлэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Глава 34
Небо на шпилями церкви в Леваллуа Перре, на северо-западе Парижа, стало светлеть. Начиналось холодное мартовское утро. Моросивший всю ночь дождь сменился туманом. Несколько пожилых женщин, возвращающихся с ночной уборки из центра города, входили и выходили, одной рукой держась за перила, а в другой сжимая молитвенники, чтобы начать – или завершить – свои труды молитвой, прежде чем удастся улучить несколько бесценных часов сна перед очередным днем, наполненным заботами о хлебе насущном. Вместе со старушками входили и выходили потертого вида мужчины – больше пожилые, но порою на удивление молодые. Запахивая воротники пальто и сжимая в кармане бутыль, они надеялись в тепле храма продлить благодатное забвение, чтобы скоротать еще день жизни.
Но один старик отличался от этих словно в полусне движущихся людей. Он спешил. Его морщинистое, болезненно-желтое лицо выражало неохоту, даже страх, но он без колебаний поднялся по ступенькам к двери и прошел мимо мерцающих свечей в глубь церкви. Час для исповеди был неподходящий, но старый нищий направился прямиком к исповедальне, отодвинул занавеску, закрывающую вход в ближнюю кабинку, и проскользнул внутрь.
– Ангелюс Домини… – произнес он.
– Принес? – дрожащим от ярости полушепотом спросил священник, чей силуэт различался за шторкой.
– Да. Он сунул ее мне точно в трансе, рыдая, и велел, чтобы я убирался. Записку Каина, предназначенную лично ему, он сжег и сказал, что, если только хоть что-нибудь всплывет, он будет все отрицать. – С этими словами старик передал исповеднику сложенный листок.
– На ее бумаге!.. – сдавленно воскликнул человек в рясе, сквозь шторку можно было различить, как он поднес к глазам руку с листком.
– Помните, Карлос, – взмолился нищий, – посыльный не отвечает за весть, которую принес. Я мог бы отказаться разговаривать с ним по телефону. Мог бы ничего вам не передавать.
– Как? Почему?
– Лавье. Он «вел» ее до Парк Монсо, потом их обеих до церкви. Я видел его в Нёйи-сюр-Сен: я говорил вам об этом…
– Знаю. Но почему? Он мог использовать ее как угодно! Против меня! Почему он сделал это?
– Ответ в его записке. Он рехнулся. Его загнали в угол. Это случается, я сам был тому свидетелем. Человек ведет двойную игру, все его связные убраны, и некому подтвердить данное ему задание. Он между двух огней, и с обеих сторон жаждут его смерти. Возможно, он дошел уже до того, что сам уже не знает, кто он такой.
– Знает… – с тихой яростью прошептали за шторкой. – Подписавшись «Дельта», он дал мне это понять. Нам обоим известно, откуда взялась эта кличка, откуда взялся он сам.
Помолчав, нищий заговорил вновь:
– Если это правда, он опасен для вас. И он прав: Вашингтон не станет его трогать. Быть может, его и не признают официально, но палачам скомандуют: отставить. И даже, глядишь, обеспечат кое-какими благами в обмен на молчание.
– Ты имеешь в виду бумаги, о которых он говорит?
– Да. В прежние времена – в Берлине, Праге, Вене – такие бумаги называли «окончательным расчетом». Борн употребляет смягченную формулировку, «прикрытие». Это контракт, заключаемый между ответственным за проведение операции и агентом, которым последний может воспользоваться в том случае, если операция сорвалась, ответственный убит и у агента не остается иного выхода. В Новгороде вас этому не учили. У русских такой подстраховки не предусмотрено, хотя советские перебежчики всегда на ней настаивали.
– Стало быть, они делали разоблачения?
– До некоторой степени. Обычно называли тех, кого использовали. В любом случае не следует смущаться. Смущение губит самые удачные карьеры… Впрочем, не мне вам об этом рассказывать. Вы блестяще воспользовались этим приемом.
– «В джунглях, где семьдесят одна улица…» – прочитал вслух Карлос, и полушепот его теперь обдавал ледяным спокойствием. – «В джунглях, которые непроходимее Тамкуана…» На этот раз казнь будет приведена в исполнение. Из этого Тамкуана Джейсон Борн живым не уйдет. Каким бы именем он ни назвался – Каин умрет. Как и Дельта, за все, что он сделал. Анжелика – я даю тебе слово! – Произнеся клятву, убийца перешел к практической стороне дела. – Вийер хотя бы приблизительно может вспомнить, когда Борн ушел от него?
– Он не знает. Я же сказал: он в шоке и не способен соображать.
– Неважно. Первые утренние рейсы отправляются в Соединенные Штаты в течение часа. Он летит одним из них. Я буду в Нью-Йорке тогда же, когда и он, и на этот раз не промахнусь. Мой нож, острее бритвы, будет ждать его там. Я освежую ему лицо. Американцы получат своего Каина без лица. Безликим! И тогда они смогут называть его Борном, Дельтой – как им будет угодно.
На столе Александра Конклина зазвонил телефон с голубой полосой. Приглушенный звонок звучал как-то зловеще. Телефон этот напрямую связывал Конклина с компьютерным центром и банками данных. Однако ответить на звонок было некому.
Хромая сильнее, чем обычно, из-за новой палки, которую он получил в Джи-2 в Брюсселе и к которой никак не мог привыкнуть, хозяин кабинета устремился к телефону и с досадой отшвырнул неудобную обнову. Глаза его были красны от недосыпания, он тяжело дышал. Ответственный за ликвидацию операции «Тредстоун» находился на пределе истощения.
Едва успев добраться с военного аэродрома Эндрюз Филд в Мэриленде к себе в Лэнгли, он запустил шифровки в десяток секретных служб – в Вашингтоне и за океаном, – чтобы распутать безумный клубок событий, произошедших за минувшие сутки. Он распространил всю, до крупицы, информацию, которую смог выжать из своих архивов, по всем постам в Европе и поднял на ноги агентов вдоль оси Париж – Лондон – Амстердам. Борн жив и опасен. Он пытался убить эмиссара из Центра. И теперь он мог находиться в любой точке в десяти часах лета от Парижа… Необходимо было перекрыть все аэропорты и вокзалы, привести в действие все подпольные разведсети. Найти его. Убить!
– Да? – Конклин, доковыляв до стола, схватил трубку.
– Говорит компьютерная номер двенадцать, – напористо произнес мужской голос на том конце провода. – Мы можем кое-что сообщить. Во всяком случае, других данных на этот счет не имеется…
– Господи, да говорите же! Что там у вас?
– Фамилия, которую вы нам назвали. Уошберн…
– Что там?
– Некто Джордж Р. Уошберн получил сегодня утром право безвизового вылета из Парижа в Нью-Йорк рейсом компании «Эр Франс». Уошберн довольно распространенная фамилия. Это мог оказаться бизнесмен со связями. Однако поскольку в компьютерных данных значилось, что у него дипломатический статус консультанта НАТО, мы решили справиться в государственных службах. Там о нем ничего не слышали. Среди участвующих в военных переговорах с Францией, ни в одной из делегаций, нет человека по фамилии Уошберн.
– Тогда как, черт возьми, ему обеспечили зеленый коридор? Кто дал ему дипломатический статус?
– Мы навели справки в Париже. Это оказалось нелегко. Судя по всему, организовано все было лично военным советником. Там у них все засекречено.
– Советником?.. С каких это пор они занимаются отправкой наших людей?
– Там неважно, наши или ваши… Это мог быть кто угодно. Просто любезность со стороны принимающей страны, да и самолет французский. Единственный способ получить билет на забронированный под завязку самолет… Кстати сказать, паспорт у этого Уошберна даже не американский, а британский.
«Там живет врач – англичанин, по фамилии Уошберн…» Это он! Дельта! И военный советник Франции с ним заодно!.. Но зачем ему в Нью-Йорк? Что ему тут делать? И кто из высокопоставленных людей во Франции мог обеспечить Дельте такое прикрытие? Чем он их сумел пронять? Господи!.. Сколько он успел им рассказать?
– Когда приземлился самолет? – спросил Конклин.
– Полвосьмого утра. Чуть больше часа назад.
– Хорошо, – произнес матерый разведчик и, морщась от боли в ноге, обошел стол и опустился в свое кресло. – Вы сообщили важные данные, а теперь я приказываю уничтожить их. Сотрите все. Все, что вы мне сообщили. Ясно?
– Так точно, сэр. Есть стереть.
Конклин положил трубку. Нью-Йорк… Нью-Йорк? Не Вашингтон, а Нью-Йорк! В Нью-Йорке ничего не осталось. Дельта знает это. Если бы он охотился за кем-то из «Тредстоун» – например, за ним, Конклином, – то прилетел бы прямиком в Даллас. Что ему делать в Нью-Йорке?
И почему Дельта так откровенно использовал фамилию Уошберн? Это ведь все равно что сообщить свой план телеграфом. Ему ведь ясно, что рано или поздно это имя выловят… Рано или поздно… Поздно! После того, как он успеет проникнуть внутрь! Дельта дает понять всем уцелевшим участникам «Тредстоун», что намерен действовать с позиции силы. Он способен разоблачить не только эту операцию – но и зайти Бог знает как далеко! Целые разведсети, которыми он пользовался, пока был Каином, станции прослушивания, лжеконсульства, представляющие собой не более чем центры электронного шпионажа… Даже эта чертова «Медуза»! Выдать все это… Его связи с французским военным советником призваны показать «Тредстоун», как высоко он сумел забраться. Если уж он сумел проникнуть в столь избранный круг политиков – ничто не сможет его остановить… Черт подери, но остановить на пути к чему? В чем его цель? У него на руках миллионы долларов! Он бы давно мог спокойно исчезнуть с ними!
Конклин помотал головой, припоминая. Было время, когда он хотел отпустить Дельту с миром, дать ему исчезнуть. Так он ему и сказал двенадцать часов назад на кладбище под Парижем. Человек такого рода занятий больше ни на что не мог рассчитывать. Уж Александру Конклину, в прошлом одному из лучших секретных агентов во всей разведслужбе, это было хорошо известно. Больше ни на что. Со временем для человека их круга ханжеское, банальное утверждение о том, что главная ценность – жизнь, обретало особую, выстраданную, горькую истинность. Все зависело от того, каким ты был прежде и насколько исковеркан. Но Дельта не пожелал исчезнуть! Он вернулся – с безумными утверждениями, безумными требованиями, с безумной тактикой, к которой не прибегнул бы ни один опытный разведчик. Ибо какой бы взрывоопасной информацией он ни располагал, сколь бы высоко ни проник, – никто в здравом уме не стал бы возвращаться на минное поле, окруженное врагами. И никакой шантаж не заставил бы его вернуться.
Никто в здравом уме… В здравом уме.Конклин всем корпусом подался вперед.
Я не Каин! Его никогда не существовало! Никогда!.. Я не был в Нью-Йорке… Это сделал Карлос. Не я, Карлос! Если то, что ты сказал, произошло на Семьдесят первой улице, то это Карлос. Он знал…
Но Дельта был в особняке на Семьдесят первой улице. Остались отпечатки пальцев: указательный и средний пальцы правой руки… И способ транспортировки теперь открылся: самолетом «Эр Франс», под прикрытием французского военного советника… Факт же заключается в том, что Карлос не мог ничего знать.
…У меня в памяти всплывают какие-то картины. Лица, улицы, дома. Порой просто образы, которые я не знаю, с чем соотнести… Я могу привести по памяти множество сведений о Карлосе, но не знаю почему…
Конклин закрыл глаза. Была такая фраза… Очень простая шифрованная фраза, которой они пользовались, когда операция «Тредстоун» только начиналась… Как же там было? Это перекочевало еще из «Медузы»… Каин вместо Чарли, а Дельта вместо Каина.Верно! Каин вместо Карлоса. Дельта-Борн превратился в Каина, приманку для Карлоса.
Конклин снова открыл глаза. Джейсон Борн должен был подменить Ильича Рамиреса Санчеса. На этом, собственно, и основывался весь план «Тредстоун-71». Это и был краеугольный камень легенды, параллакс, призванный выманить Карлоса из логова в их поле зрения.
Борн. Джейсон Борн. Совершенно неизвестный человек. Имя, похороненное более десяти лет назад. Человеческие останки, брошенные в джунглях. Но он реально существовал. Это тоже было составной частью плана.
Конклин переворошил папки на столе, покуда не нашел ту, которую искал. На ней стояли только две заглавные буквы и две цифры.
«Т-71 X». Последняя буква обозначает, что в папке находятся документы, касающиеся зарождения плана. Истоки «Тредстоун-71».
Он открыл папку, почти боясь увидеть то, что там наверняка должно было находиться.
Дата казни. Сектор Тамкуан, 25 марта…
Взгляд Конклина переместился на настольный календарь. 24 марта.
– О Господи, – прошептал он, хватаясь за телефон.
Доктор Моррис Панов вошел в психиатрическое отделение на третьем этаже в том крыле Бетсайдского госпиталя, которое было отведено ВМС, и остановился возле регистратуры. При виде молоденькой практикантки, перерывающей карточки больных под суровым взглядом дежурной сестры, он улыбнулся. Должно быть, девушка положила чью-нибудь историю болезни не туда, куда нужно, и начальница решила преподать ей урок, чтобы такое больше не повторилось.
– Пусть вас не вводит в заблуждение суровость Энни, – обратился Панов к раскрасневшейся девушке. – Ибо под холодной, бесчеловечной оболочкой скрывается… гранитное сердце. Откровенно говоря, она сбежала недели две назад из палаты пятого этажа, но мы боимся в этом признаться.
Практикантка хихикнула. Старшая сестра безнадежно покачала головой. На столе за стойкой зазвонил телефон.
– Вы не подойдете, милая? – попросила старшая сестра практикантку и обернулась к Панову. – Доктор Мо, как прикажете учить их чему-нибудь, покуда вы рядом?
– С любовью, милая Энни. С любовью. Но не теряйте при этом своих велосипедных цепей.
– Вы неисправимы… Скажите лучше, как ваш пациент из палаты пять-a? Вы очень беспокоились за него.
– И до сих пор беспокоюсь.
– Я слышала, вы не спали всю ночь…
– Да, по телевизору в три часа ночи показывали кино, которое я обязательно хотел посмотреть.
– Не надо, Мо, – покачала головой госпитальная матрона. – Вы слишком молоды, чтобы кончить так, как ваши пациенты.
– А может, наоборот, слишком стар, чтобы этого избежать, Энни. Но спасибо за заботу.
Вдруг оба осознали, что имя доктора произносят по громкоговорителю. Молоденькая практикантка взывала в микрофон:
– Доктора Панова просят подойти к телефону…
– Доктор Панов – это я, – наклонившись к девушке через стойку, доверительно прошептал психиатр, – но мы с Энни Донован не хотим, чтобы об этом все знали. Она моя мать, полька… А кто звонит?
Та уставилась на приколотую к халату доктора карточку с именем и фамилией, похлопала глазами и пролепетала:
– Какой-то мистер Александр Конклин, сэр.
– Да ну? – удивился Панов. – Откуда я могу поговорить, Энни?
– Из кабинета номер один, – отвечала старшая сестра, указывая в конец холла. – Он пуст. Я переключу звонок на тот телефон.
Панов направился к указанной двери, он был встревожен. Алекс Конклин был, с перерывами, его пациентом на протяжении пяти лет, покуда они оба не пришли к соглашению, что большего для его психической адаптации сделать нельзя – хотя сделанного явно было недостаточно. Пациентов, подобных Конклину, было очень много, а помочь им удавалось лишь отчасти. На сей раз, однако, речь должна была идти о чем-то серьезном – коли он решил звонить в госпиталь, а не в приемную.
– Мо, мне нужно, чтобы вы очень быстро ответили на несколько вопросов, – взволнованно начал Конклин.
– С быстрыми ответами у меня дело обстоит слабо, Алекс. Почему бы вам не прийти ко мне в приемную после обеда и не поговорить?
– Речь не обо мне. О другом человеке. Возможно.
– Только без игр, пожалуйста. Я думал, с этими фокусами у нас покончено.
– Никаких игр. Это дело категории срочности четыре-ноль. Мне нужна помощь.
– Четыре-ноль? Тогда обратитесь к кому-нибудь из ваших штатных специалистов. Я о таком доверии не просил.
– Не могу. Слишком секретно.
– Тогда нашепчите Богу.
– Мо, пожалуйста! Мне только нужно, чтобы вы подтвердили некую вероятность. Все остальное я сумею вычислить сам. И время не терпит. Этот человек, возможно, охотится за призраками – за любым, кого сочтет призраком. Он уже убил нескольких людей из плоти и крови, очень важных людей. Я не уверен, что он сам об этом знает. Помогите мне. Помогите ему!
– Хорошо, если только смогу. Говорите.
– Человек этот уже давно существует в постоянно меняющихся, крайне стрессовых обстоятельствах. И все это время – под прикрытием некой личины. Личины-приманки, очень заметной и с сильной негативной окраской. Для того чтобы оставаться на виду, приходится испытывать чудовищное давление. Цель затеи – выманить объект, аналогичный самой приманке, убедив, что приманка представляет для него угрозу. Заставить его выйти из укрытия… Вы меня понимаете?
– Пока да, – отозвался Панов. – Вы говорите, что этому человеку-приманке приходилось в условиях постоянного давления поддерживать привлекающий внимание негативный образ. Каково было его окружение?
– Более жестокого не придумаешь.
– Как долго он в нем находился?
– Три года.
– Боже правый! – воскликнул психиатр. – И ни одного срыва?
– Ни одного. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году, в течение трех лет. Постоянно в чужом обличье.
– Когда же вы, идиоты, научитесь чему-нибудь? Самый последний заключенный в самом страшном лагере и то имеет возможность оставаться самим собой, разговаривать с другими, которые остаются самими собой… – Панов осекся, осознав вдруг смысл собственных слов и интерес Конклина. – Значит, речь именно об этом?
– Я не вполне уверен, – отозвался разведчик. – Все так туманно, запутано, даже противоречиво. Я вот что хотел спросить. Может ли случиться так, что человек, оказавшийся в таких обстоятельствах… и впрямь поверит, что приманка – он, усвоит характер выдуманного персонажа, срастется с легендой настолько, что поверит: это он.
– Ответ столь очевиден, что я удивлен, почему вы вообще меня об этом спрашиваете. Конечно может. Вероятно, так и случилось. Спектакль затянулся, его невозможно выдержать, если не сделать неотъемлемой частью действительности. Актер, не сходящий со сцены в пьесе, которая никогда не кончается. День за днем, ночь за ночью. – Доктор вновь помолчал, затем осторожно спросил: – Но ведь вас интересует не это, верно?
– Верно, – ответил Конклин. – Я хочу опередить человека-приманку. Я вынужден, это единственно разумное решение.
– Постойте, – резко оборвал его Панов. – Здесь нам лучше остановиться. Я не ставлю диагноз вслепую. Тем более понимая, куда вы клоните. Не выйдет, Чарли. Это развяжет вам руки в деле, за которое я не желаю нести ответственность – независимо от того, заплатите вы мне за консультацию или нет.
– «Не выйдет, Чарли»… С чего вы сказали это, Мо?
– Что значит «с чего»? Так говорят. Без конца слышишь эту присказку. От юнцов в драных джинсах, околачивающихся на перекрестках, от проституток в моих любимых злачных местах…
– А откуда вам известно, куда я клоню? – вновь поинтересовался разведчик.
– Вы не слишком проницательны. Мне приходилось кое-что читать. Вы описали классический случай параноидальной шизофрении с множественным раздвоением личности. Ваш человек не просто выступает в роли приманки, но и сам он, приманка, переносит свою личность на того, кого преследует. На объект. Вот куда вы клоните, Алекс. Вы хотите сказать, что у этого человека три личности: его собственная, приманки и объекта. Так что я повторяю: «не выйдет, Чарли». Я не собираюсь подтверждать подобное заключение без тщательного предварительного обследования. Это дало бы вам то, на что вы права не имеете: тройной повод привести в действие свою машину. Не выйдет!
– Да я не прошу вас ничего подтверждать! Мне нужно лишь узнать, возможно ли такое. Бога ради, Мо, поймите: вокруг рыщет опытный головорез, убивающий людей, которых, по его словам, не знает, но с которыми до этого проработал три года. Он утверждает, что не был в определенное время в определенном месте, тогда как его отпечатки пальцев доказывают, что был. Он говорит, что его посещают образы – лица, которые он не знает, с чем соотнести, имена, которые ему знакомы, но неизвестно откуда. Он утверждает, что никогда не играл приманку, что это был не он. Но это был он! Возможно ли такое? Вот все, что я хочу знать. Возможно ли, что стрессы, время и ежедневные нагрузки раскололи его подобным образом? Натрое?
Панов помолчал, потом тихо произнес:
– Такое возможно. Если только ваши сведения точны… Больше я ничего не скажу, поскольку существует слишком много иных возможностей.
– Благодарю. – Конклин чуть замялся. – И последний вопрос. Допустим, существует дата – день и месяц, – имеющая значение в контексте легенды. Легенды этого человека-приманки…
– Нельзя ли поконкретнее?
– Хорошо. Это дата казни: убийства того человека, чья личность была затем использована в качестве приманки, при создании искусственного образа.
– То есть, очевидно, речь идет о дате, изъятой из легенды, но известной вашему человеку. Я вас правильно понял?
– Да, она ему известна. Скажем, он сам находился тогда на месте событий. Он мог бы вспомнить эту дату?
– Не в роли приманки.
– А в двух остальных ролях?
– Если предположить, что объекту дата тоже известна или ваш человек, воплощаясь в объект, «сообщил» ему, то да.
– Существует также место, где разрабатывался план и где был создан персонаж – приманка. Если бы наш человек находился вблизи данного места накануне известной даты – могло бы это подействовать на него? Может ли подобная информация всплыть из глубин его памяти и обрести особенное значение?
– Такое могло бы случиться, если бы ассоциировалось с местом смерти. Поскольку это место рождения приманки, возможно. В зависимости от того, кем из трех он будет себя ощущать.
– Предположим, объектом.
– Зная при этом местонахождение резиденции?
– Да, поскольку другому его «я» это было известно.
– Тогда его бы потянуло туда. Некое подсознательное побуждение.
– Какое?
– Убить приманку. Он может убивать всех, кто попадет в его поле зрения, но главной его целью будет человек-приманка. Он сам.
Александр Конклин положил телефонную трубку, в несуществующей ступне стучала боль, мысли мешались, чтобы дать им улечься, он закрыл глаза. Там, в Париже… на кладбище под Парижем, он ошибался. Он собирался убить человека, исходя из ложных посылок. Истинные причины были тогда недоступны его пониманию. Он действительно имел дело с сумасшедшим. С человеком, чьи поступки нельзя было объяснить двадцатилетним стажем разведчика, но которые становились понятны, если подумать о страданиях и утратах, бесконечных волнах жестокости… совершенно тщетных в итоге. Никто на самом деле ничего не знал. Ничто не имело смысла. Одного Карлоса ловили и убивали – чтобы назавтра место его занял другой. Для чего мы делали все это… Дэвид?
Дэвид. Наконец-то я произнес твое имя. Когда-то мы были знакомы, Дэвид… Дельта. Я знал твою жену и детей. Мы вместе выпивали да несколько раз обедали на дальних форпостах в Азии. Ты был лучшим на всем востоке офицером зарубежной службы, и все это знали. Тебе предстояло сделаться ключевой фигурой в осуществлении новой политики, час которой вот-вот должен был пробить. И тут случилось все это. Смерть, обрушившаяся с небес в Меконге. Ты стал другим человеком, Дэвид. Всем нам пришлось что-то терять, но лишь один из нас мог быть Дельтой в рядах «Медузы». Я плохо знал тебя – за два-три обеда не разглядишь человека, – но мало кто из нас превратился в скота. Ты стал им, Дельта.
И теперь ты должен умереть. Никто из нас не может позволить тебе оставаться в живых. Никто.
– Оставьте нас, пожалуйста, наедине, – обратился к своему помощнику генерал Вийер, усаживаясь напротив Мари Сен-Жак в кафе на Монмартре.
Помощник кивнул и отошел к столику неподалеку от кабинки: удалился, но остался начеку.
Измученный старик смотрел на Мари:
– Почему вы настояли, чтобы я встретился с вами тут? Он просил, чтобы мы вывезли вас из Парижа в безопасное место. Я дал ему слово.
– Из Парижа, из игры… – произнесла Мари и, тронутая выражением лица старика, добавила: – Извините. Я не хотела стать для вас еще одной обузой. Я слышала сообщения по радио.
– Безумие… – отозвался Вийер, беря бренди, заказанное ему адъютантом. – Провести в полиции три часа, участвуя в невероятной лжи, обвиняя в собственном преступлении невиновного…
– Ваше описание точно, абсолютно узнаваемо. Никто не ошибется.
– Он сам мне его продиктовал. Сел перед зеркалом моей жены и объяснил, что говорить, очень странно глядя на свое лицо. Сказал, что только так и получится. Убедить Карлоса можно, только если я отправлюсь в полицию и начну розыски. Он был прав, разумеется.
– Да, он был прав, – согласилась Мари. – Но только он не в Париже, не в Брюсселе и не в Амстердаме.
– Простите?
– Я хочу, чтобы вы сказали мне, куда он отправился.
– Он сам вам все сказал.
– Он мне солгал.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я знаю, когда он говорит мне правду. Видите ли, мы оба хотим ее услышать.
– Вы оба что?.. Боюсь, я не вполне вас понимаю.
– Я так и думала. Я была уверена, что он вам об этом не скажет. Когда он лгал мне по телефону, запинаясь и понимая, что я не верю, я все никак не могла понять, собрать воедино. Пока не услышала то, что говорили по радио. Вы и другие. И это описание – такое полное и точное, вплоть до шрама на левом виске. И тут меня осенило: он не думал оставаться в Париже и вообще в радиусе тысячи километров от Парижа. Он отправился далеко – туда, где этот словесный портрет будет мало что значить и куда за ним может последовать Карлос. К людям, с которыми у Джейсона соглашение. Верно?
Вийер, допив, поставил стакан:
– Я дал слово. Вас вывезут из города в безопасное место. И я не понимаю ничего из того, о чем вы говорите.
– Тогда я постараюсь выражаться яснее. – Мари подалась вперед. – По радио передали еще одно сообщение. Вы, очевидно, его не слышали, так как находились в полиции или уединялись в своем кабинете. Так вот: сегодня утром на кладбище под Рамбуйе было обнаружено два трупа. Первый был опознан как известный наемный убийца из Сен-Жерве. Второй – бывший офицер американской разведки, живший в Париже. Крайне странный человек. После того, как он убил во Вьетнаме журналиста, ему был предоставлен выбор: подать в отставку или предстать перед трибуналом.
– Вы хотите сказать, что эти два происшествия связаны между собой? – спросил генерал.
– Из американского посольства Джейсону велели вчера ночью отправиться на это самое кладбище для встречи с человеком, прилетевшим из Вашингтона.
– Из Вашингтона?
– Да. Он работал на небольшую группу сотрудников американской разведки. В эту ночь они попытались убить его. Они считают, что должны это сделать.
– Боже милостивый, почему?
– Потому, что потеряли к нему доверие. Им неизвестно, где он был и что делал долгое время, а он не может объяснить. – Мари зажмурилась, открыла глаза. – Он не знает, кто он. И кто они. Человек из Вашингтона нанял вчера ночью убийц, чтобы убрать его. Не захотел его слушать. Они там считают, что Джейсон предал их, выкрал их миллионы и убил людей, о которых он слыхом не слыхивал. Он ничего этого не делал. Но и убедительно оправдаться он тоже не может, у него остались лишь осколки памяти, и каждый осколок его обвиняет. Он перенес почти полную амнезию.
– «По совершенному недоразумению…» Так он сказал. «Имея повсюду своих агентов… они отдали приказ немедленно меня убить. За мной охотятся люди, которых я не знаю и не могу узнать. По совершенному недоразумению…» – На лице генерала появилось страдальческое выражение.
– Трагическому недоразумению. – Мари положила руку на ладонь старика. – И у них действительно повсюду свои агенты, которым приказано немедленно его убить. Куда бы он ни отправился – его будут ждать.
– Но как они узнают, куда он отправился?
– Он сам им сообщит. Это входит в план. И когда это произойдет – его убьют. Он добровольно отправился в западню.
Несколько мгновений Вийер сидел молча, его переполняло чувство вины. Наконец он прошептал:
– Господи, что я наделал!
– То, что считали правильным. В правильности чего он сумел вас убедить. Вам не в чем себя винить. Или его.
– Он обещал, что запишет для меня все, что с ним произошло. Все, что сумеет вспомнить… Как тяжело ему, должно быть, дались эти слова! Я не могу ждать, покуда дойдет это его послание. Мы не можем ждать. Я должен знать все, что вы можете мне рассказать. Немедленно.
– И что тогда?
– Отправлюсь в американское посольство. К послу. Рассказывайте все. Немедленно.
Мари Сен-Жак медленно отняла свою руку от ладони генерала и откинулась на спинку дивана. Взгляд ее затуманенных слезами глаз был устремлен вдаль.
– Он сказал, что жизнь его началась на маленьком средиземноморском островке под названием Пор-Нуар…
Государственный секретарь распахнул дверь в кабинет директора отдела консульских операций, который занимался борьбой с подрывной деятельностью. Гневно прошагав через весь кабинет, он остановился перед столом ошарашенного чиновника, который при появлении столь высокопоставленного гостя встал со смешанным выражением изумления и страха на лице.
– Господин секретарь… Меня не уведомили из вашей приемной. Я бы немедленно поднялся.
Госсекретарь шваркнул об стол директора желтую книжечку отрывных листков для записей. На верхнем листке размашистыми буквами фломастером были в колонку выписаны шесть слов:
БОРН
ДЕЛЬТА
МЕДУЗА
КАИН
КАРЛОС
«ТРЕДСТОУН».
– Что это такое? – прогрохотал госсекретарь. – Что это такое, черт возьми?
– Не знаю, сэр. – Директор склонился над листком. – Какие-то имена и названия. Алфавитный код – буква «Д» – и ссылка на «Медузу», это все еще засекречено, но я слышал. Думаю, что «Карлос» – тот самый убийца. Жаль, что нам мало о нем известно. Что же касается «Борна», «Каина» и «Тредстоун», то я ничего о них не слышал.
– Тогда ступайте ко мне наверх и прослушайте запись телефонного разговора, который у меня состоялся с Парижем. Все узнаете! – взорвался госсекретарь. – Из этой пленки можно почерпнуть некоторые невероятные сведения, в том числе об убийствах в Оттаве и Париже и о странных делах, которые наш первый секретарь в Париже проворачивал с одним человеком из ЦРУ. Речь идет также об откровенном обмане руководства иностранных государств, нашей собственной разведки и европейской прессы – о чем государственный департамент не был поставлен в известность и на что согласия не давал! Обман, сопровождавшийся дезинформацией стольких стран, что и подумать страшно! Мы переправляем самолетом, под дипломатическим прикрытием канадку – экономического консультанта при канадском правительстве, – которая разыскивается по обвинению в убийстве, произошедшем в Цюрихе. Мы вынуждены предоставить ей убежище, нарушая закон, поскольку, если эта женщина говорит правду, мы влипли по уши! Я хочу знать, что происходит. Отмените все свои прочие дела – все! Даю вам остаток дня и всю ночь на то, чтобы раскопать это проклятое дело. Где-то ходит человек, не знающий, кто он такой, но напичканный сверхсекретной информацией, которой в нем больше, чем в десятке наших компьютеров!
