Текст книги "Когда исчезает страх"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Книга вторая
Летчики

Часть первая

Глава первая

По утрам, просыпаясь в одно и то же время от солнца, бившего в глаза, Ирина первым делом подбегала к окну и смотрела на противоположную мансарду. Если там, в проеме открытого окна, она видела Кирилла, приветствовавшего ее поднятой рукой и белозубой улыбкой, то у девушки весь день было приподнятое настроение.

В дневнике она писала:

«Высказать не могу, до чего мне хорошо! Этого состояния я не в силах описать. Оно такое, что исчезает всякий страх перед будущим, и все во мне ликует от счастья.

Я одеваюсь, словно под воздушным водопадом, солнце пронизывает меня. Спускаюсь на улицу и не иду, а бегу, готовая танцевать и прыгать на одной ноге.

Если меня спросят: «За что ты его любишь?», ответить не сумею. Разве дневной свет что-нибудь для меня сделал? А я ему радуюсь. Без Кирилла солнечный день становится пасмурным. Мне нужен его голос, его улыбка, его сильные, добрые руки. Каким-то совсем новым, родным существом он стал для меня. Я готова пожертвовать собой, лишь бы ему было хорошо..

Мне теперь безразлично, что скажут и подумают обо мне другие. Я бросилась в неизведанное не задумываясь. И не жалею об этом. У меня не было умудренных опытом советчиков, ни отца, ни матери. За все буду отвечать сама. Я счастлива и не побоюсь взглянуть в глаза кому угодно. Пусть меня осудят. В глазах рассудительных и осторожных людей я, наверное, поступила неправильно. Ну что ж, оправдываться не стану. Я поступила так, как подсказывало мне сердце, и не жалею об этом, наоборот – в последние дни я словно вся наполнена солнцем, и глаза меня выдают. Знакомые при встречах спрашивают: «Что случилось?», а я не могу и не хочу им объяснять. Это только моя и его тайна».

В эти дни и Кирилл Кочеванов жил словно в каком-то дурмане. Распрощавшись с Ириной поздно вечером, он грезил ею почти всю ночь, а рано утром, едва солнце показывалось из-за крыш, вскакивал с постели, чтобы не пропустить мгновения, когда девушка, еще растрепанная со сна, в одной сорочке подбежит к окну и, застыдясь, прижмет обнаженные руки к груди.

Этим движением она как бы сообщала: «Ты здесь, у меня, я не расставалась с тобой со вчерашнего вечера».

«И я ни на минуту не забывал тебя», – взмахнув рукой, сигналил он.

После короткого приветствия она хватала полотенце и убегала в ванную мыться. А он, не завтракая, спешил в порт, где в артели студентов грузил на иностранные пароходы баланс, сахар, зерно. Надо было заработать как можно больше денег, чтобы зимой не нуждаться.

Ирина настаивала:

– Ты должен учиться. О деньгах не беспокойся. Мы съедемся в одну комнату, и нам хватит моего заработка.

Съехаться и жить вместе лучше. Но разве годится мужчине рассчитывать на заработок жены? Нет, так дело не пойдет! Кирилл никогда не был иждивенцем. Видно, придется перейти в вечерники. Но где достать такую дневную работу, которая не мешала бы учиться? Надо посоветоваться с Глебом Балаевым, он самый дельный из друзей.

Как-то прямо из порта Кирилл зашел в райком комсомола.

У Глеба только что кончилось заседание. Из кабинета первого секретаря гурьбой выходили комсомольцы. Многие активисты еще не забыли Кочеванова. Они крепко пожимали ему руку, а один из остряков даже обратился ко всем с короткой речью:

– Ребята! Смотрите – не зазнался боксер: с простыми смертными за ручку здоровается!

Кирилл нарочно с такой силой сжал кисть руки оратора, что тот присел и взмолился:

– Довольно, хватит скромность демонстрировать!!

Кочеванова обступили секретари комсомольских организаций и принялись расспрашивать:

– Ну, как съездил в Норвегию? Здорово там буржуазия свирепствует?

– Говорят, что ты какого-то Берлунда – грозу чемпионов – начисто разбил. Не врут репортеры?

– Чего же им врать? Не только Берлунда, но и всех его секундантов уложил, – отшучиваясь, уверял Кирилл. – На судей хотел кинуться, да наш посол не позволил. Испугался дипломатических осложнений…

Балаев увидел осажденного парнями Кочеванова и окликнул его:

– Кирилл, бросай сказки рассказывать. Ты мне по одному делу нужен. Заходи в кабинет.

В кабинете было сильно накурено. Кочеванов, год назад бросивший курить, теперь не переносил папиросного дыма. Не спрашивая разрешения, он стал раскрывать настежь окна. Глеб Балаев без одобрения следил за ним. Секретарю не понравился внешний вид бывшего заворга.

– Ты что таким измазанным и потрепанным в райком являешься? – с укором спросил он. – Личность известная, а одеваешься черт знает как!

– Я ведь с работы. А в порту в светлом костюмчике делать нечего. Сегодня мы бочки со смолой грузили.

– А почему в порт пошел? С деньгой прижало?

– Не так чтобы очень, но… заработать необходимо. Жениться собрался.

– Врешь! – не поверил Балаев. – На ком же? Я ее знаю?

– Если помнишь Большинцову из аэроклуба, то…

– Ирка окрутила? Вот молодчина! – словно обрадовавшись, воскликнул Балаев. – Так я и думал, что этим кончится. Не зря же она в орготдел ходила и скороговоркой тебя обстреливала. Поздравляю, хорошая девчонка! Завидую тебе.

– Завидовать, наверное, еще рановато. Осложнения поджидают. Осенью мне в армию призываться, отсрочка кончилась. Вот и не знаю как быть: в институт податься или на производство? Что ты посоветуешь?

– Ни то и ни другое, – сказал Глеб. – В мире сейчас положение неважнецкое, войной запахло. Думаю, что в этом году всякие льготы по призыву будут отменены. Таким здоровякам, как ты, армии не миновать. Так что прямой расчет – подавать заявление в военную школу. Какую выбрать? Не зря же ты осваивал парашютное дело. Пусть Ирина еще немного поднатаскает, и подавайся в авиационную школу. Со справкой аэроклуба – дело верное. В два года летчиком, станешь. Может быть, и с женитьбой следует подождать.

– Ты это серьезно?

– Серьезней, чем ты полагаешь.

Помолчав, Балаев изменил тему разговора:

– Нам тут придется Яном Ширвисом заняться. Что он у вас за границей натворил?

– Вызывающе глупо вел себя, – ответил Кирилл.

– А вообще, как человек, что он такое?

– Парень без узды. Не знает, куда силу девать и дурь свою. Отец его – бывший командир знаменитых латышских стрелков, а в последнее время – директор судоверфи. Ян единственный ребенок. Дома, видно, ни в чем отказа не имел. Избаловался. Ну и вообразил, что все должны его обхаживать и оберегать, а он лишь будет требовать да капризничать.

– Он как будто избил какого-то спортивного деятеля?

– Не деятеля, а своего тренера – Евгения Рудольфовича Гарибана. Того самого комбинатора, который во всем ему потворствовал. Но тут я полностью на стороне Яна Ширвиса. Гарибану следовало закатить оплеуху.

– Бокс, я вижу, дурно влияет на некоторых, – с неодобрением заметил Балаев. – Хорошие комсомольцы вдруг поборниками мордобоя становятся.

– Не мордобоя, а справедливого возмездия, – поправил его Кочеванов. – Гарибан подло поступил с отцом Яна. Старый Ширвис узнал, что сын безобразничает за границей, и пошел объясняться к тренеру. На квартире Гарибана у него начался сердечный приступ, Евгений Рудольфович имеет диплом врача, но не оказал помощи старику, а вывел его на улицу и оставил в скверике без всякого присмотра. За такой поступок я бы его тоже не пощадил.

– Так ты считаешь, что Яна Ширвиса за все его художества не надо исключать из комсомола?

– Нет. Ширвис и так крепко пострадал. Сознает, что и сам повинен в смерти отца. Яна дисквалифицировали, а тут еще мы поддадим. Так можно и затюкать человека. Он ведь будет жить с нами. А как мы на него станем влиять? Я бы не исключал, записал бы самое строгое наказание и оставил.

– Ну что ж, спасибо за совет, – поднимаясь, сказал Балаев. – Подумаем, может ты и прав. Исключение не самый лучший выход.

Прощаясь, Глеб напомнил:

– А насчет авиационной школы – не тяни, подавай заявление и, пока есть время, готовься. Если где затрет, звони мне, помогу.

* * *

На разбор дела Яна Ширвиса Глеб Балаев вызвал Гарибана и Кочеванова. Евгений Рудольфович на бюро райкома комсомола, конечно, не явился. Он прислал лишь небольшое письмецо, сообщая, что по болезни не может прийти на заседание, и просил по-комсомольски справедливо отнестись к дикому и ничем не оправданному поступку Ширвиса.

Вот это письмо и откровенное товарищеское выступление Кочеванова повлияли на решение членов бюро. Они ограничились строгим выговором с предупреждением.

Ян не ожидал такого решения. Выйдя на улицу вместе с Кириллом, он радостно пожал ему руку и сказал:

– Я, как идиот, еще недавно всячески тебя поносил, а ты в беде оказался самым верным другом. Прощения за старое не прошу, дело не в словах. Но можешь верить – я тебе благодарен на всю жизнь.

– Ладно, чего там, – смущенно отмахнулся Кочеванов. – Всякий поступил бы так. Ты вот лучше скажи, чем заняться собираешься?

– Честно говоря, не раз об этом размышлял, но ничего путного не придумал. Да и времени немного осталось: в октябре в армию призовут.

– Глеб мне посоветовал подать заявление в военную авиационную школу. Давай вместе готовиться, – предложил Кирилл. – Если у нас будут справки из аэроклуба – наверняка пройдем.

– Тебя примут, – хмурясь, ответил Ян. – Меня же могут и до отборочной комиссии не допустить. Кому нужен комсомолец со «строгачом» и предупреждением?

– Чего наперед загадывать. Ведь важно, какой ты сейчас, а не каким был. От попытки ничего с тобой не случится.

* * *

У Ирины об этих днях в дневнике появились записи:

«14 августа.Мне удалось зачислить в младшую подготовительную группу аэроклуба Яна Ширвиса. С Кириллом дело проще: он уже сдавал теорию, ему нужны только практические занятия.

По договоренности с начальством я специально остаюсь после работы. Мы с Кириллом садимся на учебную машину с двойным управлением. Я люблю эти полеты. Кроме нас двоих, в воздухе никого нет. Мы парим над всеми. Слегка держась за ручку управления, Кирилл повторяет мои движения, чтобы приобрести навыки и почувствовать самолет в пространстве.

Для кого-нибудь другого это были бы минуты волнения, а я становлюсь на удивление спокойной. Когда мы вместе, – ничто не страшит. Я готова разделить с ним любую участь.

Какое волшебное слово «мы». Будто все изменилось. Я не одна, со мной самый близкий и родной мне человек. Он для меня лучше всех. Единственный!

18 сентября. Вчера, после рулежки, ему разрешили управлять самолетом под моим наблюдением.

Кирилл дал полный газ. Я внимательно слежу за его движениями. Ручка управления неторопливо пошла вперед… Самолет приподнял хвост и побежал, все увеличивая скорость. Вот ручка, заняв, нейтральное положение, плавно идет на меня… легкий толчок. И свершилось для начинающего летчика чудо – самолет оторвался от земли! Он словно повис на невидимых нитях в воздухе.

Кирилл делает разворот, набирает высоту. И я вдруг слышу сквозь шум мотора песню.

Кто не испытывал упоения полетом, не поймет нас. Нигде не чувствуешь себя так свободно, как в воздухе. Тебя вдруг охватывает необъяснимый восторг, восхитительное чувство опасности и радости. Перед тобой огромное небо, беспредельный простор!»

Глава вторая

Ян Ширвис неохотно, лишь бы не обидеть Кирилла с Ириной, ходил на теоретические занятия подготовительной группы аэроклуба. Но после первых практических полетов, ощутив радость человека, управляющего в воздухе машиной, сказал себе: «Вот появилась и цель в жизни. Добивайся, становись летчиком, и о другом забудь».

В один день с Кириллом он подал заявление в военно-воздушную школу и, когда они вместе пошли в мандатную комиссию, спросил:

– Ты можешь не говорить о моей дисквалификации и других боксерских делах? Я бы хотел начать жизнь заново.

Кирилл, полагая, что вызовы на соревнования в тренировочные лагеря помешают ему по-настоящему овладеть летным делом, ответил:

– Хорошо. Я и о себе ничего не скажу. Бокса не было. И Сомова попрошу хотя бы на время забыть о нас.

Курсантов требовалось много. Их обоих примяли в авиационную школу. Но в Ленинграде, как рассчитывал Кочеванов, не оставили, а сразу же отправили на юг, на берег Азовского моря.

Прощание было нелегким. Об этом Ирина в дневнике написала:

«Разлуку с ним я ощущаю физически, как рану на сердце. Меж нами, оказывается, существовала глубокая связь. По каким-то едва уловимым признакам мы понимали, когда и от чего страдает другой, если он даже не жаловался. Кирилл, видимо, почувствовал, что сердце мое от тревоги ноет и сжимается.

– Ты ведь, сильная, – сказал он, – я знаю, вытерпишь все и дождешься меня.

– Вовсе я не такая, какой тебе кажусь, – возразила я.

– Чего же ты плачешь?

– А я и не плачу, слезы сами текут.

Они действительно текли сами, их невозможно было удержать.

8 октября.Никогда я еще не нуждалась так в поддержке, как сейчас, а от него нет писем. Одиночество для меня невыносимо. Впрочем, одиночество ли? Кажется, произошло то, чего я страшилась и ждала. Произошло самое простое и самое таинственное на свете: от близости двух людей, почти терявших сознание от остроты чувства, появилось новое существо, которое дает уже о себе знать. Оно живет, заставляет думать о себе, заботиться.

Как же мне быть с ним? Под сердцем уже бьется тревога. Близится война, имею ли я право оставлять его? Но и прервать жизнь этого комочка, жаждущего тепла моей крови, я не смогу».

* * *

Кочеванов и Ширвис попали в одну учебную роту. На занятиях сидели рядом и в общежитии школы поселились койка в койку.

Теорию оба одолевали с трудом, зато на практических занятиях были отличниками, потому что летали с воодушевлением. Поднявшись в воздух, Кирилл и Ян чувствовали небывалую легкость и такое блаженство, какого никогда не испытывали на земле.

Наслаждаясь каждой минутой практических занятий, они готовы были летать в любое время дня и ночи. Кирилл и Ян научились так владеть учебными машинами, что могли делать «бочки» и «мертвые петли» лучше своего инструктора. Особенно им нравилась стрельба по конусу и наземным целям. В такие дни их охватывал спортивный азарт, желание быть первыми.

По мере того как росло мастерство и появлялась уверенность в себе, Яну думалось, что он преувеличил значение бокса в своей жизни. Вот авиация – это да! Ей можно посвятить жизнь, он рожден для полетов.

А Кирилл не мог забыть бокса. Как-то, вытащив из чемодана старые перчатки, он предложил Яну:

– Пойдем разомнемся. Не бойся, не выдам. Договор остается в силе.

В летной школе была секция бокса. Если бы Кирилл с Яном на тренировках даже не полностью показали свое мастерство, то их бы непременно послали на соревнования военного округа. А там, конечно, дотошные журналисты либо приезжие судьи докопались бы: откуда взялись такие боксеры? Поэтому на занятиях секции приходилось хитрить, работать вполсилы, а в вольном бою выступать только друг против друга, благо вес был одинаков.

Иногда инструктор бокса ставил их для проверки в пару с другими противниками. Кириллу и Яну приходилось прикидываться неуклюжими новичками, теряющимися на ринге, не умеющими применять заученные приемы. Они только старались не пропускать ударов в лицо, а если противник очень наглел, то, как бы случайно, осаживали его увесистым «крюком». Инструктор, глядя на их бестолковую толкотню на ринге, в досаде покачивал головой.

– Друг против друга вы еще ничего, – говорил он, – а как с напористыми боксерами встретитесь – тошно смотреть. Никакого чутья! И тренировки не впрок. Лучше борьбой или гирями займитесь, не теряйте зря времени. На ринге толку не будет, поверьте, я вашего брата видел-перевидел.

– Товарищ инструктор, что же вы обижаете, нам ведь бокс нравится. Позвольте еще попробовать. Мы освоим, – потешаясь, упрашивал Ян.

– Не верю, – стоял тот на своем. – Боксера с первого взгляда вижу.

– Я только с неумелыми теряюсь, – пробовал убеждать Ян. – Если не буду думать о приемах – смогу против любого мастера выстоять. Вы попробуйте, испытайте меня в полную свою силу. Честное слово, не поддамся.

– Чудак, я же чемпионом Таврии был, – напомнил однажды инструктор. – Лепешку из тебя сделаю. Мне нельзя в полную силу.

– Попробуйте, не бойтесь… я выстою. Вот увидите.

– Ну, смотри, потом не жаловаться, – снисходительно согласился инструктор. – На всякий случай зубы шиной защити. В спарринге буду применять только те приемы, которые мы здесь разучивали. Оборона тебе известна. Старайся не пропускать ударов и, конечно, отвечать на них.

Курсанты, полагая, что бойкий на язык Ширвис попал в трудное положение, загоготали. Они заранее представляли себе, как этот гордец и насмешник будет посрамлен опытным боксером.

А Ян не унывал. Сперва он лишь неуклюже оборонялся, но так, что инструктор, несмотря на все уловки и хитрости, не смог провести ни одного чистого удара. Ширвис подставлял то плечо, то раскрытую перчатку и при этом ухмылялся. Это возмутило чемпиона Таврии.

– Перестань мельтешить! Не маши руками, словно мельница! – прикрикнул он. – С тобой любой мастер дураком будет выглядеть.

– Это факт не моей биографии, – с невинным видом возразил Ян.

– Я тебе сейчас покажу факт биографии! – не на шутку рассердился инструктор. – А ну, соберись! Один раунд всерьез пройдем.

И чемпион Таврии, чтобы не опозориться перед курсантами, резко пошел в атаку, намереваясь смять тяжелыми ударами насмешливого курсанта и заставить при всех просить пощады.

Первые секунды Ян только пятился и, как бы в испуге, мотал головой – увертывался, потом вдруг сделал какое-то молниеносное движение в сторону и неожиданно нанес такой крюк справа, что инструктор закачался.

– Ну тебя к бесу! – прерывая бой, в сердцах сказал он. – Никаких правил не признает. Битюг какой-то! Чуть челюсть не свернул. Бокс это искусство, а не драка. Понял?

– Как не понять! Я думаю, что и вы это почувствовали, – не без насмешки ответил Ян.

– Ну знаешь… – вскипел инструктор. – Видел я хвастунов, а такого впервые. Ты же меня оглушил, как копытом. Не зря же говорится: бойся корову спереди, коня – сзади, а несообразительного – со всех сторон. Я ждал приемов, которым обучал, а не лошадиного лягания.

– Может, переиграем? – спросил Ян.

Кирилл, видя, что, потешаясь, Ширвис заходит слишком далеко, прервал перепалку:

– Тебе только со мной драться. Я все сношу – и бодание и лягание.

– Что верно, то верно, – поддержал инструктор. – Машите кулаками как хотите, а я отказываюсь делать из вас боксеров.

– Смотрите пожалеете, – не унимался Ян.

– А вы, товарищ курсант, прекратите пререкаться! – вконец выйдя из себя, прикрикнул на него инструктор. – Я вам не друг-приятель.

С тех пор он словно не замечал их. Это устраивало и Ширвиса и Кочеванова: не надо было заниматься разучиванием давно известных приемов и нудными повторениями. Они приходили в спортивный зал только поразмяться на снарядах и в полное удовольствие побоксировать друг с другом.

Постепенно у них выработался свой стиль поведения и разговоров. Им нравилось вводить людей в заблуждение, показывать себя не такими, какими они были на самом деле. Это веселило, делало жизнь забавней.

По выражению их физиономий трудно было понять: когда говорят в шутку и когда всерьез. В какую бы передрягу они ни попали, всегда отзывались о ней пренебрежительно, словно о пустяковом деле, не стоящем внимания.

Однажды с Яном произошла история, ставшая легендой.

Выполняя очередное упражнение на учебном тренировочном истребителе, он так резко вышел из пике, что от небывалой перегрузки потерял сознание.

Курсанты, наблюдавшие с земли за его полетом, всполошились: самолет Ширвиса выделывал такие дикие акробатические фигуры, словно им никто не управлял.

– Что он вытворяет? С ума сошел? Сейчас разобьется.

Самолет метался из стороны в сторону, нелепо кренился, переворачивался и кружился, будто гонимый шквалистым ветром осенний лист…

До земли уже оставалось немного. Даже самых бесстрашных взяла оторопь, и они зажмурили глаза, чтобы не видеть, как самолет врежется в землю…

Но аварии не произошло. На высоте четырехсот метров Ян очнулся. Не понимая, почему в таком странном кружении мелькают земля, небо, облака и строения аэродрома, он невольно потянул на себя ручку управления и выровнял самолет почти у земли. И тут только он сообразил, что могло случиться с ним, и покрылся холодным потом. С трудом набрав высоту, Ян сделал круг над аэродромом и, несколько успокоившись, пошел на посадку.

Ширвис приземлился точно, как полагалось по инструкции, и, сняв шлем, поспешил вытереть платком пот.

У подбежавшего инструктора лицо было без кровинки. Видя ухмыляющуюся физиономию Ширвиса, он с минуту не мог выговорить слова, а потом сорвался на крик:

– Вы что мне цирк устраиваете! Докладывайте, почему чертом вертелись?

Ян молча выбрался из кабины, поправил лямки парашюта и, щелкнув каблуками, как ни в чем не бывало доложил:

– Заклинило управление, товарищ капитан. Пришлось встряхнуть старушку «УТИ». Неполадки устранил в воздухе. Разрешите повторить упражнение?

– Я те повторю! – взбеленился инструктор. – Сейчас же поставить машину на техосмотр. Не допущу до полетов, пока заново теорию не сдашь.

– Есть поставить на техосмотр и заново теорию сдать!

А позже, когда товарищи стали допытываться у Ширвиса, что же в действительности произошло с ним в воздухе. Ян по секрету сообщил:

– Не выспался после танцев. Нечаянно в воздухе вздремнул, а когда проснулся – вижу: из «штопора» пора выходить. Ну, я, конечно, ручку управления на себя, ножкой на педаль… в общем, кое-как выровнялся… но вверх колесами лечу. Но никак не могу вспомнить: какое надо упражнение выполнять? Пришлось для выяснения пойти на посадку.

С тех пор молодые летчики рассказывали небылицы об уснувшем в воздухе курсанте. Но для сохранения тайны имени его не называли.

В летной школе повелось о всякой минувшей опасности говорить как о забавном происшествии. Как бы курсант ни перетрусил, как бы ни наглупил, потеряв самообладание в воздухе, он старался сделать вид, что не дрогнул в опасный момент и не испытал ни страха, ни растерянности.

Опасности новой профессии вызвали у Яна и Кирилла повышенную жажду к жизни. Их больше прежнего тянуло в кино, в театр, в шумные компании.

– Ни одной минуты на скуку и безделье! – говорил Ян и тянул Кирилла в дни увольнений подальше от училища.

Ширвис пристрастился к танцам. Они помогали ему заводить знакомства с местными девицами и попадать на домашние вечеринки, но одному на них ходить оказалось рискованно: местные парни-рыбаки, ревниво оберегая своих девчат от ухаживаний курсантов, нередко устраивали засады и били провожатых.

Кириллу по просьбе Яна приходилось бывать на вечеринках, занимать приятельниц Ширвиса и на пару с ним провожать бойких южанок по тихим окраинным улицам.

Прощаясь у калитки в тени разлапистых деревьев, одна из девиц певучим голосом как-то спросила Кирилла:

– Ну, шо мне з вами робить?

– Поцелуйте, – предложил он.

– Ни-ни… вот знайшовся! – как бы испуганно воскликнула она, выставляя перед собой руки. – Мы з вами тильки познакомились… нельзя сразу.

Кочеванов, конечно, из озорства сказал о поцелуе. Он был верен Ирине и ни с кем не собирался заводить романов. В своих письмах Кирилл не лукавя сообщал Ирине, что ждет не дождется дней, когда они смогут жить вместе.

Похождения в дни увольнений, тяга к спорту и ко всему ленинградскому связывали его с Яном все крепче и крепче. Иногда они ссорились и, зная, как легче уязвить другого, бывали близки к разрыву, но никогда не переступали эту грань.

Ян по-прежнему был неуживчив с товарищами. Он не переносил мнений, не совпадавших с его мнением, и нередко колкой шуткой прерывал инакомыслящих. За это курсанты его недолюбливали, за глаза звали фанфароном и старались не вступать в словесные перепалки.

Правда, теперь Ян был сдержанней, чем прежде. Он старался подавлять в себе неожиданно вскипавшую злобу и держаться в рамках воинского устава, а если чувствовал, что сорвется, уходил в коридор или на улицу и шагал до тех пор, пока в ходьбе не успокаивался.