Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)
В «Убежище девы Марии» Хилла Зикк распоряжалась в здании, заселенном малышами. Благодаря ей Большинцова осталась няней.
День в «Убежище девы Марии» начинался рано. Детей будили чуть свет, выстраивали на общую молитву, подсчитывали; а после утреннего кофе – разводили по работам.
Старшим мальчикам доставалось самое трудное: они, как батраки, под наблюдением надсмотрщиц убирали навоз в хлевах, вывозили его на поля, пахали землю, таскали тяжелые мешки на мельнице. Девочки ухаживали за домашними птицами, работали на кухне, в прачечной, в швейной мастерской.
Малыши тоже не оставались без дела. Их заставляли подметать и посыпать песком дорожки, пропалывать грядки на огородах.
Все ребята ходили босиком, ноги у них обветривались, покрывались цыпками, да и с руками было не лучше. Во время вечернего мытья цыпки так саднило, что самые терпеливые малыши не могли удержаться от слез.
За двумя рядами колючей проволоки находился фруктовый сад, от которого дети не могли отвести глаз: деревья ломились от обилия яблок, слив и груш. Доступ в него имели только сторож, фрау Хехт и помощницы экономки. Даже опадышей немцы не давали детям, а скармливали свиньям.
Однажды ночью, когда Ирина дежурила в спальне малышей, послышался яростный лай овчарки, затем крик «хальт!» и выстрел.
Выскочив на улицу, она во мгле заметила бегущих мальчишек. Один из них, споткнувшись, упал. По дорожке покатились яблоки. Мальчик не стал их подбирать, а помчался дальше.
Ирина быстро собрала яблоки, спрятала в ведро, висевшее на пожарном щите, и ушла в спальню.
Выстрел разбудил «хехтовок» и «дев». Сторож рассказал, что мальчики, пользуясь темнотой, в двух местах перерезали колючую проволоку, проникли в сад и стали трясти яблони. Когда он кинулся за ними с собакой, мальчишки встретили сторожа камнями и не подпустили к себе. Ему пришлось стрелять.
Фрау Хехт со своими помощницами прошла в спальни старших мальчиков, но там все койки были заняты. Повальный обыск ничего не дал, – похищенных яблок нигде не нашли.
Подняв с постелей нескольких мальчишек, «хехтовки» принялись избивать их плетками и допрашивать. Но никто не выдал товарищей.
Этот налет на сад был хорошо продуман, в нем участвовали отчаянно смелые ребята. Кто же из смельчаков верховодит?
Большинцова попыталась поговорить со старшими мальчишками, но ничего не добилась. Подростки считали ниже своего достоинства разговаривать с «чумичкой». Ко всем нянькам и уборщицам они относились с презрением, принимая их за немецких прислужниц.
Во время обеда Ирина заметила, как мальчики отламывают от своих порций по кусочку хлеба и передают под столом белобрысому, почти безбровому пареньку лет четырнадцати. Он принимал эти куски с невозмутимым лицом и складывал в шапку. Она решила последить за ним.
Быстро съев черную чечевичную размазню, белобрысый раньше других поднялся из-за стола и, мигнув веснушчатому мальчонке, вышел с ним на крыльцо. Там он, наверное, передал собранный хлеб. В окно было видно, как веснушчатый мальчонка помчался к главному зданию с зажатой под мышкой шапкой. У заросшей плющом стены он ткнул шапку за решетку подвального окна и побежал дальше.
Шапка вскоре вылетела из окна подвала на дорожку. Возвращаясь, веснушчатый подхватил ее с земли и вернулся в столовую.
В подвале главного здания находился карцер. Всем наказанным только раз в сутки выдавалась еда: кружка воды с сухарем. «Молодцы, – подумала Ирина. – Ловко они подкармливают своих. Как же мне вызвать их доверие к себе?»
Она отыскала на улице веснушчатого мальчонку, отвела его в сторону и спросила:
– Как тебя зовут?
– Санькой, – нехотя ответил тот, настороженно глядя на нее исподлобья.
– Слушай, Саня, – шепнула Ирина, – кто-то из ваших ребят ночью потерял яблоки. Я их подобрала, они спрятаны в среднем пожарном ведре. Заберите их незаметно, а то немцы найдут.
Вечером Большинцова прилегла в своей каморке, чтобы отдохнуть перед ночным дежурством. Вдруг дверь приоткрылась, и в щель проскользнул Саня. Полагая, что няня спит, он на цыпочках подошел к столику, положил на него три румяных яблока и хотел выскользнуть, но Ирина остановила его.
– Саня, мне яблоки не нужны, – негромко сказала она. – Лучше отнеси их ребятам в карцер.
– Мы им дали, – заверил он ее. – Это вам от Виктора.
– Скажи ему спасибо. А кто он у вас?
– Просто Виктор.
– А ты из каких мест?
– Мы с мамкой в Бухенвальде сидели. Она там опухла и умерла в ревире, а нас с сестренкой сюда отправили.
– Сестренка большая?
– Четырнадцать лет. Она пионеркой была, – не без гордости сообщил он.
От Сани Ирина узнала, кто из русских ребят был пионером, и попросила передать Виктору, что ей нужно с ним поговорить.
На другой день в такое же время в ее каморке появился Виктор. Это был тот белобрысый парнишка, который в столовой собирал хлеб для наказанных.
– Здравствуйте, – произнес он шепотом. – Зачем вы меня звали?
– Прикрой плотней дверь и садись сюда, – сказала Ирина, показав ему на ящик.
Дверь он прикрыл, но не сел и выжидательно смотрел на нее.
– Это ты устроил налет на сад? – спросила Большинцова.
– А вам что? – насупясь, грубовато сказал он. – По садам, скажете, лазать нехорошо… не надо злить благодетелей… Знаю, слышали от немцев. Меня не воспитаете.
– Я вовсе не собираюсь тебя «воспитывать». Но должна сказать: налет на сад – не велика доблесть. Когда наша армия придет, а это будет скоро, вас обязательно спросят: «Как вы жили на чужбине, чем помогали Родине?» Вы что ответите?
Виктор молчал. Он косо смотрел на нее и морщил лоб, словно стремясь разгадать: для чего она завела этот разговор?
– Наших малышей здесь онемечивают. Они скоро забудут родной язык. Тебя ребята слушаются. Почему ты не собрал пионеров и не поговорил с ними о серьезной борьбе?
– Кто вы такая? – почти шепотом спросил он.
– Я коммунистка. Ты, кажется, из нашего концлагеря? Что-нибудь о «Кате» слышал? – спросила Ирина.
– Слышал.
– Так вот… говорю под строгим секретом. «Катя» – это не имя героини, а название тайной организации, которой руководили несколько женщин. Одна из них – я. За мной в лагере следили, могли казнить. Я обменяла жестянку с номером и под чужим именем ушла с вами.
Виктор был потрясен. Он смотрел на нее расширенными глазами и не верил.
– А кем вы были раньше? – видимо, для проверки спросил он.
– Летчицей. Водила ночные бомбардировщики.
– Таких бомбардировщиков не бывает, – возразил он. – Я знаю «МБ», «ТБ-3», «СБ».
– Правильно. Если честно сказать, я летала на простом учебном «ПО-2», на «кукурузнике». Слышал о таком? Его приспособили для ночных бомбежек. – Ирина решила говорить правду, чтобы этот настороженный парнишка оттаял. От его первого впечатления зависело многое. – Я пошла с вами не прятаться от гестаповцев. Понимаешь? Буду и здесь бороться… не дам гитлеровцам сделать из вас воров и предателей. Мне бы только в помощь нескольких комсомольцев.
– С каких лет принимают в комсомол? – спросил Виктор.
– С четырнадцати.
– Спасибо, – поблагодарил он и, не сказав больше ни слова, ушел.
* * *
Вскоре к Ирине зашла сестренка Сани, такая же, как он, веснушчатая и чуть рыжеватая девочка. Звали ее Зоей. Выглядела она старше своих лет, так как ходила в белом халате, а волосы, уложенные узлом на затылке, прикрывала накрахмаленной шапочкой.
Девочка работала санитаркой в изоляторе, но с больными ребятами она занималась мало, потому что старшая медицинская сестра Герда Краузе сделала ее своей горничной.
Угодить Герде было трудно. Чуть ли не каждый день она с тревогой всматривалась в отражение своего крупнопористого лица в зеркале и, если примечала морщинку на лбу, у глаза или на шее, то делалась истеричной и злой. В такие моменты надо было безошибочно подавать нужные втирания, машинки для электрического массажа, флаконы и баночки с косметикой. Стоило ошибиться, как Герда сквозь зубы выговаривала:
– В изоляторе напомните, что вас нужно строго наказать.
Девочек она наказывала по-своему: брала у истощенных подростков по триста граммов крови и отсылала в соседний военный госпиталь.
Это Краузе лечила малышей сном и отправляла истощенных куда-то в желтой санитарной машине, откуда они больше не возвращались. В «Убежище девы Марии» старшую сестру боялись все малыши. Увидев ее издалека, они предупреждали друг друга:
– Прячьтесь, Пудель идет уколы делать.
Пуделем Герду звали за ее светлоокрашенные волосы, завитые мелкими кудряшками.
– Как я ее ненавижу, – сказала Зоя. – Прямо готова убить.
– В изоляторе сколько девочек работает?
– Еще две – Света и Жанна.
– Они тоже были пионерками?
– Только Света. Жанна француженка. Но она нас понимает.
– Ну что ж, начнем с двух. Вы со Светой будете вовлекать пионеров в наш тайный отряд. Только осторожно… и только тех, кому верите.
– А мальчишки у нас будут? – спросила Зоя.
– Непременно.
– Но они ведь по-всякому обзываются.
– Перестанут, – заверила Ирина.
Виктор к Большинцовой больше не заходил. Как-то, встретив у столовой Саню, она сказала ему, что ей нужен Виктор, – пусть после отбоя проберется к ней под лестницу и подождет..
Уложив малышей пораньше спать, Ирина дождалась тишины и на цыпочках спустилась вниз.
В ее каморке уже были гости – Виктор и еще какой-то рослый парнишка. Они стояли в темноте, прижавшись к стене. Пригласив их сесть, Ирина спросила:
– Почему ты пропал? Не хочешь помогать?
– Я никому не обещал докладывать о своих делах, – буркнул он.
– Значит, нам нет смысла рассчитывать на твою помощь?
Виктор молчал. Видимо, Большинцова слишком уязвила мальчишескую гордость. Наступила неловкая пауза. Его приятель не удержался и сказал:
– Он о вас говорил. Но мы хотим действовать самостоятельно.
– Ты говоришь «мы». Кто «мы»? Сколько вас?
– Старших ребят девять человек. Мы создали свой штаб. В него входит Виктор, он командир, Мика – начальник штаба, а я – комиссар.
– Как тебя зовут? – спросила Ирина.
– Сева.
– Он был пионером в Новозыбкове, – добавил Виктор.
– Что же вы намерены делать?
– Мстить немцам и всем, кто им прислуживает, – твердо, даже со злостью ответил Виктор.
– Как и где? – продолжала допытываться она.
– Где придется.
– Мы план боевых действий составим, – сообщил Сева. – Оружие добудем.
– Но сперва девчонок отучим подхалимничать, – продолжал свое Виктор. – Они ночные горшки «хехтовкам» и «девам» выносят.
– А вот это совсем ни к чему, – строго сказала Ирина. – У нас главный враг – нацисты. А девочки так же несчастны, как и вы. Их заставляют выполнять унизительную работу. Вы ведь тоже убираете за свиньями, и девочки вам ничего не говорят.
– Мы видим, как они задаются и подлизываются. Наденут немецкие обноски и воображают.
– Вот что, ребята, мне ваши разговоры не нравятся, – начала урезонивать их Ирина. – Родина нам не простит, если мы между собой перессоримся и не сумеем объединиться против врага. Зачем вам оружие? Кому вы здесь будете мстить? Старухам и сторожу?
– Почему старухам? А Пудель, Жаба, Гусыня?.. – перечисляя нацисток, настаивал на своем Виктор.
– Ну, хорошо. Допустим, вы покалечите фрау Хехт. А чего добьетесь? Сюда явятся гестаповцы, схватят вас и отправят в тюрьму. Вы и себя и нас подведете. А когда придут сюда наши бойцы, как вы перед ними оправдаетесь? Скажете: «Яблоки воровали, старух оружием пугали и колотили своих девчонок»? Так, что ли? Язык ведь не повернется! И совсем по-иному прозвучит, если доложите: «Мы спасли две сотни ребят от фашистской чумы, сделали их верными Родине».
– С малышами возиться – девчоночье дело, – возразил Виктор.
– Нет, не девчоночье, а пионерское и комсомольское.
– А как быть с чехами, французами и поляками? – спросил Сева.
– Найти среди них крепких ребят и научить действовать заодно. Только обо мне им – ни слова. Жаль, что мальчишки вас знают. Надо подумать о тайных вожаках. Если ваш штаб провалится, будет действовать запасной. Только прошу без согласования со мной ничего не предпринимать. Нам нельзя действовать вразнобой. Бестолковщина все погубит.
– Ясно, – ответил Виктор. – Пошли, – сказал он Севе и первым выскользнул за дверь.
Сева на секунду задержался.
– Мы всё сделаем, – шепнул он. – До свиданья.
Мальчишки умели исчезать бесшумно. Никто не заметил, что они были в каморке под лестницей.
Глава тридцатаяБорису Валину после эвакуации ни разу не удалось побывать в осажденном Ленинграде.
Еще недавно в родной город можно было попасть только по льду Ладожского озера, либо воздухом, – других путей не существовало. Сейчас же Валин ехал в купированном вагоне по восстановленной железной дороге. Немецкие войска, окружавшие Ленинград, уже были отброшены далеко в Прибалтику.
В вагоне стало прохладно. Накинув на плечи шубу, Валин вышел в коридор и стал у окна. В холодном рассвете виднелись изрытая воронками и траншеями земля и отступившие от полотна дороги, изуродованные буреломом войны леса. Многие деревья стояли без сучьев, с обломанными макушками.
По разговорам в коридоре нетрудно было понять, что большинство пассажиров возвращалось в Ленинград после долгих скитаний. Некоторые не знали, что ждет их в родном городе. Ведь сколько дней его бомбили и обстреливали, не давали подвезти топлива, продуктов, лекарств и одежды!
Уцелели ли дома? Выжил ли кто из близких? Удастся ли их разыскать? Эти мысли тревожили почти каждого.
В окнах замелькали развалины Колпина – близкого к Ленинграду рабочего городка. Набежали разрушенные корпуса знаменитого Ижорского завода, выпускавшего первые советские блюминги. Завод, побеленный, как пудрой, тонким слоем снега, казался мертвым. Везде виднелись груды покореженного железа, проваленные крыши цехов, зияющие дыры в закопченных, зазубренных стенах…
Валин хмурым вернулся в купе, – пора было собираться. Укладывая в чемодан вещи, вытащенные в пути, он то и дело косил глаза на окно, за которым проплывали знакомые с детства места южной окраины города. Здесь было много уцелевших домов и складов. На пустырях, в рощицах и парках виднелись замаскированные сетями зенитные батареи, прожекторы.
По дорогам мчались грузовые машины, с аэродрома поднимались самолеты. Где-то вспыхивали огни электросварки. Дымились заводские трубы. Двигался кран, перенося бадью с раствором цемента. Паром заволокло паровозное депо…
«Живет, дышит город! – обрадованно отметил Валин. – И разрушен как будто не сильно».
Под сводами вокзала поток пассажиров задержался. Началась проверка документов. Оказывается, без вызовов в Ленинград не пускали. Здесь еще сохранялся блокадный порядок.
У Валина документы проверили быстро. Выбравшись на площадь Восстания, он поставил чемодан на обледенелый асфальт и благоговейно осмотрелся вокруг.
Ничто, кажется, не изменилось здесь. Прямой Невский просматривался во всю длину. Двигались трамваи, автомобили, троллейбусы. По всем направлениям спешили пешеходы. Правда, не таким густым потоком, как прежде, но с той же живостью и стремительностью. Это были герои Ленинграда, его земляки, выдержавшие девятисотдневную блокаду.
Валин пошел по Невскому. Он решил добраться до канала Грибоедова пешком.
Невский мало изменился. Надо было внимательно всматриваться, чтобы увидеть разрушения и иссеченные осколками бомб и снарядов стены. Дыры были заделаны либо кирпичами, либо размалеванными под цвет домов жестью и фанерой. Пятнистая и покоробленная фанера виднелась всюду: она еще закрывала многие окна и витрины. Облупленные каменные дома поэтому имели какой-то нежилой и покинутый вид, хотя в них обитали люди.
Аничков мост через Фонтанку оголился: на нем не было вздыбленных бронзовых коней, которых усмиряли такие же бронзовые юноши.
В сквере перед Академическим театром драмы вместо монумента Екатерины Второй виднелась гора мешков с песком, похожая на заснеженный стог сена.
Навстречу шагали ленинградцы в ватниках, шинелях, нагольных полушубках. Попадались и модницы – женщины в ботах и меховых манто. Но эти манто были по-солдатски подпоясаны. Ремни вошли в моду – они сохраняли тепло.
Многие из пешеходов тащили за собой детские саночки. На них они везли судки с супом из столовой, «авоськи» с продуктами, вязаночки мелко нарубленных дров.
Издали старый пятиэтажный дом на канале Грибоедова показался целым, но когда Валин подошел ближе, то увидел, что остались только стены: внутри почти все перекрытия рухнули. Авиационная бомба, пронизав все этажи, взорвалась в подвале.
«Значит, одни ключи могу выбросить, – огорчился Борис. – Больше они не понадобятся».
Добравшись до трамвайной остановки, Валин поехал в институт.
Разболтанный и дребезжащий трамвай пересек Дворцовый мост, по углам которого стояли зенитные пушки, прошел мимо Ростральных колонн, прогремел по деревянному мосту Малой Невки и пополз по Петроградской стороне. Улицы здесь были пустынными, лишь кое-где брели пешеходы.
Главное здание исследовательского института высилось по-прежнему среди вековых тополей за высокой оградой.
«Молодцы, деревьев не пожгли», – мысленно похвалил Валин блокадников.
Дверь проходной была заперта, пришлось стучать в ворота.
Женщина из охраны сразу узнала его:
– Борис Федорович! Заждались мы вас. Скоро ли другие приедут?
– Скоро, теперь скоро. Вот посмотрю, как тут дела, и начнем вызывать. Ведите меня в общежитие.
Общежитие находилось рядом с котельной, в одной из мастерских. Здесь в дни блокады оставшиеся сотрудники переделывали парашюты устаревших конструкций и чинили поврежденные, прибывавшие из авиационных частей Ленинградского фронта. Обогревались железными печурками, на которых готовили обеды из запасов казеина, клейстера, пропиточных масел и того, что получали по карточкам. Из семидесяти человек выжили только тридцать семь.
Мастерские, как и главное здание, почти не пострадали, но требовали ремонта, так как крыши, пробитые зажигалками и осколками, текли. Стены кое-где покрылись плесенью, штукатурка на потолках взбухла, отваливалась.
Многое из оставшегося оборудования пришло в негодность либо устарело.
* * *
Заняв койку у застекленного окна, Валин вместе с хозяйственниками принялся подсчитывать, сколько и каких материалов потребуется для восстановления лабораторий и ремонта мастерских. Список получился длинный.
– Не дадут, – заверил снабженец. – И разговаривать не станут.
Захватив с собой список и чистые бланки для заявок, Валин поехал в Смольный. Там его приняли хорошо, но не смогли выделить и десятой доли требуемого. В городе всюду нужны были железо, известь, цемент, олифа, краски, стекло и доски.
– Ваш институт – всесоюзного значения, хлопочите в Москве, – посоветовали ему, – а пока обходитесь тем, что получите.
Ему разрешили вызвать в Ленинград сорок три семьи нужных сотрудников и пообещали выдать продовольственные карточки в следующем месяце.
Возвращаясь из Смольного, Валин надумал проверить, уцелела ли квартира Ширвисов. В трамвае он доехал до Лермонтовского проспекта и пешком дошел до Фонтанки.
Четырехэтажный дом не имел никаких повреждений, даже стекла окон, крест-накрест заклеенные полосками бумаги, уцелели. Здесь, видимо, бомбы и снаряды падали только в реку и осколков не разбрасывали.
Разыскав пожилую женщину, которая замещала в доме и дворника и управхоза, Валин передал ей письмо Бетти Ояровны. Дворничиха долго вчитывалась в него, и вдруг глаза ее засияли.
– Так вы от Бетти Ояровны? – воскликнула она. – Жива, значит? Я ведь у них в домработницах жила… Мы как родные. Пусть приезжает. Все цело, даже мебель не тронута.
Валину хотелось убедиться в этом.
– А нельзя ли взглянуть? – спросил он.
– Зачем вам? – насторожилась женщина.
– Так я же тот уполномоченный Бетти Ояровны, о котором она пишет. Могу ключи показать.
Женщина пытливо посмотрела на него и, решив, что добродушному толстяку можно довериться, сказала:
– Вы не обижайтесь. Тут много ходит охотников до пустых квартир. Я печатное хорошо разбираю, а вот когда написано – не все. Две зимы только училась.
Она провела Валина на третий этаж, сняла с дверей печать, долго ворочала ключом и наконец пропустила в квартиру.
Навстречу пахнуло затхлостью и холодом давно пустовавшего жилья. Вспыхнул свет в прихожей. «Значит, электричество действует, это хорошо», – отметил про себя Валин.
Зеркало в прихожей покрылось пылью, словно серым плотным чехлом. Он провел по нему пальцем, и на столик с телефонным аппаратом посыпались серые хлопья.
– А телефон действует? – спросил Валин.
– Надо просить, чтобы включили.
На шкафах, абажурах, столах и диванах, покрытых газетами, на стульях лежал бархатистый слой пыли. В углах гамачками свисала паутина.
– А не могли бы вы здесь протопить печи, навести чистоту и проветрить комнаты? – обратился Борис к своей провожатой. – Сколько нужно, я заплачу. Хочется в апреле Бетти Ояровну вызвать. Обрадуется старая, если родной дом теплом встретит и все в нем будет так, как она привыкла видеть.
– Мне нетрудно, – сказала женщина. – Только где вот дрова взять?
– Дров достанем, я завтра же вам подвезу. Значит, условились?
– Для Бетти Ояровны всё сделаю.
Хлопоты по подготовке лабораторий, мастерских занимали всё дневное время Бориса. Рабочей силы никто не давал. Приходилось самим становиться штукатурами, малярами, кровельщиками, стекольщиками.
Лишь по вечерам удавалось Борису выбраться на часок из общежития и побродить по знакомым улицам.
Странный и сложный аппарат человеческая память. Неизвестно, по каким законам она отбирает одно, а другое пропускает или держит в туманной неясности. Когда-то вот здесь, где лежит бесформенная груда кирпичей, стоял высокий, отделанный зеленоватым кафелем дом. На углу была кондитерская, славившаяся заварными пирожными. Здесь Борис однажды подрался с мальчишками соседней школы. Они оторвали лямку от его школьной сумки и отняли деньги, зажатые в кулаке. Он одному разбил нос, а остальных догнать не сумел. Он и тогда был грузным.
Под этой затейливой аркой Борис впервые решился поцеловать студентку – комсорга химического факультета. Девушка сперва сделала недоуменные глаза, затем вдруг ее разобрало веселье, да такое, что она не могла удержаться, – поминутно прыскала от сдерживаемого смеха. Он обиделся на нее и никогда больше не провожал.
В скверике, похожем на четвертушку круга, кажется, были невысокие молодые тополя. Неужели они так разрослись за три года? В тени деревьев стояла скамейка. Здесь Зося позволяла ему целовать себя. Да, да, только позволяла. Как редко теперь она пишет. И письма у нее какие-то холодные, без души. Даже Игорьком мало интересуется. Неужели война сделала ее еще более черствой? Надо ей написать и посмотреть, уцелел ли тот дом, где Зося жила с матерью.
В общежитие Валин возвращался, когда на город спускалась тьма. Дома во мгле казались нависшими скалами, а улицы – длинными ущельями.
Затемнение еще не было снято. Окна завешивались наглухо, а на улицах лишь у номерных знаков под арками ворот зажигались синеватые лампочки. В их слабом, приглушенном свете едва различались цифры.
Пешеходы продвигались почти ощупью. Изредка впереди мигали «жужжалки» – карманные электрические фонарики. Колеблющийся кружок света выхватывал из мглы то частицу обледенелого тротуара, то обтесанные камни фундаментов, то заделанные кирпичами невысокие окна подвалов… И опять все поглощала непроглядная тьма.
* * *
Бетти Ояровна и баба Маша прибыли с ребятами в конце апреля, Валин их встретил на грузовике и сразу же отвез на Фонтанку.
Тепло и уют аккуратно убранных комнат, цветок на столе так взволновали Бетти Ояровну, что у нее задрожал подбородок и на глазах выступили слезы.
– Как я рада, что обрела такого заботливого сына, – растроганно сказала она. – Спасибо, Боренька.
Бетти Ояровна обняла его и поцеловала. Смущенный Валин смог только произнести:
– Не за что, Бетти Ояровна. Я ведь для всех старался. Некоторое время нам придется пожить у вас.
– Ну, разумеется, какие могут быть разговоры! Мы стали одной семьей. Я так привыкла к вам и мальчуганам, что уже не смогу жить одна. А Ян еще не известно когда вернется.
Мальчишки, узнав, что у них будет своя комната, буйно обрадовались. Гудя паровозами, они принялись перетаскивать в нее свои вещи и потребовали немедля распаковать ящик с игрушками – с самодельными автоматами, грузовиками, саблями, кубиками и конструктором.
Два дня беспрестанно лил дождь, и только в воскресенье проглянуло солнышко, умытое и по-весеннему теплое.
Борис повел Игорька и Диму на Неву, по которой, шурша и сверкая, торжественно плыл удивительно белый ладожский лед. Над разводьями кружились крикливые чайки. Они то пикировали, то взлетали и опять планировали, почти не взмахивая крыльями.
– Что они делают? – любопытствовали мальчишки.
– Ловят рыбок.
– Каких?
– Вот таких маленьких, – разводя большой и указательный палец, показывал Валин. – Корюшку, ряпушку, салаку.
– А если мы поймаем чайку, она станет нам носить рыбок?
– Надо будет выучить. Это нелегко.
У пытливых мальчишек все вызывало живой интерес. Они наперебой задавали вопросы и требовали немедленных ответов:
– Почему зенитные пушки пойманы в сетку? Они же не рыбки?
– Как же пушки стреляют? Сетка ведь будет ловить снаряды?
– Почему на площади вырыты такие узкие канавы?
– Как же в них укроешься, если крыши нет? Бомба возьмет и упадет сверху.
Борис сначала обстоятельно и терпеливо объяснял все непонятное, а потом, устав от беспрестанных вопросов, взмолился:
– Хватит, ребята. Нельзя же быть такими почемучками. Вот в школу пойдете и всё узнаете.
– А когда мы пойдем в школу?
– Этой осенью. Я вам ранцы, тетрадки и буквари куплю.
* * *
Перед Первым мая в Ленинграде отменили затемнение. Вечером из окон хлынул живой золотистый свет. Его желтые блики заиграли на темных водах Фонтанки.
Тысячу четыреста дней ленинградские улицы и проспекты были во тьме и вдруг разом осветились из края в край.
Первого мая небо над праздничным Ленинградом было девственно чистым. На Дворцовой площади проходил парад. Радиорупоры разносили перекатывающиеся крики «ура», марши сводного оркестра и торжественные залпы.
Советские войска уже были в Берлине, штурмовали рейхстаг. Чувствовалось, что скоро наступит мир. Каким же он будет? Вернется ли кто к Дюде?
Валин решил для себя: он усыновит мальчика. Игорьку будет веселее. Они вместе пойдут в школу, вместе начнут готовить уроки, бегать на лыжах, на коньках. Но как к усыновлению отнесется Зося? Для нее и Игорек обуза.
Бетти Ояровна тоже поговаривает об усыновлении. Оказывается, Ян дал слово Кириллу позаботиться о Дюде. Старушке мальчик, нравится, она его уже считает своим: шьет штанишки, рубашки. Впрочем, она и Игорька не забывает. Мальчики одеты одинаково.
– Лучше бы нам не разделять ребят, – сказал Борис. – Порознь им будет скучно.
– Я не против, – смеясь, ответила Бетти Ояровна. – Будьте моим третьим сыном, а Игорька мы зачислим во внуки.
* * *
По радио сообщили, что будет передано очень важное сообщение. Бетти Ояровна весь вечер не выключала репродуктор.
В десять часов вечера она увела мальчиков укладывать спать, а Борис уселся за письмо к Зосе. Ему хотелось выяснить: что же она намерена делать после войны?
Борис никогда не был уверен в Зосе, он ждал семейных бед. Испытал ли он с ней счастье? Да, в какой-то мере. Но это счастье было недобрым, тревожным. Раскаивается ли он в том, что так опрометчиво женился? Нет. В этой женитьбе, скорей, выгадала не она, позволявшая себя любить, а он, любящий по-настоящему. Его нередко донимали мысли: «Каково же ей было со мной? Ведь приятно доставлять радость лишь любимому человеку. Что ее устраивало в совместной жизни? Неужели только пребывание в Ленинграде и материальное благополучие?»
Он не рассчитывал, что Зося будет ему верной женой. И ничего не хотел знать об ее увлечениях военного времени. Вернулась бы только домой. Игорьку нужна мать. Да и сам он еще не стар.
А вдруг война изменила Зосю? Она же помнит о нем, раз посылает телеграммы. Может, у нее просто нет времени написать обстоятельное письмо? Переводчицам там нелегко, их могут загрузить работой в любой час.
Занятый этими мыслями, Борис не заметил, как вернулась, Бетти Ояровна и уселась штопать чулки мальчикам.
– Вы, наверно, Зосе Антоновне пишете? – спросила она. – Передайте от меня привет и попросите прислать рыбьего жиру ребятам. Здесь его не достать.
– Да, да… обязательно, – подняв близорукие глаза, ответил Валин. Приписав несколько слов, он вложил письмо в конверт и с той же задумчивой неторопливостью стал запечатывать его.
– Я ведь сегодня тоже именинница – получила письмо от Яна, – похвасталась Бетти Ояровна, полагая, что у Бориса есть вести от Зоей. – Пишет: «Чувствую себя хорошо». Совершенно здоров, а всё его по комиссиям гоняют. Тревожится, думает, что придется распрощаться с авиацией. А у него другой специальности нет.
– Пусть только приезжает, место найдем, – пообещал Борис. – Будет работать и учиться.
Лишь во втором часу ночи по радио сообщили о полной и безоговорочной капитуляции Германии. От радости хотелось петь, кричать, буйствовать. Какой тут сон? Валин решил немедленно отправиться на почтамт и телеграммами поздравить с окончанием войны Зосю и Яна.
Набросив на себя пальто, он выскочил на набережную. На улицах было более людно, чем днем. Вдоль Фонтанки двигались веселые компании с гармонями, гитарами. Незнакомые люди поздравляли друг друга, обнимались и тут же принимались отплясывать. Это была какая-то стихийная демонстрация радости.
На почтамте у окон телеграфа толпились такие же нетерпеливые поздравляющие, как и Валин. Взяв два бланка, первую телеграмму Борис написал Зосе:
«Поздравляем нашу родную победой тчк Ждем нетерпением домой тчк Крепко целуем Игорек и Борис».
