Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)
Чтобы вернуть себе боевую форму, Ян старался вести спартанский образ жизни. Но ни сон на открытом воздухе, ни пробежки по горным тропам, ни спарринги с Квестадом не приносили ему успокоения. Он чувствовал себя вялым и усталым. Даже во время разминок он быстро выдыхался.
Неужели на него так подействовала гульба со Штолем? Как он не понял, что его умышленно подпаивали, выводили из боевого состояния! И Божена, конечно, действовала в сговоре с ними. Сомов был прав: нельзя такого выпускать на ринг.
От ощущения нависшей над ним непоправимой беды Яну плохо спалось: он поднимался с постели разбитым, Нехотя шел на разминку, уныло садился завтракать и ел без аппетита.
Тревожное чувство, словно схватив за глотку, ни на секунду не отпускало его. Порой Ян даже грезил наяву. Он видел переполненный стадион – тысячи лиц, белеющих во мгле, и ярко освещенный квадрат ринга, похожий на помост для казней. За канатами – рефери. Он весь в белом. Лысый череп блестит, глаза – черные впадины. Едва слышен его голос…
И вдруг словно по трибунам прошел шквалистый ветер, он всколыхнул, вздыбил ряды – и стадион огласился плеском и восторженным ревом. Под канаты пролез Берлунд – фаворит и надежда этой огромной толпы. Шум долго не смолкает.
Но вот наступает очередь Яна. Он идет с опущенной головой, и стадион встречает его безмолвием. Ян всюду натыкается на колючие, недружелюбные взгляды и недобрые усмешки. Никто не сочувствует ему. Все, даже судьи, хотят поражения. Ни одна душа не будет болеть за него.
«Таким могильным холодом и ненавистью, наверное, встречали Риверу из рассказа Джека Лондона «Мексиканец», – с горечью думал Ян. – Но ему было за что драться. Он видел перед собой ясную цель: добыть деньги для борьбы мексиканцев за свободу. Он вместе со своим народом ненавидел гринго[3]3
Гринго – презрительная кличка североамериканцев.
[Закрыть] и на ринге сражался за революцию. Какую же цель вижу я? Кому нужны мои победы? Только самому себе, для удовлетворения моего тщеславия. А если поражение? Здесь не обретешь ни силы, ни боевого духа. Берлунд может побить. Тогда мое выступление будет выглядеть преднамеренным предательством. Даже Штоль с Лэйном откажутся от меня. Для чего им побитый и презираемый боксер? На нем много не заработаешь. Нет, нельзя мне драться с Берлундом. Домой, только домой, иначе я попаду в еще большую беду».
Когда вернулся Штоль, Ян потребовал, чтобы его отвезли в Осло.
– Зачем? – недоумевал Штоль. – Здесь спокойнее тренироваться, горный воздух…
– Мне нужны мои вещи. Без них я не могу обойтись, – солгал Ян.
– Но тебе опасно там появляться. Слушай, что они сообщили в прессу.
Штоль стал переводить интервью Сомова, напечатанное в газете.
Владимир Николаевич умышленно подчеркивал, что официальные матчи закончены, что советские боксеры с чувством признательности покидают Норвегию.
На вопрос репортера: «Каким же будет матч Ширвиса с Берлундом?» Сомов ответил:
«О таком матче нашей команде ничего не известно. Это частное дело спортсмена Ширвиса, который, видимо, для собственного удовлетворения желает помериться силами с боксером Берлундом. Матч, конечно, неофициальный, и я его одобрить не могу».
– Смотря, как наши газеты возмущаются.
Штоль начал читать крикливые заголовки буржуазных газет: «Русские отказываются от своего чемпиона», «Большевики боятся проиграть», «Советам невыгоден реванш», «Берлунд на любых условиях встречается с Ширвисом».
– Ужасный шум вокруг твоего имени, – уверял Штоль. – Это очень хорошо, о такой рекламе мечтает каждый.
На Яна эта весть подействовала угнетающе, а Штоль радовался. Не зря они с Лэйном столько времени охотились за Ширвисом. Скандал вызывает любопытство публики. К кассам хлынут потоки зрителей. Это принесет небывалый барыш.
– Едем в Осло, – продолжал настаивать Ширвис. – Иначе я откажусь драться.
Ян решил явиться в посольство и без утайки все рассказать.
Глава восемнадцатаяВнезапная смерть старого Ширвиса вызвала много недоуменных разговоров. Непонятно было, почему Эдуард Робертович ночью очутился в сквере, так далеко от дома – почти в противоположной стороне города.
Что он там делал в такой поздний час? К кому заходил? Может, его убили и отвезли подальше?
Вскрытие установило, что насилия не было. Смерть наступила от инфаркта миокарда.
– А что это такое? – спросила Ирина у медика.
– Сдали сердечные мышцы, – ответил тот. – В народе это явление называется разрывом сердца.
Бетти Ояровна, потрясенная горем, послала Яну в Осло телеграмму: «Приезжай дома большое горе».
В ожидании сына она не позволила хоронить Эдуарда Робертовича.
С наибольшим участием к ее горю отнесся Гарибан Евгений Рудольфович, казалось, был олицетворением старой, преданной дружбы. Он ежедневно навещал Бетти Ояровну, справлялся о здоровье и каждый раз спрашивал: не нужны ли деньги или какая-нибудь другая помощь?
Друзьям и знакомым опечаленный Евгений Рудольфович как бы по секрету сообщал:
– Я догадываюсь, кто виновник гибели. Его всегдашним недругом был Сомов. Видимо, Эдуарду Робертовичу стало известно, почему его Ян не участвовал в последнем матче в Норвегии. Я думаю, что он связался с Осло по радио.
По наведенным справкам выяснилось, что старый Ширвис действительно в полночь говорил по радио с Осло. Подозрения Гарибана имели под собой почву.
Гарибану важно было пустить слух и подготовить общественное мнение еще до приезда боксеров на родину. Как бы ни оправдывался потом Сомов, ему трудно будет восстановить свое доброе имя.
В день приезда боксеров Евгений Рудольфович зашел к Бетти Ояровне, чтобы подготовить ее. А она вдруг сама захотела поехать в порт.
– Лучше, чем я, никто ему не скажет об отце… Ян ведь такой впечатлительный, – говорила она.
– Я все-таки не советовал бы вам, – мягко пытался отговорить ее Евгений Рудольфович. – Ваше состояние мне не нравится.
– Дома я еще больше буду волноваться, – Бетти Ояровна расплакалась. – Позвоните, пожалуйста, Ирочке. Пусть она заедет за мной.
Евгению Рудольфовичу пришлось позвонить летчице и передать просьбу Бетти Ояровны. Ирина совсем не собиралась встречать Яна, но как она могла отказать подавленной горем матери?
– Хорошо, – согласилась она. – Я заеду за ней.
В назначенный час Ирина вызвала такси и заехала за Бетти Ояровной. На улице ее уже поджидал Гарибан.
Втроем они отправились в порт. У каменных ворот Евгений Рудольфович расплатился с шофером и, поддерживая мать Яна, повел ее к пассажирской пристани.
Встречающих собралось много. В дальнем конце, за подъемным краном, прогуливались Кальварская и Валин. Борис, видимо, в чем-то оправдывался перед Зосей, потому что разговаривал с виноватым видом, а Кальварская, как бы сердясь, капризно ударяла ёго по руке перчаткой.
Бетти Ояровна присела на скамейку и с тоской поглядывала в сторону моря. Она не могла дождаться сына, чтобы прижать его к своей груди. Ведь других родных у нее не осталось. Вместе им легче будет пережить горе.
Вот наконец в Морском канале показался белый трехпалубный теплоход. Он двигался медленно и величественно. На всех его палубах виднелись пассажиры, которые махали платками и шляпами, Бетти Ояровна попыталась отыскать глазами сына, но не сумела: все лица сливались в мутные пятна.
– А вы его не видите? – вглядываясь, спросила она Ирину.
– Нет, – ответила та. – На таком расстоянии трудно разглядеть.
Но Яна не было видно и позже, когда теплоход подошел близко и буксиры стали подтягивать его к стенке.
Гарибан хотел подвести Бетти Ояровну поближе к трапу, но женщина задохнулась от быстрой ходьбы. Остановись на середине пути, она послала Евгения Рудольфовича разыскать сына, а Ирину придержала.
– Не уходите, – попросила она. – Я очень плохо себя чувствую…
Ирина отвела ее в сторону и усадила на багажную тележку.
А Гарибан тем временем, энергично работая локтями, пробился сквозь толпу к трапу и здесь столкнулся со спускавшимся на берег Кочевановым.
– Где Ян? Я не пропустил его? – спросил Евгений Рудольфович.
– Нет, не пропустили, – ответил Кирилл. – Он остался там, не приехал.
Гарибан, словно испугавшись, стиснул его руку выше локтя: «Молчи, мол, не говори об этом так громко при всех». Он выбрался с Кириллом из толпы и, отведя в сторону, вполголоса спросил:
– Что Ширвис натворил?
– Ушел с каким-то немцем или шведом со стадиона и не вернулся. Дядя Володя остался его разыскивать.
– Но почему Ян не выступал в последних матчах?
– Он был не в форме.
– А кто это определил? Где нашли такие приборы? Сомов ведь может затравить любого, но почему же вы, товарищи, не могли заступиться?
Кирилл попытался возразить, но Гарибан не дал ему говорить:
– Не оправдывайтесь, я понимаю, не в ваших интересах было защищать его. Я не корю за человеческие слабости. Нет. Мне просто нужны подробности… как это все произошло?
Кирилл возмутился.
– Если вы полагаете, что Ширвиса окружали только подлецы, – сказал он, – то узнавайте подробности у кого-нибудь другого.
– Простите, я погорячился, – примирительно сказал Гарибан. – Вы должны понять мое состояние, Я хоть длительно не воспитывал его, но несу некую ответственность. С чего это началось?
Кирилл, предчувствуя, что врач выпытывает подробности с недобрыми намерениями, решил ничего не рассказывать.
– Я в его разговорах с иностранцами не участвовал, – сказал он.
– Но что самому-то известно?
– Все, что знал, я уже сообщил.
Кирилл вежливо поклонился и двинулся дальше.
Гарибан кинулся с расспросами к другим боксерам, но все они, словно сговорясь, неохотно говорили о Яне и делали вид, что ничего не знают о нем. А капитан команды ответил без всяких обиняков:
– Не уполномочен давать информацию.
Бетти Ояровна, видя, что на пристани осталось немного народу, заволновалась:
– Мы, наверное, проглядели Яна в толпе. Ирочка, посмотрите, не ищет ли он отцовскую машину? Скажите, что я здесь.
Ирина обогнула серое здание и вышла на площадь, где стояли легковые машины. Но и там никого из боксеров не было.
«Куда они делись?» – недоумевала девушка, внимательно вглядываясь в лица прохожих.
Вскоре поток встречающих и пассажиров схлынул, Ирина пошла к Бетти Ояровне.
Еще издали, заметив толпившихся у багажной тележки людей, девушка почувствовала недоброе.
– Что там стряслось? – спросила она у встретившегося портовика.
– Какой-то женщине худо сделалось, – ответил тот.
Ирина ускорила шаг. Она застала Бетти Ояровну лежащей на багажной тележке без чувств. Около нее суетился озабоченный Гарибан.
– Узнала, что Ян не вернулся, и… словно подкошенная, – сказал врач Ирине. – С трудом удержал.
Они вместе привели Бетти Ояровну в чувство и усадили в такси. По пути Гарибан пытался закурить, но его пальцы дрожали, он никак не мог зажечь спичку.
– Этот проклятый Сомов доконает всех, – сказал Евгений Рудольфович. – Он так издевался и так третировал Яна, что тот не выдержал и напился. А теперь они говорят: «Отстал от команды… убежал». Называют подлецом. Хороши товарищи! Хоть бы вы, женщины, сходили в обком и потребовали привлечь пакостника к ответственности. Больше ему ничего нельзя прощать.
* * *
Кочеванов видел в порту Ирину вместе с матерью Яна и не решился подойти к ним. «К чему? Всё узнают и без меня».
Он прошел стороной, выбрался за ворота и в трамвае поехал домой.
Комната, пустовавшая больше месяца, встретила его прохладой и каким-то незнакомым запахом. Взгляд Кирилла наткнулся на будильник. Стрелки показывали без семи минут шесть. Он прислушался. Часы тикали.
«Ходят», – удивился боксер. Он попробовал завести будильник – пружина не поддавалась. «Странно, у меня кто-то был. Но каким образом? Дверь ведь была заперта. Вот чудеса!»
Кочеванов внимательно оглядел свое жилье. Комната была прибранной: паркетный пол блестел, у постели лежал новый коврик, на столе пестрела скатерть, и на ней стояла ваза со свежими цветами. Чьи-то заботливые руки основательно потрудились.
Кто же здесь был? Не райкомовские ли ребята? Кирилл заглянул в ящик стола. Запасной ключ лежал на месте. Чистая фантастика!
Недоумевая, подошел к окну. Задвижка оказалась поднятой. «Вот откуда можно попасть ко мне. Не Ирина ли хозяйничала? Неужели ходила по крыше? Ну и сорванец!»
Кирилл распахнул створки окна, взглянул на мансарду противоположной стороны дома. У Ирины открыта была только форточка. В окне белела ажурная занавесь.
«К Ширвисам поехала, – решил он. – Она уже знакома с родителями Яна. Неужели у них что-нибудь серьезное? – От одной только мысли о том, что он может потерять ее, у Кирилла защемило внутри. – Ого! Не любовь ли это? Тогда чего же я жду? Не встречу ли других лучше, красивее ее? Наверное, найдутся и такие, но разве они заменят Ирину?»
Так размышляя, он снял с себя дорожную одежду, надел мягкий тренировочный костюм и прилег на постель отдохнуть.
Приятно было после долгих и утомительных странствий полежать в тиши своей комнаты.
«Чем же я займусь в оставшиеся каникулярные дни? – думал он. – Денег у меня немного. Может, пойти в порт и наняться грузчиком? Неплохая тренировка для мышц и ног… и заработать можно. Но эго уводит от цели. Лучше было бы продолжить занятия в аэроклубе. Многие парашютисты уже сами поднимаются в воздух на ПО-2. Неужели я бездарней? Мне же Ирина может помочь. Идея! Вот тема для серьезного разговора с ней. Чудесно будет, если еще до училища я научусь летать. Сегодня же надо повидать ее…»
* * *
Ирина вернулась от Бетти Ояровны расстроенной. Гарибан, провожая ее, так надоедал своими настойчивыми советами, что она в конце концов сказала:
– С Яном разберутся и без меня. Почему я должна вмешиваться, когда толком ничего не знаю?
– Вам, как невесте, скорей поверят.
– Я никогда не была его невестой.
– Странно. А я был уверен, что вы для него настоящий друг. Стоит человеку попасть в беду, как все от него отворачиваются.
– Знаете что, – вдруг рассердилась Ирина, – я не люблю, когда меня подозревают в подлости. Не утруждайте себя – дойду домой одна..
Не подав Гарибану руки, она ускорила шаг. Он нагнал ее:
– Ирина Михайловна, не сердитесь… Я ведь не со зла. Мной руководит гуманное желание помочь, сделать доброе дело.
– У меня же нет никаких прав вмешиваться в дела боксеров.
– Вы бы могли выступить в роли свидетельницы. Но не будем больше об этом. Меня ведь интересует и ваша судьба, Ирина Михайловна. Почему вы вдруг забросили спорт, тренировки?
– А я не забросила, с чего вы взяли? Готовлюсь к высотным полетам.
– Зачем? У вас же хорошо идет бег, прыжки. Если позволите всерьез заняться вами – гарантирую, через полгода будете мастером спорта.
Ирине было неловко за Гарибана.
– Это слишком высокое для меня звание, – холодно сказала она и, увидев на остановке свой трамвай, торопливо попрощалась и уехала домой.
Еще на улице, изнывая от духоты, Ирина заметила, что над городом собираются грозовые тучи. Поднявшись к себе на мансарду, она распахнула окно, – тучи уже заволокли все небо до самого горизонта зловещей свинцово-фиолетовой завесой. Стало темнеть, словно наступала ночь.
«Ух и сверкнет же сейчас! – подумалось Ирине. Невольно глаза ее наткнулись на раскрытое окно Кочеванова. – Неужели я его так оставила? – встревожилась девушка. – Дождем может залить комнату, надо прикрыть».
Не мешкая, она взобралась на подоконник, вышла на крышу и с обычной легкостью перебралась на противоположную сторону дома.
Прежде чем прикрыть окно, Ирина заглянула в комнату – и чуть не оступилась от неожиданности. Она почему-то решила, что и Кирилл не вернулся, и поэтому была поражена, увидев его спящим.
Осторожно спрыгнув в комнату, Ирина на цыпочках подошла к постели.
Кирилл спал, забавно раскинув руки. Ровное дыхание едва вздымало грудь. От всей его сильной и крепкой фигуры, зарумянившегося лица, чуть запекшегося и по-детски полураскрытого рта веяло чем-то таким родным, что девушке невольно захотелось прильнуть к нему.
– Здравствуй, Медведка, – шепнула она и, пригнувшись, слегка коснулась губами его рта.
У Кирилла дрогнули веки, и на лбу появилась морщинка.
«Сейчас проснётся, – испугалась Ирина. – Еще рассердится, надо уходить».
Но вернуться к себе в комнату ей уже не удалось. По крыше застучали, запрыгали, рассыпаясь жемчужинками, крупные капли дождя. Сверкнула молния, и хлынул такой ливень, что казалось, будто с неба опустилась сплошная завеса.
Гром разбудил Кочеванова, Кирилл приподнял голову и, заметив у окна Ирину, опять принял прежнюю позу. Сквозь полуоткрытые веки он наблюдал за ней.
Гроза Ирину всегда почему-то возбуждала и веселила. А в этот день – особенно. Все было чудесно: и дождь, и гром, и пляски серебристых фонтанчиков На крыше. Казалось, что это не водяные струи, а тысячи легких и тоненьких балерин, одетых в прозрачные ткани, поднявшись на цыпочки, топочут и кружатся по железному скату. Ирина даже улавливала ритм их танца.
Балерины-фонтанчики захватили всю крышу, прыгали на подоконнике. Брызги летели в лицо Ирине.
«Ой, подоконник же мокрый, – спохватилась она. – Сейчас вода польется в комнату».
Прикрыв окно, Ирина вернулась к Кириллу. Она осторожно провела рукой по его волосам, по щеке, Дотронулась пальцами до припухшей губы… И тут произошло неожиданное – Кирилл рывком поднялся и крепко схватил ее за плечи:
– Ага, попалась!
– Да, – ответила Ирина с такой потрясающей покорностью, что ему показалось, будто она сейчас заплачет.
Повинуясь безотчетному чувству, он привлек ее к себе и поцеловал в полураскрытые губы.
Девушка прижалась к нему так, что он почувствовал трепетное тепло ее тела.
Ирине действительно хотелось плакать. Она всем существом чувствовала, как каждая ее жилка, каждая частица тела пробуждалась и тянулась к нему.
В бурной благодарности Ирина вдруг поцеловала его руку. Кирилл растерялся:
– Не смей… не надо…
За окном бушевала гроза, низвергая на город потоки дождя. Частые молнии озаряли комнату, и удары грома сотрясали стены. Но Кирилл и Ирина ничего не видели и не слышали. Счастье их оглушило…
А когда к ним вновь вернулись обычные ощущения, то гроза, уже ворча, уходила прочь и ливень начал стихать, лишь в желобах хлюпала и бурлила вода.
Ирина первая осмелилась поднять глаза и взглянуть на Кирилла. А он, потрясенный и смущенный, сидел опустив голову, не в силах сказать слово.
– Ты сердишься на меня? – спросила она. – Теперь возненавидишь, да? Пусть тебя ничто не тревожит, во всем виновата только я.
– Глупенькая, кто же на тебя сердится? – вдруг заговорил он. – Я просто ошеломлен… и в подсознании тревога: а не погубили ли мы дружбу?
– Нет, ну что ты! – горячо возразила она. – Ты для меня стал еще родней. Кажется, я отдала бы за тебя всю кровь каплю за каплей…
– Понимаешь, я еще не могу определить своего состояния, – перебил он ее. – С тобой мне всегда спокойно и хорошо. Ты не можешь помешать никаким моим делам, а наоборот – если долго отсутствуешь, то тебя недостает мне, я скучаю. Наверное, это и есть любовь. То, что произошло сегодня, я еще никогда не испытывал.
– А я давно поняла, что люблю тебя. Правда, пыталась перебороть, подавить в себе это чувство, но ничего не вышло: всегда ловила себя на том, что ищу твои черты у других. В моем представлении ты лучше всех…
Глава девятнадцатаяИз Норвегии Сомов и Ян возвращались на теплоходе. Владимиру Николаевичу удалось лишь в последнюю минуту достать билеты в четырехместную каюту, в которой уже находились два пассажира – работники торгпредства, побывавшие в Германии.
Торгпредовцы рассказывали, как немцы, подогреваемые действиями и речами Гитлера, усиленно готовятся к войне. Они замечали это на предприятиях, занятых гонкой военной продукции, на улицах, где строем под бой барабанов маршировали штурмовики, в школах и лагерях трудовой повинности.
Владимир Николаевич, заинтересовавшийся жизнью Германии, быстро сдружился с торгпредовцами, а Яну было душно в каюте, он целые дни слонялся по теплоходу. Часами смотрел на крикливых и прожорливых чаек, летевших за кормой, заглядывал на мостик, в салон или лежал в шезлонге на верхней палубе и, закрыв глаза, думал, как ему быть дальше.
Сомов спас Яна от назревавшего скандала: он отдал всю свою валюту на оплату ресторанных счетов и пригрозил спортивным дельцам, если они не отвяжутся, разоблачить их в печати. Но в Ленинграде он, конечно, не пощадит и расскажет все как было. Только бы не отцу. У Яна и мысли не появлялось, что того уже нет в живых. Телеграмму матери он расшифровал по-своему: «Дома горюют оттого, что я не вернулся со всеми».
Значит, там многое известно. Вот подлецы! Не пожалели даже стариков. Яну придется попросить Сомова хоть перед отцом не преувеличивать его вины. Владимир Николаевич – старый друг отца, неужели он не поймет, что всякое расстройство губительно для больного сердца. В комитете, конечно, отнесутся со всей строгостью. С боксом ему, видимо, придется на время распрощаться. И за границу он не скоро попадет. Вот идиот, что натворил.
Чем же он займется в ближайшие годы? Вернется в Кораблестроительный институт и все начнет сначала? Нелегко это, ровесники уже ушли далеко. В общем, надо серьезно подумать о жизни и решить, какая же работа ему по душе. Не собирался же он стать профессионалом бокса? Но одно ему было ясно: жил он как-то пусто и бездумно. Пора кончать с этим…
В море Ян не решился откровенно поговорить с Сомовым, а в Ленинграде все пошло не так, как задумалось. В порту его встретил шофер. Решив, что это отец прислал свою машину, Ян отдал встретившему чемодан и спросил:
– Где же старик?
– В машине, – ответил шофер и повел Яна к «эмке», стоявшей в стороне.
В «эмке», оказывается, сидел не отец, а Гарибан. Он втянул Яна к себе, порывисто обнял и предложил:
– Едем ко мне… необходимы подробности. Выработаем совместный план действий.
– Может, сначала к нам? – попробовал возразить Ян. – Родители, наверное, ждут.
– Родители? – как бы не поняв его, переспросил Гарибан. – Ты ничего еще не знаешь?
– Нет. А что случилось?
Не желая при шофере откровенничать, Евгений Рудольфович пообещал все рассказать дома. По пути он интересовался лишь пустяками: «В каких городах удалось побывать боксерам? Как их принимали? Много ли было зрителей на матчах?» И у себя на квартире Евгений Рудольфович всячески оттягивал неприятный разговор. Вызвав домработницу, он велел ей приготовить ванну для гостя и завтрак на двоих.
Яна встревожил намек Гарибана о неблагополучии в доме. «Что же стряслось?» – весь путь думалось ему. А в кабинете Гарибана он не вытерпел и потребовал:
– Не томите! Что с отцом?
– Сейчас узнаешь, не торопись… весть не из приятных.
Евгений Рудольфович закурил, выпустил, клуб дыма и глухим голосом заговорил:
– Твой отец в полночь был в портовой радиостанции и добился разговора с Осло. Тебя, видимо, не разбудили. У микрофона был Сомов… этот жестокий человек наговорил такое, отчего любому может стать худо. Проще говоря – Эдуарда Робертовича нашли под утро на скамейке в сквере…
– Сердце?
– Да.
– Какая ему была оказана помощь?
Гарибан, опасаясь, что глаза выдадут его, как бы в волнении подошел к окну и, не оборачиваясь, дрогнувшим голосом сказал:
– Помощь запоздала, он был мертв. Позавчера похоронили.
Эта весть ошеломила Яна.
– Значит, в его смерти повинен я? – Голос у него вдруг охрип.
– Не ты, а Сомов, и этот человек должен ответить. Я добьюсь его изгнания из всех спортивных организаций. Такого на сто километров подпускать нельзя к молодежи. Он травмирует сердца.
Ян многого не понимал из того, что говорил Гарибан. При чем здесь Сомов? Он спросил:
– А с мамой что?
– С ней?.. Она думала, что ты вернешься со всеми. В порту ей стало плохо. Я устроил ее в больницу… Все же не одна: уход лучше, и заодно исследуют. Мне не нравится ее кровяное давление, так что дома тебя никто не ждет.
У Яна запершило в горле. А Гарибан продолжал вдалбливать свое:
– Советую уехать на время и ни с кем не встречаться. Пусть страсти улягутся. Мы произведем разведку и соответствующую подготовку. Наш долг – любым способом смять, свалить Сомова. Вспомни все, что там было, до мельчайших подробностей, не таясь. Мне надо детальней знать, как он травил тебя. Ты способен собраться с мыслями?
– Сейчас мне не до этого, – ответил Ян. – Я хотел бы съездить на кладбище и в больницу. Вы покажете, где могила отца?
– Да, конечно. Какой может быть разговор! – согласился Гарибан, хотя ему очень не хотелось ехать.
Он вызвал по телефону «эмку», и они вместе отправились на кладбище.
У свежего могильного холма, скрытого под грудой венков, пахнувших краской и еловой смолой, Ян вспомнил, каким был отец в последний раз, и слезы застлав ли ему глаза. Боясь разрыдаться, боксер стиснул зубы, сдерживая подступавший к горлу ком. Но вздрагивающие плечи выдавали его.
«Прости, отец, я не выполнил твоей последней просьбы. Обещаю учиться, работать, заботиться о матери. То, что произошло со мной, никогда больше не повторится…» – говорил он мысленно.
Гарибан стоял в стороне и настороженно наблюдал за Ширвисом. Скорбно сгорбившийся Ян так походил на своего сутулого отца, что Евгению Рудольфовичу стало не по себе.
«Мерещится, – подумал он. – Надо скорей кончать со всей этой историей».
На кладбище они пробыли недолго и вместе поехали в больницу. День был неприемный, посетителей в палаты не пропускали, но Гарибану удалось уговорить главного врача. Яна, одетого в белый халат, провели к матери.
Бетти Ояровна лежала на больничной койке очень бледная. Увидев сына, она хотела подняться, но Ян остановил ее.
– Лежи, мама, не надо, – сказал он и, опустившись на колени, поцеловал ее руку, как это делал в детстве, когда просил у нее прощения.
Бетти Ояровна поняла его. Она безмолвно заплакала; слезы скатывались по ее лицу на грудь и подушку. Мягкой рукой мать коснулась волос сына. Она все прощала.
У Яна защипало глаза. Мать вздохнула и пальцем потерла висок, – она, видимо, подыскивала слова, которые меньше бы причинили боли сыну.
– Ты помнишь наш давний разговор у ворот? – спросила она.
Да, Ян не забыл того зимнего дня, когда директор школы за какую-то провинность отослал его домой и велел привести мать. Мальчик не сразу пошел домой, а слонялся по улицам. Бетти Ояровна, возвращавшаяся с рынка, наткнулась на него у ворот. Ее удивило раннее возвращение сына из школы. А Ян от стыда и растерянности не мог смотреть ей в глаза. Пересиливая себя, он с трудом сознался в провинности. Мать укоризненно покачала головой и сказала: «В жизни тебя ждет еще много ошибок. Не пугайся этого. И не страшись идти на суд. Мальчик должен быть мужественным».
– Я не свихнусь, обещаю тебе, – вслух произнес Ян и посмотрел в глаза матери: так ли он понял ее?
Бетти Ояровна качнула головой: да, они понимают друг друга.
Рассказав о своих делах, Ян поцеловал мать и попросил:
– Только, пожалуйста, не тревожься. Наказания я не боюсь… Попробую подняться, пойду учиться.
– Я надеюсь. Ты всегда был верен своему слову. Только не дай одолеть себя гордыне и злобе.
Постараюсь, мама.
В вестибюле Яна поджидал Гарибан.
– Не отправиться ли нам прямо в спортивный лагерь? – спросил он. – Наши готовятся к осенним соревнованиям. Хоть немного отвлечешься.
– Я никого не хочу видеть.
– Мне это понятно. Будешь жить в карантинном домике. Отдаю свое ружье и Альфу. Собака – верный друг, она лучше людей.
Ян нахмурился, – ему не хотелось уезжать далеко от матери.
– И по другим причинам лучше не мозолить глаза нашим деятелям, – продолжал Евгений Рудольфович. – Людские сердца отходчивы, но для этого требуется время. Если ты покажешься начальству не сейчас, когда все обозлены, а позже, то меньше достанется. Это уже проверено опытом жизни.
– Хорошо, – согласился Ян. – Но поедем не сегодня, а завтра утром. Мне хотелось бы повидаться кое с кем из друзей.
– Когда приходит беда, друзей остается немного, – заметил Гарибан и предложил: – Располагайся у меня в кабинете. Советую использовать телефон. Самое удобное средство общения в таких случаях: не видно ни краски стыда в лице собеседника, ни его ускользающих глаз.
* * *
После обеда Ян позвонил Борису Валину.
Толстяк обрадовался, услышав его голос:
– Наконец-то! А то уж думали, что ты там на вечные времена застрял. Ходили встречать с Зосей, да ничего толком не узнали. И Кирюшку не поймать; дома, что ли, не бывает? Чего ты там натворил?
– Накуролесил, – сознался Ян. – Попал в неприятную историю. При встрече расскажу. Ты сегодня свободен?
– К сожалению… взял билеты. Идем с Зосей в Нарвский дом культуры, – МХАТ приехал, «Вишневый сад» показывают.
– Та-ак, – понимающе протянул Ян. – Ясное дело. А как твои дела?
– Парашют пошел в серийное производство. Целым конструкторским бюро командую. Верчусь, часа свободного не имею. Килограмма три словно ветром сдуло. В общем, жить можно. Даже и в личных делах кое-какие сдвиги наметились: с Зосей вижусь почти ежедневно, танцевать научился…
Толстяк хвастался успехами, забыв, что у Яна горе и неприятности.
– Заходи как-нибудь! – кричал Валин в трубку. – Расскажу подробней…
Не дослушав его, Ян резким движением нажал на рычаг аппарата.
Будь Валин настоящим другом, он бы не вспомнил о театре, а немедленно примчался бы сюда, подбодрил и помог советом. Впрочем, еще недавно Ян сам был таким же: жил лишь для собственных удовольствий. Разве променял бы свидание с интересной девушкой на нудные жалобы приятеля, которому не повезло в жизни? Зося не пожертвует театром ради него. Их обоих нельзя причислять к верным друзьям. Они теперь только знакомые.
Большинцовой Ян позвонил без обычной уверенности и хрипловатым голосом сказал:
– Я хочу увидеться с вами, и как можно быстрей.
– А нужно ли, Ян? – тихо спросила девушка. – Мы, видимо, неправильно понимали друг друга. Мне бы не хотелось вводить вас в заблуждение.
– У вас кто-то другой?
– Да, – ответила она. – И давно.
Ширвис не поверил ей: «Обычная девичья привычка перечить, выдумывать».
– Кто он? – потребовал Ян. – Назовите его имя.
– Вы знаете… Кирилл Кочеванов.
Больше с ней не о чем было разговаривать. Если это шутка, то неуместная. Ян со злостью положил телефонную трубку. В другое время он бы поехал к Ирине и добился решающего разговора. Ян никому бы не уступил её. Но сейчас он не верил в себя. А Кочеванов каков? Все готов захватить.
Больше звонить было некому… Ян знал, что приятели, которые еще недавно льстили ему и не скупились на похвалы, теперь будут избегать его. Такие набиваются в друзья лишь в дни славы и благополучия.
Он прошел в столовую, где Гарибан просматривал газеты, и сказал:
– Мне в городе больше делать нечего. Если хотите – едем сегодня.
Евгений Рудольфович только этого и ждал:
– Уже чураться начали? Видеться не желают?
– Ну и пусть.
– Ах, подлецы… ах, мерзавцы! – убирая газеты в портфель, возмущался Гарибан. – Теперь ты по-настоящему узнаешь, кто был другом, а кто лишь притворялся им.
