Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
Ирина кляла себя за то, что согласилась уехать из Ленинграда. Живя в уральской глуши, она, тоскуя, писала в дневнике:
«Кругом сосны, обомшелые камни, родниковые ручьи и прозрачно-чистый воздух, а мне плохо.
Здесь, у подножья небольшой горы, будет выстроен завод и здания для исследовательских институтов. Пока существуют только небольшое селение у речки и барачный город в лесу.
Валин весь день занят. Он превратился в строителя и приемщика грузов, поступающих из Ленинграда и других городов.
– Если удастся всю технику эвакуировать, – говорит Борис, – мы выиграем войну.
Я все еще без дела, потому что сейчас нужны только грузчики, монтажники, плотники, каменщики и бетонщики.
Живем тесно. Борису, как начальнику, дали отдельную комнату, но мы – Бетти Ояровна, бабка Маша, я и ребятишки – вытеснили из нее хозяина. Борис сюда забегает лишь за тем, чтобы отдать дополнительный паек и захватить смену чистого белья. Спит он на столе в конторе.
Каждое утро мы просыпаемся, когда на улице еще темень, и с надеждой ждем первых известий по радио. Неужели прошедшая ночь не принесла нашим войскам успехов? Но в сводках Совинформбюро пока одни огорчения. Сегодня наши войска покинули Киев.
Ленинград окружен. Гитлеровцы рвутся к Москве. А прошло всего лишь три месяца. Что будет дальше?
От Кирилла уже который день нет писем. Я послала телеграмму Яну, он на нее не ответил. Что могло случиться?
28 сентября.Получила странное письмо от Зоси. Она в Заполярье. Пишет, что виделась с Яном. Видимо, опасаясь вымарок военной цензуры, Зося так зашифровала сообщение о Кирилле, что я изнываю от тревоги.
«Ян готов летать день и ночь, – писала она. – Он одержим одной мыслью: убивать, мстить за Кирилла. Гибель отца, мне кажется, Ян меньше переживал.
С Кириллом не все еще ясно. Полагают, что он идет пешком по тундре. Это километров сто, не меньше. Местность дикая».
Неужели вынужденная посадка в тундре? Хоть бы узнать какие-нибудь подробности от понимающих людей.
По штемпелю видно, что письмо шло шесть дней. За этот срок многое могло измениться. Буду просить Валина послать Зосе срочную телеграмму с запросом. От меня «молнии» не примут.
1 октября. Утром по радио опять неприятная весть – наши войска оставили Полтаву. Немцы все движутся и движутся. Они захватили почти всю Украину. Когда это кончится?
Пришел ответ от Зоси: «Разыскивают сверху зпт пока безрезультатно тчк Есть надежда тчк Привет Яна».
Кого же они послали на розыски? Мне надо быть там. Оставлю Дюдю старушкам и попытаюсь пробиться в Заполярье. Попрошу «ПО-2» и сама его найду.
10 октября. Была в Свердловском горвоенкомате. Военком был вежлив, но тверд.
– Многие жены стремятся к мужьям, – сказал он. – Но мы на это не можем пойти. Дороги и так забиты.
В обкоме комсомола отнеслись ко мне душевней. Даже по секрету сообщили, что Герой Советского Союза Марина Раскова создает женский авиационный полк. Набирает добровольцев. Если я потороплюсь в Москву, то попаду в него.
Что делать? В Заполярье меня не пустят. Да и чем я смогу помочь Кириллу? Время не ждет, сейчас все мы должны взяться за оружие. На самолете я лучше защищу Игорька и Дюдю. А дома и без меня за ними присмотрят. Решено – еду к Марине Расковой. Она меня поймет. Только бы Борис не заартачился.
Не мешкая, прямо из обкома я связалась по телефону с Валиным. Узнав о моем решении, Борис, конечно, огорчился, это я почувствовала по голосу, но он не стал попрекать и отговаривать, а, наоборот, попробовал подбодрить.
– Хорошо, не волнуйся. Можешь рассчитывать – присмотрю за малышом. И старух не покину, не беспокойся. Будет одна семья. Надеюсь прокормить всех. Только уж и вы, черти, не забывайте. Помните – не бегемотья у Валина шкура. И сердце у него есть, будет страдать и болеть за вас. Старайся писать чаще.
Может быть, когда-нибудь я покажу дневник Кириллу. Пусть знает, как все началось, и не укоряет меня.
Пишу на вокзале. Поезд пойдет в первом часу, а сейчас только одиннадцать. Как бы хотелось повидать Дюдю и еще раз прижать к груди. Я даже не попрощалась с ним как следует. Впрочем, так лучше. Он бы своим сердечком почувствовал, что я покидаю его надолго, и плакал бы, не отпускал.
13 октября. Была в Центральном Комитете комсомола, зашла к секретарям, все рассказала. Высокая блондинка в белом свитере покачала головой и спросила:
– На кого же вы ребенка бросаете?
В ее вопросе было осуждение, а в глазах сочувствие: «Еще не поздно, передумай, вернись, тебя никто не принуждает».
– Я не бросаю… оставила в надежных и добрых руках. Прошу: не спрашивайте о ребенке. Я сама измучилась, но иначе нельзя, я обязана быть на фронте. Я умею летать и могу-защищать малышей лучше, чем другие.
Больше они ни о чем меня не спрашивали. Секретарь ЦК сама позвонила Расковой. Марина Михайловна согласилась принять вне очереди и велела прибыть к четырем часам в Военно-воздушную академию.
В старом Петровском парке нетрудно было найти огромное здание. Капитан с красной повязкой дежурного показал мне, где формируется женский авиационный полк.
В комнате ожидания перед дверями мандатной и медицинской комиссий толпились девушки. Тут были школьницы, студентки, работницы. Многие из них не имели никакого отношения к авиации и очень боялись, что их не примут. Всех, кто выходил, они окружали и наперебой спрашивали:
– Строго осматривают? К зрению придираются?
– А если голова кружится, пропускают?
– Справки о стрелковой подготовке и прыжках с парашютом требуют?
– Ничего не требуют. Посмотрели, постукали и говорят: «Годна. Отправляйся домой за вещами и в ноль восемь быть на месте. Лишнего не брать. Главное – ложка и кружка».
Я прошла в комнату мандатной комиссии. За длинным столом сидели пожилой полковник и две женщины в военной форме. Раскову я сразу узнала по гладкой прическе с пробором посредине и белозубой улыбке. Я помнила ее портреты, они всюду печатались после знаменитого беспосадочного перелета из Москвы на Дальний Восток.
Марина Михайловна поднялась мне навстречу.
– Ирина Большинцова?.. – спросила она мягким грудным голосом. – Будем знакомы. Очень хорошо, что вы молоды.
Она отвела меня к небольшому столику, усадила на стул и начала просматривать документы.
– Обучили более ста человек? Замечательно! Нам такие нужны позарез. Правда, вам достанется. Полеты днем и ночью по уплотненной программе. Вы, конечно, военной подготовки не проходили. Ничего, наверстаете, почитаете уставы, пройдете строевую. На первых порах получите звено, аттестуем на лейтенанта, а там видно будет. Поздравляю с зачислением в первый женский авиационный полк!
Видимо, у других добровольцев во время крепкого пожатия руки вид был бодрый и глаза загорались радостью, а я выглядела по-иному. Марина Михайловна удивленно заметила:
– Почему такая печаль? Да вы никак плакали?..
– У меня на Урале малыш… Ему третий годик пошел.
Говоря это, я не сумела подавить дрожи губ. И вдруг вижу, что и у Героя Советского Союза Марины Расковой в глазах засветились слезы. Она еще раз пожала мне руку.
16 октября.Живу в общежитии. Большая светлая комната со столом в центре. Вдоль стен семь узких железных коек с жесткими матрацами и серыми солдатскими одеялами. Со мной здесь находятся четыре студентки, обучавшиеся в Центральном аэроклубе, и две летчицы гражданской авиации. Одна из них оставила в Сибири у матери двух маленьких девочек. Ее муж тоже на фронте, он танкист. Сейчас целыми семьями уходят на войну.
Положение тяжелое. Наши войска покинули Орел, Брянск, Вязьму. Гитлеровцы упрямо рвутся к Москве.
«Правда» печатает передовицы, призывающие напрячь все силы. Стране угрожает смертельная опасность.
Мы просыпаемся в темноте от громких голосов:
– Подъем… Подъем! – бегая от двери к двери, кричат дежурные из коридора.
Зажигаем свет, включаем радио. Первые известия с фронтов выслушиваем полусонные, со слипающимися глазами, потом одеваемся и бежим умываться.
Все наше время расписано по часам: после завтрака спешим в парк на построение. Здесь все дорожки и трава покрыты опавшими листьями. Лишь на дубах и некоторых тополях они еще держатся.
Командование решило всех нас одеть в одинаковую военную форму. Но такой одежды для женщин еще не пошили. Нам выдали только то, что было на складе: гимнастерки, брюки, мужское белье, кирзовые сапоги с портянками.
Портянки всех привели в умиление. Они были из теплой пушистой байки – «мировые пеленки!» А всё остальное для женщин не подходило. Одну шинель можно было надеть на двух таких, как я, и застегнуть на все крючки и пуговицы.
Сапоги для нас старались подобрать, как уверял складской старшина, «самые миниатюрные», но и они были не менее сорокового размера. А наши девушки до армии щеголяли в туфельках от тридцать четвертого до тридцать седьмого размера. Чтобы сапоги не хлябали, пришлось в них напихать бумаги и ваты.
В мужской одежде девушки утопали. Из всех комнат, где шла примерка, то и дело раздавались взрывы хохота. Некоторые рубахи годились для усмирения буйных, а штаны со штрипками оказывались на полметра длиннее ног.
Низкорослые девчата, вырядившиеся в солдатскую форму, имели комичный вид. Сперва от смеха у них только влажнели глаза, а потом кой у кого закапали настоящие слезы:
– Неужели так и будем ходить? Засмеют.
Мы замучили кладовщиков, заставляя их отыскивать для нас одежду самых малых размеров. Но и это не всех устроило. Пришлось добывать ножницы, иголки, нитки и самим подрезать, ушивать, переставлять пуговицы, подгонять форму по фигуре».
Глава пятнадцатаяВ напарники к Шубнику попал сержант Стебаков. Молодому пилоту, любившему прихвастнуть, льстило то, что он вызвался прикрывать летчика, с которым другие не решались летать. После каждого полета Стебаков с подробностями рассказывал, как ему приходится изощряться, чтобы не потерять Шубника. При этом он снимал реглан и показывал гимнастерку. Она была мокрой – хоть выжимай.
Во время боевых вылетов Ширвис больше чем за другими следил за этой парой. Шубник летал виртуозно. В минуты опасности он умел неожиданным маневром обмануть противников, уйти от лобовой встречи. Но в его действиях не чувствовалось стремления уничтожить врага, он лишь спасал себя, при этом забывал о Стебакове. Шубник уже дважды терял напарника.
В августе гитлеровцы стали выпускать на вольную охоту «волков» – своих лучших асов. «Волки» не принимали участия в общих боях. Они обычно ходили много выше и высматривали: не выскочит ли из оборонительного круга новичок, не вздумается ли подбитому спасаться в одиночку.
В последний раз Шубник потерял Стебакова, когда у того не осталось боезапасов. За Стебаковым увязались два «волка». Положение создалось тяжелое. Ему пришлось хитрить, маневрируя, бросать самолет из стороны в сторону и делать неожиданные виражи, чтобы гитлеровцы проскакивали мимо. Стебаков даже нашел в этом маневрировании какой-то ритм. Его самолет, делая крутые повороты, прячась в лощинах между сопок, наконец оторвался от преследователей и сел на аэродром чуть ли не с сухими баками.
Придя в себя и подсчитав дырки в фюзеляже, молодой пилот не стал жаловаться, а принялся хвастать:
– Ну и обштопал же я сегодня «мессеров». Вальс Штрауса перед ними начал выплясывать: то одну ножку дам, то другую, а затем – крутанусь… да так, что они рты разинули и упустили меня.
Ширвис на разборе боя сделал Шубнику замечание:
– Вы сегодня вели себя не по-товарищески: заботясь о себе, бросили напарника без боеприпасов на произвол судьбы. Стебаков спасся чудом, а вы вернулись с полным комплектом снарядов.
– Я не виноват, что Стебаков нерасчетлив, – стал оправдываться Шубник. – В бою нельзя терять секунды. Бывают положения, когда удобней стрелять ведомому. Сегодня я пропустил его вперед. Стебаков быстро растратил патроны и снаряды и превратил свой самолет в летающую карету. Он и меня не мог прикрывать. Такого напарника нетрудно потерять в бою. Так что ваше справедливое замечание больше относится к нему, нежели ко мне.
– Я вас предупредил, – пригрозил Ян. – В другой раз поступлю по законам войны.
На следующий день, когда над линией фронта завязался воздушный бой, Ширвис вдруг заметил, что один из его самолетов, выйдя из «карусели», стал беспорядочно падать.
«Подбили! – решил он. – Кого? Это же «ишачок» Шубника. Как он нарвался… Сейчас грохнется на сопки… Нет, выровнялся…»
Самолет, оказывается, не был подбит, летчик искусно имитировал падение, чтобы выйти из боя.
– Вот подлец! – изумился Ян. – Ну, ловок!
Стебаков, оставшись без ведомого, заметался. Но едва он выскочил из круга, как сверху на него насел откуда-то взявшийся «волк». Сержант стал бросать самолет то влево, то вправо…
Ширвис ринулся на помощь, стремясь пристроиться в хвост «волку», но сразу же почувствовал, что перед ним опытнейший ас. «Волк» маневрировал с такой быстротой и ловкостью, что его трудно было поймать в прицел.
Ширвис вынужден был прекратить преследование, так как бензомер уже показывал, что настало время уходить на свою территорию.
Вернувшись на аэродром, разъяренный Ширвис подозвал к себе Шубника:
– Почему вы оторвались от своих?
– У меня горючее кончалось.
– Не выдумывайте. Мы в один час заправлялись, у всех осталось столько же.
– У меня, видно, протечка.
Шубник смотрел на него ясным и безмятежным взглядом. Это взорвало Ширвиса, но, вспомнив, что он заместитель командира, Ян сдержался и сказал:
– Хрусталев, поручаю вам провести воспитательный разговор. Только не забудьте сказать этому… храбрецу, что закон непрерывности жизни останется в силе, даже если такой красавчик погибнет. И предупредите его: еще хоть раз увижу, как он труса в небе выплясывает – пусть пеняет на себя.
Не взглянув больше на Шубника, Ширвис ушел в землянку дежурных.
Воспитательного разговора, конечно, и у Хрусталева не получилось.
– Всякий трус – презренная личность, – сказал он Шубнику, – а ты вдвойне, так как показательного из себя строишь. Глаза бы не смотрели на тебя.
Хрусталев с презрением отвернулся и зашагал по краю аэродрома. Остальные летчики двинулись за ним.
– Стебаков! – окликнул Шубник своего напарника.
Но тот, сделав вид, что не слышит, поспешил уйти.
Неизвестно, чем бы кончилась эта история, если бы комэск, вернувшийся из патрулирования, не сообщил, что за вторыми сопками видел двух бредущих мужчин. Один, как ему показалось, похож на Кочеванова.
Шубник, конечно, сразу же был забыт. Ширвис и Хрусталев попросились слетать, чтобы удостовериться, не ошибся ли комэск. Командир полка не возражал. Он сам был неимоверно обрадован.
– Захватите шоколаду и печенья, – предложил Чубанов.
Увязав в пакет печенье, шоколад, банку консервов и полбуханки хлеба, летчики без промедления вылетели.
Летали они минут двадцать и, вернувшись, сделали в воздухе по две «бочки» и пошли на посадку.
– Радуются! Лейтенант Кочеванов жив! – определил Сережа Большой.
Он первым устремился к самолетам, за ним побежали другие товарищи по эскадрилье, ждавшие добрых вестей.
– Он, Кирюшка, идет! – не вылезая из кабины, стал рассказывать Ширвис. – Километрах в пятнадцати от нас. Я его сразу узнал. Кажется, пленного ведет. Вот это парень!.. – Ян оглядел подбежавших технарей и летчиков и, не обнаружив среди них Шубника, добавил: – Не то что некоторые показательные!
Тут же начали выявлять: кто желает пешком пойти на помощь Кочеванову?
Желающих нашлось много, но начальник штаба отобрал только четверых и посоветовал им захватить с собой врача и носилки.
Небольшая экспедиция, которой руководил Ширвис, собралась быстро и, не задерживаясь, отправилась в путь.
* * *
Кирилл брел по тундре, едва волоча ноги. Его изнурило недомогание, начавшееся после первой ночевки у ручья. Тело все время было влажным, но стоило забраться в спальный мешок – начинался озноб. Потом становилось жарко, дышать было трудно. Он высовывался из мешка, хватал раскрытым ртом прохладный воздух и остывал.
По утрам Кирилл с трудом поднимал отяжелевшую голову. «Грипп, наверное, – думал он и приказывал себе: – Не раскисать!»
Стиснув зубы, он выползал из спального мешка и, преодолевая головокружение, начинал обуваться: с трудом надевал левый сапог, отдыхал несколько минут, принимался за правый. Простейшее дело утомляло его.
Гитлеровец видел, что русский изо дня в день слабеет и скоро не сможет связывать его. Скорей бы пришел этот час! Тогда он овладеет пистолетом, заставит русского повернуть назад и тащить поклажу до линии фронта. А там можно будет пристрелить его.
По утрам, вскипятив на костре воду с брусничником, Кирилл отламывал по равной дольке шоколада себе и пленному и пил с ним горячий настой. Потом, нагрузив на немца поклажу, он по компасу, снятому с самолета, определял направление и отправлялся в путь.
Шли не спеша по перелескам, по каменистым осыпям и пустошам, покрытым мхами, белоусом и «кошачьей лапкой». На болотах подкреплялись ягодами, а если где встречали семьи леммингов, то Кирилл начинал охотиться на них. Крошечного грызуна, размером чуть больше мыши, нетрудно было прихлопнуть сумкой или убить палкой.
Привалы делали у речек или у прозрачных ручьев, в которых водилась форель. Но осторожную рыбу руками не поймаешь. Приходилось свежевать тушки леммингов и варить с грибами в консервных банках.
Грибов в эту осень уродилось много. Края болот и поляны были усеяны ими.
Кирилл понимал: с голоду здесь не умрешь. А вот сможет ли он завтра подняться?.. В этом не было уверенности. Ныли мышцы и кости, покалывало в боку. Беспрестанный жар, от которого пересыхало в глотке, сжигал последние силы.
Следовало бы отлежаться, отдохнуть, но разве позволишь себе это? Верная гибель! Вновь станешь пленником. Гитлеровец настороже, он лишь прикидывается послушным, а сам выжидает удобного момента для нападения. Держись, Кирилл, нельзя ослаблять бдительность!
Даже опутав на ночь немца поверх спального мешка крепкими стропами, Кочеванов не чувствовал себя в безопасности. Стоило сомкнуть веки, как ему чудилось, что гитлеровец, разодрав меховой мешок и сбросив путы, наваливается грузным телом и душит.
Кирилл вскакивал и хватался за пистолет. Но, разглядев во мгле, что пленный лежит тюком, он успокаивался, утирал пот и, забравшись в мешок, опять впадал в полусон-полубред.
На восьмые сутки, когда над ними покружил самолет комэска, а потом появились другие «ишачки» и сбросили пакет с едой, Кирилл едва тащился. Прочитав обнадеживающую записку товарищей, он вдруг почувствовал, что окончательно выдохся и не сумеет добраться до какой-нибудь речки или озера. Да и нужно ли уходить с того места, где они обнаружены? Здесь их скорей найдут.
– Финиш. Сбрасывай мешки! – сказал он пленному.
Немец, казалось, обрадовался. Он охотно стал собирать для костра сухой мох, вереск, подгнившие корни и ветки березок. Натаскав кучу топлива, гитлеровец взял флягу, большую консервную банку и, показав, что он пойдет в сторону зеленевших впереди полярных ив, объяснил:
– Вассер.
Лоб и заросшее лицо рыжего покрывали пятна, – чувствовалось, что он задумал неладное и поэтому волнуется.
«Удрать, подлец, собрался», – решил Кирилл. Он показал пистолет пленному и строго сказал:
– Нейн вассер.
Гитлеровец послушно сел на кочку и, ожидая ужина, следил за каждым движением русского.
Кочеванов, положив рядом пистолет, не спеша вскрыл ножом банку тушенки и поставил ее на рдевшие угли с края костра. Затем вылил из фляги остатки воды в пустую банку и поставил с другого края. Немца он не подпускал к огню, держал, как обычно, на расстоянии.
Вскоре тушенка разогрелась, но Кочеванов не смог ее есть: к горлу подкатывала тошнота. Выпив немного чаю с шоколадом, Кирилл весь ужин отдал немцу.
Тот ложкой съел тушенку и с жадностью выпил остатки подслащенного чая.
Дурнота одолевала Кочеванова. Тело покрылось липким потом. Боясь, что ему станет совсем худо, Кирилл решил пораньше уложить пленника спать. Об еде теперь нечего было беспокоиться.
– Битте, – сказал он, показывая на спальные мешки. Это слово в его произношении больше походило на приказ, нежели на приглашение.
После такой команды немец обычно уходил за ближайшие кусты и, возвратившись, поворачивался спиной к Кочеванову и вытягивал руки назад. Так он поступил и в этот вечер, но Кирилл почувствовал, что гитлеровец выпячивает грудь и напрягает мускулы.
«Надеется путы сбросить. Не выйдет!»
Все предыдущие вечера Кочеванов поступал с пленником гуманно: он связывал его так, чтобы руки не затекали, но и не поднимались выше пояса. Иначе гитлеровец зубами бы перекусил стропы. Сегодня он решил сделать петли и узлы прочней. Пусть рыжий топорщится, это ему не поможет!
Загнав пленника в спальный мешок, Кирилл обмотал его крепкими стропами, как тюк, и привязал к чахлой березе, чтобы гитлеровец не мог ночью подкатиться к нему.
Проделав все это, он так обессилел, что уже не смог вползти в свой мешок и свалился поверх него.
Всю ночь он метался в жару, бредил, а утром не мог даже поднять головы…
Товарищи нашли Кочеванова в бредовом состоянии. После осмотра врач определил:
– Двусторонняя пневмония. Не понимаю, как он с такой высокой температурой тащился больше ста километров.
Гитлеровец оказался здоровым. Он только охрип от крика, так как решил, что русский летчик мертв, а его съедят дикие звери.
* * *
В госпитале Кириллу мерещилось, что он все еще бредет по тундре и не может остановиться. За ним по пятам тащилось тонконогое чудовище, похожее на рыжеволосого немца и на паука. Стоило Кириллу присесть или прилечь, как чудовище прыжком наваливалось ему на грудь, прижимало голову к горячей подушке и начинало душить…
Только когда миновал кризис, Кочеванов спокойно заснул и проспал двадцать шесть часов. С этого дня Дело пошло на поправку: стала снижаться температура, появился аппетит.
Первым в госпиталь проник Сережа Большой. Он принес Кириллу румяное яблоко, плитку английского шоколада и пузырек спирта.
– Спирт хорошо кровь разгоняет, – сказал механик. – Самое верное лечение.
– Спасибо, Сережа. Виноват я перед тобой: оба безлошадными остались. У кого ты теперь?
– Хотели к Шубнику перекинуть, да я на дыбы. «Куда угодно, – говорю, – хоть на сборку новых самолетов, только не позорьте». А инженер полка ухватился: «Верно, – говорит, – прекрасная мысль, нам скоро «хаукер-харрикейны» принимать. Пойдешь к англичанам новую технику осваивать?» Я, конечно, щелкаю каблуками. «Есть, – говорю. Англичане, нужно сказать, нас приняли уважительно. Вот четвертый день «спикать» пробую и по самолетам лазаю.
– Ну и как – подходящие машины?
– Честно говоря – не шибко. Отделочка, конечно, заграничная, но нет нашей прочности, ломаться будут. Ростом «харрикейны» побольше «ишачка», носастые. Мотор «Мерлин XX», тянет неважно, барахлить будет. Вооружение – двенадцать пулеметишек, но пульки такие, что «мессера» не скоро сшибешь. Да и не будем же мы у них патроны выпрашивать? Придется перевооружить – наши пушки поставить. А механики – ребята ничего, нашу водку пьют и дело знают. Только чудаки. Спрашивают: «Сколько надо заплатить за орден и за то, чтобы вступить в партию?» У них монета главное, с ней всюду пробьешься! Простые летчики народ веселый: в футбол играют, стрелы и ножи в пробковый диск издали втыкают, с нашими официантками зубоскалят. А офицеры – не подступись. Багажа по пять чемоданов. В землянках мягкая мебель, электрические камины. Черной работы не любят: стоят у самолетов и пилкой ногти подравнивают. В общем, из лордов, видно, или буржуев, потому что солдаты даже отдельную уборную им выстроили.
– Ну, а скорость у «харрикейнов» какая? – заинтересовался Кирилл.
– Неважнецкая. Одному из морских летчиков приказано было показать англичанам с воздуха, где проходит линия фронта. Поднялись они двумя эскадрильями. А наш летчик лихачом оказался: как газанет на своем «МИГе», англичане только его и видели, их «харрикейнам» за ним не угнаться. Томми, конечно, вернулись разобиженными. А летчик, летавший с ними на «МИГе», за ухарство пять суток ареста огреб. Потом английский инженер через переводчицу спросил меня: «Какая иностранная фирма продала вам эти быстроходные самолеты?» Я говорю: «Сами построили». А он не верит, усмехается, думает, мы лаптем щи хлебаем. Ходит слух, что у нас две эскадрильи на «харитошах» летать будут. Выздоравливайте быстрей. Я вам лошадку покрепче подберу…
После Сережи Большого в госпиталь прорвались Ширвис и Хрусталев. Они были переполнены новостями. Первым делом похвастались: у Яна на гимнастерке поблескивал новенький орден боевого Красного Знамени, а у Хрусталева – Красной Звезды.
– Твой орден в наградном отделе остался. Видно, тоже скоро вручат, – сказал Ян. – Обидно, что и Шубнику «Звездочка» досталась. Мы его уже было на «чайки» выжили, а он вывернулся: когда командующий орден вручал, взял и попросился английские «харрикейны» осваивать. Тот спрашивает: «Не подведете, не придется перед британцами краснеть?» А тут еще начальник политотдела по старой памяти его отличником назвал. Теперь к образцово-показательному не подступись: по приказу генерала заграничную технику осваивает. Английский словарь раздобыл и за день по сорок слов вызубривает. Кстати, знаешь с кем я виделся? Зося в Заполярье появилась. Переводчицей при морском штабе. Тебе от нее привет.
