Текст книги "Тайна личности Борна (др. перевод)"
Автор книги: Роберт Ладлэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Глава 22
Четверо человек один за другим прибыли в многолюдный отель «Хилтон» на Шестнадцатой улице в Вашингтоне, округ Колумбия. Каждый из них сел в отдельный лифт, поднялся на два-три этажа выше или ниже места назначения, пройдя остаток пути пешком. Времени, чтобы встретиться за пределами округа Колумбия, не оставалось: чрезвычайное происшествие не имело себе равных. Это были участники операции «Тредстоун-71» – те, что уцелели. Остальные погибли в бойне, учиненной на тихой, обсаженной деревьями улице Нью-Йорка.
Двое были знакомы публике, один больше другого. Первым был пожилой сенатор от Колорадо, вторым бригадный генерал Ч. З. Кроуфорд – Чарльз Закери, что в свободном переводе звучало как Чугунный Зад, признанный ходатай по делам армейской разведки и защитник банков данных Джи-2. Двое других были практически неизвестны за пределами коридоров их собственных резиденций. Средних лет морской офицер, прикомандированный к информационному контролю Пятого морского округа. И четвертый, последний, – сорокашестилетний ветеран Центрального разведывательного управления – сжатая пружина гнева. Ходил он с тростью, ему оторвало гранатой ступню в Юго-Восточной Азии, где он был глубоко законспирированным агентом при операции «Медуза». Звали его Александр Конклин.
В комнате не было стола для совещаний. Это был обычный двухместный номер со стандартной парой кроватей, диваном, двумя креслами и кофейным столиком. Неподходящее место для встречи такой важности. Не было ни жужжащих компьютеров со вспыхивающими на темных экранах зелеными буквами, ни оборудования для электронной связи, позволяющего связаться с Лондоном, Парижем или Стамбулом. Лишь четыре головы, которые хранили секреты операции «Тредстоун-71».
Сенатор сел на один край дивана, морской офицер на другой. Конклин опустился в кресло и вытянул перед собой неподвижную ногу, поставив трость между колен. Бригадный генерал Кроуфорд продолжал стоять, лицо его налилось кровью, на скулах играли желваки.
– Я доложил президенту, – сказал сенатор, потирая лоб. По нему видно было, что он недоспал. – Я должен был это сделать. Мы встречаемся сегодня вечером. Расскажите все, что знаете, каждый из вас. Начнем с вас, генерал. Ради Бога, что там произошло?
– Майор Уэбб должен был сесть в свою машину в 23.00 на углу Лексингтон и Семьдесят второй улицы. Время было назначено точно, но он не появился. В 23.30 водитель забеспокоился, учитывая расстояние до аэропорта в Нью-Джерси. Сержант запомнил адрес – главным образом потому, что ему было велено его забыть, – развернулся и поехал туда. Подойдя к дому, он увидел, что страховочные задвижки утоплены, а дверь стоит нараспашку. Все сигналы тревоги были вырублены коротким замыканием. На полу прихожей была кровь, на лестнице труп женщины. Он прошел по коридору в комнату и увидел там тела.
– Этот человек заслуживает продвижения по службе, – сказал морской офицер.
– Почему вы так считаете? – спросил сенатор.
Ответил Кроуфорд:
– У него хватило присутствия духа позвонить в Пентагон и настоять на том, чтобы разговор велся по закрытой, внутренней линии. Он сообщил частоту, время и место приема и сказал, что ему надо поговорить с тем, кто выходил на связь. Пока он не услышал меня, он никому не сказал ни слова.
– Примите его в Военный колледж, Чарльз, – мрачно сказал Конклин. – Он смышленее большинства ваших шутов.
– Это не только излишне, Конклин, – укоризненно заметил сенатор, – но и вызывающе оскорбительно. Пожалуйста, генерал.
Кроуфорд обменялся взглядами с человеком из ЦРУ.
– Я связался с полковником Полом Маклареном в Нью-Йорке, приказал ему прибыть на место и велел ничего не предпринимать до моего появления. Потом позвонил сюда Конклину и Джорджу, и мы вместе вылетели.
– Я, – добавил Конклин, – позвонил в бюро отпечатков в Манхэттене. Мы к ним обращались прежде и вполне доверяем. Я не сказал им, что именно мы ищем, но попросил облазить место и передать, что найдут, только мне одному. – Разведчик, помолчав, указал тростью в сторону морского офицера. – Потом Джордж назвал им тридцать семь имен – тех, чьи отпечатки, по нашим данным, были в картотеках ФБР. Они выдали нам результат, которого мы не ожидали, не хотели… которому не можем поверить.
– Дельта, – сказал сенатор.
– Да, – подтвердил морской офицер. – Я предложил имена тех, кто мог – не важно, каким – образом – узнать адрес «Тредстоун», включая в данном случае и всех нас. В комнате все было начисто вытерто – каждая поверхность, каждая ручка, все стеклянное – за одним исключением. Разбитый коньячный бокал, всего несколько осколков, забившихся в угол под шторой. Но их достаточно. Там были отпечатки среднего и указательного пальцев правой руки.
Вы совершенно уверены? – медленно спросил сенатор.
– Отпечатки не могут лгать, сэр, – сказал офицер. – На осколках еще остались следы коньяка. За пределами этой комнаты Дельта был единственным, кто знал про Семьдесят первую улицу.
– Можем ли мы быть в этом уверены? Другие могли проговориться.
– Исключено, – прервал его бригадный генерал. – Эббот никогда бы этого не открыл, а Эллиоту Стивенсу адрес дали всего за пятнадцать минут до встречи, когда он позвонил из телефонной будки. К тому же, если и допустить худшее, он вряд ли заказывал собственное убийство.
– А как насчет майора Уэбба? – настаивал сенатор.
– Майору, – ответил Кроуфорд, – сообщил адрес по рации я сам после того, как он приземлился в аэропорту Кеннеди. Как вы знаете, это была частота Джи-два. Напомню, что он тоже погиб.
– Да, конечно. – Пожилой сенатор покачал головой. – Это невероятно. Почему?
– Я бы хотел коснуться болезненного вопроса, – сказал бригадный генерал Кроуфорд. – С самого начала я был не в восторге от кандидатуры. Я понимал соображения Дэвида и согласился, что это человек квалифицированный, но, если вы помните, я выбрал другого.
– Я не знал, что у нас такой широкий выбор, – сказал сенатор. – Был человек – квалифицированный, как вы признали, который готов был уйти в глубокую конспирацию на неопределенный срок, ежедневно рисковать жизнью и отказаться от прошлого. Много ли таких?
– Мы могли бы найти кого-нибудь более уравновешенного, – возразил генерал. – Я на это в свое время указывал.
– Вы указывали, – поправил его Конклин, – на ваше собственное определение уравновешенного человека, которое, как в свое время указывал я, никуда не годилось.
– Мы оба были в «Медузе», – сказал Кроуфорд сердито, но рассудительно. – Не вы один оказались непосредственным свидетелем. Поведение Дельты на поле боя было постоянно открыто враждебным командованию. Я имел возможность наблюдать эту его особенность ближе, чем вы.
– В большинстве случаев у него были на то все основания. Если бы вы проводили больше времени на поле боя и меньше в Сайгоне, вы бы это поняли. Я понял.
– Вы удивитесь, – сказал бригадный генерал, сделав рукой примирительный жест, – но я не защищаю тех явных глупостей, какие часто творились в Сайгоне, да и никто не смог бы этого сделать. Я стараюсь описать определенную линию поведения, из-за которой оказалось возможным то, что произошло позапрошлой ночью на Семьдесят первой улице.
Разведчик продолжал смотреть на Кроуфорда, но уже без враждебности, он кивнул:
– Я знаю. Извините. В этом вся беда, не так ли? Мне нелегко это признать: я работал с Дельтой в полудюжине разных секторов и находился с ним в Пномпене еще до того, как идея «Медузы» пришла Монаху в голову. После Пномпеня он стал совсем другим, поэтому и вступил в «Медузу», а потом согласился стать Каином.
Сенатор подался вперед:
– Я об этом много слышал, но расскажите еще раз. Президент должен знать все.
– Его жена и двое детей были убиты на одной из дамб реки Меконг бомбой, сброшенной на бреющем полете каким-то сбившимся с курса самолетом. Причем так и не удалось установить – чей это был самолет. С тех пор он возненавидел войну, возненавидел все с ней связанное. Сломался. – Конклин помолчал и взглянул на генерала. – И я думаю, вы правы, генерал. Он опять сломался. В нем это было.
– Что было? – резко спросил сенатор.
– Готовность взорваться, что ли, – сказал Конклин. – Плотину снесло. Он исчерпал свои возможности, ненависть взяла верх. Он убил этих людей, эту женщину намеренно, в полном исступлении. Никто из них этого не ожидал, за исключением, возможно, женщины, которая была наверху и, вероятно, услышала крики. Отныне он уже не Дельта. Мы создали миф по имени Каин, но теперь это уже не миф. Это действительно Каин.
– Через столько месяцев… – Сенатор откинулся на спинку дивана, его голос осекся. – Почему он вернулся? Откуда?
– Из Цюриха, – ответил Кроуфорд. – Уэбб был в Цюрихе, и я думаю, он единственный, кто мог бы его вернуть. А почему – этого мы, возможно, никогда не узнаем, разве что он хотел накрыть там нас всех.
– Он не знает, кто мы, – возразил сенатор, – он выходил на связь только с Яхтсменом, его женой и Дэвидом Эбботом.
– И, конечно, с Уэббом, – добавил генерал.
– Конечно, – согласился сенатор, – но не в «Тредстоун».
– Это не важно, – сказал Конклин, стукнув тростью по ковру. – Он знает, что существует какой-то совет. Уэбб мог ему сказать, что мы все будем там, не без оснований полагая, что будем. У нас накопилось много вопросов за шесть месяцев, да теперь еще эти несколько миллионов долларов. Дельта, должно быть, увидел в этом отличный выход из положения. Он мог убрать нас всех и исчезнуть. Бесследно.
– Почему вы так уверены?
– Потому что, во-первых, он там был. – Человек из разведки повысил голос. – У нас есть его отпечатки на бокале с коньяком, который даже не был допит. И во-вторых, это классическая западня с двумя сотнями вариаций.
– Вы не могли бы пояснить?
– Вы сидите тихо, – вмешался генерал, наблюдавший за Конклином, – до тех нор, пока ваш противник, не выдержав, не раскроется.
– А мы стали противником? Его противником?
– Теперь вопрос об этом уже не стоит, – сказал морской офицер. – По какой-то причине Дельта переметнулся. Такое случалось и раньше, слава Богу, не часто. Мы знаем, что делать.
Сенатор снова подался вперед:
– Что вы хотите делать?
– Его фотография никогда не рассылалась. Теперь мы ее разошлем. Во все наши резидентуры, на каждый пост подслушивания, каждому источнику и информатору. Ему придется куда-то ехать, и он начнет с какого-нибудь знакомого места, хотя бы для того, чтобы купить себе другое имя и биографию. Он будет тратить деньги, и его найдут. А когда найдут, приказ будет простой.
– Вы его сразу же отдадите под суд?
– Мы его убьем, – просто сказал Конклин. – Таких, как Дельта, под суд не отдают и не рискуют тем, что его может отдать под суд какое-нибудь другое правительство. Со всем тем, что ему известно.
– Такое я не могу сказать президенту. Существуют законы.
– Не для Дельты, – отрезал агент, – он вне законов. Он вне спасения.
– Вне…
– Совершенно верно, сенатор, – вмешался генерал, – вне спасения. Я думаю, вам понятно это выражение. Вам придется решать, разъяснять ли его президенту или нет. Лучше было бы…
– Вам надо уточнить все обстоятельства, – сказал сенатор, прерывая офицера. – На прошлой неделе я разговаривал с Эбботом. Он сказал мне, что приняты меры, чтобы связаться с Дельтой. Цюрих, банк, упоминание «Тредстоун» – все это часть плана, так ведь?
– Да, но с этим покончено, – сказал Кроуфорд. – Если случившегося на Семьдесят первой улице вам мало, то простите. Дельте был дан ясный сигнал появиться. Он этого не сделал. Чего вы еще хотите?
– Я хочу быть совершенно уверен.
– А я хочу, чтобы его не было в живых. – Эти слова Конклина, хотя и произнесенные тихо, были словно внезапный порыв холодного ветра.
– Он не только нарушил все правила, какие мы установили для себя, он погряз в преисподней. Он смердит. Это Каин. Мы тут все время говорим Дельта – даже не Борн, а Дельта, об этом мы, похоже, забыли. Гордон Уэбб был его братом. Его надо найти. И убить.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 23
Было без десяти три ночи, когда Борн поравнялся с конторкой администрации «Постоялого двора на углу». Мари, не останавливаясь, шла к выходу. К счастью, газет на стойке не оказалось, но ночной портье был из того же теста, что и его коллега в парижском центре. Это был массивный, лысеющий человек; полузакрыв глаза и сложив на груди руки, он сидел в кресле, и вся его фигура выражала усталость бессонной ночи. Сегодняшнюю ночь ты запомнишь, подумал Борн, и не только из-за развороченной комнаты наверху, это обнаружат только утром. У сменного ночного дежурного должна быть машина.
– Я только что звонил в Руан, – сказал Джейсон, положив руки на стойку, сердитый человек, разозленный непредвиденными событиями личной жизни, – мне необходимо немедленно выехать, и я хочу взять напрокат машину.
– Сию секунду, – фыркнул портье, поднимаясь. – Что желаете, мсье? Золотой фаэтон или ковер-самолет?
– Простите?
– Мы предоставляем клиентам комнаты, а не автомобили.
– Я должен быть в Руане до наступления утра.
– Но это невозможно. Разве что найдете какого-нибудь чокнутого таксиста, который подберет вас в такой час.
– Вы меня не поняли. Если я не буду в своем офисе в Руане к восьми утра, я понесу большие потери. Я готов щедро заплатить.
– Это ваши сложности, мсье.
– Наверняка кто-нибудь согласится одолжить мне свой автомобиль за… ну, скажем… тысячу – тысячу пятьсот франков.
– Тысячу… полторы тысячи, мсье? – Полузакрытые глаза портье распахнулись, чуть не вылезая из орбит. – Наличными, мсье?
– Конечно. Мой компаньон вернет машину завтра вечером.
– О, спешки никакой нет, мсье.
– Простите? А вообще-то не вижу причин, почему бы не поискать такси. За конфиденциальность можно заплатить.
– Да где вы его найдете! – лихорадочно зачастил клерк. – А мой «рено», может, и не вчера с конвейера, и на шоссе, может, не всякого пижона обгонит, но еще хоть куда.
Хамелеон снова поменял окраску и снова был принят не за того, кем был. Но он теперь знал, кто он.
Рассвет. Но нет уже ни теплой комнаты в деревенской гостинице, ни солнечных бликов на обоях, просочившихся сквозь шевелящуюся листву. Первые утренние лучи потянулись с востока, венчая французскую провинцию, обрисовывая поля и холмы Сен-Жермен-ан-Лей. Они сидели в маленькой машине у обочины пустынной дороги, и сигаретный дым выплывал наружу через полуоткрытые окна.
К своему первому рассказу в Швейцарии он приступил так: «Моя жизнь началась шесть месяцев назад на крошечном острове в Средиземноморье под названием Пор-Нуар…»
Теперь он сделал спокойное и краткое признание: «Я известен как Каин».
Он рассказал о себе все, все, что помнил, не утаив и те кошмарные образы, которые возникали в голове, пока они беседовали при свете свечей с Жаклин Лавье в ресторане в Аржантей. Имена, события, города… убийства.
– Все сходится. Не было подробности, которая оказалась бы мне неведома, которая не таилась бы где-то в подсознании, стремясь вырваться наружу. Это была правда.
– Это была правда, – повторила Мари.
Он пристально посмотрел на нее:
– Теперь ты видишь, что мы ошиблись?
– Возможно. Но и были правы. И ты и я.
– Относительно чего?
– Относительно тебя. Я говорю это снова, спокойно и взвешенно. Ты готов был пожертвовать собой ради меня, даже меня не зная; так не поступил бы человек, которого ты только что описал. Даже если он и существовал, его больше нет.
Глаза Мари молили, но голос оставался ровным.
– Ты же сам сказал, Джейсон: «Если человек не может чего-то вспомнить, этого не существует для него». Быть может, и с тобой так? Ты сумеешь справиться?
Борн кивнул. Наступил страшный миг.
– Да, – сказал он. – Но сам. Без тебя.
Мари сделала затяжку, не спуская с него глаз, руки ее дрожали.
– Ясно. Следовательно, это и есть твое решение?
– Так надо.
– Значит, ты героически исчезнешь, чтобы не портить мне жизнь.
– Я должен это сделать.
– Большое спасибо, но кто ты, к черту, будешь после этого?
– Что?
– Кто ты, к черту, после этого?!
– Я человек, которого зовут Каин. Меня преследуют правительства, полиция – везде, и в Азии, и в Европе. В Вашингтоне меня хотят убить за то, что, как они полагают, я знаю о «Медузе», убийца по имени Карлос – за то, что с ним тягался. Подумай. Как по-твоему, сколько я смогу скрываться, пока меня не найдут, не поймают, не убьют? Так ты хочешь окончить свою жизнь?
– Помилуй Бог, нет! – воскликнула Мари, ее аналитический ум явно взялся за дело. – Я не собираюсь пятьдесят лет гнить в швейцарской тюрьме или быть повешенной за то, чего не совершала в Цюрихе.
– Есть способ управиться с Цюрихом. Я уже думал об этом, я сумею.
– Как? – Она загасила сигарету.
– Ради Бога, какая разница? Явлюсь с повинной. Или продамся, еще не знаю, но что-нибудь придумаю. Я могу тебя спасти. Я должен тебя спасти!
– Но не таким образом.
– Почему?
Мари погладила его по лицу, голос ее снова звучал мягко, внезапной резкости как не бывало.
– Потому что я только что снова получила доказательства того, что сказала вначале. Даже приговоренный – столь уверенный в своей вине – должен это признать. Человек, которого звали Каин, никогда бы не сделал того, что ты только что предложил. Ни для кого.
– Но я и есть Каин!
– Даже если бы мне пришлось признать, что ты им был, сейчас ты – другой.
– Полное перерождение личности? Самодельная лоботомия? Полная потеря памяти? Это, впрочем, правда, но она не остановит моих преследователей. Не помешает им спустить курок.
– Это – худшее, но я не намерена уступать.
– Ты не учитываешь фактов.
– Я учитываю те два факта, о которых ты, кажется, забыл. А я не могу. Я буду жить с мыслью о них до конца жизни, потому что они на моей совести. Двое были убиты одним и тем же зверским способом, так как мешали кому-то передать тебе послание. Через меня.
– Ты видела послание Корбелье. Сколько в нем было пулевых отверстий? Десять, пятнадцать?
– Значит, его кто-то использовал! Ты же слышал его голос по телефону, и я слышала. Он не лгал: он пытался помочь нам. Если не тебе, то уж мне – определенно.
– Да… возможно.
– Возможно все. У меня нет разгадок, только клубок противоречий, необъяснимых фактов – но они должны быть объяснены. Тебя не влечет к тому, что было, по твоим словам, твоей жизнью. А без подобного влечения таких людей не бывает. Или ты – не он.
– Я – он.
– Послушай, милый, ты очень дорог мне, а это ослепляет, я знаю. Но я также знаю и себя. Я не наивное дитя: я видела в жизни многое и очень пристально вглядываюсь в людей, которые меня привлекают. Возможно, чтобы подтвердить то, что я привыкла считать своими ценностями – а они в самом деле ценности. Мои, больше ничьи. – Она остановилась и отодвинулась от него. – Я вижу человека, которого пытают – он сам и другие, – а он ни разу не застонал. Может быть, ты кричишь про себя, но никого не желаешь этим обременять. Напротив, ты ищешь, ты разбираешься, ты пытаешься понять. А так, мой дорогой, не ведет себя хладнокровный убийца, или так, как ты поступил со мной и как хочешь поступить. Я не знаю, кем ты был раньше и в каких преступлениях виновен, но во всяком случае не в тех, в которых ты убежден – в которых тебя хотят убедить. И тут мы возвращаемся к ценностям, о которых я говорила. Я бы не смогла любить того, за кого ты себя выдаешь. Я люблю такого, каким тебя знаю. И ты только что подтвердил, что ты такой. Ни одному убийце не взбрело бы в голову предложить то, что предложил ты. И ваше предложение, сэр, с почтением отвергается.
– Идиотка! – взорвался Джейсон. – Я сумею тебе помочь, ты мне помочь не сумеешь! Оставь мне хоть это, Христа ради!
– Не оставлю! По крайней мере, таким образом… – Внезапно она осеклась, не договорив. – Да вот же оно, – прошептала она.
– Что оно? – сердито спросил Борн.
– То, на что можно опереться. – Она обернулась к нему. – Я только что сама это произнесла: «…в которых тебя хотят убедить».
– О чем вообще, к дьяволу, ты говоришь?
– О твоих преступлениях… о преступлениях, в которых тебя хотят убедить.
– Они были. Это мои преступления.
– Погоди. Допустим, они были совершены, но не тобой? Допустим, улики сфабрикованы, – как были сфабрикованы улики против меня в Цюрихе, – но преступление совершил кто-то другой. Джейсон, ведь ты не знаешь, когда ты потерял память.
– Знаю. На острове Пор-Нуар.
– Там ты начал ее обретать. До Пор-Нуара, и это может многое объяснить. Это может объяснить противоречия между тобой и тем, за кого тебя принимают.
– Ты ошибаешься. Чем объяснить воспоминания – образы, – что приходят ко мне?
– А если ты вспоминаешь то, что тебе когда-то вдалбливали? Раз за разом. Пока не осталось ничего другого. Фотографии, записи, зрительное и слуховое воздействие.
– Ты описываешь двигающийся, действующий бесхарактерный организм, которому промыли мозги. Это не я.
Она взглянула на него и мягко сказала:
– Я описываю умного и очень больного человека, чье подсознание подчинилось тому, что было нужно другим. Ты знаешь, как просто найти такого человека? В больницах, частных санаториях, военных госпиталях. – Она помолчала и быстро заговорила снова: – Та статья навела меня на мысль. Я неплохо ориентируюсь в компьютерной обработке, любого, кто в ней разбирается, она навела бы на такой же вывод. Если мне нужен компьютерный образ, составленный из изолированных факторов, я знаю, как это сделать. И наоборот, если им нужен человек с диагнозом «амнезия», знающий языки, располагающий определенными профессиональными навыками и расовыми характеристиками, – медицинский банк данных сейчас же выдаст кандидатов. Бог знает, возможно, их найдется не много для такого случая, как твой; возможно, всего один. Но им и нужен один.
Борн глядел вдаль, пытаясь взломать стальную дверь своей памяти, пытаясь найти хоть подобие той надежды, что питала Мари.
– То есть ты утверждаешь, что я – воспроизведенный мираж.
– Такова их цель, но я говорю не об этом. Я говорю о том, что тобой, возможно, манипулировали. Использовали. Это многое объясняет. – Она дотронулась до его руки: – Ты говорил, что воспоминания иногда рвутся из тебя – вот-вот лопнет голова.
– Слова – названия, имена – будто дают им толчок.
– Джейсон, но разве не может быть, что они дают толчок ложным воспоминаниям? Тому, что тебе твердили раз за разом, но что ты не можешь заново пережить. Не можешь разглядеть, потому что это не ты.
– Сомневаюсь. Я видел, на что я способен. Я делал все это и раньше.
– Но ты мог делать это из других соображений!.. Черт тебя дери, я борюсь за свою жизнь! За обе наши жизни! Хорошо. Ты можешь думать, ты можешь чувствовать. Думай же, чувствуй! Посмотри мне в глаза и скажи, что ты заглянул в себя, в свои чувства и мысли, и пришел к выводу, что ты – убийца по имени Каин! Если сможешь – по-настоящему сможешь это сделать, – вези меня в Цюрих, возьми всю вину на себя и исчезни из моей жизни! Но если нет, останься со мной и позволь мне помочь тебе. И Бога ради, люби меня. Люби меня, Джейсон.
Борн взял ее руку, крепко сжал, словно ладошку сердитого, дрожащего ребенка:
– Что тут чувствовать или думать? Я видел счет в «Гемайншафтбанке». Поступления начались давно. Они соответствуют всему тому, что я узнал.
– Но и этот счет, и эти поступления могли быть состряпаны вчера, или на прошлой неделе, или полгода назад. Все, что ты слышал и читал про себя, – все это может быть частью замысла, разработанного теми, кто хочет, чтобы ты занял место Каина. Ты не Каин, но им нужно, чтобы и ты и другие считали тебя им. Но кто-то, кто знает, что ты не Каин, пытается известить тебя об этом. И у меня есть доказательства. Мой любимый жив, но мертвы двое моих друзей, оказавшихся на пути между тобой и тем, кто пытается спасти тебя и послать тебе весть. Они убиты теми же людьми, кто хочет сделать тебя жертвой Карлоса взамен Каина. Ты сказал, что все сошлось. Нет, не все сошлось, зато это сходится! И объясняет, кто ты.
– Пустая оболочка, которой не принадлежит даже то, что, как ей кажется, она вспоминает? Внутри которой кривляются, бьются о стенки демоны? Не слишком приятная перспектива.
– Это не демоны, мой милый. Это ты сам: разгневанный, яростный, рвущийся на свободу, потому что не помещаешься в той оболочке, которую принял за свою сущность.
– А если я разнесу эту оболочку, что останется?
– Разное. И плохое и хорошее, много рубцов и шрамов. Но Каина не будет, это я тебе обещаю. Я верю в тебя, милый. Пожалуйста, не сдавайся.
Он продолжал сохранять дистанцию: между ними как будто стояла стеклянная стена.
– А если мы все-таки ошибаемся? В конечном счете? Что тогда?
– Тогда – брось меня. Или убей. Мне все равно.
– Я люблю тебя.
– Я знаю и потому не боюсь.
– Я нашел два телефонных номера в кабинете у Лавье. Первый – цюрихский, другой – парижский. Если повезет, они выведут меня на тот единственный, что мне нужен.
– В Нью-Йорке? «Тредстоун»?
– Да. Ответ следует искать там. Если я – не Каин, кто-то там должен знать, кто я.
Они возвратились в Париж, полагая, что затеряться в многолюдном городе легче, чем в пустынной деревенской гостинице. Светловолосый человек в черепаховых очках и эффектная, но строгая на вид женщина, всегда без макияжа, с гладко зачесанными назад волосами, как усердная выпускница Сорбонны, – они не выделялись из толпы на Монмартре. Представившись супружеской четой из Брюсселя, они сняли комнату в «Террас» на улице Мэтр.
Войдя в номер, они немного постояли, не нуждаясь в словах, чтобы выразить чувства, переполнявшие обоих. Они сблизились, соприкоснулись, обнялись, отгородились от жестокого мира, который отказал им в покое, заставил балансировать в связке на тугой проволоке высоко над черной бездной: если оступится один, упадут оба.
Хамелеон Борн не сумел поменять цвет. Это было бы ложью, а здесь, с Мари, невозможно притворство.
– Нам надо отдохнуть, – сказал он. – Немного поспать. Впереди длинный день.
Они любили друг друга – нежно, самозабвенно, в теплом уюте постели. И было мгновение, дурацкое мгновение, когда нужно было найти друг друга, и они засмеялись. Тихо, сначала даже смущенно, но затем осознали, что и это мгновение – часть чего-то очень глубокого, возникшего между ними. И когда мгновение миновало, они обнялись еще неудержимее, исполненные решимости отогнать жуткие звуки и кошмарные картины темного мира, завертевшего их в своих вихрях. Они вдруг вырвались из этого мира, окунувшись в другой, лучший, где мрак сменили солнце и голубая вода. Они стремились к нему неистово, неудержимо, и вырвались, и нашли его.
Усталые, они заснули, рука в руке.
Борн проснулся первым, – его разбудили звуки уличного движения снизу. Он взглянул на часы: было десять минут второго пополудни. Они проспали почти пять часов, – может быть, меньше, чем нужно, но достаточно. Впереди был действительно длинный день. Что им предстоит, Борн не представлял, он знал лишь два телефонных номера, которые должны привести к третьему. В Нью-Йорк.
Он повернулся к Мари, которая спокойно дышала во сне, ее лицо на подушке – чудесное, милое лицо, с приоткрывшимися губами – было совсем близко от его губ. Он поцеловал ее, и она потянулась к нему, не раскрывая глаз.
– Ты – лягушонок, а я сделаю тебя принцем, – пробормотала она сонно. – Или там было наоборот?
– Это не входит в мои должностные обязанности.
– В таком случае оставайся лягушонком. Попрыгай, лягушонок. Покажи мне, как ты прыгаешь.
– Никаких прыжков, пока меня не покормят мухами.
– Лягушки едят мух! Да, наверное. Бр-р-р, ужас.
– Ну давай, открывай глазки. Нам обоим пора прыгать. Пора начинать охоту.
Она поморгала и взглянула на него.
– Охоту на кого?
– На меня, – ответил он.
Из телефонной будки на улице Лафайетт некто Бригс позвонил в Цюрих. Борн исходил из того, что Жаклин Лавье не замедлила разослать тревожные сигналы; один из них должен был достичь Цюриха.
Когда раздался ответный гудок в Швейцарии, на другом конце провода, Джейсон обернулся и передал трубку Мари. Она знала, что сказать.
Но не успела; международная телефонистка сообщила:
– Мы сожалеем, но номер, который вы заказали, больше не работает.
– Но он работал совсем недавно, – возразила Мари. – Это срочный разговор. Может, у абонента есть другой номер?
– Этот телефон больше не обслуживается, мадам. Запасного номера также нет.
– Наверное, мне дали неправильный номер. Это очень срочно. Не могли бы вы назвать мне абонента, за которым числился этот номер?
– Боюсь, это невозможно, мадам.
– Я же сказала: это срочно! Пожалуйста, пригласите старшего телефониста.
– Он не сможет помочь вам. Этот номер не подлежит разглашению. Всего доброго, мадам.
Связь прервалась.
– Телефон отсоединен, – сказала Мари.
– Ты слишком долго это выясняла, – ответил Борн, выглядывая на улицу. – Пойдем-ка отсюда.
– Ты думаешь, они могли нас выследить? Здесь? В Париже? В обычной уличной будке?
– За три минуты можно определить телефонную станцию и район. За четыре – сузить территорию поисков до полудюжины кварталов.
– Откуда ты знаешь?
– Хотел бы я ответить. Пошли.
– Джейсон, почему бы не выждать? И не понаблюдать?
– Потому что я не знаю, за кем наблюдать, а они – знают. У них фотография, они могут загрести людей со всей округи.
– Но я не имею ничего общего с фотографией в газете.
– Не ты. Я. Пошли!
Они быстро зашагали прочь, смешавшись с толпой, дошли до бульвара Малерб в десяти кварталах, нашли телефонную будку, относящуюся к другой телефонной станции. На сей раз можно было обойтись без операторов, номер был парижский. Мари вошла одна, она приготовилась ко всему. Но то, что она услышала, ошеломило ее:
– Резиденция генерала Вийера. Добрый день, вас слушают… Алло? Алло?
Какое-то мгновение Мари не могла выговорить ни слова. Она стояла уставившись на телефонную трубку.
– Извините, – прошептала она наконец. – Я ошиблась. – И повесила трубку.
– Что случилось? – спросил Борн, открывая дверь. – Что? Кто отвечал?
– Это невероятно, – ответила она. – Я попала в резиденцию одного из самых могущественных людей во Франции.
