Текст книги "Когда исчезает страх"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Он вел себя так, словно Зоей не было в комнате. И девушка, чтобы не показать обиды, пересев в дальнее кресло, подозвала к себе Бориса.

Но Валин не смог развеселить ее. Зося не терпела, когда при ней ухаживали за другими.

– Эллада! Вот о чем должны думать настоящие спортсмены, – заговорил Ян. – А у нас без отбора заполняют стадионы немощными физкультурниками в голубых трусиках.

– Вы, конечно, за то, чтобы их швыряли в реку еще в младенчестве? – не без иронии спросила Ирина.

– Да, – в запале ответил Ян. – Щуплые юноши и девицы у нас начинают судить мастеров. Это они еще не так давно говорили сквозь зубы о чемпионах как о людях презираемых, потому что сами не могли подняться выше третьего разряда.

– Ириночка, вам не надоели бредни олимпийского полубога? – наконец не выдержав, поинтересовался Валин.

– Нет, – ответила она. – Они ничем не хуже бредней полу-Дедала.

– Вы, Ириночка, непочтительны к хозяину дома, – заметил Борис. – Попали под дурное влияние.

– Ах так! Вам гости не нравятся? – как бы обидясь, воскликнула летчица. – Ни минуты не останусь в этом доме. Ширвис, проводите меня.

– Рад служить, – с готовностью отозвался Ян. Он галантно подал Ирине берет, взял ее под руку и повел к дверям.

Борис расшаркался перед ними, думая, что сейчас друзья разразятся хохотом, но те вышли на площадку лестницы, захлопнули за собой двери и спустились вниз.

Внизу Ширвис сказал:

– Давайте уйдем совсем, надо отучить Валина от дурных шуток. Пусть помучается.

Ирина согласилась. Они вышли на набережную и пошли вдоль канала в тени тополей.

Кирилл, собравшийся навестить толстяка, неожиданно наткнулся на эту парочку. Он так растерялся, увидев Яна с Ириной вместе, что, поздоровавшись, сразу же стал прощаться.

– Брось, идем с нами, – предложил Ян.

– Рад бы, но очень спешу… Мне обязательно надо повидаться с Борисом.

Ирина подала ему только кончики пальцев и отвернулась. Девушку очень обидело то, что Кирилл с такой готовностью оставляет ее с другим.

Глава двенадцатая

Ширвис вернулся со всесоюзных соревнований в майке чемпиона. Он стал еще более шумным и ходил с неприступным видом «первой перчатки». Со сверстниками разговаривал снисходительно, с начинающими бойцами – высокомерно, а с девушками – грубовато-насмешливо либо покровительственно.

Его, овеянного славой, уже окружала компания почитателей – услужливых болельщиков, из породы тех, что трутся около знаменитостей в надежде перехватить хоть частицу славы.

Лишь с Большинцовой Ян держался по-прежнему. Что-то небывалое чудилось ему в завидной самостоятельности, легкости характера и спокойствии этой девушки. А Ирине претило его шумное бахвальство. Одна только фраза: «Мне до смерти опротивели всякие извинения и оправдания» – выдавала Яна с головой. Он, в сущности, был неуживчивым и довольно легкомысленным парнем. В его не знающей преград самоуверенности сквозило неуважение к людям. Яну не хватало простой человечности.

Приходя с аэродрома утомленной и голодной, Ирина первым делом смотрела: горит ли свет в окне напротив?

И если видела, что Кирилл сидит за книгой или пишет, радовалась. И усталости словно не было. Ирина проворно готовила ужин, охотно ела и принималась за домашние дела: мыла посуду, стирала или гладила, а потом ложилась на оттоманку читать.

Кирилл также иногда наблюдал за ней, но встречаться избегал. К чему? Она увлечена Ширвисом. Как же – чемпион! Ну и пусть, он не будет страдать! У них ведь чисто товарищеские отношения. Впрочем, Кирилл в последнее время стал сомневаться в этом. Если честно признаться, ему было неприятно и даже обидно, что Ирина встречается с другим. Он ревновал ее к Яну. А ревность, как говорит Глеб Балаев, – чувство, унижающее человека. Зачем же унижаться? У него есть дело, которое надо осилить: тригонометрия, не идущая в голову.

Однажды, вот так рассуждая возле открытого окна, Кирилл увидел, что у Ирины зажегся свет. Девушка, по-видимому, только что пришла из аэроклуба. Она бросила на оттоманку полевую сумку, сняла берет и устало опустилась на стул.

Боясь быть замеченным, Кочеванов осторожно погасил у себя свет.

Ирина несколько минут сидела расслабленно, отдыхая от дневной суеты и забот, потом поднялась, рассеянно взглянула в окно и подошла к зеркалу. Девушка долго и придирчиво рассматривала свое отражение. Она проводила пальцами по бровям, трогала родинку на шее ниже левого уха, хмурилась, разглядывала зубы и ничего не находила в себе такого, что могло бы поразить других.

«Все самое обыкновенное, – думала она, – поэтому и Кирилла не привлекает. Но почему он дуется, не смотрит в мою сторону? Не думает ли он, что я его предаю? – вдруг осенила ее мысль. – Ну конечно: целую распухшие губы, а сама гуляю с победителем!»

Ирина подошла к окну: «Темно. Где он пропадает?»

В нижних этажах соседи уже готовились ко сну: умывались, взбивали постели.

Девушка взяла мохнатое полотенце и нехотя отправилась в ванную.

Когда за ней закрылась дверь, Кирилл снова зажег свет и уселся работать.

Он легко справился с расчетами по сопротивлению материалов, разобрал чертежи и запутался лишь в аналитической задаче. Не в силах сосредоточиться, он смел со стола листок и откинулся на спинку стула.

«Какой бы изобрести приветственный знак для Ирины? – подумал Кирилл, чтобы хоть немного отвлечься от задачи. Но уравнение не выходило из головы – Знак! Может, в знаках напутал?»

Он опять взял листок в руки и стал просматривать колонки цифр.

Кирилл не видел, как вернулась из ванной Ирина, как вытирала и сушила волосы, как с грустью смотрела в его сторону. Потом она достала тетрадь, которой доверяла свои самые сокровенные мысли, и уселась за столик.

«Любить – значит верить любимому, несмотря на все его недостатки. А я не верю Яну, его победы мне безразличны. Я больше озабочена судьбой Кирилла. Так почему же я продолжаю встречаться с Ширвисом, позволяю брать себя под руку и говорить благоглупости? Неужели в отместку Зосе? Да, наверное. Во мне много слабостей. Моими поступками чаще управляет чувство, нежели разум. Есть старая поговорка: «Сердце человека вершит его судьбу». Какое глупое у меня сердце! Оно раскрыто для друга, который сейчас, видимо, и не думает обо мне. Неужели Кирюшка не понимает, что его мне никто не заменит?»

Поставив вопросительный знак, Ирина взглянула в окно. Кирилл сидел на своем постоянном месте за столом. Прядка волос спадала на его бровь. Казалось, что он, нахмурясь, вспоминает что-то очень важное.

Во дворе уже было темно. Противоположная стена дома ослепла, погрузилась во мрак. Все соседи спали.

– Не хочешь взглянуть на меня? – вслух спросила девушка. – Занят вычислениями?

И тут же у нее возникла мысль: а сколько времени он так занимается? Ужинал ли сегодня? Может, с деньгами плохо? На стипендию ведь не разгуляешься.

Ирине самой захотелось есть. Она сходила на кухню, поставила на керосинку чайник и, вернувшись, решила окликнуть Кирилла.

Услышав ее голос, он тряхнул головой, потер ладонями лицо и подошел к раскрытому окну.

– Кирилл, хочешь есть? – негромко спросила она.

– Очень, – отозвался он.

– Иди ко мне, поужинаем.

Он, не раздумывая, вскочил на подоконник, выбрался на крышу и, придерживаясь за решетчатый барьер, пошел по кромке в темноту, чтобы обойти угол здания. Кровля под его ногами изредка громыхала.

«Ой, сумасшедший, упадешь!» – хотелось крикнуть Ирине, но, боясь, что он сделает какое-нибудь неверное движение и соскользнет, она молчала. Только когда он поравнялся с ее окном, девушка подала ему руку, втянула в комнату:

– Какой дурень, ты же мог упасть!

– Ничего, – беспечно ответил он. – Здесь ближе, и оградительная решетка вокруг.

Ирина выложила на стол все, что у нее было: сахар, конфеты, булку, печенье, масло, сыр и консервы. Кирилл достал перочинный нож и принялся открывать банку со шпротами.

Ирина принесла из кухни фыркавший чайник. Гость и хозяйка уселись друг против друга и принялись есть с таким усердием, что первые минуты не могли вымолвить ни слова. Потом Ирина стала рассказывать о последних испытаниях валинского парашюта.

Толстяк, оказывается, сам выбрал балластный мешок, сам наполнил его песком, зашил суровыми нитками и, как ребенка, принес на руках к самолету. Насмешники-мотористы, видя такую отцовскую нежность, назвали балласт «Иваном Борисовичем». Озабоченному Валину и в голову не пришло на них обидеться.

Поднимаясь в воздух, толстяк держал «Ивана Борисовича» на коленях и, словно нянчась, то и дело поправлял на нем лямки. На высоте семисот метров он сбросил мешок за борт. И когда парашют раскрылся, Борис от радости чуть не вывалился из кабины самолета. Он, как помешанный, хлопал в ладоши, что-то выкрикивал своему «Ивану Борисовичу» и свистел.

– В общем, парашют действует безотказно, – заключила Ирина. – Восемь раз сбрасывали – и ни одной осечки.

– Выпьем за успех! – предложил Кирилл.

Он чокнулся с ней чашкой с остывшим чаем, залпом выпил его и стал рассказывать о недавней встрече с Глебом Балаевым, который более часа выпытывал, не увлекается ли Кирилл чем-либо иным, кроме занятий на рабфаке. Секретарь райкома ревностно следил за каждым шагом бывшего заворга.

С юмором рассказывая о старых друзьях, они почему-то избегали вспоминать о Зосе и Яне. Наконец у Кирилла как бы невзначай возник вопрос:

– Ты разве больше не встречаешься с Ширвисом?

Она не могла солгать и созналась:

– Вижусь. Но он утомляет меня своим бахвальством. А у тебя как с Зосей?

– Избегаю.

– Боишься ее чар?

– Может быть. Но сейчас надо думать, только о занятиях, наступили последние дни сдачи зачетов.

– Любимый человек не может помешать.

– Значит, я еще никого не любил.

Его ответ огорчил Ирину и в то же время вселил какую-то неясную надежду.

«Какое счастье, что он не влюблен в меня, – позже записала она в дневнике, – иначе не открывал бы свою душу с такой непринужденностью. В этом особенность наших отношений!.. Кроме его дружбы, мне ничего не нужно».

* * *

Кальварская все эти дни злилась. На республиканских соревнованиях она разделила третье и четвертое места с какой-то неизвестной девчонкой, занимающейся спортом всего лишь два года. Если так пойдет дальше, то нечего и думать о чемпионской майке и поездках за границу. Пора всерьез позаботиться о своей судьбе.

Гарибан может найти замену. Зося ему нужна была лишь на первых порах, когда он ею козырял. Ян, сделавшись чемпионом, ехидничает и позволяет себе грубить ей. Видите ли, ему теперь надо поддерживать «марку первой перчатки»! Строжайший режим. А другим будто можно распускаться? Если бы он дорожил их отношениями, то прибежал бы, несмотря ни на что. Ян непостоянен, ему нельзя довериться. Кем же он сейчас увлечен? Не Ириной ли? Эта скромница, кажется, прибрала к рукам всех. Надо побывать у нее и выведать хоть что-нибудь.

Она пошла к Ирине в будний день. Позвонила у двери в такой час, когда легче всего было застать летчицу дома.

Ирина встретила ее в легком домашнем халатике, наброшенном на голые плечи.

– Еще минута – и я была бы в ванной, – сказала она.

– Ты собралась купаться? Чудесно! – целуя Ирину, воскликнула Кальварская. – Я тоже освежусь у тебя. Жарища невозможная!

Не ожидая приглашения хозяйки, она сбросила с ног туфли на высоких каблуках и, усевшись поудобней на оттоманке, принялась обмахиваться подвернувшимся под руку журналом.

– А ты очень мила в этом халатике, – сказала она, покривив душой, так как только что с радостью для себя отметила: «У Ирины слишком огрубела от загара шея, и лицо простят веснушки. И нос шелушится. Неужели нельзя привести себя в порядок? Грудь маленькая, бедра неженственные. Мальчишка да к только! Не понимаю, что в ней находят мужчины?»

Ирина, стараясь быть гостеприимной хозяйкой, открыла гардероб и спросила:

– Хочешь надеть кимоно?

Зося недоверчиво заглянула в шкаф. Там среди платьев висел нежно-розовый, расшитый золотистыми цветами японский халат. Зося проворно сбросила о себя платье и, надев кимоно, подбежала к зеркалу. Ой, да оно словно сшито на нее. Даже тона подобраны под цвет ее волос и загара, оттеняют нежность линии плеч, шеи.

Зося, похожая на розовую гейшу с картинки, вертелась у зеркала, и глаза у нее радостно светились.

– Уступи мне его, – попросила она. – Взамен какое хочешь отдам платье.

– Не могу, это подарок старого летчика – моего учителя.

Ирина вспомнила, как после первого самостоятельного ее полета это кимоно преподнес ей Лавров. Старый воздушный «волк» разыскал его в комиссионном магазине и, стыдясь своего вкуса, багровый от смущения, подарил со словами: «Если носить не станешь, повесь хоть в чулан и вспоминай изредка чудака Лаврова».

– Очень грустно, что такая вещица у тебя стала реликвией, – надув губы, сказала Зося. – Позволь мне хоть здесь насладиться ею. Можно?

– Пожалуйста, если нравится.

Чувствуя, что когда-нибудь ей удастся выпросить этот халатик у летчицы, Зося бросилась обнимать ее:

– Ириночка, милая, я тебя очень люблю!

Кальварская так привыкла к притворству, что сама верила в искренность своих чувств.

– Зоська, шальная, ну подожди… ну что ты делаешь! – запротестовала Ирина. – Так же задушить можно!

Большинцову смутил этот поток неожиданных нежностей. Выскользнув из объятий, она стояла растрепанная и раскрасневшаяся и не знала, как вести себя дальше с экспансивной подругой.

– Да, я ведь собралась душ принять, – вспомнила она. – Ты посиди немного… только освежусь.

– Иди, иди, не беспокойся. Мне у тебя не скучно.

Когда Ирина ушла в ванную, Зося стала расхаживать по комнате, перетрогала и обнюхала коробочки и флаконы, стоявшие у зеркала, заглянула в ящики, поковырялась в готовальне, примерила ручные часы…

Зося с невинным видом рылась в Иринином хозяйстве, как в своем, старалась не оставить ни одного уголка необследованным. Так она наткнулась на дневник.

«Ого! Она еще и в писательницы метит!»

Прислушиваясь к плеску воды в ванной, Кальварская осторожно принялась просматривать тетрадь. Как ей повезло! Сейчас она узнает тайные мысли Большинцовой. Вот это находка!

Листая страницу за страницей, Зося то возмущалась, то злорадствовала: «Воображения-то сколько! Прямо мыслитель. Не фразы, а перлы мудрости».

Когда она наткнулась на записи о себе, ее тонкие ноздри вдруг задрожали от негодования.

«Вот паршивка! Кто же я в ее представлении? Ага – «ломака, мнящая себя неотразимой», «злюка и воображала». Нелестно она обо мне думает. А я ее еще целовала! «Играть, дразнить» – мое постоянное занятие. Ну что ж, возможно. «Умеет выставлять свои прелести и пользоваться незаурядной внешностью». Да, но эту незаурядную внешность надо иметь. А попробуй ты, милая, прельстить кого-нибудь своим облупленным носом! «Навязчива». Не тебе ли я навязывалась?» – злилась Кальварская.

Но она не могла бросить тетрадку, не дочитав ее до конца. Узнав о новых успешных испытаниях валинского парашюта, об отношениях Ирины к Яну и Кириллу, Зося со злой усмешкой прочла последнюю запись и не без ехидства подумала:

«Да, конечно, величайшее счастье, что он тебя не любит! А на что другое ты могла рассчитывать?»

Сбросив с себя кимоно, она торопливо оделась и, нарочно как можно громче стуча каблуками, пошла к выходу.

Ирина, кончив мыться, выглянула из ванной комнаты.

– Зося, ты куда? – недоумевая спросила она.

– Понимаешь, совсем выскочило из головы: мне срочно нужно повидаться с одним человеком. Он ужасно нетерпелив и обидчив.

– У тебя свидание с Борисом?

– Напрасно так думаешь. Мной увлекаются и не такие, как он.

Глаза Зоей вдруг стали нехорошими, злыми.

– Обиделась? – изумилась Ирина. – Не понимаю, что с тобой?

– То же самое, что и с тобой, я никому не собираюсь навязываться.

Кальварская не могла сдержать раздражения; хлопнув дверью, она ушла.

– Ну и характерец! – недоуменно оглядывая комнату, сказала Ирина. – По какой причине она взбеленилась?

Взгляд ее остановился на тетради, лежавшей не на своем месте. Неужели прочла? Ирина подбежала к столу и начала листать записи. Последние страницы были чуть примяты. Да, имела наглость сунуться и сюда. Неужели прочла и о себе? Ну и пусть! Не будет совать нос куда не следует.

Все же у Ирины испортилось настроение. Когда к ней по телефону позвонил Ян, попросил пойти с ним в летний театр, она сердито оборвала его:

– Найдите себе более свободных спутниц. Я занята.

– Заняты? Замечательно! Я люблю ходить только с занятыми, – не обращая внимания, на отказ, весело тараторил он. – Приготовьтесь, через двадцать минут я буду у вас. Решение окончательное и обжалованию не подлежит!

Ирину возмутил его безапелляционный тон. Она собралась было отчитать Яна, но он уже повесил трубку.

Ей пришлось спешно одеваться. Нагловатый боксер мог в любую минуту ворваться к ней.

* * *

Ян Ширвис попал в команду боксеров, ехавших на соревнования за границу.

Это передали по радио, когда отец Яна, сутулясь и прихрамывая, обходил цеха судоремонтного завода. Известие настолько взволновало старика, что он ковылял по цеху, ничего не видя и не понимая объяснений старшего мастера. Потом вдруг Эдуарду Робертовичу захотелось присесть. Мастер, решив, что директору плохо, кинулся за водой. Но вода не понадобилась, директор быстро оправился. Виновато улыбаясь, он вытащил пачку папирос и начал угощать сверловщиков.

Директор шутил, путал русские пословицы с латышскими и, забыв о своем больном сердце, шагал по лестнице через две ступеньки. Отдав нужные распоряжения, он вернулся в заводоуправление и закрылся в кабинете.

Его сын, его Ян, удостоился чести выступать от всего Советского Союза за рубежом. Экий парень! С такими сыновьями не пропадешь. Вырос заместитель искалеченному на гражданской войне отцу. Ширвисы еще покажут себя!

Яну все же не нужно было уходить из Кораблестроительного института. Специальность никогда не повредит. Впрочем, отцу не дано право силой навязывать сыну профессию. Сумел же Ян добиться мастерства и совершенства в боксе, потому что почувствовал призвание. Многое, конечно, сделали старый друг Сомов и добродушный доктор Гарибан, а не он, занятый своим заводом с утра до ночи. Хорошо, что Ширвис доверился Евгению Рудольфовичу, тот воспитал сына так, что теперь его можно послать в любую страну и он не уронит чести советского спорта.

Директор потребовал машину. Он хотел скорей увидеть сына.

Дома Яна не оказалось. Мать слыхала, что он собирался в летний театр. Отец, не ужиная, поехал в Летний сад.

В театре шло второе действие. В сад доносились музыка и пение. В ожидании сына Эдуард Робертович прошелся по ярко освещенной аллее, купил в киоске вечернюю газету и сел на скамейку проглядеть ее. В газете уже была заметка, сообщавшая о том, что одним из руководителей команды назначен Владимир Сомов, Это еще больше обрадовало Ширвиса.

Когда умолкла музыка и публика из театра хлынула в сад, старик взобрался на скамейку. Высокий, он стоял над всеми и, чуть сутулясь, зорко вглядывался. Своего широкоплечего Яна он обнаружил сразу. Сын шел под руку с девушкой в белой кофточке. Это была замечательная пара. От обоих веяло такой свежестью и здоровьем, что мужчины и женщины невольно провожали их взглядами.

Старший Ширвис замахал газетой, но Ян, увлеченный девушкой, не замечал отца. Пришлось сойти со скамейки и шагать вдогонку. Старик настиг сына у киоска с прохладительными водами и там, сообщив новость, обнял его.

Втроем, уже забыв о спектакле, они уселись в машину и поехали колесить по городу.

Ветер обдувал их разгоряченные лица, трепал волосы, не давал говорить. Эдуард Робертович давно не был в таком веселом и легкомысленном настроении. Он балагурил, как молодой повеса, держал руку девушки в своей руке и обещал отбить Ирину у сына.

Они проехали всю набережную, потом повернули назад и помчались к огням центральных улиц. У кондитерского магазина машина остановилась. Старый Ширвис купил коробку шоколада и с веселыми ужимками преподнес летчице.

Отец и сын наперебой ухаживали за Ириной, упрашивали поехать к ним ужинать. Но девушке хотелось скорее попасть домой. Сославшись на то, что завтра ей нужно рано вставать, она у своих ворот выбралась из машины и, помахав Ширвисам рукой, скрылась под темной аркой.

Поднимаясь к себе по лестнице, Ирина вдруг вспомнила о Кирилле: «Он, наверное, пока мы веселились, занимался, корпел над книгами».

Она запыхалась, вбежав на последний этаж. Открыв дверь, Ирина не зажгла света, а сразу же подошла к окну.

Кирилл сидел, склонясь над книгой. Словно почувствовав ее взгляд, он устало потянулся и посмотрел в окно.

«Меня ждет», – обрадовалась она и, не удержавшись, крикнула в раскрытое окно:

– Кончай читать, заучишься!

– Почему у тебя темно? – высунувшись из своего окна, спросил он.

– Я только что пришла. У меня целая коробка шоколада. Заходи, будем чай пить.