Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
«19 июня.В Ленинграде я не была без малого четыре года. И вот, наконец, скиталица дома. Вернее, не дома, а в квартире Ширвисов. Но это не важно. Я обитаю на набережной Фонтанки, дышу родным воздухом и по-прежнему обворожена покоем и таинственным сиянием белых ночей.
Бетти Ояровна приняла меня, как родную. Какая она сердечная, добрая женщина!
Мальчишки меня не забыли. Но оба вначале дичились. Дюде, конечно, перепало больше поцелуев, и он, вырвавшись как-то из моих объятий, счел своим долгом заметить:
– Зачем меня зовешь Дюдей, я большой. И не надо целовать больше, чем Игоря.
Они друзья – не разольешь водой. Ко всяким сентиментальностям относятся с мужской суровостью и осуждением. Донимают меня всякими вопросами.
Где мой самолет? Почему я его сожгла? Надо было спрятать в кустах или закопать в землю. Дима с Игорьком обязательно нашли бы его, и мы бы втроем могли играть с настоящим бомбардировщиком.
– Почему так долго не приходила к нам? Жалко было самолета?
Мне хотелось как можно понятней объяснить им происшедшее.
– Меня схватили враги, – сказала я. – И долго не отпускали к вам.
Ребята переглянулись, удивляясь моей наивности, и Дима поправил:
– Это они тебя взяли в плен. Из плена надо было убежать.
Мальчики слушают радио и знают, как надо поступать на войне.
Кирилл, оказывается, не верил в то, что я погибла. Он ждал меня. В его чемодане хранился мой дневник и ободранный Дюдин сапожок. Как обидно, что Кирилл не вел никаких записей, я бы теперь знала, о чем он думал.
Видимо, эта мысль и заставила меня завести новую тетрадь. В ней я смогу беседовать с Кириллом.
Ян неузнаваем. Он стал членом партии, и теперь с иронией говорит о тех временах, когда считал себя исключительной личностью и подозревал в зависти многих, даже Кирилла.
Меня Ширвис буквально вырвал из рук англичан, с бережливостью заботливой сиделки вез в Ленинград и теперь готов выполнить любую просьбу. Вчера он сказал, что я обязательно должна поехать к Черному морю, что он уже заказал две путевки в санаторий. Я, конечно, поблагодарила его от всей души и… отказалась. Мне надоели скитания, хочется пожить с Димой среди близких и родных людей.
Ян огорчился, он тоже не поехал на юг. Вместе с Борисом они сходили в Ленсовет и получили разрешение занять на лето один из пустующих домиков на Карельском перешейке.
20 июня.Я разослала много писем. Ответов пока нет. Молчат девушки из нашего полка. Не отвечает политотдел. Неужели изменился номер полевой почты? Если это так, то письма будут долго странствовать и, чего доброго, не попадут к адресатам.
Я до сих пор не знаю: числюсь ли в списках коммунистов и где мой партийный билет?
22 июня. Это число я не забуду до конца моей жизни. Сорок восемь месяцев назад началась война. Как я уцелела в ней? Ведь мимо меня пронеслось столько пуль и осколков, что они могли бы убить тысячи людей! Но уцелела ли? Война не прошла даром: во мне что-то убито, я не могу радоваться жизни, как прежде. Кажется, прошло не четыре года, а целая вечность.
Война не сокрушила меня, нет, я просто пережила ее как неотвратимое бедствие. Законы войны объясняют и оправдывают. Но что оправдает саму войну? Я против нее, и готова кричать об этом всюду.
Сегодня пришло письмо от Сани и Виктора. В Ленинграде милиция их не прописывала. Валину пришлось отвезти парнишек в Центральный распределитель, чтобы они могли соединиться со своими товарищами.
Сейчас наши ребята из «Убежища девы Марии» находятся в детском доме под Саратовом. Виктор спрашивает: не понадобится ли мне еще что-нибудь? Он заверяет, что многие ребята готовы явиться куда угодно по первому моему зову.
Чудесные парнишки! Как я рада, что помогла им стать настоящими пионерами и комсомольцами».
* * *
Ширвису и Валину Ленсовет выделил небольшой бревенчатый домишко, стоявший в лесу на пригорке невдалеке от песчаного берега Финского залива. В нем было три крошечные комнатки, кухня и веранда. Дом обступали такие высокие и могучие сосны, что под их ветвями он казался низеньким и невзрачным.
В часы заката, когда голые стволы сосен, освещенные последними лучами солнца, становились пламенно-красными, Ирине мерещилось, будто ее новое жилье охвачено подступившим пожаром.
Порой ей даже чудилось, что это не сосны обступили домишко, а колеблющиеся лучи прожекторов.
От ступенек веранды мимо тонких рябинок к морю сбегала заросшая травой тропинка. Вернее, она сбегала не к самому морю, а к пляжу, и там терялась в сыпучих песках.
Желтый морской песок был на удивление чистым, он стекал меж пальцев, как вода, не оставляя следов пыли. Ирина любила понежиться на пляже. Она забредала в дюны подальше от дома, сбрасывала с себя халатик, ложилась прямо на мягкий песок, вытягивалась и закрывала глаза.
Солнечное тепло сразу охватывало ее всю, словно окутывало тело легким золотистым покрывалом. Лежать было приятно. Рядом едва слышно плескались волны, лениво набегавшие на пологий берег, с моря доносились скрипучие голоса чаек, а со стороны леса – едва уловимый звон погожего дня.
Если Ирина внезапно открывала глаза и всматривалась в высокое небо, то казалось, и берег, и вся земля несутся в синем пространстве.
Свежая зелень лесов, нежаркое солнце Карельского перешейка, тишина и покой действовали на нее благотворно. Ирина чувствовала, как накапливаются силы и наливается свежестью тело.
Море в этих местах было мелкое, усеянное валунами, торчащими из воды, поблескивающими полированными макушками. Во время купанья Ирина не тревожилась за ребят: пройди хоть с полкилометра – вода будет по грудь, здесь не утонешь. Зато прогулки по суше оказались опасными. В лесах и рвах среди заржавленной колючей проволоки валялись неразорвавшиеся бомбы, снаряды, мины. В полуразрушенных окопах и блиндажах попадались патроны, запалы, гранаты и ракеты. А сорванцам ведь все надо перетрогать и проверить: настоящее или игрушечное?
На третий день Дима с Игорьком притащили из леса ржавую гранату и хотели разбить ее на камне. Хорошо, что их старания заметила Бетти Ояровна и, всполошившись, позвала Яна.
Ян отнял «игрушку» и запустил ее подальше в ров. Упав на груду валунов, граната вспыхнула зеленым огнем и звонко взорвалась.
Пришлось строго-настрого запретить мальчишкам что-либо трогать без разрешения взрослых.
С этого часа Ян решил взяться за воспитание ребят. По утрам он выбегал с ними на пляж, устраивал разминку, а затем входил в воду и на отмели обучал малышей плавать.
После завтрака Ян приказывал им сбросить обувь, рубашки и уводил свою босоногую команду по прибойной полосе берега так далеко, что Ирина в бинокль не могла разглядеть путешественников, затерявшихся среди дюн.
Они возвращались лишь к обеду, нагруженные «дарами» моря: стеклянными шарами-поплавками, буйками, кусками сетей, пробками, тросами. Свою добычу ребята сваливали на траву у сарая и называли такелажем.
Во время одной из дальних прогулок Ян обнаружил в заброшенном рыбацком сарае старую лодку. С помощью ребят он подтащил ее к морю и полузатопленной пригнал по воде к своему пляжу. Здесь Ирина помогла ему поставить суденышко на катки и вытащить на берег.
Лодка оказалась объемистой, на ее скамейки можно было усадить шесть человек, требовалось только как следует законопатить дыры.
– Это я беру на себя, – сказал Ян. – Скоро у вас будет свежая рыба.
– Скорей бы, а то не знаешь, что готовить, – пожаловалась Бетти Ояровна.
Добывать продукты в этой глуши было негде. Валину пришлось стать «дачным мужем»: он отоваривал в Ленинграде все карточки, рыскал по рынкам и чуть ли не каждый день приезжал на «пикапе» с наполненными «авоськами». Но и этих продуктов не хватало. Бабке Маше и Бетти Ояровне приходилось собирать щавель и варить его с молодой крапивой.
В воскресенье все мужское население прибрежного домика принялось чинить, конопатить и смолить лодку. Мальчишки так закоптились и перемазались в смоле, что вскоре стали походить на трубочистов.
Залатанная кусками жести и неровно засмоленная лодка имела весьма неказистый вид. Но когда отремонтированное суденышко спустили на воду и опробовали, то оказалось, что оно не дает течи и может взять на борт больше шести человек.
После обеда, вооружившись лопатами, Ян с мальчишками пошел копать червей, а Борис, срубив пять тонких березок, сделал удилища и привязал к ним купленные в Ленинграде лески.
В море вместе с мужчинами отправились Ирина и ребята. Рыбаки бросили якорь на небольшой глубине невдалеке от берега.
Большинство из них никогда не держало удочек в руках. Борису пришлось показывать, как надевают извивающегося червя на крючок и как забрасывают леску.
Ученики с трудом усвоили эту премудрость и не смогли сразу сделать хороших забросов: почти все поплавки жались к самому борту.
Окуни в этот вечер, видимо, были очень голодными: они жадно хватали даже плохо насаженную наживу. Неумелые рыбаки от радости с такой силой дергали леску, что плохо подсеченные рыбки зачастую перелетали через их головы и, срываясь, падали в воду.
Несмотря на неудачи, рыбаков нельзя было дозваться на ужин. Бабка Маша трижды выходила на берег и била колотушкой в медный тазик.
Ирину увлекла рыбная ловля. В своем дневнике она писала:
«Самое интересное – это удить в тихую погоду, на заливе. Ужение здесь похоже на лотерею: не знаешь, какой величины рыба клюнет. Иногда попадаются такие язи и лещи, что без помощи сачка их не вытащишь из воды. Труднее всего справляться с крупными окунями. Они обладают такой силой сопротивления, что леска со свистом рассекает воду, и кажется, будто на крючке сидит живая извивающаяся торпеда.
Если крупная рыба попадется мне или малышам, справиться с ней помогает Ян. Он берет удилище в свои руки и ловко подхватывает добычу сачком.
Я думала, что в море обитает только морская рыба, а оказывается, может жить и пресноводная. Впадающие в Финский залив Нева и другие реки не дают воде просолиться, поэтому у наших берегов «жируют» обитатели рек.
Домой мы возвращаемся после захода солнца довольные и возбужденные. В наших ведрах трепещет улов. Когда мы выкладываем его перед Бетти Ояровной и бабкой Машей, то каждый хвастается своей самой крупной добычей и сообщает, как она схватила червя и как не хотела расставаться с морем.
После рыбной ловли чувствуешь приятную усталость. С аппетитом ужинаешь, блаженствуя пьешь горячий чай, а когда в постели смыкаешь глаза, то мерещатся прыгающие и уходящие под воду поплавки.
21 июля. Здесь у моря мне хорошо. Я словно одурманена запахом сосен, вереска, морских трав и песков. Гнетет только одно: нет вестей от Кирилла.
Все письма, которые я отослала в июне, словно улетели в пустоту: ни на одно нет ответа. Где они странствуют?
Как бы узнать: вернулась ли на родину Юленька Леукова? Ее мать где-то под Москвой. Но где? Почему я не расспросила ее подробнее в лагере?. Пошлю письмо в Московский университет. Может, она вернулась на свой биологический факультет и уже учится.
23 июля.Сегодня моряна – сильный ветер с запада. Море покрыто стадами белых барашков.
В такой день мы оттаскиваем нашу лодку подальше от прибойной полосы. Разбушевавшееся море может разбить ее.
В штормовую погоду ребятам запрещено ходить на пляж, а они рвутся к морю, так как волны выбрасывают на берег какие-то ящики, бревна, спасательные круги, навигационные буи и знаки, рыболовные снасти. Но случается, что из глубин всплывают сорванные с минрепов рогатые чудовища войны – круглые морские мины, начиненные взрывчатыми веществами огромной силы. Эти блуждающие гости глубин, обросшие водорослями и ракушками, иногда взрываются на камнях с таким грохотом, что дрожат стены нашего домишки и дребезжат стекла.
Одна такая мина ухнула во время завтрака. Под нами заколебалась земля. На столе зазвенела посуда, и с грохотом захлопнулась дверь на веранде. Наше счастье, что окна были открыты, иначе мы бы остались без стекол.
Взрыв произошел в километре от нас, но когда мы с Яном подошли к морю, то увидели, что вся поверхность его серебрится. Это всплыла оглушенная салака.
– Тащите сюда сачки и корзины, – велел Ян.
Он снял с себя только тапочки и брюки, в трусах и рубашке вошел в воду, миновал пенистую, бурлящую полосу прибоя и стал руками ловить трепещущую салаку и пихать за пазуху.
Я побежала домой. На ловлю оглушенной рыбы вышли не только ребята, но и Бетти Ояровна с бабкой Машей. Они, правда, обе были только приемщицами небывало богатого улова.
Я, вооружившись сачком и сумкой, в купальнике ходила по грудь в воде и вылавливала сразу по десятку рыбок.
За час мы заполнили салакой все наши корзины и даже тазы.
26 июля.Белые ночи кончаются. На два-три часа небо уже захватывает темнота. Закаты бывают потрясающие. Такого огромного неба, как над морем, в городе не увидишь. На западе неподвижно стоят кучевые облака. Они похожи на горную цепь – белизна вершин, сиреневые пропасти, золотой блеск и пурпур, пронизывающий всю громаду.
Будь у меня самолет, так бы и полетела к этим облакам!
Уложив ребят в одиннадцать часов спать, я вместе с Борисом и Яном отправляюсь гулять вдоль берега. В такую пору дышится легко. Море почти затихает, лишь у камней изредка всплескивает набегающая, лижущая берег волна.
Ян держится дружески, у него хватает такта не навязываться со своими чувствами, иначе мы бы поссорились.
Борис, как всегда, добродушен и заботлив. Он немного грустит оттого, что Зося мало пишет и не хлопочет о возвращении в Ленинград.
Иногда мы втроем выходим на лодке в море, захватив с собой блесну.
Ночное море спокойно дышит, вода чуть слышно журчит, обтекая борта неровно засмоленной лодки. Над нами, словно тени, проносятся запоздавшие птицы, а вдали то светятся, то угасают маяки. Мы молчим, как положено рыбакам, каждый думает о своем. Я лишь изредка подергиваю шнур «дорожки», который дрожит от напряжения. Морская вода упруга, она не дает грузилу и блесне тащиться по дну.
В такую пору к отмелям подходят стаи судаков гоняться за мальками. Ныряющая в глубине металлическая блесна привлекает внимание хищников. Крупные судаки хватают ее с ходу и резко тянут в сторону. Кажется, что крючки зацепились за камень. Боясь оборвать блесну, я всякий раз кричу:
– Стоп! Подтабанивай.
И начинаю накручивать на катушку тугой, неподдающийся шнур. Кто-нибудь из мужчин с сачком в руках спешит мне на помощь, а другой удерживает лодку, чтобы не потерять удачливого места.
Суета на корме длится минут пять. Судак сопротивляется, не идет к лодке. А когда его подтянешь ближе, вдруг устремляется на глубину, мчится под лодку. Шнур нельзя ослаблять ни на секунду, иначе упустишь добычу. Я уже теряла крупных судаков.
Но вот наконец ночной хищник в сачке, его вытаскивают в лодку, но он и здесь бьется. Круглые глаза его горят зеленоватым огнем, а зубастая пасть норовит ухватить за палец. Ударом колотушки мужчины успокаивают его, вытаскивают из пасти блесну и отдают мне».
Глава тридцать пятаяЗосю Валину, наконец, демобилизовали. Она приехала на дачу в белом морском кителе. На ее груди сверкали два ордена Красной Звезды, один – Отечественной войны второй степени и две медали: «За оборону Заполярья», «За победу над Германией».
Игорек не сводил с матери восторженных глаз. Еще бы, столько орденов! Он ходил за нею по пятам. Мальчику хотелось скорей узнать, за какие подвиги его мама получала каждый орден. А Зося злилась.
– Отстань! – требовала она. – Ты мне надоел.
Ей не о чем было рассказывать, а мальчишка этого не понимал.
Дима в этот день одиноко бродил у обрыва и, насупясь, палкой сбивал головки отцветающей крапивы.
Увидев расстроенного сынишку, Ирина подошла к нему, погладила по голове и спросила:
– Почему такой надутый? На Игорька сердишься?
– Мы с ним больше не дружим, – ответил он. – Игорь задается.
– Что же он так?
– Говорит, что ты не умеешь воевать, а его мама самая храбрая.
– Так ты из-за меня обиделся?
– Да. Пусть не врет. Ведь ты не струсила, правда? Ты даже ночью на самолетах летала?..
И вот этот детский вздор смутил Ирину. Она вдруг остро почувствовала себя обойденной и обиженной.
– Я летала и в темноте, – ответила Ирина. – Но ордена не самое главное. Ведь ты меня любишь и без орденов?
– Люблю, – шепотом ответил Дима. – Когда я вырасту большой, я тебе еще и не такие ордена достану.
Разговор не на шутку расстроил Ирину. Ян почувствовал это и спросил:
– Что тебя огорчает? Почему такой несчастный вид?
Ирина нехотя рассказала, о чем спрашивал ее сынишка. Ян рассмеялся.
– Плюнь, – сказал он. – Разве с орденами ты была бы счастливей?
– Нет, конечно, – ответила она, – но почему-то вот здесь немножко скребет, – Ирина показала на сердце. – Зося ведь и десятой доли не испытывала того, что довелось испытать мне.
– Если бы ты знала, за какие боевые заслуги получены ею ордена, то не огорчалась бы, а скорей – посочувствовала бы Борису.
В тот же день Ян переговорил с Зосей и пристыдил ее. К ужину она вышла без орденов и старалась не разговаривать ни с Яном, ни с Ириной.
А Борис ничего этого не замечал. Он светился от счастья, потому что сидел рядом с Зосей и мог выполнить любой ее каприз.
* * *
Зосе не понравилась дачная жизнь.
– Здесь одичаешь, – сказала она. – Никаких радостей. Во время войны я гораздо культурнее жила.
Она уехала в Ленинград и больше на Карельский перешеек не вернулась.
Борис стал приезжать реже. Вид у него теперь был не такой счастливый, как в первый день приезда жены.
– Зося совсем отвыкла от семейной жизни, – пожаловался он. – Там, в Заполярье, она была на всем готовом, а тут прорва забот. Они ей в тягость. Пусть пока Игорек поживет у вас, ему без Димы будет скучно, а я, к сожалению, часто приезжать не, смогу. Зосе хочется жить в отдельной квартире. А где ее достанешь? Правда, кое-что мне обещали. Но не знаю, понравится ли ей?
– Кто же хлеб и продукты будет нам привозить? – спросила обеспокоенная Бетти Ояровна.
– Я уже позаботился, – ответил Борис. – Получил разрешение. Ваши карточки отоварят в поселке. Это недалеко, три километра, не больше: у вокзала зеленый ларек. Я с продавщицей говорил. Она не возражает, можете хоть завтра получать.
Борис даже с Игорьком не поиграл в этот вечер, а быстро собрался и уехал.
– Была дружная, веселая семья, а вот приехала какая-то цаца, и все расстроилось, – огорченно сказала Бетти Ояровна. – Один человек может испортить настроение многим. Не нравится мне Зося Антоновна, только для себя живет. Не будет Борису радости. Зря он цепляется за нее. Кто хочет удержать – тот всегда теряет.
* * *
Взяв корзинку и «авоську», Ирина рано утром отправилась с Игорьком и Димой в поселок за хлебом.
Шли они по заросшей травой и вереском лесной дороге. По пути собирали сыроежки, подберезовики и лисички.
Так они дошли до полотна железной дороги. Невдалеке от станции на запасном пути стоял странный эшелон желто-коричневых вагонов, охраняемых часовыми. В окна и в едва приоткрытые двери теплушек выглядывали небритые мужчины в заношенных нижних рубашках.
– Фрицы, – сказал Игорек. – Смотри, какие страшные.
– Нет, финские фашисты, – стал уверять его Дима.
Но в вагонах оказались русские. Один из них негромко окликнул Ирину:
– Гражданочка, какая это станция?
Ирина объяснила.
– Значит, скоро Ленинград! – обрадовался мужчина. – Наконец-то!
– Откуда вас везут? – поинтересовалась Ирина.
– Из плена. В Норвегии были.
Услышав это, Ирина чуть не уронила корзинку с грибами. В волнении подошла она к вагонам и принялась расспрашивать: нет ли среди возвращающихся из плена летчика Кочеванова?
Ей посоветовали пойти к пятому вагону:
– Там едут летчики, может, они знают.
Ирина бросилась искать пятый вагон, но в это время автоматчик, шагавший вдоль эшелона, замахал ей рукой.
– А ну, гражданочка, в сторону! Нечего тут, – крикнул он, – запрещается!
– Почему? – недоумевая спросила Ирина. – Разве они арестованы?
– Это вас не касается. Прошу отойти.
Ирина отошла на край насыпи, отдала ребятам корзинку. Она решила выждать, когда часовой пройдет в другой конец состава. Как только он удалился, она, определив, какой вагон пятый, и увидев выглянувшего из окна мужчину с повязкой на глазу, спросила:
– Нет ли в вашем вагоне Кочеванова?
– Кого? Кого? – не расслышав, переспросил мужчина.
– Летчика Кочеванова.
Одноглазый о чем-то посоветовался с товарищами и, вновь выглянув, посмотрел, далеко ли часовой. Лишь после этого негромко произнес:
– Кочеванова знал в Заполярье Иванов, но в плену он ничего о нем не слышал.
Рядом с ним в окне появилась усатая физиономия.
– Значит, в Норвегии Кочеванова не было? – продолжала допытываться Ирина.
– Этого я сказать не могу, – ответил усатый. – Лагерь с лагерем связи не имели.
Одноглазый еще раз поглядел в сторону часового и вдруг обратился с просьбой:
– Сестренка, а ты бы не могла потратиться… купить почтовых марок? Дома не знают, что мы живы, надо сообщить.
– Марок я куплю. Но как вам передать?
– Передавать не надо. Подожди немного… Мы напишем письма и бросим тебе.
Ирина с мальчишками спустилась под откос и там, сев на травянистый бугорок, стала ждать.
Минут через десять на платформе показался дежурный по станции в красной фуражке. Он просигналил машинисту отправление. Эшелон тронулся с места и медленно поплыл мимо Ирины…
Спохватившись, она взбежала по откосу на полотно и здесь заметила, что из пятого вагона вылетел небольшой пакетик. Ирина подобрала его и развернула. В пакетике оказалось восемь писем-треугольничков, написанных плохим карандашом.
Забыв про хлебный ларек, она потащила ребят на почту, купила пачку конвертов с марками. Переписав чернилами адреса, Ирина вложила в конверты смятые письма и, заклеив, опустила в почтовый ящик.
«Пусть дома знают, что пропавшие без вести воины живы. Может, найдется добрая душа и мне вот так же переправит весточку от Кирилла», – подумала Ирина.
* * *
В августе темнота надвигалась на море рано. На западе загорались огни маяков; они мигали, вращались, меняли цвета. Часто дул ветер, и море сердито ворочалось на каменистых отмелях.
В домике электрического света не было. А керосиновая лампа на веранде то и дело гасла.
– Пора уезжать, – сказал Ян. – Мой отпуск кончается.
На другой день утром он вместе с Ириной и мальчишками подтянул на катках лодку к сараю, перевернул ее вверх днищем и укрыл кусками старого толя.
– Может, суденышко еще послужит нам. Авось удастся вернуться сюда и на будущий год. Ты не против? – спросил Ян Ирину.
– Возражений не имею, – ответила она. – Лес и море по мне. Одичать не боюсь.
Когда ребята ушли, Ян обратился к Ирине с просьбой:
– Не перебирайся, пожалуйста, в Ленинграде к себе, живи с мамой. Она любит тебя и ребят. Без вас ей будет скучно.
– Видишь ли, с осени я собираюсь работать. За Димой смотреть некому. Бабка Маша плоха стала. Так что уговаривать меня не придется.
